Текст книги "Все бабы – … Книга о любви и ненависти"

Муж жене – не товарищ. Не друг и не брат

Дотошные этнографы, шарясь по амазонской сельве, сделали прелюбопытнейшее открытие: существуют, оказывается, племена, находящиеся на первобытной стадии развития, в которых мужчины и женщины одного племени разговаривают на двух совершенно разных языках.

И это – не просто научный казус, а факт, демонстрирующий, что на самом деле водораздел между полами намного глубже, чем мы могли бы предполагать. Конечно, за бездну лет, зияющую между австралопитеком и гомо сапиенсом, человечество сформировало общедоступные языки для ведения переговоров, но сути дела это не меняет. Женщины впереди уже хотя бы в том, что речевые центры в их мозгах развиты в два раза сильнее, чем у тормозных самцов. А если сюда присоединить ещё и тончайшую интуицию, да владение диалектом жестов, сленгом взглядов и жаргоном вздохов, – то приходится с горечью констатировать: уровень понимания между мужчиной и женщиной ничуть не изменился с допотопных времён.

Именно поэтому, когда мне толкуют о возможности истинной дружбы между представителями разных полов, я совершенно неприлично ржу в лицо говорящему. «Но Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», – писал по схожему поводу Редъярд Киплинг. Предполагать реальным наведение прочных мостов между организмами, принципиально по-разному устроенными, – то же самое, что пытаться совокупить друг с дружкой марсианина и венерика – извиняюсь, венерианца, – существующих в антагонистических природных средах. И хотя мы, мужики, бултыхаемся с бабами в одном и том же воздушном океане, наши духовные сферы страшно далеки друг от друга.

Вот ведь какая штука: женщина дышит, как человек, ходит, как человек, и даже спит, как человек, являясь при всём том совершенно иной субстанцией. Чудеса мимикрии – да и только!

Говорю об этом не ради дешёвого эпатажа. Согласитесь же: в большинстве языков мира «человек» и «мужчина» суть одно и то же слово. А вот для женщины придумано сугубо иное звуковое обозначение.

Однако вернёмся всё-таки к дружбе и – как любят говорить юристы – определимся в терминах, поскольку дружба мужская и дружба женская – куда как не тождественные понятия.

В годы молодые свой трудовой путь я начинал в сугубо мужицком шахтёрском коллективе. Было это непросто, грубо и сурово, но отношения в мужской среде подкупили меня своей прямотой и готовностью прийти на помощь. Если твой напарник в чём-то не устраивает тебя, ты не дуешься на него по углам, а общедоступным русским языком объясняешь ему всё и посылаешь его на хуй, как по нотам. Если на вербальном уровне конфликт себя не исчерпал, оппоненты пару раз заезжают друг другу в ебало, после чего между ними снова воцаряются мир, дружба и жувачка.

Право же, мужику с мужиком договориться всегда легче, в силу одинакового душевного устройства и посконных взглядов на жизнь. Послушайте только, о чём на досуге беседуют между собой мужчины: автомобили, футбол-хоккей, рыбалка, охота, бизнес, – всё это темы, связанные с миром внешним, с самовыражением самца. За столетия мало что изменилось, лишь выпали из тематики ставшие неактуальными лошади и рыцарские турниры. Женская тема если и всплывает в разговоре, то как бы не всерьёз, на уровне физиологическом: с какой тётей перепихнулся, сколько раз и удалось ли дать ей за щеку.

Мужчина всегда ориентирован на завоевания во внешней среде, зачастую враждебной. По природе своей он брутален, скрытен и немногословен, потому что без допинга не может связать двух слов. От дружеских отношений мужик ожидает прежде всего крепкого плеча рядом и понимания с полуслова. Здорово эту особенность подметил дедушка Хэмингвей, в прозе которого герои-мачо, беседуя за виски, процедят с интервалами в полчаса по фразе-обрубку, но за этим – пожар страстей и шквал эмоций, замурованных в суровой мужской душе…

Спустя несколько лет я очутился в педагогическом коллективе, исключительно женском. Первые два-три месяца я пребывал в перманентном шоке, а через полгода мне стало не хватать кислорода. Дамы интриговали против всех и вся, причём с завидным упорством и совершенно непедагогическими методами. Преподавательницы распускали сплетни друг про дружку, каждая из них делала мелкие подлянки завучу, а та строила козни директорше, пытаясь спихнуть её с трона. Временные коалиции и военные союзы создавались и рассыпались, на мой взгляд, совершенно хаотично, напоминая броуновское движение жиринок на поверхности супа. При этом каждая из многочисленных воюющих сторон прибегала ко мне, единственному мужчине в коллективе, ища во мне жилетку, ретранслятора слухов и союзника в одном флаконе. Через год я быстрее лани позорно бежал оттуда, божась, что больше никогда и ни ногой. Было полнейшее ощущение того, что я, как индийский факир, провёл вечность в банке с ядовитыми кобрами.

Психологи давным-давно установили: если мальчик дёрнет девчонку за косичку, любая другая девочка бросится ей на выручку, даже если они и не подруги. Но вот к подростковому периоду девчачья солидарность иссякает бесследно, и в каждой особи своего пола женщина видит, прежде всего, потенциальную соперницу в красоте, любви, умении жить. И если мужчина ориентирован на борьбу с окружающим миром, то женщина наполняет враждой свой ближний круг. А поскольку внутренний женский мир причудлив и витиеват, выяснить отношения напрямую фемины органически неспособны, и их тропы войны хитростью посрамят любого краснокожего.

То, что обычно понимают под женской дружбой, – это временный союз рептилий. Подруги умилительно улыбаются друг дружке, могут пострекотать на общедоступные дамские темы – мода, косметика, дети и домашнее хозяйство, – однако связи эти носят поверхностный характер и ни к чему серьёзному не обязывают. Ни одна баба не взойдёт за другую на плаху и не отдаст за подружку всю кровь по капле. Зато из зависти увести у товарки самца и гордо увенчать свой боевой шлем ещё одним краденым хуем – своего рода распространённая женская доблесть.

Общаясь по деловым вопросам со множеством таких вот валькирий, я приметил одну забавную особенность: ни одна женщина не даст стопроцентно объективной характеристики женщине же. Сначала она выпятит её слабые стороны, и если даже соорудит огромный медовый чан лестных рекомендаций – в итоге не преминет с обворожительной улыбкой ляпнуть туда ложечку говна.

С мужиками подобные игрища у дам не проходят, хотя бы вследствие разности весовых категорий. Мужчина при встрече со слабым полом автоматически скидывает бронежилет, но если уж видит, что его стараются объебать и подставить, – просто разворачивается и уходит либо ставит коварной бланш под глаз и опять-таки удаляется. Поэтому дианы-воительницы, исключая самых безбашенных, остерегаются сходиться в бою с крупным зверем и предпочитают интриговать на хорошо изученной ими территории.

Когда же разные полы встречаются на иной, мирной платформе, этому подбирается другое обозначение: родственные отношения, любовь, дружба. Первые два понятия мы выведем за скобки нашего исследования, а вот женско-мужскую дружбу рассмотрим под микроскопом.

Для мужчины все женщины делятся на две категории: тех, с кем он готов потрахаться, и тех, кого ебать он не собирается ни за какие коврижки. С последними джентльмен сохраняет ровно-нейтральные отношения, поддерживает знакомства и оказывает необременительные для себя знаки внимания, но, по большому счёту, эти особи находятся где-то на периферии его сознания, откуда извлекаются лишь по большой нужде. А вот к дамочкам, обладающим сексуальной привлекательностью, самцы всегда готовы проявить интерес: ходить пред ними гоголем, рассказывать в меру пошлые анекдоты и говорить топорные комплименты. Предлагать дружбу, наконец. Будьте уверены: если мужчина заговорил с женщиной о дружеских отношениях – значит, он прикидывает, как половчее затащить её в койку.

У дамы нема крепких плеч, а её фееричное сознание просто неспособно совместиться с глыбой мужского, и потому всерьёз воспринимать женщину как потенциального и надёжного дружбана не придёт в голову ни одному здравомыслящему мужику. Для него слово «дружба» применительно к женщинам означает лишь краткий переходный период между «ничего» и «всё».

Был в моей жизни период работы на телевидении, где я трудился в паре с женщиной-режиссёром. Милой женщиной и талантливым режиссёром. В творческих вопросах мы прекрасно понимали друг друга, и вот настал момент, когда мой угол зрения слегка сместился, я взглянул пристальнее, углядел в режиссёре женщину и вполне логично задался вопросом: «А не трахнуть ли мне Галку?». Я, кажется, сделал даже пару галантных телодвижений, подобающих ситуации, и намекнул режиссёрке о более дружеских отношениях. Правда, у меня хватило ума остановиться. «Что ты делаешь? – вопросил я себя. – Какова она в постели – ты понятия не имеешь. Так стоит ли совращать её, рискуя вместо замечательного режиссёра получить посредственную любовницу?». И я нажал на тормоз. Так мужская логика и воля победили даже либидо.

Замечу попутно: если в подобной ситуации в интимные отношения пускается женщина, у неё мгновенно перемыкает все контакты, и профессиональные навыки отходят на второй план. Уайльдовский Дориан Грей полюбил Сибилу Вэйн как непревзойдённую театральную актрису, но стоило девушке ответить герою взаимностью и сменить жизненные приоритеты – куда только подевались все её сценические данные, и обалдевшему вьюноше явилась глуповатая тёлка, мечтающая лишь о здоровой и крепкой аглицкой семье.

Женщина воспринимает всех мужчин как возможных кандидатов на её внимание, общество и дельфинье тело. Ты можешь быть одноногим крокодилом преклонного возраста, но если умеешь играть на гитаре или хотя бы шевелить ушами – шанс охмурить этими талантами с десяток дур у тебя имеется. Как бытовая техника в положении sleep, женщина всегда находится в состоянии чуткого ожидания, и стоит лишь из толпы козлоногих фавнов кому-нибудь кинуть призывный взор, как дама очертя голову летит навстречу. Ни дать, ни взять – курица в броске к россыпи проса. Бежать она ради заманивания может и от мужчины, но непременно с головой, развёрнутой назад.

А всё почему? Женщина по определению – существо слабосильное и к самопрокорму малоспособное. Посему она норовит, на манер плюща, оплестись вокруг могучего мужского торса и начать пить соки. При этом ей желательно делать всё это с меньшими эмоциональными и физическими затратами для себя. Вот тогда идеальным приспособлением для дамского энергосбережения служит как раз понятие дружбы. Это – стопор, это – шлагбаум перед раздувающим ноздри самцом: да, вы небезразличны мне, да, мне приятно ваше общество, но, ах, не надо заваливать меня на это канапе – давайте пообщаемся как две равноценные личности, лучше узнаем друг друга и продлим этот сладостный миг дружеских взаимоотношений.

Мужик тупо и согласно кивает башкой, после чего бежит менять потную рубаху, мыть яйца и обрубать ногти на ногах. Ещё бы: он услышал слово «дружба», значит, за этим вот-вот последуют постельные ристалища. Откуда ему знать, что женская дружба – такая же долгая, как и построение коммунизма в отдельно взятой стране. Для самца лишь начинается длинная череда турпоездок, походов в кафешки, киношки и ночные клубы, куда рвётся его охочая до впечатлений подруга. Имеют место и прямые денежные вспомоществования, на которые мэн идёт охотно: ещё бы, ведь он инвестирует в скоропостижную смерть дружбы и пришествие здоровых и сочных интимных отношений. Куда там! – редкая женщина согласится легко променять на пыхтение в простынях постоянный приток материальных благ.

А существуют ведь ещё и блага морального толка: это и энергетический вампиризм – поплакаться своему могучему другу на тяжёлую женскую долю, на козла-начальника и подружку-змею; это и множество мелких услуг типа «сходи туда, не знаю куда». Так что в постель пусть быстренько ныряют глупые девчонки и влюблённые дурочки: для истинной женщины «Дружба» – название стабильно и прибыльно работающего предприятия.

Заметьте, кстати: если женщина говорит мужчине: «Давай останемся друзьями», это означает: «Никогда (больше) я с тобой спать не буду». И даже имея любовника, женщина в своём кругу стыдливо именует его «другом», как бы подчёркивая: девки, это ведь у меня не всерьёз, хоть мы периодически и ебёмся. Вот вам пример того, как в одно и то же слово разные полы вкладывают совершенно противоположную семантику.

Конечно, рано или поздно мужичок раскусит игру и либо испарится, подобно джинну, либо поставит вопрос ребром: дашь или не дашь? Вопрос серьёзный, гамлетовский, и всякая дама разрешает его по-своему. В тонкости этого выбора я вдаваться не хочу. Скажу лишь, что с широким распространением общедоступных вакханок понятие дружбы сильно девальвировалось: зачем дружить с этой женщиной, если с иной можно достичь искомого, но с минимальными затратами времени и денег. Да и мужик пошёл другой – мелкий и неблагородный.

Один американский президент обмолвился как-то, что хватается за кольт, едва лишь слышит слово «демократия». Что касается меня, то я хватаюсь за шапку, если женщина начинает лепетать мне что-то о дружбе, а потом иду дружить и общаться на вечные темы с семидесятилетними старушками. Они бескорыстны, да и зубы у них уже все выкрошились…

Пять писем в прошлое

За давностью времени и длительностью пространства имею право сказать сегодня: из множества женщин своей жизни я могу по пальцам рук пересчитать тех, кого вспоминаю с особенным теплом, и ты – одна из них. Хотя мне тут пришла в голову абсурдная мысль: если период жизни, прожитой мной на данный момент, считать за сутки, то получится, что из них мы были с тобой вместе всего-то пару минут…

Письмо первое. Меж двух времён

В какой-то момент своего писательства я понял: всякие придуманные сюжеты искусственны и отчасти лицемерны, ведь всё равно человек пишущий кроит их из кусочков реальных событий и чёрточек реальных людей, «из собственной судьбы выдёргивая по нитке». Потому будет честнее описывать свою жизнь, ведь в ней – даже самой скучной и малоинтересной – всегда найдётся событие, на которое откликнется сердце хотя бы одного человека на свете, и, значит, ты уже не зря упорно, как дятел, долбил клавиатуру вечерами.

А ещё я пытаюсь остановить, зафиксировать своё житьё-бытьё, увековечить его в прозрачных словах, как муху в янтаре, чтобы и через сотню лет какой-нибудь неведомый мне лошара прочёл мой текст, и его продрал по шкуре тот же самый мороз страха или восторга, который продирал меня век назад.

Реальность бьёт с ноги в лицо

Не знаю, кой чёрт толкает меня под руку в моём желании писать тебе, Таня. Я не уверен даже, что хотел бы встретиться с тобой лично, поскольку покойный Дрюн Вознесенский призывал не возвращаться к былым возлюбленным: через много лет разочарование от личной встречи может напрочь перекрыть и уничтожить все хорошие воспоминания.

Пару лет назад мне передали, что мои бывшие одноклассники, с большинством из которых я не встречался со времён окончания школы, решили устроить вечер встречи и собирают всех, кто может приехать. На приглашение я ответил, не раздумывая: на хуй, на хуй! Не хочу никакого вечера встречи. Не хочу приехать в родной город и обнаружить в снятой на вечер кафешке толпу лысеющих мужиков и опоросевших тёток: в них мало что осталось от ребятишек, с которыми я бегал в школу. Не хочу бухать со старпёрами вечер напролёт, обсасывая замшелые воспоминания из конца семидесятых. Пусть уже в памяти моей навсегда сохранятся смешные пацаны в синих школьных костюмах и юные соечки с растущими грудками. Не хер пытаться снова материализовать в реальности товарищей своей юности, ибо зрелище кадавров, разросшихся в их поношенных телах, способно разве что погрузить тебя в тотальную депрессию.

А ещё был у меня такой печальный опыт. Четверть века назад, во времена работы на Кемеровской студии телевидения, переписывался я с 16-летней девочкой-школьницей. Ничего личного, ничего эротического, – я даже в реальности с ней не встречался ни разу. Просто увидела девочка Оля на экране телезвезду местного розлива и решила написать. Переписка наша длилась несколько месяцев, а потом как-то сама собой сошла на нет, и в дальнейшем о моей бывшей адресатке доходили до меня лишь какие-то случайные обрывочные сведения.

И вдруг несколько лет назад она меня находит! Девочка давно выросла, стала малоизвестной полуэстрадной скрипачкой и живёт в Москве, но свою детскую переписку со мной отчего-то не забыла и решила меня разыскать. Мы обменялись по электронной почте несколькими письмами, а потом у неё приключились небольшое выступление на презентации иномарки в одном из автосалонов, и скрипачка прилетела в Кемерово живьём. Мы пообщались полчаса за столиком в кафе, потом я побывал на её выступлении, и всего этого мне хватило, чтобы пожалеть о случившемся.

В памяти у меня проживало юное создание с широко распахнутыми глазами, которое я помнил по единственной имевшейся у меня фотографии. В кафе передо мной сидела 37-летняя поношенная тётка, в достаточной степени пустоголовая, переполненная стандартными столичными понтами и заблуждениями, бросившая некогда любимого человека ради того, чтобы уехать в столицу, не имеющая ныне ни семьи и ни детей, живущая одним своим затраханным творчеством, востребованным лишь на корпоративах да мелких праздниках. Мама дорогая! – подумал я – на какую хуйню эта девочка угробила лучшие годы своей жизни! Для чего нужна была эта встреча? Чтобы скрипачка могла почесать свою давнюю ностальгию, а я мысленно грохнул ещё одну мою крохотную иллюзию прошлых лет? Я вдогонку написал Ольге в Москву парочку злобных писем, где честно изложил свои впечатления от встречи, и на этом наше общение скончалось. Думаю, уже навсегда…

Десантирование в Вавилон

В августе 1989 года меня вызвала к себе моя начальница Тамара Яковлевна Маслова, главред редакции художественного вещания, и сообщила, что студия телевидения направляет меня в Москву – учиться на двухмесячных курсах при Гостелерадио СССР. Поездка в столицу была тогда для меня настоящим прыжком вверх. Недавний шахтёр, уголовник и поэт, которого совсем недавно пригласили на телевидение из провинциального Ленинска-Кузнецкого, успел за год освоиться в совершенно новой для себя телевизионной среде, сгенерировал какие-то собственные творческие замыслы и заработал – по тогдашним меркам – кучу денег. Однако мне остро требовался приток свежего воздуха в голову, а потому предложение поехать на учёбу я воспринял с радостью. И с облегчением.

Летом того года я расстался с женщиной, которую мучительно любил в течение двух лет. Мы жили в разных городах на расстоянии ста вёрст, переписывались и перезванивались, а один-два раза в месяц непременно мотались друг к другу. Она была медиком, врачом-офтальмологом, и жила с пятилетней дочкой в старой однокомнатной квартирке, доставшейся ей после развода. Я, пожалуй, и рвался-то работать на областной студии телевидения лишь для того, чтобы быть ближе к ней. Но вместе мы прожили всего полгода, после чего я ушёл.

Парадокс, казалось бы. Но лично для меня ничего парадоксального не было. Дело в том, что у нас с ней были дети одинакового возраста, только мой пацан от первого брака был старше её дочери на несколько месяцев. Всю жизнь я ощущаю себя Скорпом до мозга костей, а один из очень важных скорпионьих принципов заключается в том, что имеют право на жизнь и поддержку с моей стороны только мои родные люди, мой ближний круг. Всё, что находится за его пределами, может разрушиться или сдохнуть сегодня либо завтра – безразлично. И потому у меня тогда (да и сейчас это было бы точно так же) никак не могло уместиться в голове: какого хера я должен любить и воспитывать девчонку, выскочившую каплей спермы из письки чужого и ненавидимого мной заочно мужика, в то время как мой родной пацанёнок остался жить без отца?

Эта мысль подтачивала меня всё сильнее, раздражение выливалось в бестолковые семейные ссоры, так что в какой-то момент я понял: правильнее будет уйти от своей женщины. Решил и ушёл, хоть ломало меня несколько месяцев, как наркошу. Короче говоря, в Москву я уезжал, оставляя позади сожжённые мосты и съёмную комнатёнку у совершенно чужих людей, которую я делил на двоих с неряшливым, постоянно пердящим стариком.

Имперская столица была страшной в ту осень, как зверюга, чующий опасность: мрачной, грязной и очень неспокойной. Буквально через несколько месяцев после меня в столицу прилетел из Парижа Эдвард Лимонов, который тогда не был ещё полубезумным престарелым политиканом, а мускулистым самцом-писателем подживал в самом сердце французской столицы с дикой кобылицей Наташкой Медведевой (царство небесное покойной дырке!) и писал хорошие книжки. В Москву Лимонов приехал, чтобы выступить на вечерах газеты «Совершенно секретно», только-только созданной Юлианом Семёновым, подписать несколько договоров с редакциями журналов да отыскать следы своей неуправляемой блядищи, бежавшей от него в СССР. Обо всём этом он написал книгу-репортаж, и когда значительно позже я прочёл роман «Иностранец в смутное время», то подивился тому, насколько сходные нутряные ощущения у нас с Лимоновым вызвала в ту осень Москва.

«На Калининском важны были не крупные архитектурные сооружения, но мелкие киоски. Здания советских небоскрёбов, обветшавшие и заметённые пожелтевшими сугробами, выглядели нежилыми. К киоскам же присосались очереди. Из киосков сквозь узкие окошки поступали к жителям абсолютно необходимые им мелочи: пирожки, исходящие паром, стаканчики, яблоки, мандарины, пакеты, содержащие чулки, носки, лифчики. Из киоска „Союзпечать“ в упор глядел плакатный Ленин на плакатного Майкла Джексона в окне киоска „Видео“. Очереди перегораживали тротуар здесь и там. Выгружались из неопрятных старых фургонов ящики и бочки. Подземный переход от ресторана „Прага“ к кинотеатру „Художественный“ был затоплен грязной водой и залит человеческими массами. В переходе не было киосков, но торговали мелочами с ящиков и с рук. Сушёными грибами, нанизанными на нитки, хреном в баночках, кочанами капусты и очевидно дефицитными газетами».

Провинциал в кишечнике истории

Но я влился в огромный город совершенно естественно, безо всякого страха или тревоги. Мне нравилась вся эта бесконечная движуха. Учёба меня интересовала постольку-поскольку: куда больше пищи уму, сердцу и телу давало то, что было вокруг неё: бесконечные прогулки и поездки по Москве, общение с любопытными людьми, прикосновение к истории, которая тогда, казалось, фабриковалась за каждым углом. Всё было для меня жутко интересным, и я хватал эту новую жизнь всеми своими порами, стремясь успеть вобрать в себя как можно больше.

Я записался на занятия в воняющую потом подвальную качалку где-то на Таганке и дважды неделю ездил туда тягать железяки на примитивных тренажёрах. На Рижском рынке, который тогда уже представлял собой круговерть павильончиков, ларьков и торговых лотков, я любил шататься среди торгашей, напёрсточников, бандюганов, всматриваясь в новую для страны реальность. Там же я купил себе ярко-синие джинсы-варёнки и такую же куртку, что сделало меня совершенно неотличимым от столичных аборигенов.

Ранним утром я выходил из общаги Гостелерадио на Октябрьской улице, шёл к остановке, по пути заходил в молочный магазин, покупал плотный картонный тетраэдр со сливками, отгрызал уголок пакета и жадно всасывал в себя вкусную желтоватую влагу. Потом ехал в троллейбусе по Сущёвскому валу – мимо кинотеатра «Гавана» и театра «Сатирикон» – до проспекта Мира, спускался в метро и отправлялся – в зависимости от того, где проходили занятия – на Шаболовку или в Останкино. Либо просто клал хуй на учёбу и ехал туда, где было веселее и происходило что-то, интересное лично для меня.

Одним из осенних вечеров я побывал неподалёку от Лужников на митинге в поддержку гонимого Бориса Ельцина. В сентябре 89-го опальный член ЦК КПСС полетел в Америку, где прославился двумя вещами: обоссал колесо самолёта в аэропорту Балтимора да ещё в дугу пьяный выступил в институте Джеймса Хопкинса. Центральное телевидение СССР злорадно демонстрировало фрагмент ельцинского выступления, в котором лыка не вяжущий партийный диссидент рассказывал америкосам о том, как он дважды облетел вокруг статуи Свободы и стал в два раза свободнее. Мне показалось забавным поехать на митинг, чтобы в свете прожекторов, под пронизывающим ветром послушать толкающих речи известных тогда политиков и журналистов, имён которых память моя не сохранила, а вихри истории – давно уже напрочь сдули с карты моей страны.

В другой раз в проливной дождь я попёрся куда-то на окраину столицы, в небольшую библиотеку, где известный московский сумасшедший, именовавший себя Я Зелёный, проводил сбор подписей в защиту Александра Новикова. За пять лет до этого свердловский музыкант выпустил скандальный альбом «Вези меня, извозчик», получил за него на рога десятку по экономической статье УК и поехал чалиться в лагерь. Собравшиеся в библиотеке полторы калеки выслушали леденящий душу рассказ о коммунистическом режиме, искалечившем жизнь певца, сочувственно попялились на любительские фотки Маши, жены Новикова, и поставили свои автографы под безграмотно составленным воззванием, требующим немедленного освобождения узника совести из ивдельской зоны.

Я полюбил бывать на московском ипподроме, где жуковатые азартные старики лихорадочно теребили программки скачек, а по окончании каждого заезда неслись к кассам получать свои выигрыши, зажав счастливые билетики в потных кулаках. Чего уж там, я и сам играл там по маленькой, без особой удачи, впрочем.

Однажды я покатил на «Мосфильм», где меня взяли в массовку фильма «Паспорт», снимавшегося тогда Георгием Данелией. Студийный автобус, в который набилась пёстрая массовочная публика – старухи культурной внешности, юные шлюшки, испитые мужики неопределённого возраста и такие любопытные дебилы, как я, – покатил в Шереметьево. В гулком здании аэропорта ассистенты раздали нам разнокалиберные чемоданы и велели ходить туда-сюда, изображая отъезжающих пассажиров. Добросовестно мы пробродили по залу ожидания пару часов, после чего массовку загрузили в автобус и отвезли обратно в Москву. Легендарного Данелию увидеть живьём мне так и не довелось, но вот с актрисой Натальей Гундаревой, мелкой женщиной в тёмно-синем плащике-разлетайке, рядом постоял. Сколько потом я ни вглядывался в кадры, занимающие в «Паспорте» несколько секунд, себя в людском муравейнике разглядеть так и не смог.

Как-то совершенно случайно я познакомился на улице с юной девчонкой, практически моей ровесницей. Та вышла из гастронома, а из прохудившегося в авоське пакета на тротуар белым следом тянулось за ней молоко. Полюбовавшись сзади на стройные ноги девчонки, я догнал её, указал на аварию и спас таким образом скромный девичий ужин, потому что была девушка студенткой, жила в общаге ГИТИСа, и звали её Юлей Силаевой. Несколько лет назад она приехала из провинции в столицу, училась на последнем курсе института и активно пробивалась локтями в плотной актёрской массе. Мы встретились пару раз и однажды даже ходили вместе на междугородный переговорный пункт, откуда Юля звонила своим родителям в Куйбышев, но охмурить будущую звезду синематографа мне так и не удалось. Её только что взяли в труппу театра имени Маяковского, о чём Юлька говорила взахлёб и всё своё свободное время проводила за кулисами театра. После нескольких сорвавшихся из-за этого свиданий я понял, что занять место театральной сцены в девчоночьей душе не смогу, махнул рукой и забросил бесперспективную затею. Через пару лет Юлька стала достаточно активно сниматься в кино, ненадолго мелькнула яркой звёздочкой в фильмах постперестроечного кооперативного кинематографа и бесследно исчезла с экрана моей памяти.

Но всё это была ещё не ты…