Текст книги "Сквозь тернии"

Сквозь тернии
Карина Василь

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живёт;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдёт;

Что пройдёт, то будет мило.

А.С.Пушкин

Сквозь тернии продираясь,

К счастью стремлюсь,

Всю жизнь опасаясь,

Что зря я так бьюсь.

Прожить не успею —

Окончится срок.

Зря прожиты дни —

Вот печальный итог.

© Карина Василь, 2023

ISBN 978-5-4474-5029-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Карета катилась через живописные равнины, подёрнутые первым приближением осени. Рощи с густыми кронами деревьев, покачиваясь на ветру, казалось, посылали последний привет проезжавшим мимо них. Кэтти, сидевшая в глубине кареты рядом со своим необъятным отцом, мало обращала внимания на красоты природы. Уже несколько недель, с тех пор, как её отец вернулся из очередной поездки, она чувствовала, что что-то должно измениться. И вот, несколько дней назад, отец, смущаясь и отводя глаза, сказал, что пришло ей время ехать в школу. Что домашнего образования теперь, когда ей исполнилось 10 лет, для неё недостаточно. Кэтти была удивлена: её мать всегда придерживалась мнения, что дополнительные школы и колледжи девочкам не нужны. Домашнего образования вполне должно хватить, чтобы из девочки вышла послушная хозяйка и хорошая жена. Однако Кэтти знала, что задавать вопросы бесполезно. Как правило, никто и никогда не считал нужным советоваться с ней даже в мелочах, что вызывало в Кэтти возмущение и протесты. Музыка и рисование, обязательные для благовоспитанной леди, давались ей с трудом. Гувернантка, после года занятий живописью, отчаялась уже научить её чему бы то ни было. А музыка… Заученные произведения Кэтти могла бы отбарабанить на великолепном старом рояле, принадлежавшем ещё её бабушке. Но на большее у неё не хватало способностей. Математика же давалась ей с лёгкостью. Однако мать считала, что математика нужна только в том случае, если она, Кэтти, вдруг в помрачении ума захочет работать экономкой. Что для неё, матери, было бы дикостью: женщина её положения, в её понимании, должна сидеть дома, растить детей, холить мужа, ходить по воскресеньям в церковь и принимать участие в различных церковных и благотворительных мероприятиях. А так же, изредка посещать гостей и принимать их самой, для чего должна хорошо готовить и поддерживать чистоту в доме и дисциплину среди слуг. Поэтому, когда несколько лет назад отец решил научить Кэтти ездить на лошади как наездника, а не как куклу в дамском седле, стрелять из пистолетов и ружей и фехтовать на саблях, мать была в ужасе, и категорически запретила эти занятия. Хотя Кэтти, несмотря на то, что учение только начиналось, уже стала делать успехи. Поэтому отец учил её втайне от матери и женской части прислуги. А, когда он уезжал, учителем становился его старый и преданный слуга.

Ещё одной страстью Кэтти были книги. К 5 годам она сама перечитала все детские книжки, какие были в доме. Жажда чтения не была удовлетворена, и она пробиралась в кабинет отца, где читала всё, что смогла найти, начиная от дамских романов мисс Остин и рыцарских сэра Вальтера Скотта до Плиния, Геродота и Страбона и исследований о Древнем Египте или династиях королевских домов Европы. Мать сначала сквозь пальцы смотрела на увлечение дочери: замечательные вышивки для церковных алтарей и вязаные шали для прислуги, а так же рождение второй дочери и, затем, болезненного сына, отвлекали её внимание. Но, когда она заметила, что Кэтти читает «Илиаду» в подлиннике со словарём, привезённым отцом из Лондона, она впала в ярость. Единственное, что слегка смягчило её гнев, был Кэтти собственноручно, под её, матерью, присмотром, приготовленный торт по случаю дня рождения самой матери. Отведав его, она недовольно и снисходительно бросила, что из Кэтти может, со временем, и получится хозяйка. Кэтти была обижена таким снисхождением и недооценённостью своих способностей. Её жажда познаний и способности к обучению были выше, чем у соседских мальчишек. Но в ней никто не хотел видеть больше, чем «какую-то девчонку», в будущем женщину, которая всегда будет отстоять ниже самого глупого мужчины, несмотря на свои способности и ум. И вот теперь это странное решение – отдать её в школу.

Первую часть дороги отец не умолкал, рассказывая, как он ездил в Египет на раскопки к своему приятелю, описывал пирамиды, саркофаги и гробницы. Кэтти молчала. Потом отец начал описывать мифологию египтян, даже порывался рисовать иероглифы карандашом на полях какой-то книги, прыгающей в руках в такт дороге. Кэтти всё так же молча его слушала. Большая часть из того, что рассказывал ей отец, она уже успела прочитать не так давно. И теперь отдалась во власть размышлений. То, что мать её не любила, она поняла давно. Ещё тогда, когда она, случайно спрыгнув с валуна на камни, когда хотела первой встретить её из её поездки на воды, что-то себе повредила в правой ноге. На все гримасы боли и жалобы, мать тогда холодно сказала, что она виновата сама, что будущей леди не пристало скакать по камням, рвать платье и пачкать обувь. Она равнодушно приказала посадить Кэтти рядом с кучером, и, когда они приехали к дому, даже не озаботилась позвать врача. Это ли стало причиной или что-то другое, но Кэтти стала с тех пор прихрамывать. Что вызывало каждый раз недовольство на лице матери. По её мнению, леди не хромают. Хромота – удел простолюдинов, которым лень пойти к врачу и вылечиться. Кэтти каждый раз поражала эта непоследовательность: ведь мать сама тогда не стала торопить с вызовом врача.

Отец всё говорил, подпрыгивая на своём месте и размахивая руками, а Кэтти думала. Возможно, нелюбовь матери к ней была связана с непохожестью Кэтти ни на неё, ни на отца. Энергичный беспокойный отец, которому было тесно в просторном поместье, и потому он ездил по всему свету, был высок, крупен, черноволос, с большим носом, руками и объемным животом, который с годами становился всё больше. Мать Кэтти была среднего роста, темноволосая, смугловатая, благодаря наличию среди далеких предков итальянцев, но тоже дама не субтильная. Хотя всеми силами пыталась уместить свои телеса и груди в узкие корсеты. И Кэтти – маленькая худенькая девочка с белой кожей, которой втайне завидовала мать, и небольшими зелёными глазами, которые временами темнели или становились голубовато-серыми. Зелёные глаза были удивительны ещё и потому, что Кэтти не была рыжей. Мягкие тёмно-русые волосы обрамляли некрасивое детское личико. И не было надежды, что с годами оно приобретёт гармонию и миловидность. И характером Кэтти была не похожа ни на открытого отца, ни на уверенную в своей правоте безапелляционную мать: молчаливая, скрытная, застенчивая, скромная, с обострённым чувством справедливости и собственного достоинства, Кэтти не терпела навязываемых ей правил, если к ним у неё не лежала душа. Или, если она не видела в них смысла. Как к запретам занятиям математикой и фехтованием. Бетти, младшая сестра, была идеалом матери: пухлый, белокурый спокойный ребёнок, всегда скромно смотрящий в пол и со всем соглашающийся. Одна Кэтти знала, насколько бесёнком может быть этот ангелочек. Чуть ли не с рождения Бетти поняла, что Кэтти не будет на неё доносить и ябедничать, и потому в детской не скрывала своего характера. Появившийся через некоторое время там же Робби – младший брат, заставил её несколько умерить свой темперамент. Поскольку даже трёхлетний Робби уже знал, как заслужить материнскую любовь, и наперегонки с Бетти ябедничал на окружающих. У матери же виноватой всегда была Кэтти. Во-первых, потому что старшая, а во-вторых, нелюбимая. А теперь вот приехал отец…

С момента его приезда дом стали сотрясать скандалы. Вероятно, ещё одной причиной для них было всё увеличивавшееся пристрастие отца к выпивке. Однако услышанные ненароком слова о шлюхе и незаконной дочери заставили Кэтти задуматься, что, возможно, она тоже каким-то боком причастна к решениям отца и матери избавиться от неё. Ибо Кэтти всё более убеждалась, что от неё хотят именно избавиться. И, поскольку сама она просто ничего не могла сделать, она стала мрачно ожидать, что будет дальше.

А дальше был ночлег в гостиницах, снова долгая дорога в карете, завтраки-обеды в придорожных трактирах, небольшие городки, где им меняли лошадей, а сами они смывали с себя дорожную грязь.

Наконец они приехали в город, который отец назвал Плимутом. Расположенный на полуострове, омываемый солёными водами и пропахший рыбой и корабельной смолой.

В середине дня отец принял ванну, надел свой отглаженный гостиничной служанкой костюм и, долго и сбивчиво объясняя что-то Кэтти о директоре школы и её тёте, которую Кэтти никогда не видела, он запер её и ушёл, нервно теребя цепочку от часов. Ближе к вечеру он вернулся неестественно весёлым, принеся с собой запах бренди и каких-то тяжёлых приторных духов. Невнятно сказав Кэтти собираться, он взял её саквояж и вывел в сумерки незнакомого города.

На главной площади уже зажигали фонари. Но они миновали ещё шумные улицы и углубились в квартал, где светло было только от свечей в окнах, а в темноте переулков слышалась возня, охи, шуршание одежды и стоны.

Наконец они подошли к обычной двери обычного на вид дома. Отец нервно постучал несколько раз чугунным кольцом, которое голова льва держала в пасти. Дверь открыла бледная служанка в несколько фривольном наряде. Отец подтолкнул Кэтти вперёд, сказал служанке несколько слов, наскоро чмокнул Кэтти в щёку, порывисто обнял и, бросив: «Прощай, я скоро тебя навещу», быстро ушёл, не оборачиваясь. Служанка, посторонившись, дала Кэтти войти. Затем, закрыв дверь, повела тёмным коридором вглубь дома. Бросив сквозь зубы: «Жди здесь», она исчезла в полумраке. Кэтти осталась одна с саквояжем, который оттягивал ей руки.

Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и она стала различать смутные силуэты вещей, находившихся там, где её оставили совершенно одну. Это место напоминало гостиную в деревенском трактире. Кэтти сделала несколько шагов и оказалась в центре просторной комнаты. Слева от двери, в которую ввели Кэтти, располагалась широкая лестница, которая вела на галерею, окружавшую комнату по периметру. В неверном свете большого камина, располагавшегося прямо перед Кэтти, были видны двери комнат, выходящие на галерею. Одни были плотно закрыты, другие приотворены. Из некоторых комнат слышался смех или звуки музыки.

От долгой дороги Кэтти устала и присела на один из стульев, которые заметила в полумраке. Он оказался необычно мягким и широким. Неожиданно одна из дверей рядом с камином, незамеченная Кэтти, распахнулась, и на пороге показалась женщина. Падавший сзади свет освещал контуры её стройного тела. Услышав шум, Кэтти порывисто встала. Женщина, заметив движение, остановилась. Она некоторое время смотрела на Кэтти, а та, в свою очередь, не могла разглядеть выражения её лица. Только походка, пока женщина не остановилась, показалась ей несколько вялой.

– Джейн, – произнесла женщина. В её голосе была странная грусть. – Мне сказали, что ты умерла. Но именно так ты и должна выглядеть теперь, когда прошло… Боже, сколько же прошло лет… Ты так похожа на мою мать… И меня… И мою сестру… – Голос становился все менее слышным к концу фразы.

Кэтти не сводила с женщины глаз. Несмотря на странный наряд, она казалась ей феей, которая вышла из пещеры дракона, чтобы помочь ей. Женщина одной рукой придерживала спадавшее с плеч платье, а другой пыталась пригладить свои растрёпанные волосы. Но и вызывающее платье, и непорядок в причёске в полумраке предстали для Кэтти прекрасным и необычным обрамлением для чудесной волшебницы. Очевидно, только теперь женщина осознала, как она одета и что девочка, которую она назвала Джейн, не сводит с неё глаз. Она ещё раз передёрнула плечами, пытаясь прикрыть их своим откровенным и крикливым нарядом, и подошла к Кэтти ближе.

Когда женщина подходила, Кэтти сквозь свои мечты уже не знала, кого она видит. Её глаза увидели лицо, которое видеть просто не могли: сквозь полумрак к ней шла её мать. Правда, более стройная, осунувшаяся и черты лица были мягче. Но само лицо было очень похожим.

– Нет, ты не Джейн, – разочарованно сказала женщина, погладив Кэтти по щеке. – Джейн должна быть красивее.

Не в первый раз Кэтти слышала высказывания о своей внешности. Сердце её защемило от огорчения, но она усилием воли отогнала обиду, стараясь не думать о ней.

– Я Кэтти Сафферинг, дочь Алекса и Хизер Сафферинг из Харрогит-холла, – сказала она, серьёзно глядя на женщину. – А вы? И где мы находимся? – осмелев, спросила она, отбросив свою обычную застенчивость и замкнутость.

– Женщина резко убрала руку, и словно очнулась.

Ты – дочь Хизер? – пробормотала она, медленно опуская руку. – И Алекса… И ты здесь! Здесь!

Она внимательно оглядела Кэтти, словно не веря своим глазам.

– Где – здесь? – снова спросила Кэтти.

Женщинапо молчала.

– Ты одна? Кто тебя привёз? Долго ты будешь здесь находиться? – встревожено спросила женщина.

– Сюда меня привёз отец. Но он уже ушёл.

– Ушёл? – Женщина вздохнула и сказала вполголоса: – Хотя, кто бы захотел здесь остаться надолго, не будучи скомпрометированным.

– Он и мать решили, что здесь я буду ходить в школу.

– Здесь? В школу? – Дама, казалось, была поражена. – Но…

– Не будь дурой, Нэн, – вдруг раздался грубый голос из темноты. Из мрака показалась тучная фигура женщины в тёмных одеждах. Она, тяжело ступая, подошла к ним. – Твой Алекс писал тебе. Ты должна была устроить её в приют. Оплату за неё, – она кивнула на Кэтти, – он уже внёс за год вперёд. Ты должна присматривать за ней.

– А… да… точно… А сегодня?

– А сегодня она переночует у тебя, – недовольно сказала женщина. – Ты не работаешь.

– А жить она будет в приюте?

– Да. Ты уже обо всём договорилась. Я при тебе писала письмо директору того приюта.

Женщина оценивающе оглядела Кэтти.

– Сколько тебе лет? – резко спросила она. – Восемь есть уже?

– Мне десять, – сказала Кэтти. Её весьма удивило вмешательство постороннего человека в её дела и странная забывчивость дамы, которая приняла её за какую-то Джейн.

– Это твоя тётка, – прямо сказала женщина, не сводя глаз с Кэтти. – Двоюродная сестра твоей матери. Если, конечно, она не наврала. – Женщина перевела подозрительный взгляд на даму. Та, казалось, ушла в себя.

– Но зачем Хизер отправила тебя сюда? – неизвестно к кому обращалась дама, поскольку, приложив руку к виску, она начала медленно прохаживаться по полутёмной комнате. – Неужели я согласилась на этот приют? – Она остановилась прямо напротив женщины в чёрном. – Мадам, но вы прекрасно знаете, кого берут в приют святой Магдалины. При чём здесь дочь моей кузины?

Женщина хрипло рассмеялась.

– Откуда мне знать? Тебе надо внимательнее читать письма своего любовника. Может, твоя кузина нагрешила и опомнилась только теперь. А может, твой любовник выдавал свою дочь за её, и она всё же догадалась. Я же не твой секретарь. И не могу вечно вести твою переписку, пока ты в отключке. Наверняка её папочка что-то тебе написал, когда подкинул такой «подарочек». Отведи её к себе и дай отдохнуть и поесть. А то этот заморыш помрёт под тяжестью своих сокровищ. – Она кивнула на саквояж Кэтти, который та продолжала держать в руках.

– Она права, – произнесла дама. – Пойдём.

Она протянула руку к саквояжу. Поколебавшись, Кэтти отдала его.

– Но всё же, где мы находимся? Что это за место? – осмелев, спросила Кэтти, не двигаясь. Дама, которая повернулась уже, чтобы идти наверх, остановилась. Женщина в чёрном снова грубо расхохоталась.

– Ты в борделе, детка. В доме терпимости, увеселения, порока – зови, как хочешь.

Дама дёрнулась. А Кэтти, хотя и побледнела смертельно, но выражения лица не изменила.

– Знаешь, чем тут женщины занимаются? – издевалась женщина, глядя на опущенные плечи дамы. – Ублажают мужчин. Раздеваются догола, раздвигают ноги и не только ноги…

– Я знаю, что такое бордель, – спокойно сказала Кэтти. Бледность еще не сошла с её лица. – В книгах моего отца о языческих ритуалах варваров и римском праве я читала об этом. История римских цезарей времен Империи полна примеров того, о чём вы говорите. Имена Мессалины и Клеопатры мне тоже знакомы, как и дела, прославившие их. И я тоже не понимаю, зачем я здесь.

– Ты не будешь здесь, – процедила женщина, снова оглядывая её с ног до головы. – По крайней мере, пока.

– Она не будет на тебя работать, – неожиданно твёрдо сказала дама, резко развернувшись к женщине.

– Это мы посмотрим, – Женщина ухмыльнулась. – Жизнь непредсказуема.

– Если меня отдали в бордель, одно могу предсказать точно, – серьёзно сказала Кэтти. – Ни отца, ни мать я не прощу.

Обе женщины удивлённо посмотрели на неё.

– Поддержи её, а то она сейчас в обморок хлопнется, – сказала женщина брезгливо.

– Не беспокойтесь, – ответила Кэтти, поднимая на неё глаза, в которых уже не было ужаса. – Я ещё ни разу не падала в обморок. Даже в притворный.

Она подошла к даме и тронула её за руку.

– Мне действительно надо отдохнуть, – сказала она.

Дама погладила её по голове. Кэтти вежливо отстранилась. Дама вздохнула и направилась к лестнице. Женщина в чёрном с циничной усмешкой смотрела на них.

– Ты будешь на меня работать. Не сейчас – так через год. Не через год – так через пять. Все воспитанницы приюта Марии Магдалины возвращаются сюда. Рано или поздно. Все. Всегда.

Глава первая

Кейт давно не переступала порога этого дома. Девять лет, проведенных ею в пансионе Магдалины, её тётя, Нэнси Стаффорд, ни разу не назначала ей встреч здесь. Если нужно было передать письма или деньги, или просто обменяться новостями, они встречались сначала в приёмной пансиона, потом в гостиницах Плимута. От встречи к встрече Кейт наблюдала, как меняется её тётя. Нет, она по-прежнему разительно походила на мать Кейт. Однако Кейт помнила резкие суровые черты лица своей матери, на лице которой всегда лежала печать уверенности в правильности своих мыслей, поступков и суждений. Лицо же Нэнси Стаффорд отражало грусть и едва уловимую мягкость характера. Однако в последнее время оно стало припухлым, отражая образ жизни, который вела его хозяйка. Но печать скорби и тоски не сходила с него никогда. Поэтому Кейт перестала приглашать её в пансион. В то, что её тётя – это двоюродная сестра её матери, Кейт не верили. И первые годы пребывания в пансионе она была часто бита теми девочками и девушками, которые считали, что этим она ставит себя выше них. Возможно, это и следовало бы делать, поскольку внебрачные дочери оступившихся дурочек или неожиданные плоды матерей-проституток часто выбирали себе ту же дорогу по достижении возраста 12—15 лет. Потому как любителей юного тела в домах терпимости всегда было полно. Особенно в Плимуте – городе, в котором мужчины сменяли один другого с приходом нового корабля. Но не Кейт. Её тяга к знаниям вызывала недовольство у монахинь монастыря, опекавшего приют, которые считали, что их подопечные, в лучшем случае, могут стать прислугой в каком-нибудь не слишком респектабельном доме. Прислуге же знания не нужны.

Поэтому, получив записку, подписанную «миссис Слай» из дома терпимости, в которой эта самая «миссис» приглашала её к себе, чтобы поговорить о будущем как самой Кейт, так и её тёти Нэнси, Кейт ломала голову, зачем она могла понадобиться этой хитромудрой женщине.

Благо был день, в борделе посетителей было немного. Бледная и тощая служанка отворила дверь, а медвежьего вида огромный мужчина дремал на диванчиках в общей комнате. При виде Кейт он слегка встрепенулся. На его лице проступило удивление. Но он остался сидеть на своём месте. Только челюсти его крепко сжались.

Проводив Кейт до высокой тяжёлой двери с массивной золочёной ручкой, бледная служанка растворилась во мраке коридора. Кейт на минуту остановилась, оправила платье, провела рукой по волосам и постучала. Услышав по ту сторону двери некий возглас, она вошла в комнату.

– Закрой дверь, – раздался голос миссис Слай из-за массивного стола. Она, уткнувшись носом в какие-то бумаги, быстро писала.

Наконец она подняла голову.

– Мне нужно с тобой о многом поговорить, – произнесла она, откидываясь в кресле. – Но сначала я должна знать: ты – девственница?

Кейт недоумённо посмотрела на неё. Она уже догадывалась, зачем её позвала содержательница борделя.

– Не понимаю, – холодно сказала она, прямо глядя в маленькие глазки миссис Слай.

– Что тут непонятного? – раздражённо спросила та, злясь упрямству Кейт. – Ты спала с мужчинами?

Несмотря на всю свою выдержку, Кейт слегка покраснела.

– Нет.

– Сколько тебе сейчас?

– Недавно исполнилось девятнадцать.

– И ты ни разу не ублажала мужчин? – недоверчиво спросила миссис Слай.

– Нет.

– И к тебе никто не приставал никогда? Хотя, – как бы сама себе добавила миссис Слай. – Такой задохлик хорош в виде манекена в витрине.

Миссис Слай встала из-за стола и обошла Кейт кругом.

– Раздевайся.

– Что? – На этот раз Кейт действительно была потрясена.

– Я сказала – раздевайся, – недовольно топнув ногой, громче сказала миссис Слай.

– Зачем?

– А я хочу проверить твои слова.

– Ради чего? – Кейт ухватилась за воротник платья. – Я не хочу на вас работать.

– Это ты сейчас так говоришь, – зловеще улыбнулась миссис Слай. – Ну? Ты сама разденешься, или мне Тома пригласить?

Угроза подействовала. Оскорблённая Кейт предпочла унизиться сама, чем быть униженной этим волосатым громилой, который по вечерам выпихивал буйных клиентов, а днём по указаниям миссис Слай наказывал девочек за различные проступки. Иногда его усердие приносило настолько зримые плоды на женских телах, что те не могли работать, пока не сойдут синяки и ссадины. Это время и неполученные деньги миссис Слай записывала девочкам в долги. А поскольку наказания редкостью не были, то до конца расплатиться с миссис Слай никто не смог. И поэтому недостатка в девочках в её борделе не было.

Кейт дрожащими руками расстегнула платье, сняла корсет, сорочку, панталоны и, прикрывая руками грудь, осталась стоять перед миссис Слай. Та оглядела её, ощупала ей груди и зад, затем резко толкнула на стул, стоявший позади Кейт.

– Сядь и раздвинь ноги. Живо.

Кейт села, покраснев от унижения, обиды и стыда. Миссис Слай присела перед ней на корточки, уткнувшись носом ей в промежность. Затем, она резко сунула два пальца во влагалище Кейт. Та дёрнулась от резкой боли и закричала.

– Заткнись, – прошипела миссис Слай, ощупывая её влагалище. Кейт закусила губу и сжала кулаки. Невыносимая боль, которую доставляли ей пальцы миссис Слай, вызвала слёзы на её глазах.

Наконец миссис Слай вытащила руку.

– Ты мелкая не только снаружи, но и внутри, – недовольно сказала она, брезгливо вытирая руки. – Ты не солгала – ты девственница. Одевайся.

Миссис Слай обошла Кейт и снова села в своё кресло за столом.

– Теперь я тебе скажу, зачем это было нужно. Мистер Рид платит десять фунтов за твою девственность.

– Что? – Кейт показалось, что она ослышалась. – Десять фунтов за девственность?

– Ты всё поняла верно. Мистер Рид наш постоянный клиент. И у него своеобразные запросы. Сейчас ему захотелось попробовать девушку. Ты ему вполне подойдёшь.

– Вы хотите меня продать? – Кейт дрожащими руками застёгивала пуговицы. – Но я говорила вам уже…

– Милочка, подсчитать, сколько твоя тётушка мне задолжала? – Глаза миссис Слай сузились. – Сколько она дней работала, а сколько нет? Сколько она выкурила опиума и выпила джина? Мои расходы ведутся точно.

– Но я же отдавала вам деньги, которые мне присылал отец?

– Они покрыли только половину долга. Если хочешь, я вышвырну твою тётку от сюда: от неё одни убытки, а я не благотворительная организация, чтобы бесплатно держать под своей крышей постороннего человека. Но тогда её долг придётся отрабатывать тебе. Так что, соглашайся. Десять фунтов, и ты останешься должна ещё три. Если, конечно, твоей тётки тут не будет.

– А если она умрёт? – помертвев, спросила Кейт.

– Умрёт она, а долг-то останется, – Миссис Слай ухмыльнулась. – Только не думай удрать от меня. Адресок твоего папочки мне известен. Представляешь, как обрадуется он и твоя мамочка, если я сама к ним явлюсь? К тому же, тут останется и твоя тётка. Если ты сбежишь, не оплатив долга, она точно умрёт. Можешь даже не сомневаться. Да и ты не сбежишь далеко: города ты не знаешь, знакомых у тебя нет, денег нет, работы тоже. Да и кем ты можешь сейчас работать? Кто тебе даст рекомендации? Словом, если только в лес жить уйдёшь. Так что, даже не мечтай удрать от меня, – Она грубо расхохоталась. – А так: ублажишь мистера Рида, девочки тебя ещё чему-нибудь научат. Клиенты любят иногда поболтать со шлюхой. А у тебя мозги есть, образование. Если будешь всё правильно делать – может, будешь шлюхой самого короля, – Она снова засмеялась.

Кейт содрогнулась. Конечно, она знала, что пристрастия её тётки дорого стоят. Но не думала, что столько. Бежать ей, действительно, было некуда. Даже, если бы она наплевала на свою тётку. Но почему-то она привязалась к ней. Только с ней Кейт была сама собой: непосредственной и живой. Только с ней она могла рассуждать так, как хотела: здраво, смело и серьёзно. Теперь эта жалость-сострадание Кейт доставляли ей массу хлопот. Отец платил за её обучение и проживание в приюте гораздо больше, чем требовалось. То, что оставалось Кейт, она отдавала миссис Слай на покрытие долгов тёти. И вот новость: оказывается, до окончательной расплаты по долгам ещё очень далеко. Если… Если Кейт не согласится на этот позор и если её тётя не останется здесь. Потому что, если Кейт и продаст свою девственность, то покупать джин и опиум она не сможет. Из-за этих пороков тёти Кейт не накопила ничего. Однако сумма долга будет значительно меньше. А если Кейт ещё и будет продолжать работать в приюте, где она начала уже делать успехи как помощник преподавателя и санитарка, она, наконец, сможет расплатиться с миссис Слай. И, возможно, увезёт от сюда тётю. В приюте ей уже целый год говорили, что все знания, какие могли дать, ей были даны. И пора бы уже самой отдавать долг обществу. Ей предлагали работу служанки, санитарки, а директор даже говорил о том, что она может преподавать в младших классах. Кейт попробовала. И вот уже год как она получает весьма скромную зарплату девочки на побегушках. Есть ещё слабая надежда на стабильный заработок постоянного преподавателя. Значит, если Кейт согласится сейчас, то, возможно, через год-другой она и её тётя выберутся от сюда. Только вот о браке Кейт придётся забыть. Недевственная невеста никому не нужна. Даже, вернее, особенно самому развращённому мужчине.

А ведь замужество всегда было целью любой девушки в любом времени. Только оно создавало для небогатой образованной молодой женщины достойное общественное положение, в котором, если ей не суждено было найти своё счастье, она хотя бы находила защиту от нужды.

– Ну? Что надумала? – ухмыляясь, спросила миссис Слай.

– Я вижу, у меня нет выхода.

– Не драматизируй, – Миссис Слай похлопала её по руке. Кейт дёрнулась от отвращения. – Ты совершенно права – выхода у тебя нет, – Злобно сказала миссис Слай, заметив её движение.

– Я согласна.

– Старик будет доволен. Ты, наверное, будешь последней девочкой, – двусмысленно сказала миссис Слай. И, не дав Кейт уточнить, на что она намекала, миссис Слай махнула рукой: маленький ключик упал к ногам Кейт. – Номер двенадцать сегодня, в десять вечера.