Текст книги "Разум и чувство"

Глава 32

Долгие дни в его сознании ничего не менялось. Он просыпался в темноте, лежал в темноте, ел в темноте, принимал микстуры, слушал разглагольствования врача и глупые шутки Жаннет, чувствовал запах лекарств, крови и гниющей вокруг плоти, ощущал прикосновения нежных пальцев незнакомки, которая не брезговала не только кормить его, но и омывать. И всё это в полной темноте. Он беседовал с ней. Рассказывал о своей жизни, отце, и однажды словно потоком полились слова о Джулии. Он рассказывал незнакомке, которую не видел и не знал, как она выглядит и сколько ей лет, о своей мучительной любви к девушке, которая, как он теперь понимает, не любит его вообще. Он рассказывал о её непростом характере, склонности до глупости к самопожертвованию, о её страстности и силе духа. Он был восхищён ею. Но через минуту восторги, с которыми он описывал свою любовь, сменялись горечью. Он с тоской говорил, что всё это, все эти сокровища души не для него. Что он для неё ничего не значит. Что он зря добивался её любви или хотя бы дружбы. Пусть она его не любит, но элементарная благодарность должна быть! Это из-за неё он оказался здесь, беспомощный и ослеплённый во власти незнакомых людей. Попеременно он впадал в меланхолию и ярость, в тоску и возмущение. И каждый раз, высказавшись перед молчаливой слушательницей, он впадал в мрачное оцепенение и подолгу молчал.

Не раз в продолжение его монолога нежные пальчики покрывали его губы, чтобы дать ему передохнуть и поспать. И не раз он после чувствовал солоноватый привкус. Он понял, его слова растрогали незнакомку. Это вызвало у него неудовольствие: почему она? Почему на её месте не Джулия? При её склонности к самопожертвованию и её сострадании он ожидал, что ухаживать за ним будет именно она. Однако вместо неё была посторонняя, к тому же немая женщина. Он понимал, что ей, скорее всего, нет дела до его терзаний. Возможно, у неё было своё горе и свои беды, о которых она даже не могла поговорить. Но у него не было жалости к ней. Слишком велико было его собственное отчаяние и тоска по неблагодарной девушке. Может, он и хотел бы выслушать историю своей сиделки, посочувствовать ей, поддержать. Но поделать было ничего нельзя, и он стал меньше говорить о себе и своих переживаниях. Однако он чувствовал странное расположение к этой даме. Возможно потому что аромат, сопровождавший её, был смутно знаком Ричарду. А может пожатие её пальцев заставляло вспомнить пальчики Джулии. Он продолжал её любить. И какая-то сердобольная сиделка не могла заменить её ему, как бы он ни был расположен к ней. Ему не нужно было участие. Ему была нужна любовь. Любовь Джулии.

Когда шуршание платья затихало в дверях, и он думал, что остался один, Ричард с мучительной тоской размышлял, что, появись сейчас Джулия здесь, он бы простил ей её предательство. Быть уверенным, что она жива, пришла к нему справиться о здоровье – за это он был готов отдать своё зрение. Но её голос не раздавался рядом. Только голоса иных болезных сопровождали его выздоровление. Он слушал разговоры, в которых поносили правительство, федералистов, Бисмарка, версальцев, короля. Слышал споры о будущем Франции, стоны раненых и весёлый смех Жаннет и других девушек, ухаживавших за больными. Слышал ворчание санитарок, которые заменяли девушек, когда те уставали. Слышал перестук костылей тех, кто выздоравливал. Но не видел ничего. И, главное, рядом не было Джулии. Он остро ощущал тоску по ней. Не раз ему врач говорил, что надо бы написать девушке, чтобы она приехала и поддержала его. Но Ричард гордо отказывался. Если ей счастливее без него – пусть так и будет. Если она не любит его, ему будет неловко от её жалости. Не жалость ему нужна, а её любовь.

Глава 33

Спустя долгое время, сколько именно, Ричард не знал, поскольку был лишён возможности следить за часами, его врач решил наконец не только проверить его глаза и сменить повязку, что проделывал каждый день по нескольку раз, что-то постоянно бормоча по-французски себе под нос, но и вовсе не накладывать её: Ричард смутно начал отличать свет от тени, что давало надежду, что он не ослеп совсем. Врач запретил в его комнате зажигать свечи и отдёргивать шторы, чтобы резкий свет не повредил начинающим выздоравливать глазам.

Поначалу Ричард различал лишь смену теней. Но потом его зрение начало медленно восстанавливаться, хотя ему было ещё трудно весь день держать глаза открытыми – они сильно уставали. Как только он смог различать силуэты людей, его сиделка, мисс Бакстон, куда-то делась. Его снова посетило разочарование: он успел привязаться к этой молчаливой женщине, ему было уютно в её ненавязчивом присутствии, тепло её рук успокаивало его. Что ж, было время, он уходил от женщин, теперь они уходят от него. На вопрос врачу, почему мисс Бакстон больше не рядом с ним, врач с явным смущением сказал, что она уехала. И тут же отвлёк своего больного физическими нагрузками, поскольку раны на теле Ричарда уже начали заживать. Тому предстояло не только заново учиться видеть, но и ходить, и держать ложку.

По прошествии нескольких месяцев, когда его раны на теле затянулись, зрение более или менее пришло в норму настолько, что он уже мог читать крупный шрифт газет, он начал собираться в Англию. На вопрос к врачу, сколько он должен ему за лечение и уход, тот, снова смутившись, сказал, что всё оплатила мисс Бакстон. И даже оставила ему, Ричарду, более чем щедрую сумму на возвращение в стремлении поддержать соотечественника, оказавшегося в тяжёлой ситуации на чужбине. Хотя дела мадемуазель в Париже сильно пострадали. Это вызвало возмущение у молодого человека, оскорблённого подобным поведением незнакомой ему женщины. Ричард спросил об адресе дамы, чтобы поблагодарить её и вернуть потраченные на него деньги. Но врач не знал. Тогда Ричард решил поискать в вещах. Возможно, дама могла по забывчивости или рассеянности что-то оставить. Перебирая вещи, Ричард наткнулся на очки. И тут его словно обожгло: точно такие очки он снял с лица Джулии, когда они в последний раз целовались. Круглые, делавшие её похожей на сову. Впоследствии он вернул их ей, и она спрятала их в саквояж. Он спросил врача. Но тот, опять смутившись, сказал, что подобных оправ много. Вот хотя бы мадемуазель Бакстон – она читала в таких очках у его кровати, когда ей выдавалась свободная минутка. А мисс Баттон он не знает. Воспрявший духом Ричард, сам не знал, чего ждать и на что он может надеяться, решил не выпытывать более у пребывавшего в постоянной неловкости врача, а сам, в Лондоне, выяснить у Джулии, возвращая ей очки, что всё это значит. Вернувшиеся силы были слабым отголоском его былой выносливости, хотя врач и прилагал все усилия, чтобы восстановить его физическую форму. Поэтому из больницы он выехал в карете, удобно расположившись на мягком диване и обложившись подушками.

Заехав в пригород, где он и Джулия оставили своих слуг и вещи, он с удивлением узнал у пребывавшего в беспокойстве молодого человека, что Джулия и служанка спешно уехали, оплатив все расходы и даже заплатив вперёд, поскольку неизвестно, когда Ричард и его слуга съедут. Сама Джулия появилась незадолго перед этим, пребывая всё это долгое время неизвестно где. Служанка была в истерике, и слуге Ричарда приходилось её успокаивать каждую ночь. Когда появилась, Джулия выглядела как привидение: заштопанное платье, бледное лицо, потухший взгляд. Но решительность оставались при ней. Она поставила на место возмущённого хозяина, заткнув ему рот деньгами, и отбыла без всяких слов и пожеланий через день.

Слушая слугу, Ричард убеждался в том, что, скорее всего, «мисс Бакстон» была Джулия, которой зачем-то понадобилось изображать из себя немую и слышать его упрёки в её неблагодарности, чёрствости и нелюбви. Ему всё больше хотелось знать, к чему эта мистификация, и он поспешил в Лондон, в очередной раз подтвердив мнение французского хозяина, что все англичане – сумасшедшие.

Глава 34

Всю дорогу домой Ричард не переставал ломать голову, зачем Джулия, а он уже убедил себя, что это была именно она, хотела остаться не узнанной. Если она была больна или если она тяготилась его беспомощным состоянием – тогда понятно её нежелание быть узнанной: зачем ей обуза в его лице? Но «мадемуазель Бакстон» была при нём. Она ухаживала за ним с заботой и нежностью. Она своими руками меняла его грязные повязки и омывала его окровавленное и покрытое воспалёнными ранами тело. Так почему она не хотела, чтобы он её узнал? Ей было стыдно за это милосердие? Конечно, не дело леди возиться с ранеными – это неприлично, неприемлемо, это возмутительно. Для этого есть медперсонал – служанки и санитары. Но ведь в Лондоне она не стыдилась ухаживать за самыми разными больными, не стыдилась пачкать руки, перевязывать кровавые раны, омывать гниющую плоть, чем вызывала восхищение мистера Клейсорна. А здесь? Она делала это по принуждению, в благодарность за его самоотверженность, тяготилась осознанием долга? Но Ричард слышал, как, видимо, в коридоре врач выговаривал ей за то, что она не отходит от его кровати. За то, что плохо и мало питается и почти не спит. Если бы ей было стыдно, вряд ли бы она настолько жертвовала собой. Ведь в Лондоне ей не было стыдно делить лекарское дело с мистером Клейсорном. А тут ещё его слуга добавил сомнений: приехавшая дама была тенью прежней Джулии – похудевшая, осунувшаяся, в каком-то поношенном платье. Она сразу легла спать по приезде, даже не выпив чаю. Служанка смогла её разбудить только часов через десять. Усталая мисс потребовала хозяина и, запершись с ним, о чём-то беседовала. Причём, поначалу хозяин был возмущён и хотел её выставить, о чём кричал из-за дверей. Но под конец он вышел слегка ошеломлённый, но вполне подобострастный. В его речи даже стало проскальзывать уважение. А потом, не дав слуге опомниться, она со служанкой собрали свои вещи и съехали. Перед отъездом мисс Баттон сказала ему, что вскоре появится его хозяин, которому наверняка потребуется помощь. А до этого молодой человек может его ждать, не беспокоясь об оплате. Слуга даже спросить ничего не успел: мисс Баттон сказала только: «Так надо» и отбыла в первом же дилижансе. И теперь слуга просто не знает, что и думать. Не знал и Ричард. Но более всего его беспокоило, как Джулия добралась до Англии. Исходя из последних событий, она платила всем и вся: устроила его в отдельную палату, оплатила лечение и лекарства, оставила денег ему на дорогу (вот это уж вовсе из ряда вон, да и просто возмутительно!), оплатила гостиницу и даже возможное проживание в ней выздоравливающего Ричарда. А ведь ей ещё деньги на дорогу нужны были.

Додумав до этого места, Ричард впал в нешуточное беспокойство. Его, конечно, возмутило, что женщина посмела оплачивать его потребности, но недовольно и скрепя сердце, он был вынужден согласиться, что в этом она была права. Больше его беспокоило, что Джулия могла настолько поиздержаться, что вообще не добралась до Лондона. Его желание вернуться в Англию стало всепоглощающим. Эта беспокойная девица запросто попадёт в какую-нибудь переделку по пути: ведь не бездонный же у неё кошелёк.

Только ступив на английский берег и выяснив в порту, что, вроде бы похожая по описанию девушка в сопровождении подруги, обе одеты весьма бедно и скромно, сошла с парохода, он слегка успокоился. Единственный человек, который смог дать ему столь расплывчатые сведения, цинично заявил, что за пассажирами третьего класса никто никогда не следит: их очень много, и они никого не интересуют.

Ричард вздрогнул – третий класс! Благородная леди – среди отребья, ремесленников, рабочих, прислуги и прочих представителей низшего класса! Нежная хрупкая девушка – в зловонном трюме на деревянной кровати из не струганных досок (если она вообще есть)! Видимо, у девушки не осталось денег на приличную каюту. Ричард продолжал расспрашивать служащего, но тот не знал, куда подевалась девушка со своей подругой. И посоветовал порасспрашивать на почте. Однако расспросы ничего не дали, и Ричард, кляня Джулию за её предусмотрительность и добросердечие, на почтовых лошадях галопом помчался в столицу.

Глава 35

Лондон встретил Ричарда бурлящим от сплетен, как кипящий котёл. Разговоры шли о Джулии. Сначала о её внезапном отъезде (говорили, что она поехала выходить замуж за французского графа, а Ричард погнался за ней, чтобы вызвать его на дуэль), а потом о её столь же внезапном возвращении неизвестно откуда в подурневшем виде да ещё в полном одиночестве – пикантность подобного положения давала волю самой разнузданной фантазии. Сплетницы, со знанием дела кивая головой, уверяли друг друга, что Джулия либо родила ребёнка от того графа, либо потеряла его. Поскольку иной причины кругам под глазами, подурневшему лицу и уставшему виду они находить не хотели. В самом деле, прошло уже больше полугода, как Джулия и Ричард уехали, вызвав переполох в своих семьях. И давно прошло рождество с балами и праздниками. Настали городские будни, унылые и скучные. Не о чем почесать языки. А тут вернувшаяся Джулия, да ещё в таком виде! Просто раздолье для фантазии и неисчерпаемый источник домыслов. А, поскольку семья Баттон и раньше радовала скандальными историями своих членов, чего стоила только недавняя эскапада Милисент с сэром Свордом, то по поводу Джулии сразу пошли различные сплетни и предположения, одно фантастичнее другого. Джулия никому ничего не объясняла, балов не давала, и сама в них не участвовала, а сразу кинулась к своим поверенным, клеркам и стряпчим. Как шептались в обществе, те всё это время считали дела Джулии плохими. Но в мае что-то изменилось вскоре после её отъезда. Смерть мистера Фолса оказалась ей на руку, и её своевременные распоряжения, ещё до официального объявления о его смерти в Лондоне, весьма подняли её шансы в делах. Но заварушка в Париже и её долгое отсутствие сказались на прибыли. Вернувшиеся служащие рассказывали ужасы Парижской коммуны, что делало их в глазах соотечественников героями. На вопросы, как им удалось выбраться, те смущались, краснели или срочно начинали заикаться. Только один из них сказал прямо, что мисс Джулия запретила им об этом говорить. Что породило новую волну слухов и домыслов, среди которых фигурировали контрабандисты, трюмы с двойным дном, продажные таможенники и жулики всех мастей. А так же Джулия в роли то предводительницы пиратов, то в роли коварной авантюристки, сумевшей обмануть парижское правительство, каким бы оно ни было, и вывезти людей и многочисленные сокровища у него из-под носа.

На Ричарда этот ворох выдумок обрушился буквально с первых шагов его появления в доме отца. Тот, развеселившись от его возвращения после столь долгого и тревожного отсутствия, с нескрываемым удовольствием поведал ошеломлённому сыну об изгнании из своего дома миссис Баттон и Милисент, что ненадолго дало пищу языкам, и о ворохе чуши, выдуманной о нём самом, Ричарде, и Джулии. Выпалив все сведения перед ошеломлённым сыном, он уже спокойнее поведал о том, что был весьма встревожен его приключениями на континенте и безумно беспокоился о его здоровье и жизни. И если бы не еженедельные письма Джулии, он, сэр Сворд, давно бы оставил этот бренный мир и его, Ричарда, в нём без своего покровительства. Если бы не Джулия, вынужден был признать пожилой джентльмен, он бы не дожил до возвращения своего сына. Разумная девица описывала ему всё, что случилось с самим Ричардом, не скрывая его ран и кратковременную потерю зрения, поддерживая в нём, сэре Сворде, надежду на скорое выздоровление сына и его возвращение в Лондон. И таким образом, вечер, долженствующий было пройти тихо и спокойно, когда престарелый отец наслаждался обретённым покоем рядом с блудным сыном, прошёл бурно и весело.

Когда отец выдохся, Ричард степенно и серьёзно поведал ему о своих приключениях, чем вызвал несколько раз у потрясённого отца восклицания гнева, досады, страха и недоверия, поскольку Джулия, как оказалось, весьма сильно смягчила описание событий. Когда же Ричард поведал ему о своих умозаключениях по поводу «мадемуазель Бакстон», его отец замолчал, задумавшись.

– Никакая мисс, мадемуазель или миссис Бакстон в Лондоне в последнее время не появлялась, – наконец серьёзно сказал он. – По крайней мере, среди приличных леди. Появилась мисс Баттон. И то всего неделю назад. И, как я слышал, собирается в свою шахтёрскую деревню у чёрта на рогах.

Неделю! Ричард вздрогнул. Но на берег Англии Джулия сошла за две недели до него. А сам он в Лондоне уже давно. Где же она пропадала? Не пешком же шла?

Вспомнив скудость наряда и отсутствие финансов, Ричард вздрогнул вторично – с этой женщиной всего можно ожидать. Она не попросит помощи, если только справится сама. Ричард стукнул по подлокотнику кресла, в котором сидел: чёрт бы побрал эту своевольную упрямицу!

Однако чёрт или не чёрт, но с ней надо встретиться, вернуть ей очки и выяснить, что значило её таинственное поведение в Париже.

Успокоенный такими соображениями, Ричард ушёл спать, выкинув из головы французских графов, дуэли, контрабандистов, тайные беременности и трюмы с двойным дном.

А его отец, оставшись один, перечитывал письма Джулии и сына, которые тот написал ему перед отъездом. Он хмурил брови и цокал языком. Возмутительное поведение женщины, которая очертя голову, кинулась в восставший Париж, женщина, которая ни во что не ставит семейный очаг и для которой муж – пустое место, женщина, занимающаяся мужскими делами со стальной неженской хваткой, для которой мнение света ничего не значит – разве эта женщина достойна его сына? Разве она может составить его счастье? Разве семейный покой уготован такому браку? Мужчина дома должен отдыхать от потрясений внешнего мира в обществе спокойной, покладистой скромной супруги, которая обиходит его быт и будет заботиться о его удобствах. А не носиться по свету, ожидая получить пулю в лоб или ещё чего похуже. Однако то, что его сын был ранен, жестоко страдал и более или менее вылечился, он был вынужден признать, было как виной, так и заслугой Джулии. Его сын был строптивым и упрямым. Мисс Джулия тоже. Но она была преданна, и уже этим искупила свою вину. Сэр Сворд подумал, что, возможно поспешил, оскорбив эту девушку в глазах сына. Её происхождение, хотя и вызывало нарекание, а поведение матери и сестры и порождало недовольные гримасы у лондонского общества, компенсировались её безупречными манерами истинной леди и трогательной заботой о нём самом, когда она информировала его о состоянии сына, поскольку тот сам этого сделать не мог, а отсутствие его могло изрядно обеспокоить пожилого джентльмена. Её страстность, хоть и предосудительна, была ерундой по сравнению с её же преданностью и самопожертвованием. Возможно, его взбалмошный сын не так и неправ, когда решил жениться на ней. В конце концов, когда-нибудь она утомится и успокоится, и будет именно той женой, которая его сыну нужна. Недаром тот так её любит.

И сэр Сворд, вовсе не успокоенный своими размышлениями, заснул беспокойным сном. В котором, однако, не было всех тех приключенческих штучек, что лезли в голову его сыну.

Глава 36

За несколько дней до этого Джулия, сходившая с ума от беспокойства за состояние Ричарда, судорожно пересчитывала оставшиеся в её кошельке деньги. Доехать от Дувра до Лондона со служанкой, которая стала непозволительно много есть, неприлично толстела, часто жаловалась на тошноту и падала в обмороки, не было никакой возможности. Бросить девушку посреди дороги, снабдив деньгами, и продолжать путь, Джулия не могла – оставшаяся в её руках сумма была слишком мала. Пришлось бы всю дорогу идти пешком. Скрепя сердце, Джулия заложила всё более или менее ценное и направилась к своим банкирам. На её несчастье там оказался сын одного из её конкурентов, который, поняв её затруднительное положение, тут же нашёл выход: продать ему несколько акций одного из её заводов. На возражения Джулии, что владельцем является её брат и требуется его согласие, а не её, ловкий молодой человек махнул рукой.

– Все знают, что сделки заключаете вы. Мы с вами оформим куплю-продажу, а согласие брата вы получите задним числом.

Джулия, осознавая безвыходность положения, после некоторого раздумья согласилась продать несколько акций по смехотворно низкой цене.

Успокоившись на счёт денег, она остальную дорогу домой посвятила размышлениям. Разум и сердце вели непрекращающийся диалог в её голове.

Ты же любишь Ричарда, – твердило сердце, – ну почему бы не признаться в этом?

Признаться? – останавливал разум. – А если он не любит тебя? Ты окажешься в глупом положении со своим признанием. Даже не глупом – позорном! А если любит? Ты же не знаешь, о чём он сейчас думает. Вдруг он предложит тебе быть просто любовницей? С его легкомысленным отношением к жизни он вполне может предложить такой выход. Это же позор! Ты же сама перестанешь его уважать после этого. А что, если вдруг он захочет жениться? Он же потребует, чтобы ты перестала заниматься своей работой и сидела дома, устраивала приёмы для соседей и возилась с детьми, которых бы рожала каждый год. Ты себя перестанешь уважать, если согласишься на это. Ты же не будешь иметь никаких имущественных прав: после брака всё имущество переходит к мужу, и он имеет все права распоряжаться им по своему усмотрению. Ты будешь незащищена, если ему вздумается когда-нибудь выставить тебя на улицу.

А вдруг всё не так? – не уступало сердце. – Вдруг он будет уважать тебя и твой выбор? Вдруг он не будет настаивать ни на чём подобном? Вдруг он обеспечит тебя саму на всю оставшуюся жизнь? Отвергая его, ты можешь лишиться счастья.

А вдруг всё именно так? – не уступал разум. – Сколько ты видела вокруг мужчин, которые бы считались с мнением женщины? А сколько мужей пользовались судебной системой, чтобы оставить женщину ни с чем? Каролина Нортон, жены майора Муртона и Томаса Харлоу, леди Уорсли, актриса Джулия Гловер – мало тебе примеров? Не все такие умные и не всем так везёт, как миссис Уэлдон.

Зато ты прожила бы несколько счастливых дней, недель, а может и лет, – не уступало сердце.

Счастливых? – возмущался разум. – Как ты могла бы быть счастлива, если бы тебя лишили любимого дела и заставили бы заниматься тем, что тебе не нравится? Миссис Уэлдон не захотела жить в таком счастье.

Миссис Уэлдон не любила мужа. Она вышла замуж, чтобы избежать родительской опёки и гнёта. А рядом с любимым человеком было бы неважно, каким ты делом занимаешься, – не сдавалось сердце. – Это был бы любимый человек. И был бы рядом.

Важно! – не уступал разум. – Важно, чтобы вы оба любили друг друга. А если ты отказываешься ради него от себя – это не любовь.

Это высшее проявление любви – самопожертвование! – твердило сердце.

Именно, – утверждал разум. – Это жертва, а не любовь. Думаешь, мужчина оценит это? Мужчины принимают жертвы женщин ради них как должное, и требуют большего.

Но разве женщины не должны уступать? – защищалось сердце.

Почему? – возмущался разум. – Разве мало талантливых женщин рождается на свет? Нет, не меньше, чем мужчин. Но где талантливые художницы, композиторы, писательницы, учёные, путешественницы, исследовательницы? Они посвятили свою жизнь мужьям.

Разве это плохо?

Они зарыли в землю свои таланты, а могли бы реализовать себя.

И остаться в одиночестве?

А что в этом такого?

Но одиночество! Это так страшно!

Во-первых, ничего ужасного. У тебя есть брат и его семья, которая тебя любит. У жены твоего брата тоже есть брат и семья, которой ты небезразлична. А значит, ты не одна. Во-вторых, ты ни от кого не зависишь, и можешь заниматься тем, чем нравится тебе, а не окружающим. И в-третьих, тебя никто не сможет разочаровать, обидеть, унизить или вообще выбросить, как ненужную вещь. Твоя жизнь была бы твоей и зависела бы только от тебя. А не от прихотей окружающих. Тебе не надо было бы решать чужие проблемы, участвовать в чужих заботах. Ты была бы в тишине и покое, без потрясений, чужих хлопот и ненужных событий.

Зато ты была бы защищена, жила бы в любви и счастье, – не сдавалось сердце.

Какое же это счастье, если ты зависима? – недоумевал разум.

Но если тебя будут любить? – убеждало сердце.

А будут ли? – вопрошал разум. – Разве это любовь? И вообще, о чём разговор, если ты совсем не знаешь, как он к тебе относится?

Значит надо узнать. Да и разве мало он тебе рассказывал о своих чувствах, когда не знал, что ты рядом? Разве не беседовал с «мадемуазель Бакстон», изливая ей свою любовь к «вероломной Джулии»? Неужели нужны ещё какие-то доказательства его любви? – не сдавалось сердце.

Нужны. Он был уверен, что говорит с какой-то «мадемуазель Бакстон», а его Джулия – вероломная предательница, которая бросила его на произвол судьбы, в богом забытом месте. Думаешь, он поменяет о тебе мнение, когда приедет в Лондон? Думаешь, его любовь выдержит такое испытание? Сначала надо узнать, что он думает, – отвечал разум, но тут же добавлял: – Вот только не надо узнавать о его чувствах, объявляя о своих собственных. Это надо узнать иначе. Так, чтобы быть уверенной. А ещё неплохо было бы узнать, что он думает о будущем. Вашем вместе или своём собственном. А потом уже делать выводы.

Выводы! – возмущалось сердце. – Почему бы просто не поддаться чувствам и просто жить?

Поддавшись чувствам, – останавливал разум, – можно пожалеть о последствиях.

Зато ты познаешь, что значит жить, – призывало сердце. – Жить! А не рассчитывать, анализировать и предполагать.

Возможно, но последствия могут быть серьёзными, – останавливал разум. – И лучше быть уверенной в себе, чем остаток жизни сожалеть и стыдиться.

Но ты будешь жить!

Лишь то время, что поддавалась чувствам. И не обязательно это будет прекрасная жизнь. А всё остальное время? Мгновение безумства – и полная сожалений жизнь после.

Но тебе будет, что вспомнить!

Что? Что повела себя как наивная девочка, и теперь сожалеешь? Предпочитаю не желать тебе такого счастья.

Но…

Свои чувства надо оставить при себе, – резюмировал разум. – А что до Ричарда – есть разные способы узнать о том, что он думает. Главное, не выдавать себя. Сейчас для этого рано. Хотя, для этого вообще всегда рано.

Ты слишком много требуешь от мужчин, – укоряло сердце.

Нет. Я лишь хочу, чтобы мужчины не требовали слишком многого от женщин вообще и от тебя в частности. Да ещё и не давая ничего взамен.

И, придя к такой мысли, Джулия решила придерживаться подобного поведения. Наверняка Ричард был оскорблён тем, что она «уехала» из Парижа. Будучи слепым и не видя её под именем «мисс Бакстон», он выразил ей свои сокровенные мысли, которые тронули Джулию, вызвав тогда у неё слёзы от нахлынувших чувств, в которых она не могла разобраться, и заставили её задуматься. Если после такого он сможет её простить, значит его поведение достойно признательности. Если нет – значит, нет. В любом случае, Джулия будет знать, что делать.

Ей и в голову не приходило, что Ричард может догадаться о её мистификации. Может, в этом случае она повела бы себя совершенно иначе. И тогда уж точно никто не смог бы сказать, чем бы всё закончилось при её независимом и гордом характере и его любви к ней и терпении.

Про утерянные очки Джулия вспомнила только в Лондоне. Она не могла вспомнить, где же их оставила, и никак не могла предположить, что они перевернут с ног на голову ею упорядоченные мысли и заставят поступить так, как призывало сердце и чувства, а не разум и благоразумие.