Текст книги "Грешник"

XIII

Я снова начинаю ласкать ее через трусики, и она вздыхает, пытаясь поддаться навстречу моей руке.

– Это твоя киска, солнышко, и она должна оставаться счастливой. Ее нужно ласкать языком, целовать и поглаживать. Она ведь сейчас горит от желания? Ей ведь что-то нужно?

Я вижу, что Зенни решает подыграть моей небольшой обучающей игре – но этот мимолетный полет мысли прерывается ее нетерпеливым прикусыванием губы. Зенни кивает в ответ на мой вопрос и раздвигает ноги еще шире.

Скольжу пальцами вверх по покрытым шелком складочкам к набухшему клитору и обвожу, нажимая чуть сильнее. Она выгибает спину и открывает рот в беззвучном стоне.

– Это твой прелестный маленький клитор, верно? – говорю я, лаская его и надавливая, отчего у нее поджимаются пальцы ног. – С ним нужно поиграть, когда он становится таким напряженным и жаждущим ласк, как сейчас, детка. Его нужно ласкать.

– Да… – Она сглатывает, ее ресницы подрагивают. – О боже!

– Твоя киска такая возбужденная, чувствуешь? – Мои пальцы подтверждают эти слова, скользнув под ее трусики.

– Д-да, – ахает она.

Какое-то время я ласкаю, поглаживая ловкими пальцами гладкую кожу.

– Когда она вот так намокает, значит, ей нужно внимание. Она нуждается в том, чтобы ее трахнули.

Вытаскиваю пальцы, наслаждаясь протестующим возгласом Зенни, а затем обхватываю края трусиков и стягиваю их вниз.

– Я мечтал об этой киске с самого благотворительного ужина, – хрипло признаюсь, не сводя глаз с соблазнительного холмика между ее ног, который появляется передо мной, когда я стягиваю белье. – Мне нужно увидеть ее сейчас. Только о ней и могу думать, только ее и желаю, когда просыпаюсь…

Я прерываюсь, потому что спустил трусики с ее бедер до колен, и как только шелк соскользает на пол, она – моя. Я могу насладиться ее видом, поиграть с ней, попробовать на вкус и трахнуть. Господи, какое же это пьянящее чувство, как глоток виски, как доза морфия, обжигающая вены и затуманивающая зрение.

Зенни снова сводит колени вместе после того, как помогает мне избавиться от остатков ее скромности, и я испытываю огромное удовольствие, скользя руками вверх по ее ногам и находя большими пальцами чувствительное местечко над коленями и с внутренней стороны бедер. На мгновение в голове возникает образ нас двоих: руки тридцатишестилетнего мужчины с безумно дорогими часами, сверкающими на запястье, гладкие и стройные ноги едва повзрослевшей женщины.

Это неправильно, я не могу возбуждаться от этого, не могу жаждать большего от одного только вида.

Но ничего не могу с собой поделать. Похоже, все причины, по которым я не должен этого делать – ее возраст, будущие обеты и тот факт, что она младшая сестра Элайджи, – только больше меня возбуждают.

Я раздвигаю ее ноги и наконец вижу то, от чего сходил с ума.

– О, Зенни, – говорю со сдавленным рычанием. – О, милая…

– Шон, – произносит она, и это все. Просто мое имя. Она дрожит всем телом.

Я не тороплюсь, наслаждаясь ее видом и запечатлевая в памяти каждый изгиб и каждую складочку. Волосы коротко и аккуратно подстрижены, киска гладко выбрита, словно напоказ. И когда веду большими пальцами от бедер к половым губам, я чувствую, какая она чертовски мягкая и шелковистая. Кажется, мой член, болезненно пульсирующий в брюках, вот-вот взорвется от напряжения. И я с трудом вспоминаю, почему решил следовать своему глупому плану, особенно сейчас, когда вижу ее великолепную сочную киску, жаждущую меня. И, мать твою, раздвинув большими пальцами ее складочки, я вижу ее самое сокровенное местечко, влажное, розовое и тугое.

Я издаю стон и зажмуриваюсь. А потом открываю глаза и вижу, что она смотрит на меня с выражением отчетливого, безграничного доверия.

Я растворяюсь в нем, оно взывает одновременно к моим низменным и благородным инстинктам.

– Твоя киска – самое красивое, что я когда-либо видел, – заявляю ей. И затем, прежде чем она успевает возразить, рассмеяться или ответить, я наклоняюсь и дарю этому сладкому цветку первый поцелуй, не спеша пробую ее на вкус, ласкаю языком шелковистую кожу ее набухших складочек и маленький бугорок между ними.

Зенни издает что-то среднее между смешком и всхлипом – грубоватый звук, исходящий прямо из живота, полный удивления и желания. Я ухмыляюсь, прижимаясь к ее сердцевине, потому что много раз слышал заученные стоны и вздохи женщин, которые, по их мнению, хотят слышать мужчины. Но я предпочел бы смешок-всхлип Зенни всем другим звукам.

Я упоенно целую ее киску и, пользуясь тем, что у моего дивана нет подлокотников, устраиваюсь между ее ног на коленях прямо на полу; ее бедра сжимают мои широкие плечи, и я поспешно подхватываю руками ее попку, чтобы притянуть к своему лицу.

Как и во всем остальном, Зенни полна противоречий. Неопытная и зрелая, стыдливая, но доведенная до того состояния, когда ей уже все равно. Я чувствую это по тому, как она вздрагивает и извивается, когда я впервые провожу языком между ее ягодиц, по тому, как она решительно упирается пятками мне в спину и отчаянно цепляется руками за мои запястья, по тому, как сжимаются ее пальцы, задавая вопросы, которые, я знаю, ее гордость не позволяет произнести вслух.

«Хороша ли я на вкус? Тебе это нравится? Я тебе нравлюсь?»

Мой язык и мой голод отвечают за меня. Да, она чертовски хороша на вкус, чистая сладость с тем насыщенным оттенком, который, кажется, рассчитан на то, чтобы сводить с ума таких мужчин, как я. Да, мне это нравится, я изголодался по этому вкусу, изголодался, как смертный, который попробовал волшебный фрукт и теперь никогда больше не сможет есть ничего другого.

Да, она мне нравится.

Она мне слишком нравится, что вызывает беспокойство.

– Ты такая сладкая на вкус, – выдавливаю я, отстраняясь, чтобы перевести дыхание. – Такая чертовски сладкая. И ты пахнешь… – Я утыкаюсь носом и вдыхаю ее аромат, отчего она в смущении сжимает ноги вместе. Я позволяю ей, потому что благодаря этому прижимаюсь к ней еще теснее. Затем вдыхаю ее запах, неторопливо провожу носом вдоль набухших складочек к вершине клитора, а затем вниз между ее ягодиц, заставляя ее испуганно вздрогнуть.

Кладу руку ей на живот, чтобы она не шевелилась, и ласкаю пальцами ее холмик.

– Не двигайся, – велю ей. – Оставайся неподвижной для меня.

Ее глаза прикрыты, длинные ресницы отбрасывают тени на щеки, а грудь вздымается от коротких, судорожных вдохов. Ее заострившиеся соски гордо проступают сквозь лавандовый шелк бюстгальтера.

– Это так приятно, – шепчет она. – Я просто волнуюсь… Я никогда…

– Я знаю. Вот почему я практически трахаю край дивана, пока вдыхаю твой запах и любуюсь тобой.

Ее губы приоткрываются от неприкрытой похоти.

– Правда?

– Приподнимись на локтях и посмотри на меня.

Она так и делает, и я знаю, что она видит – мое тело, склонившееся над диваном, мои бедра, бездумно трущиеся о подушки.

– Ты настолько возбужден? – бормочет она. – Из-за меня?

– Из-за тебя.

Она моргает, как будто не может в это поверить, что кажется мне безумием. Да, она собирается стать монахиней, но она великолепна, обворожительна, умна и непринужденно пленительна. Несомненно, у нее были мужчины, которые желали ее так же безумно, жаждали ее всем своим существом.

– Зенни, я всю неделю мастурбировал, думая о тебе. Каждый день мне приходится вытаскивать член из штанов и дрочить, чтобы просто трезво мыслить. Твоя киска – это все, о чем я мог думать целую неделю, и она даже прекраснее и вкуснее, чем в моих мечтах. Я хочу насладиться ею по полной.

– Хорошо.

– Хочу насытиться тобой.

Долгий судорожный выдох.

– Думаю, что тоже хочу насладиться тобой по полной.

Я одариваю ее озорной ухмылкой.

– Таков ведь наш план?

Она улыбается в ответ, затем ее улыбка превращается в очаровательное сосредоточенное выражение, когда я исследую пальцем ее складочки и медленно подразниваю влажную, мягкую плоть. А затем нежно и осторожно ввожу палец на треть, все это время наблюдая за ее лицом. Ее киска невероятно тугая и чертовски маленькая, и несмотря на то что она сочится от возбуждения, покрывая мой палец своими соками, даже кончик пальца все равно ощущается как серьезное вторжение.

Я судорожно сглатываю, представляя, как мой член будет внутри нее, обтянутый крепче перчатки.

Господь всемогущий, я вот-вот снова кончу в штаны.

– Вот так я подготовлю тебя к тому, чтобы ты смогла принять меня, – объясняю я ласковым голосом, пытаясь сосредоточиться на том, что мы делаем, и на «ПЛАНЕ, ШОН, на ГРЕБАНОМ ПЛАНЕ», который предполагает, что мы в какой-то момент окажемся в постели, и совершенно исключает то, что я засуну руку в штаны, чтобы ублажить себя.

По крайней мере не прямо сейчас.

Я ввожу палец чуть глубже и наблюдаю, как она морщит лоб, как будто не может определиться, больно ей или приятно.

– Я буду гладить тебя изнутри, ласкать и играть с тобой, пока ты не раскроешься, как бутон, – продолжаю я. – Пока не почувствуешь невыносимую пустоту. Пока тебе не станет больнее от того, что я нахожусь снаружи, а не внутри. – Я сгибаю палец, чтобы очень нежно надавить на особое место передней стенки ее влагалища, и она начинает мотать головой из стороны в сторону, а ее маленькая серьга-пирсинг в носу сверкает на свету.

– Шон, – произносит она, а на ее лбу и груди появляются первые капельки пота. – Мне кажется… я…

– Хочешь писать?

– Да, – признается она, закрывая лицо рукой. – О боже, мне так стыдно!

Я продолжаю ее ласкать.

– Все нормально. Позволь этому чувству пройти, милая. Перетерпи. Воспользуйся моими пальцами.

Она извивается, пальцы босых ног сжимаются и впиваются в диван, пока я сосредоточен на ее киске, а затем, как только вижу, что ее живот расслабляется, а паника переходит в удовольствие, я наклоняюсь вперед и провожу кончиком языка по ее возбужденному клитору.

– О, – выдыхает она. – Ах…

Я вылизываю ее неспешными и быстрыми движениями языка, одновременно надавливаю и двигаю пальцем внутри ее мокрого узкого влагалища, а затем моя пугливая почти девственница снова начинает паниковать.

– Я… – Зенни не может подобрать слова, но ее тело борется само с собой в поисках разрядки, а также страшась огромной волны ощущений, подступающей все ближе, и я решаю, что нужно немного подтолкнуть ее к приближающемуся оргазму. Я втягиваю в рот ее клитор и посасываю.

Ее реакция незамедлительная, волнующая и несущая удовлетворение. Нечто похожее на пронзительный стон эхом отражается от бетонного пола и стеклянных поверхностей моей квартиры, когда она еще сильнее вжимается ногами в диван и выгибается дугой, а мышцы бедер и живота напрягаются, как кожа барабана. Затем ее накрывает волной первого оргазма; мое имя слетает с ее губ, как молитва, вызывающая в сознании образы витражей и тканей, вышитых золотом, заставляя ее сжиматься и пульсировать на моем пальце и языке, когда она впервые кончает.

Это не последний раз. Это даже не последний раз сегодня вечером.

Не сводя глаз с ее прекрасного лица, наблюдая, как она беспокойно хмурит брови, как беззвучно произносит слова, как ее подернутые пеленой экстаза глаза с удивлением смотрят на меня, я ласкаю ее ртом и пальцем до последних отголосков оргазма. А затем, поцеловав в последний раз ее клитор, выпрямляюсь, вытаскиваю из нее палец и беру его в рот, чтобы облизать.

Ее глаза слегка расширяются, как будто она никогда не представляла себе ничего настолько развратного, как мужчина, облизывающий свои пальцы после того, как доставил удовольствие женщине. И я ухмыляюсь ей.

– Я делаю вещи намного порочнее, милая. Так что готовься.

XIV

Зенни смотрит на меня затуманенным взглядом, ее тело благоухает сексом, и она лежит в расслабленной и потрясающе очаровательной позе, раздвинув ноги и демонстрируя свою пресыщенную киску. Ее дыхание замедляется после полученного удовольствия, и я хотел бы смотреть на нее такую всю оставшуюся жизнь.

– Тебе понравились оральные ласки, милая?

– Очень, – шепчет она. – Повторишь, пожалуйста?

Я смеюсь, довольный ее энтузиазмом.

– В любое время, когда захочешь. Кажется, я как-то обещал тебе, что покажу, какое удовольствие могу доставить языком твоей попке.

Ее губы растягиваются в улыбке.

– Ты действительно это обещал.

Я все еще стою на коленях на краю дивана, поглаживая ее ноги, и стараюсь не обращать внимания на свой член, который тоже жаждет, чтобы его приласкали.

– Как часто ты мастурбируешь?

Зенни снова закрывает лицо рукой.

– Я не знаю, могу ли говорить об этом.

Я издаю звук, который в романе об Уэйкфилде назвали бы фырканьем.

– Зенни Айверсон, девушка, которая пришла сюда и потребовала секса, слишком застенчива, чтобы говорить о мастурбации?

– Это другое, – говорит она, уткнувшись в сгиб своего локтя. – Совершенно другое.

– Это тоже секс. И ты могла бы, кстати, рассказать мне о своем опыте, прежде чем я заставлю тебя сделать это у меня на глазах.

Она опускает руку и смотрит на меня со смесью любопытства и тревоги.

– Люди так делают?

– Люди устраивают оргии на тридцать персон и трахают себя фаллоимитаторами в форме молота Тора. Я бы сказал, что мастурбация перед сексуальным партнером – это самое безобидное, что можно сделать.

Мои слова снова заставляют ее улыбнуться.

– Я твой сексуальный партнер?

– Ты моя, – просто отвечаю я, заползая на диван и прижимаясь к ней.

– На месяц, – поправляет она.

– На месяц, – повторяю я. – Пока ты не станешь женой Иисуса или типа того. – Но это уже нюансы.

Я устраиваюсь между ее ног, зарычав, когда мой скрытый под одеждой член соприкасается с ее холмиком, и наклоняю голову, чтобы прикусить ее сосок, затем обхватываю руками ее плечи, приподнимаюсь на локтях и смотрю сверху вниз.

– Итак, расскажи мне, как ты прикасаешься к себе, когда остаешься одна, и как часто ты это делаешь.

Она отворачивает голову, но когда я вот так возвышаюсь над ней, ей некуда спрятаться от моего взгляда, от моих слов.

– Ты пользуешься вибратором? – спрашиваю я, целуя ее заостренный подбородок. – Или пальцами? Или зажимаешь подушку между ног и трешься об нее, пока не удовлетворишь себя?

Я достигаю желаемого эффекта, заставив Зенни слегка покраснеть, а ее дыхание – участиться.

– Я никогда не пользовалась вибратором, – шепчет она. – Но подушкой…

– Да?

– И мягкой игрушкой… На выпускной в школе мне подарили плюшевого мишку. Он лежит на моей кровати в комнате в общежитии. О боже, я не могу поверить, что рассказываю тебе об этом…

– Я тоже. Теперь буду мастурбировать, думая об этом, еще долгие годы, милая. Как ты используешь плюшевого мишку? Лежа на боку? Или ты ложишься на живот и трешься об него сверху?

– Я сажусь на него, – отвечает Зенни, закрывая глаза и все еще отворачивая от меня лицо. – Я кладу его между ног и двигаюсь на нем сверху, стоя на коленях.

– Черт! – Я издаю стон, утыкаясь в изгиб ее шеи, пахнущей розами. Образ Зенни в ее комнате в общежитии, трущейся своей киской о плюшевого мишку, едва ли укладывается у меня в голове. И мне прямая дорога в ад за то, что представляю ее в гольфах, окруженную девчачьими плакатами, едва повзрослевшую, удовлетворяющую свои потребности…

– Что? – неуверенно спрашивает она. – Наверное, мне лечиться надо?

– Нет, просто это настолько возбуждает, – бормочу ей в шею, – что я едва сдерживаюсь, чтобы не кончить.

– Правда? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне. – Это тебя возбуждает?

Я беру ее руку и направляю вниз к неоспоримому доказательству того, насколько я возбужден.

– Сама потрогай.

Она проводит изящной рукой по моему члену прямо поверх брюк, ее нетерпеливое любопытство затмевает любую неопытность.

– Я никогда… – Она прочищает горло. – В тот раз с Айзеком мне не удалось увидеть его член. У меня никогда не было возможности посмотреть на эту часть мужского тела.

Я долго ее целую и, раздвинув ее губы своими, наслаждаюсь шелковистым прикосновением ее языка, пока Зенни не начинает тяжело дышать и извиваться подо мной. Затем я встаю на колени.

– Ты показала мне свою киску, – говорю я. – Теперь моя очередь показать тебе кое-что.

Взволнованная, она приподнимается на локтях.

– Ты собираешься заняться со мной сексом прямо сейчас?

Черт. Если бы.

– Пока нет, детка. Мы все еще на базовом уровне, а половой акт – это как минимум дипломная работа. Встань на колени.

Мы вместе передвигаемся так, что я стою прямо перед диваном, а она – на краю передо мной на коленях, глядя на меня своими большими глазами, как у школьницы. Она прикусывает губу, и я практически вижу ее в классе с таким же выражением лица – с широко раскрытыми глазами, сосредоточенной, готовой в любой момент поднять руку.

– Ты когда-нибудь расстегивала мужской ремень? – спрашиваю я, уже догадываясь, каким будет ответ.

Она медленно мотает головой.

– Нет.

– Зенни, расстегни мой ремень. Оставь его в шлевках, когда закончишь.

Если я и думал о том, что она похожа на школьницу, то это ничто по сравнению с тем, что происходит сейчас, когда она сосредоточенно хмурит брови и слегка морщит лоб. Она тянется ко мне с собранностью хирурга, пытаясь унять дрожь в руках, пока точными, осторожными движениями расстегивает пряжку ремня. А потом она снова смотрит на меня, когда ей наконец-то удается справиться с глянцевой кожей, которая скользит по металлу с неповторимым свистящим звуком.

Это единственный звук в комнате, за которым следует приглушенный лязг отлетающей в сторону пряжки. Такой знакомый, что мой член рефлекторно дергается.

– А теперь расстегни молнию, – приказываю я. – И будь осторожна.

Она следует моему приказу, моя маленькая отличница, осторожно раздвигая тонкими пальчиками молнию на брюках. Облупившийся золотистый лак на ее ногтях добавляет немного цветных бликов этому представлению, когда ей наконец удается спустить собачку молнии вниз. Этот звук действует на нас обоих – звук обещания, настолько безошибочно сексуальный, что даже монахиня понимает, к чему он ведет.

Молния расстегнута и разъезжается под тяжестью моего набухшего члена, все еще скрытого за мягким трикотажем боксеров. Зенни переводит взгляд с моего лица на совершенно очевидное очертание пениса под нижним бельем. Он заметно пульсирует под ее пристальным взглядом, и Зенни облизывает нижнюю губу.

Я издаю стон.

– Солнышко, не надо на меня так смотреть, иначе все быстро закончится.

– Неужели? – говорит она с нескрываемым любопытством и слегка польщенной улыбкой. – Только от того, что я смотрю?

– В твоем случае смотреть так же опасно, как трахаться. – Я делаю паузу. – Ну, почти. А теперь положи руки на колени.

– Хорошо, – шепчет она; от ее желания мне угодить почти перехватывает дыхание, пока я снимаю рубашку, чтобы показать ей себя. Я швыряю вещь на ближайший стул и, когда снова поворачиваюсь к ней, боюсь, что меня хватит удар.

Маленькая мисс «Я слишком смущена, чтобы говорить о мастурбации», стоя на коленях, наклоняется набок, потираясь своим клитором о щиколотку, а ее глаза пылают неукротимым желанием, пока она скользит взглядом по моему животу и груди вверх к обнаженным плечам и рукам.

Я медленно провожу рукой по выступающим кубикам пресса, и она шепчет:

– Ты снова выделываешься. – Но ее слова лишены сарказма, осуждения или требования остановиться.

– Черт возьми, да, я выделываюсь, – поддразниваю я. – Я сделаю все что потребуется, чтобы ты продолжала на меня так смотреть. – И я говорю серьезно. Я приложил много труда, чтобы заполучить такое тело, потому что жаждал гордости, которая сопутствовала ему, жаждал восхищения и ласк, которыми женщины одаривали меня, наслаждаясь моей фигурой. Но с годами, как и при любом выбросе дофамина, удовольствие от того, что мной восхищаются, померкло, и поэтому я продолжал поддерживать форму по банальным причинам. Я привык быть подтянутым, и физические упражнения стали неизменной частью распорядка дня. Мне казалось, потребуется усилие, чтобы остановиться.

Но, боже мой… Зенни смотрит на меня сейчас таким потрясенным и одновременно хищным взглядом, и я вспоминаю, что чувствовал, когда девушка впервые посмотрела на меня. Тогда я впервые в жизни почувствовал вожделение, которое исходило оттого, что я сам был желанным. Сейчас чувствую то же самое, что и тогда, это сексуальное напряжение покалывает кожу, которая внезапно становится слишком тугой, чтобы вместить все мои чувства. Слишком неподатливой, чтобы сдержать мое желание к ней, которое прямо сейчас такое же сильное, как бури в прерии. Огромное, как сама прерия. Определенно больше, чем возможности моего тела.

Зенни неуверенно протягивает руку, и я киваю головой. Да, она может, она должна, я заставлю ее, если она этого не сделает, потому что теперь, когда она наклонилась ко мне, мысль о том, что ее любопытные пальчики могут не коснуться меня, причиняет почти физическую боль.

– Прикоснись ко мне, – говорю я. – Дотронься до меня.

И она повинуется.

У меня едва ноги не подкашиваются, когда ее изящные слегка прохладные пальцы скользят по моему животу. Это прикосновение пронизывает до нервных окончаний и, словно музыка, струится по всему телу.

И это она только дотронулась до моего живота. Помоги мне господь, когда она прикоснется к моему члену.

– Ты такой твердый, – говорит Зенни немного удивленно и, приподнявшись на коленях, проводит руками вверх по моей груди, а я вижу мокрое пятно на щиколотке, которое оставила ее киска. Проклятье.

На самом деле, я настолько отвлечен ее удивлением, что забываю пошутить по поводу слова «твердый». Я вообще ничего не делаю, лишь наблюдаю за тем, как она исследует и ласкает пальцами рельефные мышцы моего пресса и спины. Она обхватывает меня руками, когда прикасается к спине, и, несмотря на мою настойчивую эрекцию, несмотря на бурлящую желанием кровь, ощущение того, что Зенни обнимает меня, едва ли не сильнее всего остального. Я хочу, чтобы она обнимала меня вечно, мне уже ненавистна мысль о том, что когда-то это прекратится.

Ее любопытные руки наконец добираются до резинки боксеров, сначала робко, легкими поглаживаниями, затем все смелее и смелее, когда она просовывает пальцы под ткань. Я позволяю ей найти свой темп, собраться с духом. Не из-за собственной пассивности и даже не из-за потворства своим желаниям (хотя не могу отрицать, насколько головокружительно это чувство – желание дать этой девушке все, чего она хочет. Я опасно близок к тому, чтобы отдать ей все без остатка). Но, честно говоря, я делаю это потому, что внезапно начинаю так же нервничать, как и она. Я чувствую такое же волнение и так же напуган тем, что скрывается за горизонтом моей собственной наготы.

Я не могу пошевелиться и уговорить ее сбавить темп – это немыслимо. Еще чуть быстрее, и мое сердце выскочит из груди от откровенной похоти, чуть медленнее – кровь воспламенится от отчаяния, и я просто умру.

Остается только смириться с ее темпом, этим сбивчивым темпом девственницы, но я бы не хотел, чтобы было по-другому.

Наконец ею овладевает либо смелость, либо нетерпение (зачастую это одно и то же), и я наслаждаюсь выражением ее лица, когда она стягивает с меня боксеры. Восхищение, ненасытное желание, а потом растерянность.

Мой эрегированный член оказывается на свободе, пульсирующий, разгоряченный, набухший. Я так долго находился в возбужденном состоянии, что широкая головка блестит от влаги. И я едва не вздрагиваю от потока прохладного воздуха, который касается моей плоти, а затем меня действительно пробирает дрожь при виде того, как она сжимает резинку моих трусов. Но я не могу сдержать смех, видя выражение ее лица.

– Не то, чего ты ожидала?

Я не могу истолковать взгляд, который она бросает на меня, хотя, если бы все же пришлось, я бы сказал, это что-то среднее между дерзким и разочарованным. Такое под силу только Зенобии Айверсон.

– Я не знаю, чего ожидала, – признается она. – Но он такой… бугристый.

– Думаю, слово, которое ты ищешь, – большой.

Она закатывает глаза. Передо мной на коленях самая красивая девственница в мире, мой член у нее перед лицом, и она закатывает глаза. Мое эго немного уязвлено.

Хотя мой член совсем не против.

– Нет, – медленно произносит она, – бугристый. Как вот здесь. – Зенни нежно проводит пальцем вверх по одной из вздутых вен на члене, и я мучительно шиплю сквозь зубы.

Она поднимает на меня встревоженный взгляд.

– Тебе больно?

– Нет, – выдавливаю я из себя. – Продолжай.

Она снова тянется к члену и начинает чертить пальцем сводящую с ума дорожку вокруг всех бугорков и неровностей, рисуя карту моих вен, проводит по чувствительной складке уздечки. Обводит головку, которая истекает от возбуждения. Затем опускается к основанию, обхватывая его пальцами, чтобы измерить толщину, и я ощущаю приятный прилив мужской гордости, когда вижу, что кончики ее пальцев не могут сомкнуться. Хотя гордость все еще вторична по сравнению с ощущениями, которые дарят ее прикосновения, потому что, черт возьми, она трогает мой член.

– Я хочу видеть тебя всего, – требует она, не ведая, какое влияние оказывает на меня. Ее взгляд прикован к моему телу, к моему прессу, члену и к тому месту, где мои расстегнутые брюки обтягивают бедра и задницу. Должен сказать, ее желание увидеть меня всего – это потрясающе, лучшая идея, которая когда-либо приходила кому-то в голову.

– Это можно устроить, – говорю я, поднимая ее на ноги, и увожу из гостиной в свою спальню. По привычке не включаю свет, это делает Зенни, а затем застенчиво улыбается, когда я оглядываюсь на нее.

– Я хочу все видеть, – говорит она, слегка пожимая плечами.

– Все, что захочешь, милая. – Я бы ни за что на свете не пропустил, как она исследует мое тело. Наслаждался бы этим бесконечно. И меня ни капельки не беспокоит то, насколько я влюблен в эту девушку – я никогда не испытывал ничего подобного ни к кому другому… Хотя, с другой стороны, я никогда раньше не встречал никого подобного ей, поэтому, возможно, меня это не шокирует. Может быть, при рождении меня запрограммировали боготворить только этого единственного человека, и я как будто начинаю что-то осознавать. (Это не мысль, даже не зародыш мысли, а что-то похожее на замороженный корень находящегося в стадии покоя растения, которое однажды, через годы, может дать росток, способный стать полноценной мыслью.) Начинаю припоминать, как давным-давно испытывал подобные чувства по отношению к Богу. Что много лет назад жил-был Шон Белл, который любил безудержно, бесстрашно, по-настоящему.

Она напоминает мне об этом.

Я пытаюсь высвободиться из штанов, и Зенни помогает мне. Я позволяю, потому что нет ничего приятнее момента, когда нетерпеливая женщина срывает с тебя одежду. Эта милая неопытность одновременно привлекательна и чертовски сексуальна.

– Хорошо, – поизносит она невозмутимо, когда я полностью раздет. – Ложись на спину.

Я устраиваюсь поудобнее, закидывая руки за голову, и наблюдаю, как она обходит кровать и снимает лифчик, а затем аккуратно вешает его на изножье. Зенни прекрасна, обнаженная, в моей комнате, огни города играют бликами на ее коже, когда она проходит мимо окон, а ее волосы ниспадают каскадами закрученных теней на пол и мою кровать.

Потом она забирается в постель, и я забываю обо всем остальном. Есть только она со своим абсолютным неумением притворяться и соблазнять. Она садится рядом со мной, скрестив ноги, как ребенок. Я вижу только ее любопытные пальчики, нервное покусывание губ и жадный взгляд, блуждающий по мне.

Она гладит мои руки и живот. Проводит по накачанным мышцам бедер и груди. Затем спрашивает, как называются мышцы в районе ребер (зубчатые), и боюсь ли я щекотки (да, но только на ступнях). После чего спускается к суперчувствительной коже у члена и ласкает мошонку – не для того чтобы возбудить меня, а чтобы узнать, насколько она тяжелая и большая. А потом, заметив, как мое тело реагирует на прикосновения, она, кажется, решает поэкспериментировать. Молча наблюдает, как сильно я дергаюсь, когда она проводит пальцами по внутренней поверхности члена, как активно постанываю, когда она обхватывает его рукой, насколько громко ахаю и хватаю ртом воздух, когда она скользит кулаком по всей его длине.

Я ворчу, когда Зенни переключает свое внимание на что-то другое, но благодарен, потому что мне все равно приятно, что она продолжает исследовать мое тело. Меня возбуждает, насколько все для нее ново: например, мои ноги и руки гораздо больше, чем у нее, а волосы на моих бедрах и икрах жесткие и отчетливо различимые на фоне ее шелковистых ног. Мне кажется, что она целый час поглаживает дорожку волос от пупка к паху, и мне приходится сжать одеяло, чтобы не выгнуться дугой. Затем обводит ногтями с облупившимся золотым лаком ореолы моих сосков, и я вынужден стиснуть зубы и закрыть глаза, чтобы сдержаться и не схватить ее.

– Повернись, – говорит она, и я повинуюсь.

Она проводит руками по бедрам вниз, по напряженным мышцам икр, спускаясь к ступням, где обнаруживает доказательство того, что я действительно боюсь щекотки. Изучает изгиб моего позвоночника, широкий разворот плеч и то место на затылке, где мои волосы начинают завиваться, если слишком долго не стричься.

Затем я чувствую, как она садится на меня, поддерживая себя руками, и я подавляю стон, уткнувшись в кровать. Дополнительный вес, прижимающий мой член к матрасу, просто потрясает в худшем смысле этого слова.

Или ужасает в лучшем смысле. Не могу определиться.

Она скользит руками вверх по спине, а затем снова спускается к моим ягодицам, поглаживая их неспешными изучающими прикосновениями, которые, кажется, рассчитаны на то, чтобы свести меня с ума от желания. Потом сжимает их, отодвигается назад по моим бедрам, а затем делает кое-что такое, от чего у меня поджимаются пальцы на ногах.

Она раздвигает мои ягодицы и с любопытством проводит пальцем между ними.

Я снова издаю приглушенный стон в матрас.

– Ты в порядке? – спрашивает она. – Может, мне не стоит?..

– Нет, нет, определенно стоит.

– Тебе нравится, когда тебя тут трогают? – Она снова прикасается ко мне и на этот раз обводит подушечкой пальца мой анус. Я испытываю фейерверк ощущений и чувствую себя ужасно порочным, чертовым грешником.

– Не знаю, – выдавливаю я, мой голос приглушен одеялом. У меня такой стояк, что я вот-вот умру, если не трахну ее, если не кончу. – Никто никогда раньше не прикасался ко мне там.

Зенни задумчиво хмыкает, как будто она – мой личный антрополог, первый человек, который обнаружил и обследовал Шона Белла, а я остаюсь неподвижным и чувствую напряжение каждой клеточкой своего тела. Я хочу перевернуться и притянуть ее к своей груди, хочу прижаться губами к ее губам, хочу, чтобы она обхватила ногами мою талию, и я проник в это влажное, сладкое местечко между ее ног.

– Поверить не могу, что никто раньше не прикасался к тебе здесь, – говорит она, нажимая пальцем на мой вход и одновременно поглаживая большим пальцем промежность. – У тебя было так много секса… Как такое вообще возможно?