Текст книги "Грешник"

– В качестве поощрения?

– Да, милая, именно так.

Она пытается скрыть улыбку, когда я называю ее «милая», и я тут же решаю, что буду называть ее всеми ласковыми словами, какие только существуют, если это сделает ее такой очаровательно счастливой.

– Вернемся к разговору, – говорю я, и мой голос полон энтузиазма, потому что, черт побери, у меня стояк. Я хочу покончить с этим и перейти к ужину, а потом… ну, вы понимаете.

К поощрениям.

– Границы, – продолжаю я. – Мне нужно знать твои границы.

Такой откровенный разговор, кажется, возвращает ее в состояние спокойствия и уверенности, и в ее голосе снова звучат обычные звонкие нотки, пока она перечисляет вещи, над которыми явно уже размышляла.

– Никаких сцен с кровью и другими жидкостями и «тройничков». Если мы соберемся попробовать что-то извращенное, то сначала обсудим это, и у нас обоих будут стоп-слова. И, разумеется, я не могу рисковать забеременеть или заразиться какой-нибудь болезнью. Я уже несколько лет принимаю противозачаточные, чтобы справиться с мигренью, но все равно хочу пользоваться презервативами.

– Конечно.

Она выглядит удивленной, что я совершенно не возражаю на последнее условие.

– Я всегда пользуюсь презервативами, – говорю ей. – Здесь тебе не о чем беспокоиться. А со всем остальным мы легко разберемся.

– Ладно, хорошо, – продолжает она. – И это не должно мешать моей учебе или волонтерской деятельности, так что нам, возможно, придется проявить изобретательность касаемо наших встреч.

– Это я беру на себя.

Она сжимает мои руки.

– А у тебя какие границы?

Я рад, что она спросила, потому что последние двадцать четыре часа пытался определить допустимые нормы этого соглашения, отыскать любую этическую лазейку, любую формальность, за которую мог бы уцепиться и подумать про себя: «Я не плохой человек и поступаю так, чтобы помочь ей. Я могу сделать это, оберегая ее и одновременно давая нам насладиться тем, чего мы оба хотим».

– У меня есть одно условие и одно ограничение, – говорю ей. – Условие заключается в том, что наше дело никоим образом не будет связано с собственностью Кигана. То, что мы делаем в постели, никак не влияет на мои попытки найти новый приют… или на твои попытки опорочить мою репутацию в прессе, если ты захочешь продолжать.

– Договорились. – Ее глаза сверкают.

– А ограничение… Я не буду кончать.

Зенни выпрямляется, отстраняясь от меня, и скрещивает руки на груди.

– Прости, я чего-то не понимаю.

– Я хочу делать это с тобой… для тебя… но не собираюсь злоупотреблять положением и использовать тебя. Я не хочу, чтобы возникали какие-либо сомнения в том, что я делаю все это для тебя.

– Значит, ты вообще не собираешься кончать, когда мы вместе?

Честно говоря, я на самом деле не загадывал так далеко вперед. Только решил, что совесть не позволит мне кончить в рот монахини.

– Не знаю. Я…

– Потому что я на это не согласна, – перебивает Зенни. – Ты сказал, что в списке есть все, и в данном случае я отказываюсь идти на компромисс. – Она делает паузу, а затем продолжает: – Мне нужно, чтобы ты тоже получал удовольствие. В противном случае, мне кажется, я упущу что-то важное.

– Милая, в этом нет ничего особенного. Просто сперма.

Она качает головой, возражая.

– Для меня это что-то особенное. Времени всего месяц, и я не собираюсь ничего упускать.

Я потираю челюсть, пытаясь собраться с мыслями, чтобы найти какой-нибудь способ убедить ее, но, боже мой, все, о чем могу думать, это ее желание видеть, как я кончаю.

– Может, договоримся, – говорит Зенни, – что ты будешь кончать, когда мы вместе, но не я буду доводить тебя до оргазма? Не мои руки, или рот, или… ну, знаешь.

– Твоя киска?

– Моя киска, – повторяет Зенни, и теперь мы пристально смотрим друг на друга, думая об одном и том же. О том, как я проникаю глубоко в нее, даря ей блаженство.

– Договорились, – хрипло соглашаюсь я.

Она наклоняется вперед и целует меня. Сначала нежно, затем страстно, когда я целую ее в ответ, и придвигается ближе, чтобы потереться о мой возбужденный, жаждущий член.

– Мы уже закончили разговор? – спрашивает она, отрываясь от моих губ. – Пожалуйста, скажи «да».

Я улыбаюсь ее рвению и качаю головой, в последний раз нежно целуя ее, прежде чем отвечаю:

– И последнее.

Она стонет.

Но это нельзя игнорировать, и это не может ждать. Я снова беру ее руки в свои и провожу губами по костяшкам ее пальцев.

– Зенни, я не хочу продолжать без… Я имею в виду, я хочу знать, что есть…

Проклятье. Я не могу найти нужных слов. Это так же неловко и интимно, как говорить о сексе, и я безуспешно пытаюсь найти способ, как сделать это правильно.

Я начинаю снова, пристально глядя на нее снизу вверх.

– Ты молода. Ты так молода. Элайджа… он попросил меня оберегать тебя, и я почти уверен, что сейчас делаю совершенно противоположное. Я никогда раньше не встречался и не трахался с кем-то, кто мне небезразличен, или кого должен оберегать, и я жутко боюсь причинить тебе боль. Боюсь, что совершаю ошибку.

Ее медные глаза, такие мерцающие, серьезные и проницательные, пристально изучают меня. А потом она кивает.

– Хорошо, – просто говорит она.

– Серьезно? – спрашиваю, чувствуя некую неловкость и чувство вины, хотя совершенно не понимаю почему. – Зенни, я хочу, чтобы ты знала, что в любой момент можешь сказать «стоп» или «продолжай», рассказать мне о своих желаниях или сказать мне, что я мудак.

Последнее вызывает у нее легкую улыбку.

– Я никогда не побоюсь сказать тебе это, – говорит она. – И я доверяю тебе, Шон. Это не меняет настоящего, но я готова исследовать его вместе с тобой.

Ее доверие, которого я совершенно не заслуживаю, давит на меня тяжким грузом, и я ерзаю на месте, по-прежнему испытывая беспокойство и чувство вины.

– К тому же наш договор всего на месяц, помнишь? – добавляет она. – Нам не придется выяснять, как растить детей вместе.

– Разумеется, – соглашаюсь я, только теперь мне вдруг становится интересно, как бы выглядели наши дети, а ведь я никогда не хотел детей. Нет уж, спасибо. Но, черт возьми, у нас с Зенни были бы такие милые малыши! Я тут же представляю ее большой и упругий живот с моим ребенком внутри, представляю, как она сидит на кресле-качалке в какой-нибудь тихой комнате и кормит грудью нашего малыша, а я в это время у ее ног и с обожанием смотрю на нее снизу вверх.

Счастье.

Прямо сейчас оно зарождается в моей груди, еще такое хрупкое, что в любой момент может исчезнуть. Мне настолько незнакомы эти ощущения, что я замираю, уставившись на Зенни так, словно она – единственное существо в мире.

Она неправильно истолковывает мою реакцию и смеется.

– Шон, я просто пошутила насчет детей, не паникуй.

– Я…

– На самом деле, – продолжает она, не подозревая о моих фантазиях и незнакомом волнении, которое разливается в груди. – Я удивлена, что ты не произнес какую-нибудь речь о том, что я не могу влюбиться в тебя, пока мы вместе.

– Сомневаюсь, что для тебя это будет проблемой, – бормочу я, снова целуя костяшки ее пальцев, чтобы она не видела моего лица. Я не забыл о возможности появления чувств. На самом деле, почти в каждой второй книге саги об Уэйкфилдах где-нибудь да заходит речь об этом, когда герои впервые встречаются: «Я притворюсь, что ухаживаю за тобой в течение сезона, но мы не должны влюбляться», или «Поскольку я вдова, могу научить тебя, как ублажать будущую жену в постели, но, конечно, между нами все закончится в тот момент, когда ты обручишься». И тому подобное.

Но с Зенни мне это не грозит. Судя по ее разговорам, глядя на ее жизнь, я понимаю, что никогда не смогу соперничать в любви с ее Богом. Она будет трахаться со мной, использует меня в своих целях, а затем вернется в свою церковь с еще более крепкой верой. Ни на секунду в этом не сомневаюсь.

Хотя странно, как быстро эта мысль омрачает мое счастье.

– Это дым? – спрашивает Зенни, и я с испугом поворачиваюсь и вижу белые клубы дыма, поднимающиеся из духовки.

– А-а-а, черт, черт, проклятье!

Зенни грациозно пересаживается на диван, а я вскакиваю на ноги, чтобы спасти пироги в горшочках, не сомневаясь, что Мэри Берри назвала бы их «передержанными», и наш неловкий разговор внезапно обрывается.

XII

Пироги в горшочках подгорели только слегка, так что я посыпаю самые неудачные места большим количеством дорогущего сыра, и все готово. Раскладываю ужин по тарелкам, открываю пиво, и вскоре мы с Зенни сидим за маленьким столиком у окна, глядя на темнеющий город.

– Странно, – произносит Зенни, подув на кусок пирога на вилке. – Несмотря на неловкую тему разговора, сейчас я чувствую себя очень хорошо. Как будто позанималась спортом или вроде того.

Я не сразу отвечаю, потому что был занят разглядыванием ее сложенных в трубочку губ, когда она дула на еду.

– Согласен. Рад, что тебя наш разговор не спугнул.

– Меня не так легко напугать, – говорит Зенни, откусывая кусочек, и я наблюдаю за медленным скольжением зубцов вилки между ее губами, за взмахом ресниц, когда она наслаждается едой.

– Да, думаю, нелегко, – бормочу я, смутно понимая, что должен перестать пялиться на нее, но, черт побери, эта девушка охрененно красивая. Думаю, что с радостью сидел бы и наблюдал, как она подбивает баланс чековой книжки или просматривает ежегодник «Отчеты для потребителей» – настолько на нее интересно смотреть.

И она права. Атмосфера между нами приятная, чистая и заряженная положительными эмоциями.

– А, эта любовь покомандовать, – говорит она.

– Да.

Она кладет вилку и изучает меня с дерзким блеском в глазах.

– Пока что она меня не слишком впечатляет.

Я пристально смотрю на нее в ответ.

– Это вызов?

– Возможно.

– Я еще не начинал. – Делаю паузу. – Зенни, это не самая лучшая из моих черт. Но мне тяжело отказаться от нее ради людей, которых я… – Я замолкаю, потому что чуть не сболтнул лишнего. Мне становится страшно от того, насколько я не боюсь произнести это слово перед ней.

– Людей, которые мне небезразличны, – говорю я вместо этого.

– Людей, которые тебе небезразличны.

– Мои братья, моя мать, – продолжаю я. – Моя сестра, когда она была жива… Много пользы ей это принесло, – добавляю с какой-то застарелой горечью.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Зенни и делает это, не играя на моей очевидной жалости к себе. Она спрашивает так, словно интересуется погодой или тем, кто шьет мои костюмы.

– Я имею в виду, что все время чрезмерно опекал ее и настойчиво вмешивался в ее дела. Школа, парни, на какие вечеринки она собирается, полная ли зарядка на ее мобильном телефоне и помнит ли она уроки по самообороне, которые я упросил ее посещать до поступления в университет Канзас-Сити. И все это время она носила в себе эту рану, этот позор, груз того, что этот человек делал с ней, а я и понятия не имел. Я даже не догадывался, что не смог защитить ее, пока не стало слишком поздно.

– Значит, твоя забота о близких тебе людях проявляется в твоей властности, – говорит Зенни, – но однажды ты потерпел неудачу в своих глазах и с тех пор не впускаешь в этот круг никого нового.

– Я… – осекаюсь, потому что… блин, на самом деле, она права. Мои родители, братья, Элайджа – они уже были в моей жизни до Лиззи. Полагаю, после того, как она покончила с собой, я не позволял себе сближаться с кем-то новым, потому что это означало бы чувствовать ответственность и заботиться о них.

А самоубийство Лиззи доказало, насколько я на самом деле был неспособен оберегать окружающих меня людей.

– Не знаю, как тебе это удается, – говорю я, делая быстрый глоток пива, чтобы скрыть свой дискомфорт. – Заставлять меня говорить о всевозможном депрессивном дерьме.

Зенни тянется через стол, чтобы прикоснуться к моей руке.

– Шон.

– Да?

– У нас есть всего месяц, – тихо произносит она, – и я не твоя сестра.

Я вспоминаю вчерашние слова Тайлера, его предупреждение.

– Я это знаю, – говорю ей.

– Хорошо. Потому что я хочу, чтобы этот месяц был настоящим. В этом весь смысл: чтобы я пережила все, что оставлю в мирской жизни, и это не только секс, но и общение, дружба. Мы ведь друзья?

– Да, Зенни, – отвечаю, наблюдая, как огни вечернего города сверкают в ее глазах. – Мы друзья.

Она лучезарно улыбается.

– Отлично. Тогда это означает, что тебе не составит труда проявить свою властность. Мы друзья, и ты собираешься меня трахать, а это, по сути, все равно что быть моим парнем.

Об этом я как-то не подумал, и при мысли о том, что Зенни моя девушка, что она принадлежит мне, я испытываю невероятное удовольствие, которое невозможно игнорировать.

– Именно таких отношений я хочу между нами, пока все не закончится, – продолжает Зенни, не подозревая о безудержном счастье, разливающемся по моим венам. – Я хочу испытать, что на самом деле могла бы чувствовать твоя женщина.

– У меня никогда не было женщины, которую я называл бы своей, – тихо признаюсь я. – Ты первая.

– Серьезно? – Она старается скрыть улыбку при этих словах.

– Многое, на что я с тобой иду, в новинку даже для меня, Зенни. – И я говорю серьезно. Возможно, я перепробовал в постели почти все что только можно, но никогда не делал этого с женщиной, которая действительно была мне небезразлична. Женщина, которую я мог бы считать своей.

– Давай начнем прямо сейчас, – говорит Зенни, распрямляя плечи и отодвигая свою тарелку. – Скажем, я твоя девушка. Что бы ты сделал?

Я тоже выпрямляюсь.

– Прежде всего, ты должна знать, что я в любой момент перестану командовать. Просто скажи слово.

– Слово «мудак» подойдет?

– Да, – улыбаюсь я.

– Договорились. – Она слегка ерзает на месте, как кошка, ожидающая, когда по полу потянется веревочка. – Шон, серьезно. Я начинаю подумывать, что ты блефуешь.

– Я не блефую, милая. Именно поэтому я так успешен в бизнесе. – Делаю вдох, потому что для меня в новинку позволять своей естественной склонности к контролю выплескиваться не в семейные в отношения. Но мне нравятся эти ощущения, и какое же это наслаждение – позволить своему желанию, с которым я боролся с самого благотворительного вечера, исполниться и наконец проявить заботу о Зенни всеми возможными способами. Конечно, с Зенни оно принимает совсем иную форму, чем обычно с семьей: вожделение, влечение и стремление защитить переплетаются, выливаясь во что-то новое. Такого я никогда раньше не чувствовал.

– Для начала я хочу, чтобы ты доела то, что у тебя на тарелке. – Зенни хмурится: очевидно, она не ожидала, что я скажу что-то настолько обыденное.

– Зенни, доедай свой ужин. Я не буду больше повторять.

Прищурившись, Зенни берет вилку и начинает есть.

– Уже хочется назвать меня мудаком?

– Пока нет. – Она проглатывает кусок пирога.

Я улыбаюсь.

– Хорошо. Сними свою футболку.

– Что? – Ее вилка со звонким стуком падает на тарелку.

– Ты слышала меня, – вкрадчиво произношу я. – Я хочу видеть тебя, пока ты ешь. Хочу узнать, какого цвета твой лифчик, увидеть форму твоих маленьких сосков, когда они заострятся от холода и желания снова оказаться в плену моих теплых губ.

Она опять сглатывает, и на этот раз не потому что ест.

– Господи, – шепчет Зенни, и я не могу сказать, злится она или молится. В любом случае это не имеет значения. Она быстро стягивает с себя футболку и отбрасывает ее за спину.

Я одобрительно хмыкаю, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть. На ней бледно-лавандовый лифчик, цвет которого приятно контрастирует с темной кожей, и под тонкой тканью я вижу темные кружочки сосков, которые твердеют и превращаются в упругие бугорки.

Ниже виднеются слабые очертания ее ребер и почти стертый рисунок, похожий на мандалу, спиралью спускающийся к бедрам.

Студентка колледжа, которая иногда забывает поесть.

Студентка колледжа, которая, лежа в кровати, учит материал и от скуки рассеяно рисует на собственной коже.

В типичной для Зенни манере, одновременно бесстрашно и неуверенно, она расправляет плечи, ничего не скрывая от моего голодного взгляда, и нервно покусывает нижнюю губу.

– Прекрасно, – выдавливаю я и вижу, как моя похвала влияет на нее.

Хорошо. Я планирую много хвалить ее в течение следующего месяца.

– Теперь доедай, а я пока тобой полюбуюсь.

– Я… что?

– Доедай. Я знаю, что сегодня после занятий ты отправилась в приют и, скорее всего, ничего не ела с самого завтрака.

Уголки ее губ подрагивают.

– Может быть.

– И как часто ты настолько занята учебой и приютом, что не успеваешь поесть?

Зенни потирает рукой плечо и отводит взгляд.

– Часто, – признается она.

– Сегодня вечером этому настанет конец, – сурово заявляю я. – Ешь.

В какой-то момент мне кажется, что она произнесет слово «мудак» и велит мне остановиться. Ей не нужно, чтобы какой-то белый парень играл с ней в папочку, и ей определенно не нужно, чтобы кто-то обращался с ней так, будто она не способна позаботиться о себе. Но Кэролин Белл была социальным работником, пока у нее не диагностировали рак, один из братьев Белл служил священником, другой работает до изнеможения, как будто он вечный. Я видел, что происходит с загруженными работой людьми, и знаю, что гораздо легче оправдать бессонную ночь ради дела, чем потратить десять минут на приготовление бутерброда. Самым бескорыстным, самым целеустремленным людям необходимо разрешение позаботиться о себе. Они нуждаются в человеке, который в первую очередь будет думать об их благополучии, потому что сами они этого не сделают.

Слово «мудак» так и не слетает с ее губ. Ее глаза вспыхивают раздражением, затем в них отражается какая-то внутренняя борьба. Зенни прикусывает нижнюю губу, ее рука замирает над вилкой.

После недолгого молчания она берет ее и кладет в рот кусочек запеканки. Затем еще один, и еще, пока тарелка не пустеет. Я наблюдаю за ней все это время, вытянувшись на стуле и кайфуя от этого нового чувства – мощной смеси желания и дикого удовлетворения от того, что я могу позаботится о ком-то. А еще от того, как она ест приготовленную мной еду, и обещания, что вся эта гладкая кожа медленно покроется мурашками.

Она отодвигает тарелку и кладет вилку на стол, одаривая меня взглядом, в котором явно читается вопрос «Ну?». При этом ее тело слегка подрагивает от предвкушения, потому что она думает, будто я вволю накомандовался и теперь мы перейдем к той части, где я лишу ее почти-девственности.

Я безумно хочу это сделать. Но сначала у меня есть кое-какие планы. Потому что, если бы она на самом деле была моей девушкой, то все развивалось бы стандартно, но поскольку я официально согласился на проект «Сомнения», я намерен сделать для этого эксперимента все, что в моих силах. Соблазнение, проявление знаков внимания и властности, развлечение – все.

Я встаю, не утруждая себя тем, чтобы поправить возбужденный член, упирающийся в брюки. Я так долго был возбужден сегодня вечером, что перестал волноваться, заметно ли это. Зенни следит за тем, как я убираю со стола и ставлю посуду в раковину, и я не раз замечаю, как ее взгляд задерживается на очертаниях моей эрекции.

Я борюсь с желанием ухмыльнуться, но только пока мою руки и затем помогаю ей подняться со стула. Я провожу пальцем вниз по ее животу, обводя пупок, пока она не начинает дрожать.

– Зенни, я собираюсь расстегнуть твои джинсы, – предупреждаю ее. – Опустить молнию вниз, затем скользнуть пальцами в твои трусики и поиграть с тем, что там найду. Хорошо?

– Да, – выдыхает она, ее тело подрагивает под моими пальцами, когда я выполняю свое обещание, медленно расстегивая металлическую пуговицу на ее джинсах.

В ответ Зенни выдыхает – нервно, но решительно. Я не отрываю от нее взгляда, наблюдая за выражением ее лица и за тем, насколько ей комфортно, пока тяну вниз короткую молнию. Некоторое смущение – это нормально, как и определенная напряженность, но существует хрупкое равновесие между тем, чего она действительно хочет, и тем, на что ее можно подтолкнуть, и мне необходимо его соблюсти. Чтобы сделать все должным образом, чтобы раскрыть и развить ее физические влечения и желания, чтобы пробудить ее тело, месяца просто недостаточно.

Если бы я мог попросить о чем-то прямо сейчас, я попросил бы провести с ней год. Целый год, чтобы обучать ее, осыпать ласками, командовать и наслаждаться ею.

«Даже года будет недостаточно».

Эта мысль громко и напористо перебивает все остальные мои размышления, и я не уверен, что с ней делать, поэтому пока игнорирую ее. Мне нужно сосредоточиться на важном, а именно на трепещущей передо мной девушке, такой хорошенькой и нетерпеливой.

Я провожу кончиками пальцев по линии ее трусиков, сочетающихся по цвету и материалу с ее лифчиком. Без сомнений, это самое смелое нижнее белье, какое у нее есть, и, несмотря на его скромность (нет ни узких бретелек, ни сеточки, ни больших вырезов или какой-либо другой типичной отделки, которая превращает женское нижнее белье в изящное изделие), каким-то образом оно создает еще более восхитительный эффект, добавляя ее образу греховности. Моя почти девственница, моя без пяти минут монахиня, которая пытается быть непристойной, а вместо этого выглядит невиннее, чем когда-либо.

Я смотрю вниз, где провожу пальцами по верхнему краю ее трусиков, затем снова поднимаю взгляд к ее лицу.

– Детка, ты нервничаешь?

– Да, – признается она, кладя руки мне на плечи и сжимая в кулаках мою рубашку.

– В хорошем или плохом смысле?

Она на минуту задумывается, и я этому рад, потому что мне нужно, чтобы она была уверена. Мне нужно самому быть уверенным. Я не вешал ей лапшу на уши, когда сказал, что беспокоюсь о нашей разнице в возрасте, потому что вещи, которые хочу с ней делать, не просто непристойны, а прямо-таки порочно-непристойны. В таких желаниях не признаются при ярком свете дня, они заставляют краснеть даже такого мужчину, как я.

«Оберегай ее».

– В хорошем, – отвечает она. – Если бы ты… – Она замолкает.

– Скажи мне, Зенни.

Она делает глубокий вдох и впивается в меня взглядом.

– Я готова к большему. Да, я нервничаю, но это не страх, а волнение.

– Хорошо.

– Так что, – сглатывает она, – продолжай. Это приятно, мне нравится, и если я захочу, чтобы ты остановился, я назову тебя мудаком.

Эти слова заставляют мое горло судорожно сжаться. Ее согласие, в котором так типично для нее сочетаются осторожность и смелость, едва не заставляет меня забыть обо всех своих планах и просто целовать ее до тех пор, пока мы не окажемся на полу, охваченные страстью, и трахать мягкую ложбинку между ее ног до тех пор, пока я не избавлюсь от этого помешательства, тревожного влечения и собственнического чувства, которые уже испытываю, несмотря на столь короткое время.

«Шон, – ругаю себя, – прекрати это, черт возьми». Именно я пообещал ей, что сделаю это для нее, и я всеми силами буду придерживаться данного слова, даже если это меня убьет.

«Это для нее. Это для нее. Это для нее».

– Ладно, – произношу я, наконец-то взяв себя в руки. – Я верю, что ты назовешь меня мудаком, если потребуется. А теперь, дорогая, снимай свои джинсы. Так мне будет легче поиграть с тобой.

Она сбрасывает шлепки и небрежным движением снимает джинсы, и я понимаю, что меня странным образом притягивает это зрелище. Я платил бешеные деньги множеству женщин за то, чтобы они раздевались для меня, трахал светских жен, решительно настроенных продемонстрировать мне свое дорогое нижнее белье от «Ла Перла» или «Агент Провокатор», но я никогда не видел, чтобы девушка раздевалась вот так, просто и быстро, не устраивая представления. В каком-то смысле это кажется интимным и заставляет задуматься, от чего еще я смогу возбудиться, пока наблюдаю за ней: как она чистит зубы, как наносит лосьон или как завязывает шнурки на ботинках.

И вот она оказывается передо мной почти обнаженная, за исключением тонкого шелка. Ее соски умоляют, чтобы их втянули в рот, живот напряжен, и она заламывает руки перед собой, как будто хочет спрятаться от меня, но борется с желанием это сделать.

Я делаю шаг вперед, решив чем-нибудь занять ее руки.

– Положи руки мне на плечи, как раньше, – велю ей. И затем добавляю чуть строже: – Не прячься от меня. Ты невероятно красивая, и я буду пялиться на каждый дюйм твоего тела, пока не утолю свой голод.

Она снова кладет руки мне на плечи, на ее губах играет легкая улыбка. Могу догадаться почему.

– Тебе нравится, когда тебя называют красивой? – спрашиваю я, проводя губами по ее лбу. Затем по щекам. Ее ресницы трепещут от счастья, и я одновременно проклинаю и благодарю каждого мужчину до меня, который не дарил этой женщине всех заслуженных комплиментов и нежных слов. Это нелепо, ей двадцать один год, а ее никогда по-настоящему не баловали и не хвалили, и все же это радует меня, потому что иначе меня бы сейчас здесь не было, и я не смог бы дразнить ее нежную кожу выше трусиков.

– Ты прекрасна, Зенни, – говорю я, все еще касаясь губами ее щеки. Затем скольжу пальцами под резинку белья, и ее живот напрягается еще больше. – У тебя потрясающе красивое лицо, твое тело – просто произведение искусства. И я не могу перестать думать о тебе, о том, как ты просишь о чем-то и как споришь, как поддразниваешь, как разглагольствуешь и как сияет твое лицо, когда ты говоришь о том, что для тебя важно. Когда я называю тебя красивой, милая, знай, что я говорю именно об этом.

Она кивает, собираясь ответить, когда я задеваю большим пальцем небольшой треугольник коротких завитков.

– Боже, Зенни, – произношу я, и член начинает болезненно пульсировать. – О, детка!

– В чем дело? – шепчет она, наклоняя голову, чтобы встретиться со мной взглядом.

– На диван, – хрипло велю, вытаскивая руку из ее трусиков, и слегка шлепаю по попке. – На спину.

Она отступает назад, неуверенно поворачиваясь в сторону гостиной и открывая мне вид на свою превосходную задницу. Ее ягодицы, достаточно упругие и при этом довольно мягкие, чтобы подпрыгивать при ходьбе, переходят в крепкие бедра, созданные для того, чтобы мои руки обхватывали их. Я уже мысленно представляю, как ее попка принимает форму сердечка, когда Зенни наклонится вперед для меня.

Чтоб меня.

Прерывисто дыша, она опускается на диван, темные локоны, словно нимб, окружают ее голову на подушках, а лифчик и трусики впиваются в тело, когда она устраивается поудобнее. И я подкрадываюсь к ней, как тигр, как хищник, как голодный мужчина, приближающийся к праздничному столу.

– Может, мне снять… – Зенни просовывает большие пальцы под резинку трусиков, но я останавливаю ее движения суровым взглядом.

– Я хочу сам это сделать, – говорю.

– Ты хочешь снять с меня трусики?

Ее большие пальцы замирают на месте, поэтому я присаживаюсь на корточки рядом с диваном и слегка покусываю их зубами, отчего она отдергивает руки, поднимая их к груди. А потом я прижимаюсь губами к ее бедру и позволяю своему дыханию согревать и щекотать ее кожу, пока произношу:

– Я не собираюсь просто снимать твое нижнее белье. Я сдеру с тебя этот шелк, как кожуру с фрукта, а затем полакомлюсь тобой. Буду наслаждаться твоими соками, разверну тебя, как рождественский подарок, и тогда ты поймешь, как это круто.

Она тяжело дышит, ее глаза медного оттенка расширены и темнеют, глядя на меня.

– Но сначала, – поворачиваюсь и целую ее бедро, проводя языком по краю трусиков, – тебе нужно кое-что знать.

На ее лице мелькает вспышка нетерпения, Зенни непроизвольно приподнимает бедра.

– Шон, мы уже это обсуждали…

– Нет, – бормочу я, касаясь губами ее пупка, что заставляет ее замолчать. – Это кое-что другое. Я знаю, что ты мне доверяешь, ты знаешь, что я доверяю тебе. И настало время показать тебе, что я сделал бы, будь ты моей… моей почти девственницей.

Ее живот подрагивает под моими губами.

– Да, – хрипло произносит она, облизывая губы. – Да… Я… я хочу быть твоей и чтобы ты делал со мной все, что захочешь.

– Ты моя, милая. Моя. – Я провожу пальцем по ее бедру, она судорожно вздыхает и дергается подо мной. – Моя маленькая девственница. Предыдущий парень не очень хорошо поступил с тобой. Верно? Он не знал, каким даром обладает твое тело и твоя сладкая маленькая киска.

Я добираюсь до края ее трусиков, и ее ноги сами раздвигаются.

– Он не рассказал тебе всего, что нужно знать.

Зенни выгибает спину, когда мои пальцы легким, словно перышко, прикосновением скользят к другому краю ее белья.

– Н-нет, не рассказал.

Я неодобрительно цыкаю.

– Ему следовало бы догадаться, что такая умная девушка захочет знать все. Он должен был понять, что ты захочешь услышать о своей киске. И о тех частях его тела, которые будут доставлять ему болезненный дискомфорт, пока ты не поможешь.

У нее перехватывает дыхание, а взгляд становится расфокусированным.

– Ты мне расскажешь?

– Непременно, солнышко. – Я вижу выпуклый язычок ее киски через трусики и представляю, какие манящие секреты скрыты под этой тканью. И когда провожу пальцем прямо по ее промежности, мать твою, да, она настолько возбуждена, что на белье появляется небольшое влажное пятно, когда я прижимаю ткань к ее плоти. – Я все тебе расскажу.