Текст книги "Разум и чувство"

Глава 4

Видя свою полную неспособность справиться с легкомысленным отпрыском, баронет стал во всеуслышание заявлять, что он лишит сына наследства, если тот не изменит своих привычек. В ответ на это молодой мистер Ричард пропал из поля зрения света на несколько месяцев. Первые недели строптивый лорд не прилагал никаких усилий, чтобы узнать, куда подевался его непутёвый сын. Но когда обычное время загулов прошло, а наследник не объявился, баронет слегка обеспокоился. Когда же прошёл месяц, а сын не подал вестей, сэр Сворд начал наводить справки, потихоньку впадая в панику. Однако сообщить ему никто ничего не мог. Свет бурлил сплетнями и предположениями. Молодёжь жалела мистера Сворда, считая, что он от отчаяния наложил на себя руки в нищете в каком-нибудь притоне. Старшее поколение поддерживало отца, сэра Сворда, досадуя на распущенную молодёжь, которая не уважает старших, их мнения и опыта. Сам же сэр Сворд по истечении полугода был готов расцеловать своего единственного сына с ног до головы, буде он появится. Поскольку близких родственников у баронета не было, а с дальними он раззнакомился по разным причинам в разное время, он очень не хотел, чтобы труп его сына нашли в какой-нибудь канаве, хотя частенько в сердцах желал ему там очутиться. От треволнений он слёг, проклиная то сына, то своё жестокосердие, то порочный свет, то неизвестно почему мисс Баттон с её неотёсанным и вульгарным семейством.

Однако по истечение полугода дождливым и холодным вечером блудный непутёвый сын сам постучал в двери отчего дома. Дворецкий, открывший ему в столь несуразный час, хотел было захлопнуть перед его носом дверь, приняв его за нищего бродяжку, настолько непрезентабельно он выглядел. Но бородатый оборванец с бойкими глазами энергично отпихнул плечом остолбеневшего от такой наглости чопорного слугу и бегом, через две ступеньки, кинулся в комнату баронета. Очнувшийся дворецкий громовым голосом, который не ожидал у себя найти, начал созывать слуг и метать проклятия на головы всяких оборванцев, врывающихся в дома почтенных граждан как к себе домой. На что бродяга, остановившись в пролёте второго этажа, развернулся и знакомым дворецкому голосом сказал:

– Не орите, Джонс. Соседей перебудите. Я хочу видеть отца.

Дворецкий остолбенел вторично, как и сбежавшиеся переполошенные слуги, на ходу заправляя и застёгивая одежду.

– Мистер Ричард! – шептал он, потрясённый внешним видом своего молодого господина.

А мистер Сворд, с минуту оглядев сборище внизу, усмехнулся и кинулся дальше.

Баронет, пребывавший в мрачном настроении и расстроенных чувствах, слышал кутерьму внизу и рык своего обычно спокойного слуги. Успевши лечь, он встал с кровати и как был в ночной сорочке и колпаке лицом к лицу столкнулся со своим сыном, открывавшем в это время дверь в его спальню. Сначала, как и его дворецкий он не узнал в бородатом, кудлатом, оборванном, грязном и дурно пахнувшем человеке своего сына, и хотел уже было грозно, как некогда, вопросить, какого чёрта это отребье врывается в дома почтенных господ. Но, приглядевшись, баронет схватился за сердце. Трудно было понять от радости ли, что сын жив, или от возмущения, что он жив в таком виде. Молодой человек влетел в комнату и подхватил своего отца, вознамерившегося уже падать на толстый ковёр. Уложив потерявшего сознание баронета обратно в кровать, молодой человек выскочил ко всё ещё остолбеневшему сборищу внизу, попутно скидывая рваный плащ и шляпу, разбрызгивая вокруг грязную воду с одежды. Подскочив к приходившему в себя дворецкому, он заорал ему в лицо требование врача. Слуга пришёл в себя, и сила привычки заставила его исполнять свои обязанности. Он вместе с молодым человеком стал отдавать приказания прислуге. В течение следующей четверти часа, мистер Сворд яростно оттирал с себя в ванной комнате грязь и вонь – последствия своей эскапады, а одуревший кучер баронета скакал сквозь дождь и слякоть, усиленно пытаясь вспомнить, зачем и куда. Холодный воздух и душ из мелких, но частых капель дождя привёл его в чувство и восстановил остатки разума, впавшего в ступор при виде молодого господина в одежде оборванца, воплей дворецкого и суеты с приведением в чувство господина пожилого. Он весьма быстро добрался до врача баронета, мистера Клейсорна, поднял его с кровати и, сумбурно объяснив, зачем тот нужен, повёз его обратно. Флегматичный врач в ступор впадать не стал, привычный к фанабериям своих титулованных клиентов и бестолковости некоторых слуг. Он безропотно позволил потащить себя, кое-как одетого, в мерзкую погоду к своему пациенту.

По прибытии его ожидала встревоженная прислуга, бестолково метавшаяся по дому, и относительно чисто отмытый молодой мистер Сворд, избавившийся от своего пикантного запаха помоек и подворотен. Оценив его присутствие и некий беспорядок в одежде после ванны, а также суету прислуги, мистер Клейсорн без лишних слов поднялся наверх. Там он нашёл баронета в прострации, но уже пришедшего в себя. Проделав обычные врачебные манипуляции и влив в больного невкусную микстуру, он потребовал встречи с молодым господином в соседней комнате. Но баронет, обретя себя и отчасти свою прежнюю энергию, потребовал, чтобы упомянутая встреча была в его присутствии. На что столь же энергично возражал врач. Конец спорам положил сам Ричард, просунув голову в дверь отцовской спальни. Заметив его, баронет откинул одеяло и хотел уже кинуться к нему с себе самому неясными чувствами. Однако твёрдая рука мистера Клейсорна удержала его. Вздохнув, он кивнул Ричарду, и тот приблизился к кровати отца. Отец тут же вцепился в него и разразился слезами на его груди. Однако через несколько минут он оттолкнул сына и сурово, как некогда, вопросил того, какого чёрта Ричард пропал, к каким чертям и за каким чёртом так вырядился, когда вернулся. Ричард улыбнулся и сел к отцу на кровать. Врач бдительно следил за состоянием баронета с другой стороны. Покаянно склонившись, но плохо скрывая лукавство, Ричард сказал, как он был обижен словами отца о лишении его наследства, что своим существованием без него, наследства, хотел показать отцу, как тот неправ и к чему всё может привести. Он рассказывал о том, как пытался жить в Лондоне, переходя из респектабельных квартир в менее приличные, пока не оказался перед выбором находиться в обычном притоне, как со всяким сбродом плавал на корабле во Францию, как какое-то время жил в одном католическом монастыре Бретани в качестве подсобного рабочего, которого осаждали скучавшие без мужского общества монахини, как прибился к бродячей труппе и не слишком удачно пробовал себя на подмостках. Его ироничный рассказ о своих похождениях он подытожил выводом, что он, Ричард Сворд, без наследства прожить сможет. Однако вести образ жизни джентльмена – вряд ли. И, если бы не известие о плохом самочувствии отца, он не вернулся бы в отчий дом, поскольку титул ему был без надобности, великосветское общество стало утомлять своим лицемерием, однообразием и легковесностью, а окружающая жизнь, оказывается, может быть так разнообразна и интересна. Баронет, слушая рассказ о его похождениях, то хмурился, то невольно улыбался, то возмущённо вскрикивал. Врач наблюдавший за ним с другой стороны кровати, дивился, с какой скоростью его недавно умиравший пациент отказался от этой мысли и обретает прежние силы.

Закончилось всё это тягостным молчанием. Гнетущая тишина, казалось, давила на обоих – отца и сына. Прервали её они оба одновременно – отец торжественно обещал не влезать больше в дела сына и только просил его больше не устраивать подобных эскапад, а сын, в свою очередь, торжественно обещал изменить свой образ жизни насколько получится и просил отца не умирать ещё долгое время. Окончание сцены ознаменовалось припадением мистера Ричарда к ногам отца с мольбой о прощении и повторением его обещания об изменении образа жизни. Выздоровевший вдруг отец, в свою очередь, поднял сына от своих ног, прижал к груди и повторил своё обещание. Кульминацией были реки слёз, пролитых обоими Свордами, за которыми наблюдали в умилении и благоговении слуги в дверях. Мистер Клейсорн решительно пресёк затянувшийся спектакль и, выставив слуг, приказал сэру Сворду лечь в постель, предварительно дав выпить ещё одну невкусную микстуру, а мистеру Сворду срочно вкусить что-нибудь съедобного с большой порцией бренди. Поочередно шмыгая носами, отец и сын нехотя выполнили указания врача. Тот дождался ухода из спальни сына, ровного и спокойного дыхания отца, заснувшего после лошадиной дозы успокоительного, и тоже стал собираться. В столовой он был насильно усажен за стол и напоён рюмкой того, что предписывал Ричарду сам. Отказавшись от чрезвычайно позднего ужина и дав себя уговорить только на рюмку бренди с сигарой, он просветил утолявшего голод мистера Сворда о том, что происходило здесь все полгода его отсутствия. Ричарда весьма позабавили умозаключения бездельников света о нём и удивили проклятия его отца по адресу мисс Баттон, о которой он сам давным-давно забыл. Он между делом поинтересовался, как поживает чудаковатое семейство. Мистер Клейсорн, однако, смог его просветить только о благотворительной деятельности Джулии, которая, находясь в Лондоне, не взяла в привычку ездить на балы и в театры, а посещала приюты и больницы, предлагая где деньги, где свою помощь. Забывшийся врач с восторгом рассказывал своему удивлённому собеседнику об успехах девушки в роли медсестры, а так же её грамотном финансовом руководстве упомянутым приютом. Опомнившись, он безразлично поведал о фуроре Милисент в обществе, о многочисленных интрижках миссис Баттон, о победах среди матрон и их дочек Артура, о том, как изумительно был отделан городской дом этого семейства, благодаря вкусу миссис, и каким успехом и большой ценностью пользовались борзые и гончие из псарни мистера Баттона. Ричард задумчиво жевал холодное мясо. Он ведь просто так спросил о мисс Баттон. И то потому, что его отец её почему-то клял, на чём свет стоит. Глядя на зардевшееся лицо врача, Ричарду пришла в голову мысль, не являются ли горячие похвалы того ей чем-то большим, чем признательность врача медсестре за её хорошую работу. Он был недалёк от истины, поскольку серьёзность, исполнительность, ум и такт мисс Баттон затронули в сердце врача некие струны. И он, мистер Клейсорн, возможно, со временем предложил бы мисс Баттон стать его женой, если бы сам уже не был давно и безнадёжно женат на некоей особе, очаровательной и милой в юности, ставшей по прошествии времени несколько бесцеремонной и требовательной. Дети, коими чета Клейсорн успела обзавестись, так же не доставляли врачу особой радости, копируя поведение и манеры, взгляды и суждения маменьки. Поэтому едва заметная печаль, набегавшая на лицо врача, приводила в недоумение Ричарда, не увидевшего в мисс Баттон ничего, что могло бы, по его мнению, эту печаль вызвать. Разговор постепенно иссякал, паузы становились всё длиннее, фразы отрывочнее и короче. И когда Ричард закончил терзать кусок холодного мяса, врач поднялся, чтобы откланяться. Заверив, что он придёт завтра посмотреть состояние своего пациента, он ушёл. Ричард, закончив ужин, махнул рукой на дилемму – бриться ли сейчас или утром, и отправился в свою прежнюю комнату. Найдя своего камердинера дремавшим на стуле, он разделся сам и мгновенно заснул. Взбудораженный его явлением дом, постепенно заснул тоже.

Глава 5

Сама мисс Джулия Баттон пребывала в блаженном неведении относительно недовольства сэра Сворда тем, что он не смог сделать с помощью её посредства своего сына добропорядочным молодым человеком, платонических чувств мистера Клейсорна и равнодушия мистера Сворда. Находясь в Лондоне, она бы с большим удовольствием посещала театры, поскольку не видела ничего плохого в том, чтобы посмотреть на сцене то, о чем читала в книгах. Однако общество матери и сестры, а также небрежные сопровождения брата, приходившего в театр только для того, чтобы, обозревая ложи, найти себе очередную матрону, могущую поспособствовать ему материально, лишали её удовольствия. Она хотела в театре смотреть пьесу, а не демонстрировать себя, свои меха и драгоценности. Она хотела наслаждаться игрой актёров, а не заводить новые знакомства или слушать бесконечные сплетни, обсуждения внешностей или лицемерных пожеланий. Однако свет, казалось, выбрал благопристойный предлог для своего времяпровождения. Да и сами актёры, привыкшие, что они только шумовой фон или визуальная отговорка, играли не слишком вдохновенно и правдоподобно. Потому разочарованная девушка каждый раз изобретала новые предлоги, чтобы не участвовать в семейных походах в театр. Отец прекрасно её понимал и не настаивал. Хотя он бы с большей радостью обсудил в ложе с Джулией пьесу, чем служил бы носильщиком ридикюлей или вееров жены и младшей дочери, маяча на заднем фоне молчаливым статистом и присутствуя при обсуждении их глупостей, изнывая от желания бросить всё и оказаться в обществе своих любимых собак. Матушка несколько раз настойчиво зазывала её, но потом перестала прилагать усилия, «потакать капризам», как она говорила. «Если эта упрямица не хочет, я её упрашивать не буду. Её удел остаться старой девой. Ну и пусть. В конце концов, не могу же я заставить её веселиться и радоваться жизни? Или быть счастливой! Да и как она сможет найти себе мужа, если будет хоронить себя среди всякого немощного сброда и клистирных трубок! Это просто позор для девушки её положения! Ни один нормальный муж не потерпит подобного поведения! И так ей и надо!» – разглагольствовала миссис Баттон, собираясь на очередной спектакль или приём. Джулия же была благодарна, что её оставили в покое. Она более рьяно стала посещать конторы нотариусов, коммерсантов, инженеров, биржи и бухгалтерии, расширяя свои познания и приобретая навыки, которые, как она полагала, могут со временем ей пригодиться. Она интересовалась содержанием рабочих на предприятиях, в которые она вкладывала деньги с согласия отца, их медицинским обеспечением, зачастую заступая на место санитарок, поскольку не видела ничего предосудительного в том, чтобы перевязать кровоточащую рану или зашить рваный порез. Именно в эти моменты она и пересеклась с мистером Клейсорном, заслужив его признательность и уважение. Углубляясь в дела отца, она зачастую понимала лучше него, как вести дела с арендаторами, поставщиками, клиентами и потенциальными инвесторами, меценатами и спонсорами. Обнаружив в поместье отца залежи сукновальной глины, она уговорила его заняться их разработкой. Ошарашенный отец долго пытался вникнуть в технические термины, экономические процессы и юридические фразы. Однако вскоре сдался, признав своё поражение в непонятных ему терминах и действиях. Его непомерно удивило, что его странная дочь как будто не испытывала затруднений при общении с механиками, строителями, мелиораторами, гидравликами, бухгалтерами, брокерами и поверенными. Она свободно сыпала юридическими формулировками с юристами, серьёзно кивала головой на разглагольствования механика, спорила со строителями и инженерами на каком-то совершенно непонятном мистеру Баттону языке. Разъезжая с дочерью, он испытывал адовы муки, предаваясь скуке. Но без него, вернее, его присутствия, его дочь не воспринимали как самостоятельную умную личность. Когда она приезжала одна и просила исправить какую-либо вопиющую глупость, её попросту не слушали, отмахиваясь от «глупостей недалёкой женщины, которая ничего не понимает в мужской работе». Что о себе вообще возомнила эта глупая девица? Что она умнее мужчин? Как смеет она попирать раз и навсегда установленные божьи законы, определившие место женщины при мужчине и её обязанности? Как смеет она вмешиваться и заниматься не своими, неженскими делами, указывая мужчинам? Как это вообще возможно? Почему это терпят? Наверно, мир перевернулся, если мужчины стали подчиняться женщинам! Как цивилизованный человек может вообще додуматься до такого? Как девушка, дочь джентльмена, могла о таком даже помыслить? Неслыханно! Непостижимо! Возмутительно!

Вынужденная терпеть такое отношение, она лишь крепко сжимала губы и ехала обратно отрывать своего отца от созерцания очередного приплода его очередного четвероногого приобретения. Однажды Джулия предложила разводить собак на продажу или вывести новую породу, чтобы страсть отца приносила доход, потому что в ином случае она, страсть, не редко пробивала брешь в бюджете семьи. Однако, подхватив одного из очередных недавно рождённых щенков и прижав его к груди, как будто дочь его сию минуту продаст, он умоляюще принялся просить девушку, чтобы она выбросила эту идею из головы.

– Ты итак готова всё продать, – мрачно сказал он ей. – Ты просто помешана на деньгах. Чего ты ни коснись – у тебя всё сводится к подсчёту прибыли и убытков. У тебя нет сердца. Вместо него столбцы цифр. Оставь мне радость насладиться тем, кто от меня не требует думать о деньгах.

От подобных несправедливых слов Джулия не нашлась что сказать. Она лишь с удивлением смотрела на отца, нежно игравшего со щенком, и на её глаза наворачивались слёзы. Все её труды по вытаскиванию семьи из бедности, все её ухищрения, направленные на латание дыр в бюджете семьи, постоянно пробиваемые расточительным семейством, все её грандиозные планы по укреплению фундамента семейного благополучия – оказывается, всё это считается её меркантильностью, стяжательством и корыстью, её бездушностью и расчётливостью. Молча оттерев глаза, Джулия уехала в контору в Лондоне. Там она собрала все бухгалтерские бумаги со всех торговых, инженерных и брокерских контор и поехала к отцу, вернувшемуся в деревню. Так же, не говоря ни слова, она выложила перед ним всю эту макулатуру, присовокупив счета матери, брата и сестры с ужасающими цифрами, и уехала к очередной дальней родне далеко от дома. Месяц она не подавала о себе вестей. Месяц её отец пытался хотя бы разобраться в бумагах, переданных ему, месяц его одолевали кредиторы, грозя судом, процентами и скандалами. Месяц работники и рабочие требовали оплаты, которую Джулия благоразумно не выдала им, чтобы отец на себе почувствовал, что такое то, чем она занимается. Зато должники его сидели тихо, как мышь под метлой, стараясь не привлекать к себе внимания. По Лондону пошёл слух, что мистер Баттон разорился. Тут же его перестали приглашать на лисьи травли, что его весьма озадачивало, его жену и дочь в модные салоны, что вызывало их истерики и бесконечные слёзы, а сына в респектабельные клубы, что вызывало его глухое раздражение и недовольство. Под различными предлогами или вовсе без оных, соседи и знакомые снова отказывались от обедов с ними, что вызывало возмущение всей семьи подобным предательством людей, называвших себя их лучшими друзьями. Даже запланированный миссис Баттон бал не вызвал интереса, что привело оскорблённую женщину в состояние крайнего негодования, которое вылилось в очередной поток слёз и истерик. Счета росли, кредиторы свирепели, инвесторы нервничали, должники не объявлялись, знакомые исчезали, младшая дочь целыми днями лила слёзы, беря пример с матери, и грозилась покончить с собой, жена упрекала мужа в никчёмности и нерадивости, а сын угрожал выйти с пистолетом в тёмный переулок грабить прохожих. Утонувший в бумажном море мистер Баттон написал гневное письмо дочери, упрекая её в бессердечии и легкомыслии. На его требование вернуться и поправить дела, Джулия кратко отвечала, что она, осознавая свою глупость в деловых вопросах, в которых более пристало разбираться мужчинам, в частности, ему, её отцу, как покорная дочь передаёт все дела в его руки. Что накопленные ею скромные средства позволят ей спокойно жить и без помощи семьи, его, отца упрёков в меркантильности и корыстолюбии, с достаточным для самостоятельной жизни капиталом, поскольку уже является совершеннолетней и может сама распоряжаться своими средствами. Подобное её скромное и благопристойное поведение покорной дочери и хорошей христианки как раз доказывает, что она не бездушная стяжательница со столбцами цифр вместо сердца, а напротив, готова довольствоваться малым, лишь бы сохранить душевный покой. И поскольку отец считает её столь корыстной, что ей во всем видятся деньги, она предоставляет заботиться о семье ему – умному мужчине, знающему человеку, альтруисту и бессеребреннику. Как и полагается главе семьи. А она планирует удалиться от семьи и, возможно, уйдёт в монастырь. Джулия действительно начала задумываться о таком выходе: тишина, покой и сосредоточенность на размышлениях и философских мыслях ей были больше по душе, чем вечные упрёки родных и мишура света. Имея знания, способность к обучению, таланты финансиста и организатора, которые она у себя вдруг начала обнаруживать, энергию воплощать задуманное в жизнь, настойчивость в достижении цели, она привыкла к тому, что в ней видели «всего лишь женщину». Но не ожидала, что родной отец, которого она любила и жалела, сочтёт её настолько чёрствой и испорченной. Она искала затворничества, чтобы отдохнуть, думать, предаться слезам и грёзам. Но не была уверена, что сможет быть затворницей, посвятившей себя только богу, всю жизнь. Поэтому, отдыхая от семьи, она колебалась в выборе дальнейшего образа жизни. Отец же её по прочтении её ответа впавший в гнев от непочтительности и дерзости дочери, хотел было кинуться к поверенному, чтобы лишить её наследства. Однако хмурый поверенный пришёл к нему сам. И оказалось, что лишать и нечего. Все деловые переговоры вела Джулия. Все дела велись от имени мистера Баттона – а как иначе? И в отсутствии Джулии некому было разбираться в хитросплетении финансов и бухгалтерии. Мрачный поверенный, издёрганный инвесторами, кредиторами и строителями, вознамерившимися все скопом получить обратно свои деньги, наслушавшись сплетен о разорении мистера Баттона, предрекал полное разорение – ещё более страшное, чем тогда, когда Джулия только начинала вникать в финансы семьи. И умолял помириться со строптивой дочерью, на которой, как ни крути, держится благополучие семьи. Испуганный мистер Баттон с недовольством согласился. И, оседлав свою лучшую лошадь, поехал уговаривать дочь одуматься, не подумав, как она сможет вернуться назад. Пламенная речь, которой начал свои увещевания мистер Баттон, сменилась чуть ли не слёзной просьбой вернуться и восстановить то, что восстановить можно, и продолжить то, что можно сделать. Джулия не была злопамятна. Она простила отца, и с дочерней покорностью позволила довезти себя до дома в наёмной карете, за которую заплатила сама. Поскольку сконфуженный отец просто не мог признаться, что его финансы настолько оскудели.

Таким образом, и мистер Сворд, и мисс Баттон повели себя совершенно одинаково, доказывая своим семьям, что они им нужны: несмотря на разницу в темпераментах, они предпочли бессмысленным уговорам самоустранение, чтобы семейства на деле, а не на словах ощутили их нужность.