Текст книги "Грешник"

Я не знаю, как ей объяснить, почему так происходит. Как одни и те же три или четыре действия просто закручиваются в надоевшую карусель, отличающуюся только человеком, с которым вы находитесь, и как путешествие становится испорченным, когда вы добираетесь до пункта назначения. По мнению многих, я щедрый любовник, но это только потому, что киски возбуждают меня. На самом деле это эгоистично, и весь мой секс построен на корыстных побуждениях. Я просто оправдываю себя тем, что занимаюсь сексом с такими же эгоистами, как и я сам.

В любом случае я не могу описать это, потому что забыл все слова, – их вытеснили из головы волны мучительного желания. Но даже если бы мог, все равно не стал бы ничего объяснять. Не хочу, чтобы Зенни знала, каким банальным может быть секс, хочу, чтобы она воспринимала секс как откровение. Как своего рода прозрение, которое может посоперничать с другими религиями.

Но мне все равно нужно ей что-то ответить, поэтому в шутку говорю, ну или настолько близко к шутке, насколько возможно при моем возбужденном состоянии:

– Ну, знаешь… Людям не интересно, они не хотят ничего усложнять. Хотят просто получить удовольствие и быть свободными.

Она не шутит в ответ, лишь проводит руками вниз по ягодицам и останавливается на бедрах.

– Как это вообще кому-то может быть не интересно? – В ее тихом голосе сквозит недоверие и легкое обвинение.

Я оцениваю степень восхищения, которое испытываю от тепла ее тела на своих ногах. Я даже не вижу ее, не прикасаюсь к ней, мой член далеко от ее тела, и все же это самое сильное сексуальное ощущение, что я когда-либо испытывал.

– Не знаю, – наконец отвечаю я. – Не знаю.

Еще несколько минут мы продолжаем молчать, и я лежу, вытянувшись на кровати и из последних сил стараясь не двигаться – все для того, чтобы она могла касаться меня и исследовать мое тело ради удовлетворения собственного любопытства.

– Перевернись на спину, – просит Зенни через некоторое время. – Я хочу увидеть твой… – застенчивая пауза, – твой пенис снова.

Я не дразню ее за использование латыни. Мне уже просто не до этого, потому что я умираю от желания. Переворачиваюсь и подставляю свой изнывающий член прохладному воздуху; знаю, я говорил, что не позволю ей довести меня до оргазма (и говорил серьезно), просто хочу, чтобы она снова прикоснулась к нему. Только один раз, совсем ненадолго.

– Значит, когда ты не… возбужден… он не такой большой? – спрашивает Зенни. Она опускается на колени между моих ног и скользит руками вверх по моим бедрам, обхватывает мошонку. Ее большие пальцы встречаются в чувствительном местечке прямо под ней, и мой член вздрагивает, как будто его подключили к автомобильной зарядке.

– Нет, – отвечаю я, мой голос такой хриплый, что уже почти не похож на голос.

– А потом он становится…

– Твердым, – заканчиваю я, пытаясь подтолкнуть ее к тому, чтобы она не использовала термины из учебника.

– Потом он становится твердым, – продолжает она, – всякий раз, когда ты возбужден?

– Да. Именно тогда мне нужно трахаться.

– А когда тебе не с кем трахаться? Что ты делаешь?

Я показываю ей: обхватываю член рукой и тяну вверх. Удовольствие пронзает пах, и мне приходится напомнить себе, что это всего лишь демонстрация, что она учится, что это часть плана и я не могу просто довести себя до оргазма, как мне этого хочется.

Я двигаюсь медленно, чтобы она могла видеть, что именно заставляет меня извиваться, чтобы могла запомнить равномерный ритм, который мне нравится, и хватку. А как она смотрит на меня – ее пламенный взгляд прикован к моему напряженному животу и бугрящимся бицепсам, к набухшей головке, которая раз за разом выглядывает из моего кулака.

– Можно я попробую? – спрашивает Зенни робким и одновременно возбужденным голосом. Бог ты мой, это самое сексуальное, что я когда-либо слышал!

– Да, детка. Конечно, можешь.

Я убираю руку и наблюдаю, как она сжимает мой член, немного неуверенно и без необходимого давления.

Но этого все равно больше чем достаточно. Ее лицо принимает решительное выражение, пухлые губки сосредоточенно сжаты, и пирсинг поблескивает, когда она морщит нос. Ее волосы ниспадают на плечи бесчисленными темными спиралями, грудь с сосками в виде тугих маленьких бусинок, грудная клетка и живот дрожат от прерывистого дыхания, которое она не может полностью контролировать.

Я закрываю лицо руками, чтобы не видеть Зенни, потому что даже ее неопытность чертовски привлекательна. В ней всего так много, слишком много, и я должен испытывать волнение, должен быть напуган тем, что у нее есть такая власть надо мной, но я не боюсь, и, возможно, именно это самое страшное.

Я позволяю ей экспериментировать с ритмом, темпом и хваткой, попробовать обводить и сжимать основание члена и ласкать головку, я позволяю ей все, что она хочет, и просто делаю все возможное, чтобы удержаться, чтобы сдержать свое обещание и не кончить от ее прикосновений.

Хотя это ад. Это агония.

Наконец она находит сверхчувствительную зону – снизу, прямо под головкой, и через несколько секунд я выгибаюсь дугой и тяжело дышу. Осмелившись выглянуть из-под своих рук, я вижу, как она впивается зубами в нижнюю губу и зачарованно смотрит на мой твердый, как сталь, член. Зенни рассеяно ласкает свою грудь свободной рукой, как будто не может не трогать себя, пока касается меня, как будто даже не осознает, что делает это.

Я кончу, если она не остановится.

– Хватит, – рычу я, садясь, и быстро хватаю ее, а она мило взвизгивает от удивления.

– Но я хочу увидеть, как ты кончаешь, – говорит она в моих объятиях. – Ты обещал, что я увижу, как ты кончаешь.

Зенни слишком совершенна, чтобы не поцеловать ее, поэтому я так и делаю. Прижимаюсь к ее губам своими и трахаю ее рот языком так, как хочу трахнуть ее киску.

– Ты увидишь, как я кончу, принцесса, – шепчу ей в губы. – Увидишь.

Ошеломленная поцелуем, она расслабляется в моих объятиях и, дыша со мной одним воздухом, неуверенно отвечает на поцелуй. Ее руки похожи на кошачьи лапки, когда она массирует пальчиками мою обнаженную грудь.

– Я хочу, чтобы ты кончил сейчас, – наконец удается ей произнести. – Сейчас.

– Сначала кое-что другое. – И если раньше мне нравилось, как Зенни восхищалась моим накачанным телом, то теперь я получаю еще больше удовольствия от того, что могу без усилий поднять ее на руки и положить поперек кровати лицом вниз, чтобы по полной насладиться вкусом ее попки и нежных складочек.

А потом выполняю свое обещание, данное ей в тот благотворительный вечер.

Зенни снова взвизгивает, когда, раздвинув ягодицы, я касаюсь ее языком между ягодиц, и мне приходится обхватить рукой ее бедра, чтобы удержать на месте. Она дрожит и судорожно дышит, пытаясь подняться на колени в инстинктивном движении спрятаться.

– Шон, – выдыхает она. Я слышу, как она царапает ногтями одеяло. – Это… я…

Я знаю, что она хочет сказать. Остановившись, я провожу кончиком носа между ее ягодицами, приближаясь к той дырочке, которой она стесняется.

– Не волнуйся, милая.

– Знаю, но так я слишком открыта, – протестует она, протягивая руку назад, чтобы прикрыться от меня.

– Конечно, и еще я могу вдыхать твой запах и пробовать твой вкус. Вот почему мне это нравится. – Я ловлю ее руку и направляю к своим волосам. – Вот. Всякий раз, когда тебе покажется, что ты этого не вынесешь, дергай меня за волосы вместо того, чтобы пытаться отстраниться.

Она легонько дергает меня за волосы.

– Я не хочу причинять тебе боль.

– Оно того стоит, – заверяю я и затем снова наклоняюсь вперед, позволяя ей почувствовать все – прикосновение моего носа к ее заднице, когда я ласкаю ртом ее киску, покалывание щетины и даже легкое царапанье зубов. Это грязно и восхитительно, и ее вкус – головокружительное сочетание сладости, соли и землистых ноток – на моих губах, лице и языке. Зенни может быть застенчивой, смущенной, неопытной от пупка и выше, но здесь, внизу, она настоящая женщина. Ее влагалище знает, чего хочет, оно влажное и мягкое, а клитор набухает, как маленькая ягодка. И даже все еще издавая сдержанные, неуверенные стоны удовольствия, Зенни снова прижимает бедра к моему лицу и раздвигает ноги еще шире, позволяя мне спуститься ниже и вобрать в рот ее возбужденный бутон. Она по-прежнему держит меня за волосы и, как прилежная ученица, делает, как ей велят, дергая меня за волосы всякий раз, когда на нее накатывает волна стыда или неловкости. Но со временем ее поведение меняется, и она чуть не вырывает клоки волос, пытаясь притянуть меня ближе к себе, чтобы я пожирал ее свои ртом жестче, быстрее, яростнее…

– Еще, – выдыхает она. – О боже мой, еще, еще, еще, еще…

Черт, я хочу трахнуть ее прямо сейчас. Прямо здесь, поставленную раком на моей кровати, такую возбужденную и умоляющую. Я бы протиснулся в эту узкую дырочку и показал ей, как приятно кончать на члене.

На самом деле я даже встаю на колени позади нее, прежде чем прихожу в себя и вспоминаю: «У НАС ЕСТЬ ПЛАН, ШОН, ГРЕБАНЫЙ ПЛАН!», после чего нежно провожу рукой по ее спине и ввожу в нее один палец. Я легко нахожу то место, которое до этого сводило ее с ума, и ласково надавливаю на него, заставляя Зенни стонать в матрас. Я прижимаюсь к ней всем телом, наслаждаясь ощущением того, как ее гладкие ноги трутся о мои грубые бедра и как хрупкие лопатки впиваются в мою грудь. Наслаждаясь упругой округлостью ее попки, которая вжимается в мой пах, когда я заменяю указательный палец большим и потираю ее клитор средним и указательным.

Ее крики смешиваются со стонами, она выгибается и извивается подо мной, и я наслаждаюсь этим, особенно слыша собственное имя в этих беспорядочных звуках: «Шон, о, Шон, о боже, продолжай, продолжай, еще, еще, еще, Шон, еще…». Зенни подобна океану, чьи волны взбиваются в беспокойную пену штормом, сопровождающимся молниями и электрическим напряжением. Я целую ее везде, пока довожу до оргазма. Зарываюсь лицом в кудри и вдыхаю запах ее волос, покусываю затылок, касаюсь губами щеки, уха и подбородка. А затем, пока целую и посасываю ее шею, она кончает подо мной, не сдерживая своего удовольствия. Из ее горла вырывается иступленный стон, яростный и беспомощный одновременно.

Я тоже доведен до агонии, не только потому, что акт безумно сексуальный, но и потому, что она яростно трется задницей о мой член. Я все еще чувствую ее запах и вкус, я полностью поглощен тем, как стенки ее влагалища сжимаются вокруг моего пальца и издают хлюпающие звуки. И мне приходится приложить сверхчеловеческие усилия, чтобы удержаться, не прижаться к ее заднице и не кончить прямо здесь и сейчас. Какое, нахрен, изгнание змей из Ирландии или стигматы, настоящее чудо в том, что мне удается сдержаться, пока Зенни выплескивает свое удовольствие мне на руку!

Достигнув пика блаженства, Зенни обмякает, ее кожа покрыта мурашками, а на лбу выступают капельки пота. Ее глаза закрыты, дыхание медленно выравнивается, и, пользуясь возможностью, я подхватываю ее на руки, заползаю обратно на кровать и устраиваюсь спиной к изголовью, а она уютно прижимается к моей груди.

Я целую ее в макушку и утыкаюсь лицом в волосы, потому что это приятно, потому что хочу целовать ее вечно. Не открывая глаз, Зенни поднимает руку и начинает рассеяно водить пальцами по моей груди. Ее длинные густые ресницы отбрасывают тени на щеки.

– Твоя очередь, – сонно произносит она.

– Все нормально, Зенни-клоп. – Это ложь. Я умираю, но при этом чувствую, что могу умереть, если перестану обнимать ее, так что, возможно, не такая уж большая ложь. Я был бы рад остаться здесь навсегда.

Она морщит носик, услышав детское прозвище.

– Знаешь, я уже больше не ребенок.

– О да, прекрасно знаю.

Она открывает глаза, проводит рукой по изгибу моей ключицы вверх, вдоль шеи, и скользит по линии подбородка. Когда поднимает на меня взгляд своих прекрасных глаз, я не могу удержаться, потому что хочу снова ощутить вкус ее губ, и мы долго целуемся, прежде чем она садится.

– И все же, серьезно, – нетерпеливо возражает она, – теперь твоя очередь. – На какой-то момент я практически чувствую себя виноватым, но это чувство почти сразу исчезает. Или, скорее, оно исчезает в тот момент, когда Зенни устраивается слева от меня и кладет мою правую руку на мой член. Обнимая ее другой рукой, я прижимаю ее к себе, и она опускает голову мне на грудь, наблюдая, как я трахаю свой кулак. Есть что-то необычайно эротичное в том, что она прижимается ко мне, наблюдая, как я мастурбирую. Это интимно и честно и совершенно не похоже на то, что обычно происходит в подобных ситуациях. Ничего, кроме самого акта – неистового, почти болезненного освобождения.

Зенни неторопливо проводит пальцами по дорожке волос, спускающейся от моего пупка к паху; пока я сжимаю свой член, она оставляет сводящие с ума круги вокруг основания, а затем спускается к моим яйцам, которые настолько напряжены, что мне почти больно.

– Когда ты испытаешь оргазм…

– Скажи «кончишь», – хрипло перебиваю я.

– Когда ты кончишь, – поправляет она себя, поднимая на меня глаза, – куда это денется? На живот? На твою руку?

Я откидываю голову на спинку кровати, пораженный. Зенни слишком сексуальна, неопытна и дерзка…

– Смотри, – хрипло отвечаю ей и спустя несколько часов воздержания наконец-то могу позволить себе испытать разрядку. Меня словно разрывает на части, тело скручивается в тугой узел, а затем лопается, и я оказываюсь там. За гранью. Падаю прямо в пропасть, перед глазами появляются яркие вспышки, а глубоко в паху разгорается жар и, подобно вулкану, выплескивается наружу густыми, мощными струями.

Горячие белые струи, похожие на краску, растекаются по всему животу, скапливаются в пупке, застревают в волосах, как толстые жемчужины, сползая обратно к члену, и, наконец, изливаются мне на руку. А я продолжаю мастурбировать, выжимая все до последней капли, пока из груди не вырывается протяжный стон мучительного блаженства.

Пока я не откидываюсь назад в полном изнеможении и тяжело дыша.

Зенни рассеянно проводит пальцем по сперме на моем животе, подносит его ко рту и облизывает, и при виде этой картины мой обмякший член болезненно пульсирует.

Она очаровательно морщится.

– Горькая.

Я смеюсь.

– Да, думаю, общее мнение таково, что вкус спермы ужасен. Обычно люди идут на многое, чтобы она не попала им в рот.

Зенни слегка пожимает плечами у меня на груди.

– Я хочу перепробовать с тобой все, – говорит она. – Даже то, что другие женщины не хотели.

Я ничего не отвечаю. Не могу, потому что внезапно к горлу подкатывает ком, который не дает произнести ни слова. Вместо этого я крепко прижимаю Зенни к груди, и мы долго сидим в обнимку, молчаливые и липкие. И все это время я размышляю о том, что испытываю чувства, которые такой взрослый мужчина, как я, не имеет права испытывать к такой молодой женщине, как она, и попросту не знаю, что мне с этим делать.

XV

– Нам нужно принять душ, – наконец говорю я довольно неохотно. – А потом можем лечь спать.

Она вздрагивает рядом со мной (уверен, она уже почти уснула), и ее локоны приятно щекочут мой подбородок, когда она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.

– Ты хочешь, чтобы я осталась на ночь? – спрашивает она таким тоном, как будто я попросил ее пожертвовать почку.

И тут просыпается моя любовь покомандовать.

– Ты не поедешь за рулем так поздно. Это небезопасно.

Она закатывает глаза.

Это очаровательно, но я все равно щипаю ее за попку.

– Эй, я не шучу. Мне не нравится отправлять тебя домой так поздно, когда у меня здесь есть отличная кровать. И я превосходно обнимаюсь.

– Я все время возвращаюсь из приюта в такое время, – заявляет она. – И, хотя общежитие, в котором я живу, не внушает особого доверия, я могу за себя постоять.

Я сдерживаю свою первоначальную реакцию.

– Прости, ты сказала «не внушает доверия»? В смысле небезопасно?

– Пожалуйста, не будь как мои родители, – вздыхает она. – Там безопасно, если знаешь, что делаешь.

Стараюсь казаться спокойным.

– Ты переедешь после того, как примешь обеты? После окончания семестра?

Зенни кивает.

– Поэтому я хотела найти что-нибудь недорогое и небольшое пораньше. Нет смысла тратить деньги на большую квартиру, если все равно скоро съеду. К тому же, знаешь, мне кажется, это хорошая практика для жизни в монастыре. Просто. Экономно.

Мне в голову приходит импульсивная и безумная идея.

– Оставайся у меня.

– Думаю, занятия завтра начинаются не так рано…

– Не только на сегодняшнюю ночь. На весь месяц.

Зенни резко садится и поворачивается ко мне.

– Что, прости?

– Спи здесь, делай домашние задания, проводи время между учебой и приютом. – Чем больше я об этом говорю, тем легче мне становится. Тем более очевидным это кажется. – Подумай об этом… Ты переживала, что у нас не будет хватать времени, чтобы побыть вместе, и ты хочешь испытать все, чего лишишься, когда уйдешь в монастырь… Что может быть лучшим опытом, чем жить с кем-то вместе? Все время делить постель, есть, принимать душ, видеть его постоянно?

Она смотрит на меня и медленно моргает, выражение ее лица непроницаемо.

– Это не… Я имею в виду, мы не…

– Зенни, ты меня знаешь практически всю свою жизнь. Ты не можешь сказать, что мы едва знакомы, потому что это неправда. Ты не можешь возразить, что все происходит слишком быстро, потому что у нас есть всего месяц. – Беру ее руки в свои. – Я хочу, чтобы ты жила здесь. Скажи, что согласна. Скажи, что останешься со мной.

Она приоткрывает рот, как будто собираясь что-то сказать, но потом сжимает губы.

– Мне нужно об этом подумать, – наконец произносит она.

– У тебя возникает соблазн сказать «да»? – интересуюсь я, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Ты этого хочешь?

Она слегка сжимает губы, когда пытается сдержать улыбку.

– Не могу отрицать, что в твоих словах есть определенная логика.

– К черту логику, – возражаю я, потому что так оно и есть. Потому что это действительно имеет смысл, но даже если бы было не так, я все равно умолял бы ее переехать ко мне. Потому что хочу ее, и мое желание сильнее и настойчивее, чем что-либо.

Потому что при мысли о том, что она оставит меня сегодня вечером, в груди начинает нестерпимо болеть, а представив, что она будет делать так каждый раз после секса, мое сердце разрывается на части.

Зенни, похоже, приходит к какому-то решению.

– Я останусь у тебя сегодня.

– А потом?

– Шон, я сказала, что останусь у тебя на сегодняшнюю ночь. Об остальном я подумаю позже.

– Вредина.

Резко, словно молния, она со всей силы дергает волосы на моей ноге, и на моих глазах наворачиваются слезы. Это детский поступок, и я отвечаю тем же: перевернув ее на спину, щекочу до слез. Ее щеки, должно быть, болят от такого сильного смеха.

Я снова возбужден, конечно, как же иначе, я ведь щекочу и тискаю податливую, счастливую девственницу. Поэтому даже не утруждаю себя скрыть от нее свой эрегированный член, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать ее.

– Ты захватила с собой сменную одежду? – спрашиваю я. – Знаешь, я буду очень рад, если ты позаимствуешь мои вещи. – И в голове возникает образ Зенни, свернувшейся калачиком на диване в моих спортивных штанах и футболке… А следом другой образ – на ней лишь мой галстук «Чарвет» и ничего больше…

– Я взяла с собой сумку, – отвечает она, кажется, очень неохотно в этом признаваясь. – Я не была уверена в правилах и даже не была уверена, что ты согласишься на все это, но подумала, что лучше быть готовой, знаешь, на всякий случай…

Я целую ее в щеку и отстраняюсь, чтобы дотянуться до своих брюк.

– Она в твоей машине? Где ты припарковалась?

– На стоянке для гостей в крытом гараже, – отвечает она, и я мысленно делаю себе пометку достать для нее пропуск на парковку в моем здании, а также сделать ей собственный комплект ключей. Я не могу казаться невозмутимым или скрыть, насколько счастлив при мысли, что у нее будут ключи от моей квартиры. Я не поднимаю головы, чтобы она не увидела счастливой улыбки, которая не сходит с моего лица, когда я стараюсь справиться с незнакомыми эмоциями.

– Сейчас вернусь, – говорю ей, выбегаю из квартиры, схватив ее ключи, и поспешно спускаюсь в гараж. Как только добираюсь до ее машины, опираюсь руками на капот и заставляю себя сделать несколько глубоких вдохов.

Я сошел с ума.

Слетел с катушек и еще даже не трахнул ее. У меня крыша поехала, а мне совершенно все равно.

Я понимаю, что, как идиот, улыбаюсь, глядя на помятый капот «Хендай Акцент» две тысячи пятого года выпуска, и пытаюсь остановиться, но не могу. Как будто какой-то механизм, отвечающий за работу моего рта, перестал взаимодействовать с мозгом. То же самое с сердцем, которое колотится так, будто я только что занимался сексом или заключил важную сделку. А я всего лишь предложил ей переехать ко мне.

Я не мистер Угрюмый Романтик, как Тайлер, и не мистер Импульсивность, как Эйден, но разница между мужчиной, которым я становлюсь рядом с Зенни, и тем, которым обычно бываю, ошеломляет. Она поразительна… но приятна. Всего один вечер, а я похож на гребаного новообращенного в храме Зенни.

Но затем я отпираю ее машину, чтобы найти сумку, и вижу кучу барахла, сваленного на заднем сиденье.

Коробки и пакеты, аккуратно подписанные разноцветными маркерами. На одной коробке написано: «Детская одежда – приют». На другой: «Прокладки/тампоны – приют». «Подержанные книги в мягкой обложке – приют». «Новые бюстгальтеры – приют». Еще пакет с абсолютно новыми мягкими игрушками из местного магазина игрушек, внутри аккуратно сложена расписка о пожертвовании. Пакет с дезодорантами и шампунем, тоже с распиской о пожертвовании внутри. Возможно, я смутно догадывался, что такие приюты, как у Зенни, существуют за счет подобного рода пожертвований наравне с денежными, но видеть, что это заднее сиденье завалено тем, на что, должно быть, потрачено много часов упорного труда: сбор и развозка, телефонные звонки, электронные письма и личные встречи – все это в очередной раз доказывает, насколько Зенни предана работе, помощи нуждающимся. Одно дело – время от времени выписывать чеки, но в результате этого провала с Киганом я знаю, что приют существует на очень скудный бюджет.

В пакете двадцать твердых дезодорантов. Как быстро они закончатся в таком приюте, как у Зенни? Через пару дней? Через неделю? На сколько хватает коробки с детской смесью? Или большого тюбика зубной пасты? Их потребности так велики, разнообразны и нескончаемы, а у приюта нет денег обеспечивать эти нужды, поэтому его работники вынуждены молить о помощи предприятия и другие благотворительные организации от имени своих нуждающихся. Они вынуждены просить милостыню за бедняков.

Эта работа, эта забота… Упорные попытки защитить их от всех тягот жизни…

Для этого требуется вера. Настолько сильная вера, что мне даже представить сложно.

Забрав рюкзак с переднего сиденья, я уже больше не улыбаюсь. Я вспомнил то, что уже знал, но благополучно забыл, одурманенный ароматом роз на ее коже и нежными пухлыми губами, – я ведь никогда не смогу соперничать с ее Богом. С ее призванием.

Из-за нее я теряю голову, но для Зенни я всего лишь небольшой привал на пути к святости.

* * *

Я молчу, вернувшись в квартиру. Зенни тоже остается молчаливой и, одарив меня слабой улыбкой, берет рюкзак и исчезает в ванной комнате, плотно закрыв за собой дверь. Спустя несколько минут включается душ.

Долгое время я стою у двери, постукивая пальцами по ручке, кожа зудит от желания оказаться с Зенни в душе. Хочу касаться ее влажной кожи, наблюдать, как на ее ресницах блестят капельки воды, прижимать ее теплое податливое тело к себе, пока слизываю ручейки воды с ее губ, ключицы, шеи…

Но одновременно я испытываю странные ощущения, увидев доказательства ее доброты в машине: они оставили неизгладимый след в моем сердце. Странные, потому что из-за этого я чувствую себя эгоистом, испорченным и бестактным, потому что у меня возникают опасения, что я с самого начала был прав – я опасен для нее, я очерняю ее душу и тело. А еще эти ощущения странные потому, что она безумно мне нравится, и она первая женщина, которая вызвала у меня такой душевный раздрай, но единственная, кого я не могу удержать.

К тому же в глубине души я понимаю, что ей, вероятно, необходимо побыть одной. Мы не трахались сегодня, но многое сделали в первый раз, не говоря уже о том, что откровенно обсудили вещи, которые обычно остаются невысказанными. И мне ведь удалось убедить ее остаться на ночь, поэтому, если ей нужно принять душ в одиночестве, чтобы привести мысли в порядок, с моей стороны будет невежливо к ней вламываться.

Я убираю руку с дверной ручки и иду на кухню, чтобы навести там порядок.

Полчаса спустя, тоже приняв душ, я выхожу из ванной в полотенце с зубной щеткой во рту. Зенни в майке и шортах с изображением Винни Пуха и, похоже… Похоже она разворачивает наволочку?

Я прищуриваюсь, пытаясь понять логику происходящего, потому что на девяносто девять процентов уверен, что у меня есть наволочки. Я, конечно, не домохозяйка или типа того, но уже достиг того уровня зрелости, чтобы иметь запас наволочек. И они, кстати, довольно хорошего качества. Я велел своему помощнику выбрать что-нибудь дорогое, и он, можно сказать, нашел самое шикарное постельное белье, которое только можно купить.

Не зная о моем присутствии, Зенни берет подушку и аккуратно вытаскивает ее из наволочки, меняя на свою.

– Что ты делаешь? – растерянно спрашиваю я с полным ртом зубной пасты.

Она поворачивается ко мне и опускает взгляд на наволочку в своих руках.

– Это наволочка из дома. Она из атласа, – добавляет Зенни, как будто это все объясняет.

– Ну, мои из египетского хлопка, – заявляю, указывая зубной щеткой на кровать. – Их привозят из Парижа.

– Да, но твои парижские наволочки мне не подойдут. – Пара ловких движений, и подушка аккуратно вставлена в ее атласную наволочку.

В полной растерянности я снова прищуриваюсь, глядя на нее, и решаю, что это слишком трудный разговор для чистки зубов. Иду в ванную, чтобы прополоскать рот и вытереть лицо, затем возвращаюсь обратно в спальню.

– Мне нужно купить новые наволочки? – спрашиваю я. – Я купил плохие?

У меня такое чувство, что я чего-то не понимаю, когда она прижимает подушку ко рту, чтобы скрыть улыбку.

– Нет, я уверена, что это отличные наволочки. Но они высушат мои волосы.

Высушат ее волосы?

Меня охватывает медленно нарастающий ужас.

– Они и мои волосы высушивают? – Пытаюсь украдкой поймать свое отражение в зеркале позади нее, задаваясь вопросом, не начали ли мои волосы иссушаться за последний год и сплетничали ли об этом у меня за спиной окружающие.

Теперь Зенни открыто хихикает над моим тщеславием. Я подхожу к ней, на мне лишь полотенце, и тихо рычу, когда ловлю ее взгляд на своей обнаженной и все еще влажной груди. Ее улыбка становится более застенчивой и одновременно плотоядной, в присущей для Зенни манере. Я хочу прижать ее к себе и зацеловать эту противоречивую улыбку до головокружения.

– Дело в моих волосах, – наконец отвечает Зенни, но не может оторвать взгляд от моего пресса. – Волосах черной девушки. Благодаря атласу они не так сильно сохнут или вьются, пока я сплю. Полагаю, что вся эта паника напрасна, у тебя хорошие наволочки.

Под всей этой паникой подразумеваются мои волосы, дает понять она, проводя пальцами по мокрым прядям и взъерошивая их у меня на лбу. Ее зрачки расширяются, когда она наблюдает, как капли воды скатываются по моим скулам вниз и капают с подбородка.

Мой возбужденный член того и гляди свалит полотенце, низко обернутое на бедрах, и я подхожу еще ближе, чтобы наклониться и поцеловать ее.

– Но атлас лучше разглаживает морщины… у всех, так что на самом деле у всех должны быть атласные наволочки, – говорит она. – Или шелковые, но шелк намного дороже. Хотя, думаю, ты не стал бы возражать. – Мне кажется, она пытается сейчас что-то сказать и уже близка к нервной болтовне, что совершенно не похоже на Зенни.

Что, скорее всего, означает: она нервничает. Черт.

В этом так трудно разобраться, черт побери. Обычно меня не волновало, если женщина, собирающаяся лечь ко мне в постель, нервничает. Во-первых, я никогда не позволяю женщине остаться на ночь, потому что в мою гостеприимность входят только душ и доставка до дома (джентльмен всегда платит за дорогу домой – помните об этом, дамы).

Во-вторых, если я почувствую хоть малейшую волну сомнений, исходящую от женщины, то все сразу же заканчивается. Я не заинтересован в том, чтобы затаскивать сопротивляющуюся женщину в постель по целому ряду этических и эмоциональных причин. И мне не интересно быть с женщиной, которая только притворяется, что хорошо проводит время.

Я могу с легкостью все это делать, потому что обычно не испытываю никаких чувств к женщинам, меняющимся в моей постели, и могу найти новую, которая с энтузиазмом согласится еще до того, как мы закончим с закусками. Но Зенни мне на самом деле небезразлична, и меня волнует все, что ее расстраивает, так что я собираюсь все исправить.

Верю, что она назовет меня мудаком, если перегну палку, но подхватываю ее на руки и осторожно бросаю на кровать, забираясь следом, сбросив полотенце. Ее взгляд прикован к моему эрегированному члену, налитому кровью и покачивающемуся между ног, и я неторопливо тянусь к выключателю и выключаю свет. Затем прижимаю Зенни к своей груди и просто обнимаю ее, не обращая внимания на пульсирующую горячую плоть, прижатую к ее теплому бедру.

Сначала Зенни напряжена и лежит неподвижно, стараясь не дышать, как будто вокруг ее палатки кружит злобный гризли, готовый растерзать ее из-за пустого пакета картофельных чипсов.

Но медленно, очень медленно, когда темнота сменяется размытым золотистым мерцанием городских огней за окном, она расслабляется, прижимаясь ко мне. Ее дыхание становится ровным и легким, а руки неуверенно ложатся мне на плечи и грудь.

– Все в порядке? – тихо спрашиваю я.

– Да, – отвечает она. Но мне кажется, что это не полный ответ.

– А если откровенно?

– Хорошо.

Я глажу ее по руке, от запястья и до плеча, просто чтобы снова почувствовать ее кожу.

– Тебе меня не напугать, Зенни-клоп. Я никуда не денусь.

«Никогда» – это следующее слово, которое мне хочется сказать.

Но я его не произношу.

– Думаю… – Она откашливается и теребит простыню. – Я думала, ты собирался заняться со мной сексом сегодня вечером. Типа мы заберемся в постель, и все начнется. И я была готова к этому, но вдруг почувствовала себя такой глупой и незрелой. Как будто ты захотел бы трахнуть меня в этой пижаме с Винни Пухом, и ты, возможно, даже передумал после того, что мы делали сегодня вечером, может, я сделала что-то не так, или была противной на вкус, или должна была…