Текст книги "Пепел"

– Ну, ну, нечего титуловать на каждом слове, мм ведь старые варшавские повесы… – прошептал тот на ухо Рафалу. – Откуда ты тут взялся, черт возьми? Всю музыку мне портишь, роняешь мой престиж…

– Да ведь я уезжаю, уезжаю!

– Я тебе говорю, оставайся здесь в чине поручика. Дам тебе полсотни парней, и будешь гонять их на плацу. Найду кого-нибудь, кто уступит тебе свой чин и даже коня и мундир за небольшие деньги. Ну что ж, друзья, – громко продолжал он, – отправляйтесь, пожалуйста, туда с моим денщиком, а я тоже сейчас приду.

Не успели они отворить дверь в кондитерскую, как их обдало волной душного воздуха и оглушил шум. В тесных комнатках висели облака дыма, и все места были заняты. В глубине, в темной комнате, щелкали бильярдные шары, громко разговаривали и напевали игроки в домино, в шашки и в кости. Пришельцам стало не по себе. Они очутились в обществе одних офицеров. На всех были мундиры с иголочки, а галуны прямо от позументщика. Куртки были синие с обшлагами цвета, принятого в воеводстве, рейтузы с выпушкой и белые колеты, шапки такого же цвета с черной барашковой опушкой и султанами из белых перьев. Это были сплошь поручики, подпоручики, хорунжие и подхорунжие – бравые, крепкие, удалые и гордые молодцы, все, видно, из ближайших мест, так как друг друга называли по имени, а то и по прозвищу.

Пробираясь в толпе в поисках отдельного столика, Рафал и Кшиштоф очутились в углу, где сидели два раненых молодых человека. Один из них опирался на свежевыструганный костыль, голова у него была забинтована, другой держал на перевязи руку. Оба они сидели забытые, столик их был пуст, они ничего не ели и не пили. Цедро, робко поклонившись, попросил у молодых людей разрешения присесть с товарищем к их столику. Те довольно неуклюже изъявили свое согласие. Завязался разговор. После взаимных представлений выяснилось, что раненые – соседи, сыновья бедных шляхтичей из-за реки Пилицы, снимавших в аренду небольшие именьица в окрестностях Кужелёва, в тогдашней Галиции. После того как радзиминский воевода разослал воззвания, они разведали обо всем, сели на конь и прибыли в указанное место.

– Мы люди небогатые, – сказал старший из них, – кони у нас добрые, но не породистые. Есть у нас все, что велено было иметь при себе: добрый крепкий конь, ну и уздечка, скребница, щетка, чепрак – все есть, что полагается, но только не офицерское, а солдатское. Мы люди нездешние, чужие. За Пилицей отродясь не бывали. Никаких связей за пределами нашего Влошчовского или Кужелевского прихода у нас нет. Приехали это мы сюда, а тут все места уже заняты, даже места подхорунжего нет, все забито. Что было делать? Записались мы в эскадрон простыми конниками. На мундиры да на наем солдат отдали последние гроши и теперь вот ждем, что дальше будет. В эскадроне нас, шляхтичей, десять человек да полсотни мужиков-наемников.

– Вы, значит, из Галиции, так же как и мы!

– Да! Мы живем около самого Кужелёва. История у нас была с переправой. Поехали мы щекоцинской дорогой будто бы на ярмарку в Сецемин. С дороги свернули в хшонстовские леса и до самого Конецполя ехали лесом. И вот выезжаем мы как-то из лесу, а перед нами большая река! Пилица! Дождались мы ночи в лесу и в темноте бултых на конях в реку. Вот как мы за границу ушли. Потом бог весть где кружили, пока через Лелев, Ижондзе, Мжиглуд пробились в Севеж.

– Ну, вы, друзья, я вижу, побывали уже в переделке!

– Да, не в похвальбу будь сказано, мы немчуру уже немного поколотили.

– Как же это было?

– Стоим это мы недели две уже в Севеже, проходим на плацу ученья. Вдруг эти вот господа командиры (он незаметно кивнул головой в сторону шумной компании) получают известие, что в Кожле из Вроцлава для усиления гарнизона направлен батальон пруссаков. Сотня, примерно, нас вместе с наемниками выступила ночью против немцев. Добрались мы лесом до самых Тарновских Гор. Шли, понятное дело, форсированным маршем.

В узком проходе под самым местечком Тарновские Горы выскочили мы из засады на немцев. Пики, сабли, штуцеры, что у кого было, все пустили в ход – и давай колоть, рубить! Сам я с коня так полоснул саблей пехотинца, что тот просто перекувырнулся. Но не тут-то было! Увидел ихний командир, что столько нас, ополченцев, как заорет на них по-своему! А они, видно, дрессированные, как пуделя. Сразу построились в открытом поле в каре – и не подступишься! Как ударят на нас, подлецы! Ах! чтоб вас черт побрал! В руку меня двинули, боль – страшное дело! Но только и нас зло взяло. Это вы нас, как зайцев в поле!.. Ах, проклятая немчура! Как кинемся мы на них с кучкой конников, вот и с соседом, с Павелком Кулешинским! И давай головы рубить! Да не одни мы. Все, у кого конь был получше, или сам похрабрей, – право, не знаю, – дали шпоры коню, врезались во вражеские ряды и порядком немцев искрошили, да и сами от них получили сдачи. Четырнадцать человек лежат по квартирам в усадьбах помещиков и здесь в Севеже, у горожан. Восемь остались на поле боя. Мы еще, слава богу, легко отделались. А у кого конь был порезвей да кто не стал ждать, тот и вовсе целым ушел…

При этих словах раненый снова показал глазами на командиров.

Тем временем отворилась дверь, и в кафе с воинственным, молодцеватым и довольно важным видом вошел Яржимский. Офицеры сразу окружили его тесным кольцом. Шум усилился. Какой-то офицер, пошатнувшись в дверях, – правда, не от удара вражеской сабли, – вышел из соседней комнаты и крикнул:

– Капитан комендант, вы должны раздобыть для нас еще один бильярд. Разве это не срам?

– Бильярда я вам не могу дать, – важно ответил Яржимский, – зато могу дать совет тем, кому играть охота, да не на чем. Пускай снимет мундир, отстегнет султан, шапку покроет не барашком, а сукном и запишется у поручика в рядовые. По крайней мере не будет иметь права лезть в кафе и занимать место.

– Правильно! – заорал кто-то в толпе. – Столько командиров, что не хватает наемников ходить за лошадьми.

– Ну вот и начни со своей персоны да ступай чистить моего мерина, – отрезал тот.

– Отчего же, если надо показать, что ты гол и не имеешь денег даже на то, чтобы нанять солдата!

– Потише, потише, господа командиры, – успокаивал их Яржимский. – Нечего браниться! Сейчас солдаты и в самом деле отличаются больше, чем командиры. Вспомните только Восийнского и Ченстохов?

– Ну не всем приходится иметь дело с такими трусливыми немцами, как коменданту Ченстохова. Вспомните лучше Тарновские Горы!

– Ха-ха-ха! Он прав! Это верно! – закричали вокруг.

– Послушайте, – сказал Яржимский, торжественно поднимая руку. – У меня новости. Только сначала… Дай-ка мне, Пескари, рюмку. Я хочу выпить за здоровье старины Восинского.

– Да здравствует Восинский! – крикнула вся толпа.

– Таких бы нам!

– Бить немца!

– Ну, если так, как Восинский, то это не бить, а хитростью выманивать в поле… – перекричал других первый офицер.

– Хитростью! Философ! Бить немца – и баста! Чтобы ст него мокрое место осталось!

– Погодите, это еще не все, – медленно сказал Яржимский, наливая себе еще рюмку. – Эту рюмку я хочу выпить за здоровье Трембецкого.

– Да здравствует Трембецкий!

Яржимский вынул из кармана бумагу и стал наполовину читать ее, наполовину говорить на память:

– Ротмистр, пан Менцинский, командир ополчения в этой части Краковского воеводства, сообщает мне, что отряд шляхтичей под командой пана Трембецкого…

– Наш отряд.

– Повторяю, что отряд, с которым некоторые из вас имели честь принимать участие в стычке под Тарновскими Горами, взял в плен графа Генкеля, ландрата[450]450
  Ландрат – окружной начальник.


[Закрыть] из Тарновиц, и как заложника за пана Мерошевского и пана Семенского доставил в ченстоховскую крепость. В бумагах ландрата найдено обращение к силезцам, изданное графом Гетценом,[451]451
  Гетцен Фридрих-Вильгельм, граф (1767–1820) – прусский генерал, с 1801 года – флигель-адъютант короля; ему была поручена защита Силезии. В марте 1807 года – генерал-губернатор Силезии.


[Закрыть] флигель-адъютантом прусского короля, с призывом присоединиться к прусским войскам и поставлять лошадей или продовольствие. Но главное, пан Трембецкий захватил по дороге сто восемнадцать лошадей, предназначавшихся для прусской кавалерии, и, что особенно приятно слышать, королевскую казну.

– Вот это здорово, вот это знаменито! Да здравствует Трембецкий!

– А третий тост, – медленно продолжал Яржимский, – я хочу поднять. за здоровье двух юношей из Галиции…

– Юношей? Что за чувствительные словеса…

– Где они? Кто они такие?

– Пана Цедро и пана Ольбромского…

Красный как рак Кшиштоф поднялся со своего стула. Рафал последовал его примеру.

– Друзья! – говорил комендант. – Эти юноши пробрались к нам через Вислу! Эти юноши не жалели о том, что им приходится покидать семейный очаг; рискуя жизнью, они стремились пробиться в Ченстохов и вступить в ряды артиллеристов! Эти юноши отвергли мое предложение сделать карьеру в наших частях и решили… слушайте, слушайте!., достичь офицерского чина, начав службу простыми канонирами! Пью за их здоровье!

– Vivat! – крикнула вся компания.

На мгновение воцарилась тишина. Кшиштоф поднял голову и смело заговорил:

– Не удивляйтесь, господа, что мы смущены. Эта здравица застала нас врасплох. Мы на пути к нашей цели – вот и все. От своего имени и от имени моего товарища позвольте мне поблагодарить вас за ваше внимание. В свою очередь и я хотел бы провозгласить здравицу, вернее… Уже освобождены от подлого врага, от прусского изменника, наше Поморское, Мальборское и Иновроцлавское, Гнезненское и Познанское, Калишское и Серадское воеводства, земли Велюнская, Равская и Ленчицкая. Я поднимаю тост в честь нашей Малой Польши,[452]452
  Малая Польша. – Так называлась южная часть Речи Посполитой (в составе 11 воеводств, 5 княжеств и земель). В Малую Польшу входили в числе других Галиция, Сандомирщина и Люблинщина. Северная и северо-западная части Речи Посполитой назывались Великой Польшей (это главным образом земли, захваченные Пруссией при разделе Польши).


[Закрыть] нашей древней матери-родины, в честь…

– Нет, вы только послушайте! Молодец парень!

– Малой Польши… матери-родины!..

– Складно говорит!

– Ну и речист, хорошо у парня язык подвешен…

– Ах ты миляга! Ну, скажу я вам, прямо за сердце берет…

– От души говорит, от всего сердца…

– Но, – продолжал Кшиштоф, – прежде чем поднять этот тост от имени Галиции…

– Какой Галиции?

– Нет никакой Галиции!

– Это он маху дал…

– Есть еще, братья, видит бог, есть! – крикнул Кшиштоф твердым и решительным голосом. – Прежде чем поднять этот тост от имени Галиции, я должен сначала выпить тост, который здесь провозгласили раньше, тост за Восинского. Видно, по заслугам провозгласили эту здравицу, раз ее так единодушно поддержало столь благородное общество! Но мы только вырвались из Австрии и не знаем даже, кого вы почтили этой здравицей.

– Опять он с этой Австрией…

– Так расскажите нам, пожалуйста…

– Кто там поречистей? Кончевский! Ты ведь велюнский… Ну-ка, развяжи язык!

Офицеры вытолкнули вперед подхорунжего, приземистого, здоровенного парня. Тот раздумывал с минуту времени, обеими руками теребя лохматую чуприну, и только тогда дал волю природному своему красноречию:

– Так чтоб покороче… вот что это была за история. Как раз в ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября к подножию Ясной Горы явился отряд французской кавалерии в сто сабель под командой Дешампа. Верно я говорю?

– Да кто тебя знает?… Валяй дальше!

– Ну-ну! А надо вам сказать, что в крепости было этих прохвостов пруссаков пятьсот человек, притом вооруженных до зубов. А у французов ни единой пушки. Ну как тут брать крепость с одной конницей? Смех!

– Не смех, а слезы!

– Тише там, не перебивайте, а то собьется и все перепутает.

– Ну, а смекалка-то на что? Неужто мы, сарматы,[453]453
  Сарматы – название кочевых иранских племен, населявших в древности области Приволжья, Северного Кавказа и затем вообще Южной Европы. Имя сарматов присваивалось разными писателями различным народам. Некогда сарматы считались славянами, и в средневековой Польше широко было распространено мнение, что по яки являются сарматами.


[Закрыть] не имеем уже головы на плечах? Старый капитан стрелков, пан Станислав Восинский, который служил еще при Костюшко, с горсточкой ополченцев из Велюнской земли, недолго думая, сгоняет ночью к стенам крепости окрестных пейзан, приказывает им разложить множество костров и суетиться около них, чтобы противнику показалось, будто Ченстохов осадили целые полки пехоты. Дешамп со своей стороны роздал конным стрелкам гренадерские отлички и эполеты и послал отряд их к немцам и велел передать, чтобы те незамедлительно, без задержек сдали крепость, иначе он тотчас же идет на штурм и тогда вырежет весь гарнизон.

«Я, говорит, не собираюсь среди поля на морозе щелкать зубами». Те пошли, сказали. Комендант крепости, немец Куне, такого труса спраздновал, что в тот же вечер без разговоров сдал крепость. Только на рассвете, когда обезоруженные пруссаки уже стояли на гласисе, а французы и наши входили в ворота и занимали Ясную Гору, он, бедняга, убедился, что сдал крепость, тридцать пушек, склады и казну неприятелю, у которого не было ни единой пушки и сил в пять раз меньше. Немецкий гарнизон отправили в плен во Францию. Раз вы, друзья, направляетесь в Ченстохов, то познакомитесь с храбрым капитаном Восинским, – он сейчас комендант крепости. Dixi.

– За его здоровье! – провозгласил Кшиштоф.

– Раз мы поднимаем тут тосты, – крикнул вдруг Ольбромский, – то и я осмелюсь просить вас выпить тост за здоровье тех, кто понюхал уже пороха под Тарковскими Горами, особенно за здоровье тех, кто получил уже раны!

– Ура! – раздался клич.

– Качать их! Молодцы ребята!

– Еще бы: они ведь влощовские!

Кто-то из другой комнаты кричал:

– Пьют тосты, а про серадзян забыли. За здоровье серадзян!.. Они первые поднялись как один человек. На каждые двадцать дымов,[454]454
  Дым – единица податного обложения в Речи Посполитой (сохранилась в ином виде и позднее, в XIX в.). Первоначально означала очаг, то есть дом, крестьянскую усадьбу (семью).


[Закрыть] считая на круг все печи, один рекрут или ополченец или по жребию. Пехота из них будет такая, что стеной пойдет ломить. Каждый помещик дает одного человека. Вот вам и конница. Не хочешь идти personaliter, потому что стар, немощен или, прошу прощения, трус, вноси деньги на обмундирование и на жалованье солдатам' Вот вам и рота стрелков.

– За здоровье ленчицян!

– Тех, которые под Ловичем, плечо к плечу с французами, крошили врага!

– Слыхали? Уже немчуру бургомистра из Голанчи да Дифферта из Обжицка расстреляли за то, что они выдали людей пруссакам.

– За погибших…

– Под. Лович!

– Да здравствует все шляхетское ополчение!

– Непоколебимое!..

– Ян Генрик!..[455]455
  Ян Генрик – то есть Домбровский.


[Закрыть] Великий Наполеон! Великий Наполеон! Наполеон!

Шум поднялся такой, что, казалось, рухнут стены кафе грека Пескари…

Новый год

Обстоятельства сложились так, что галичане Цедро и Ольбромский так и не попали ни в Ченстохов, ни в вожделенную артиллерию. У Кшиштофа не было ни гроша, так как все деньги, которые были при нем, он оставил в хате рыбака. Когда же оба друга подсчитали те деньги Кшиштофа, которые были зашиты в сюртуке Рафала, то для покупки артиллерийского снаряжения на двух человек их оказалось мало. А тут еще вмешался Яржимский и, пустив в ход все аргументы, уговорил Рафала остаться в Севеже. Все думали, что замысел галичан не удался только потому, что они задержались в пути. Время летело на крыльях, и даже один день проволочки мог решить все. Уже через два дня после праздников те отряды всеобщего ополчения, которые проходили ученье в Севеже, ушли из Краковского воеводства и направились под Лович. Подчинившись необходимости и сдавшись на уговоры всех офицеров, оба волонтера вступили ополченцами в краковскую конницу. Яржимский продал им из собственной конюшни двух лошадей, которым будто бы цены не было, и эта покупка поглотила все дублоны, извлеченные из швов дорожного сюртука Рафала. Устроили им дело с заменой: один из соседей предпочел остаться дома и за небольшое вознаграждение согласился оставить так называемые «мундеры» двум парням, которых он вместо себя послал в ополчение. Таким образом волонтеры заняли свободные места в полку, ряды которого поредели после стычки под Тарновскими Горами. Значительная часть этого полка, которым по-прежнему командовал Трембецкий, совершала набеги в Силезии между Нисой, Кожлем, Гливицами и Бытомом.

Неукротимый командир полка везде, где только мог, захватывал в плен небольшие отряды пруссаков, занимал города и селения. Из Силезии он двинулся через Калиш на Торунь в распоряжение генерала Зайончека.

Маленькая севежская армия, состоявшая из одной конницы, в походном строю двинулась под командой воеводского ротмистра Менцинского на Ченстохоз, Белхатов, Бжезины…

По дороге встречались небольшие конные и пешие отряды, которые направлялись к Ловичу из Велюнской земли под командой Стоковского, из Серадза под командой Липского, из Калиша под командой Яна Глищинского. Тридцать первого декабря, под вечер, севежские отряды вступили в долину Бзуры. Вдали, на расстоянии примерно двух миль, они увидели башни ловичского собора. Краковский полк, переправившись через реку, вступил в город; но около старой ратуши, где помещался генеральный штаб, была такая давка, что кавалеристам пришлось убраться несолоно хлебавши и искать убежища в Братковицком предместье. Продрогшие солдаты развели только по указанным конюшням своих коней, кое-как обрядили их и тут же легли спать.

На следующий день, с самого рассвета, войска стали готовиться к выступлению. Место сбора было назначено на ловичском военном плацу. Еще не было десяти часов, когда с музыкой стали стягиваться к плацу отдельные полки. Почетное звание первого полка получил сформированный генералом Немоевским в Гнезно и Рогозно конный полк под командой только что произведенного в полковники Яна Домбровского (сына). При кликах народа подошли части, сформированные Валентием Скужевским и Бернацким. Неблестящим было вооружение этих войск. Добыли его главным образом в ченстоховском арсенале. Ружья были не заряжены, не хватало пуль, снарядов, кремней. Зато сабель и пик было сколько угодно. Но зрителей воодушевляли порядок и дисциплина при развертывании строя, красота, бодрость, живописность и сила, которой дышали фигуры молодежи. Часов в десять конница в составе шести тысяч человек, или без малого три полка по шесть двуротных эскадронов в полку, построилась в сомкнутое каре. Впереди каре был виден открытый шатер с походным алтарем.

Со стороны города послышались крики толпы.

Все кавалеристы как один повернули в ту сторону головы. Цедро и Ольбромский, которые стояли рядом в строю, привстав на стременах, напрягли зрение. Сердца у них, как и у всех, перестали биться.

Окруженный генералами и адъютантами, между двумя живыми стенами въехал на плац Ян Генрик Домбровский. Темно-гнедой конь тяжело ступал под его грузным корпусом. Генерал окидывал взглядом строй, и взор его сиял неизъяснимой радостью.

В молчании он тяжело слез с коня. Подошел к шатру. В другом месте тут же расступились колонны, и в шатер вошли два офицера: Роман Матусевич, адъютант-майор кавалерии, и Юзеф Любенецкий, ротмистр. На пунцовой подушке первый нес саблю короля Яна Собеского, добытую польскими легионами в Лоретто, второй – булаву гетмана Чарнецкого.

За главнокомандующим следовал его штаб, только что назначенный Наполеоном: Мавриций Гауке, полковник, когда-то один из руководителей саперных работ в Мантуе на Сан-Джорджо, а теперь начальник штаба, за ним Тремо, подполковник и полевой адъютант, далее Пакош, Вейсенгоф, Годебский и Цедровский, подполковники-адъютанты: Юзеф Гауке, Анджей Штосе, Леттов, Янковский, Бергонзони, Станислав и Юзеф Денхоф.

Начался походный молебен. В молчании слушали его войска. Когда молебен окончился, генералитет и высшие офицеры поспешили к шатру. Нарушая порядок, кавалеристы привстали на стременах. Обернувшись лицом к войскам, главнокомандующий начал речь:

– Воины! Счастливейшим во всей моей жизни я считаю тот день, когда после двенадцати лет разлуки я вновь с вами, мои соотечественники, когда я могу обозреть сладостные плоды моих трудов, предпринятых в чужом краю для поддержания у поляков духа мужества. Я щедро вознагражден небесами, ибо вы, соплеменники, увидели теперь, что я не тешил вас пустыми надеждами. Тысяча восемьсот. седьмой год, когда каждый из вас пробуждается к жизни…

Цедро изо всех сил сжал руку товарища и не отпускал ее до конца речи. Но вот оба они увидели, как генералитет по старшинству стал подходить к присяге. Подняв вверх три пальца правой руки, а левую держа на булаве Чарнецкого, генералы торжественно повторяли слова присяги.

По данному знаку войска подняли вверх оружие.

К морю

Около трех недель отряды всеобщего ополчения простояли в Ловиче. Из них формировали корпуса, и ополченцы шумели, горячо обсуждая даже вопрос о главнокомандующем. Правда, в дни, когда войска принимали присягу, звание главнокомандующего носил Домбровский, но гулял слушок о том, что командовать армией будет князь Юзеф Понятовский,[456]456
  Понятовский Юзеф (1763–1813) – польский генерал, известный в истории княжества Варшавского; племянник польского короля Станислава-Августа. Участник войны 1792 года, командующий армией на Украине (одной из дивизий командовал Костюшко), и восстания 1794 года. После третьего раздела Польши остался в Варшаве как частное лицо, вел разгульную жизнь в кругу варшавской золотой молодежи. В 1806 году, после поражения Пруссии (в войне с Францией) и прихода в Польшу французских войск, Понятовский становится военным министром княжества Варшавского. Участник войны 1809 года (с Австрией) и похода на Россию в 1812 году. Оставался в наполеоновской армии во время ее отступления, получил звание маршала Франции (1813); погиб в битве под Лейпцигом.


[Закрыть] который решился, наконец, стать на сторону Наполеона и принять участие в его делах. Тем временем войска, сосредоточенные в Ловиче, были кое-как разбиты на пехотные и артиллерийские полки, из которых, по плану Домбровского, главнокомандующего de facto,[457]457
  Фактически (лат.).


[Закрыть] стали формировать легионы. Познанские отряды уже составили лучше всего организованный первый легион. В него входили четыре пехотных и. один кавалерийский полк и несколько орудий.

В этом первом легионе каждый кавалерийский полк состоял из шести эскадронов. В эскадрон входили две роты. В роте насчитывалось сто семьдесят кавалеристов. Штаб состоял из полковника, шести эскадронных командиров, одного адъютант-майора, капитана и двух адъютантов из младших офицеров. Ротой командовал капитан. В подчинении у него находились: поручик, подпоручик, старший вахмистр, фуражир, четыре вахмистра, восемь капралов, два трубача, кузнец и сто пятьдесят кавалеристов.

Гораздо хуже были калишские части. В пехотных батальонах можно было встретить не только молодежь в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, как требовал в своих обращениях и инструкциях воеводский генерал, но и порядком захиревших уже старичков. Любой possessionatus[458]458
  Здесь: помещик (лат).


[Закрыть] предпочитал посылать на поля изменчивой Беллоны не здоровую рабочую силу, а самых хилых своих крепостных. Одеты пехотинцы были донельзя пестро. В циркулярах помещиков Христом-богом молили давать новобранцам штаны до колен только в том случае, если они обуты в сапоги с высокими голенищами, а башмаки только в том случае, если у них теплые штаны по щиколотку; но любой possessionatus якобы по ошибке обеспечивал своего защитника короткими штанами, а вместо сапог давал ему башмаки. Поэтому в шеренгах можно было увидеть солдат, весьма напоминавших тирольцев. С молодецкой удалью, как истые старопольские вояки, сверкали они на морозе в такт национальной музыке сомнительной чистоты икрами.

Из Вроцлавской крепости,[459]459
  Вроцлавская крепость… – 7 декабря 1806 года началась осада Вроцлава, который капитулировал 3 января 1807 года.


[Закрыть] сдавшейся незадолго до этого, из Ченстохова и Кожла целыми возами свозили прусское оружие. Это было запасное оружие различных калибров. К нему не хватало кремней и зарядов, не хватало пантронташей и ранцев. По примеру царя Давида, солдаты носили патроны в холщовых сумках.[460]460
  В библейских сказаниях Давид хранил камни для пращи в холщовом мешке.


[Закрыть] И все же пехотные части три раза в день выходили как один на перекличку в полном походном снаряжении. С утра в батальонах муштровали рекрут en détail, то есть по одному, а после полудня повзводно и целым батальоном. Солдат обучали самым простым боевым движениям и приемам, этому как бы автоматизму живых тел: уменью построиться в колонны дивизиями и рассыпаться на марше, быстро построиться в каре и развернуться в линию. Все пехотные части были разбиты на батальоны. Каждый батальон состоял из девяти рот, из которых одна была гренадерской и одна разведывательной. В роту входило сто сорок человек. Во главе батальона стоял командир. В подчинении у него находились адъютант-майор в чине поручика и два адъютанта из младших офицеров. Ротой командовал капитан; в подчинении у него находились поручик, подпоручик, старший сержант, фуражир, четыре сержанта, восемь капралов, два барабанщика и сто двадцать пехотинцев.

У конницы внешний вид был гораздо лучше. Люди были одеты почище; это были экономы, писари, лесничие, доезжачие, бедные шляхтичи и даже лакеи и повара; они замещали помещиков и арендаторов. Не у всех кони были под седлом, так как в обращениях говорилось только о коне и уздечке; некоторые эскадроны выходили поэтому на ученья и парадировали охлябь. В этой армии еще не было командиров и подчиненных. Командирами по самой природе вещей являлись те, кто всю жизнь провел в боях, легионеры да прусские военнопленные, поляки по национальности. Сам главнокомандующий никем не был назначен или утвержден. Начальником вооруженных сил был тот, кто в действительности ими командовал, – Домбровский.

Обшлага и выпушки на куртках показывали, кто откуда родом. Тут пестрые цвета – значит, из Калиша молодцы, там пунцовые – значит, краковские. Генерал Красинский[461]461
  Красинский Винцентий (1789–1858) – польский генерал. При вступлении французских войск в Великую Польшу (1806) стал командиром кавалерийского полка. Был в наполеоновских войсках, в 1811 году возведен Наполеоном в графское достоинство. С 1815 года – в армии Королевства Польского, сенатор. Человек консервативных взглядов. Отец знаменитого польского поэта Зыгмунта Красинского.


[Закрыть] командовал всей калишекой, серадской, велюнской и краковской кавалерией. Его полк так и звали «калишско-серадско-велюнский». Генералу Немоевскому был подчинен полк самых метких конных стрелков молодого Домбровского, познанские стрелки и плоцкая кавалерия. Суровый, маленький, остроносый генерал Фишер, или, как его звали, «Фишерек», командовал всей инфантерией и так усердно муштровал ее на плацу, что у мужиков глаза вылезали на лоб и ноги сводило, как у загнанных зайцев. Несмотря на все недостатки, несмотря на вопиющую бедность, несмотря на задержку жалованья или выплату алтыном да грошиком вместо положенных непременных харчевых, – это было сильное войско.

Весь Лович превратился в военный лагерь. Как торжественно соблюдали там пароли и лозунги, эти таинственные mot d’ordre[462]462
  Пароль (франц.).


[Закрыть] и mot de ralliement.[463]463
  Лозунг (франц.).


[Закрыть] Горожане, которые не имели права знать ни пароля, ни лозунга, нарочно целыми толпами ходили на прогулку в те места, где стояли караулы и куда нельзя было заходить. Они делали это только затем, чтобы услышать суровый и грозный окрик часового, который, надо ли, или не надо, одинаково вопрошал: «Кто идет?» – и громко ответить: «Свой, поляк!»

В самом начале января генерал Домбровский уехал в Варшаву, куда из района Пултуска, Голымина, Чарнова, Насельска прибыл уже сам император Наполеон. Восемнадцатого января был получен приказ о выступлении всех ловичских частей. Полки узнали, что одни из них должны направиться в Быдгощ, другие – в Торунь.[464]464
  В то время как вся центральная часть польских земель была занята французскими войсками, северные районы, примыкающие к Балтийскому побережью, были еще в руках прусских и пришедших сюда русских войск. В январе 1807 года французские войска и новообразованные польские отряды двинулись по направлению к Быдгощи и Торуню.


[Закрыть] С радостью встретили они этот приказ.

– Вдоль по берегу Вислы! К морю! На пруссака!

В Ловиче разошлись пути Рафала и Кшиштофа. Цедро остался в строю, на том месте, которое он занял по прибытии. Рафал ни за что не хотел служить в разношерстной, по преимуществу бедной краковской коннице. Он повертелся, завязал знакомства, нашел товарищей и в конце концов был записан в ротную книгу конницы Дзевановского, в самую отборную часть, которая уже составляла авангард Яна Генрика. Вначале, когда войска еще не разделились, галичане совершали поход на Быдгощ, хоть и не в одной шеренге, но все же вместе. Был получен приказ обойти Варшаву. С сожалением подчинились войска этому приказу. Издали, только издали видели они сизый дым и ночью светлое зарево. Там был он, полководец над полководцами, непобедимый Наполеон…

Дойдя до нового моста через Вислу между Закрочимом и Утратой, войска в зимней мгле увидели издали клочок земли у самой галицийской границы, куда в пущи, раскинувшиеся на берегу Нарева, вступили войска французов. Невидимая невооруженным глазом, но словно прочерченная окровавленным лезвием ножа, тянулась перед ними галицийская граница; от устья Свидера она шла через Милосную на Зеленую до Гжибовской Воли, что тут же за Гроховом, чтобы дальше пересечь речку Длугуго, виться по опушкам лесов Слупно и Радзимина, через Радзиминскую Вульку, а от Волины повернуть вдруг к самому берегу Буга, обойти недалекие леса Залубиц и за устьем Нарева утонуть в Буге.

Вахмистры, капралы, фуражиры, стоя перед рядами, учили своих солдат:

– Слышь, вон те темные леса, что видать под Радзимином, это уже, матери ее черт, в Галиции, а эти поближе – наши… Слышь! Смотри!

Войска двинулись дальше своим путем, по левому берегу Вислы, делая большие переходы. Зима была непостоянная: сегодня мороз, завтра вдруг оттепель, ветер и дождь, а там снова легкий морозец. Грязь на дорогах, прихваченная ночным морозцем и подернутая ледком, от утренней оттепели превращалась в кисель, в сплошные лужи. Пехота в башмаках, сапогах, порой просто в постолах, а то и в такой обувке, от которой на глине оставались следы пяти пальцев и круглой пятки, на маршах выбивалась из сил и отчаянно мерзла. Когда сечет дождичком, как кнутом, и хлещет ветер – кавалериста греет брат конь. Пехотинца никто не греет. Ночевали где придется, порой недалеко от помещичьей усадьбы или селения, а иной раз и в поле. Солдаты бывали рады, если хоть под бором или под лесом. Когда поблизости случалось селение, солдаты занимали для измученных лошадей риги, сараи, конюшни и навесы. Там наемники тотчас расседлывали их, чтобы они зря не натирали себе хребты и бока, и задавали какой-нибудь корм. Горе тогда не только мужицкой стрехе, но и крыше богатого городского дома! Случалось и крыше большого барского дома съезжать на землю и превращаться в десятка полтора приземистых конур.

Изнеженный кандидат в дипломаты, Кшиштоф Цедро научился вскоре ценить могучие мазурские сосны. Как только назначали привал и эскадроны разводили по местам, он по-прежнему сходился с Рафалом; вдвоем они ловко рубили самые разросшиеся ветви сосен, вкапывали их рядышком в землю, так что получалась стена для защиты от ветра. Верхушки ветвей они крепко связывали, образуя из них как бы свод. Это был «византийский» стиль. Если же неподалеку оказывались мужицкие, или даже – о horror![465]465
  О ужас! (лат.)


[Закрыть] – помещичьи кровли, они поверх ветвей устраивали стреху из соломы, надерганной весьма неискусно. Землю в этом вигваме с входом, всегда обращенным в сторону большого костра, они умело устилали ветвями и развилистыми, расположенными веером сучьями елей, сначала побольше, потом поменьше, пока из них не получалась высокая, доходившая чуть не до самого свода упругая постель. Пять-шесть человек бросались на нее, уверенные, что она будет пружинить под ними и наверняка предохранит от мазурской грязи. Крепко опершись плечом друг о друга и плотно укрывшись чепраками, они засыпали мертвым сном. С утренними заморозками обрывался богатырский сон. Солдаты вставали рано поутру веселые, с шуточками, бодрые и здоровые, словно поднялись с пуховой постели. Но в дождь и в бурю они выползали из-под промокшей соломы и набухших от воды ветвей в не очень радужном настроении.

В последние дни января, когда утра вставали унылые и хмурые, их заставлял вскакивать с логова гневный и могучий гул, глухой и неясный гром, потрясавший недра земли. Пораженные солдаты с почтением внимали ему. Им казалось спросонок, что это лупит о замерзшую землю страшная палица-самобойка, что сверху, с высоты бьет молот-самогром. По полю и по лесу шел далекий этот гром. Несли его ветры и дожди, снега и ночные туманы.

– Слышь, ребята! – проворчит, бывало, старший вахмистр, Яцек Гайкось, который весь свет исходил вдоль и поперек. – Слышь, как ногами топает!

– Слышим, пан вахмистр! А кто же это может так топать?

– Эх вы, солдатье! И этого не знаете! Сам император топает. Сердит.

– Сердит?!

– Слыхали, как ногой об землю стучит! Раз! Раз! Еще! Видно, не так, как велел, не так, как надо, сделали маршалы. Летят теперь к нему на быстрых конях, шляпы в руках, поджилки трясутся, знай лопочут друг перед дружкой, – дескать, не виноваты…