Текст книги "Живые тени ваянг"

Глава 5
Катарина и Альберт. Назад, в прошлое

Ноябрь 1698 года.

Она стояла на палубе корабля, облокотившись о поручни, и пристально вглядывалась вдаль. Где-то здесь должен быть мыс Доброй Надежды… Почему с таким трепетом думает она об этом месте? Не потому ли, что именно здесь стояли они с Альбертом, оба с открытой душой и с чистым сердцем, ожидая от поездки в Ост-Индию фантастических перемен в своей жизни? Альберт даже мечтал осыпать ее бриллиантами… Как странно, что за такой короткий период произошли события настолько разные, и даже – противоречивые, что кажется – они из жизни совершенно разных женщин.

* * *

Катарина и Сухарто спускались с Гунунг Агунга, опираясь на крепкие палки. Хорошо, что он их где-то раздобыл, иначе она бы висела на его плече – настолько была крутой эта часть склона!

Ниже будет легче, когда они пройдут то место, где сделали привал, но до него надо еще дойти.

– Нам нужно поторапливаться, – сказал он, – чтобы засветло добраться до побережья океана. Идти на юг острова пешком мы не сможем, это займет у нас несколько дней. Придется опять искать перевозчика…

И все-таки дорога вниз гораздо короче, чем вверх, на гору. Об этом подумала Катарина, когда всего через три часа они были снова у целебного источника.

– Сухарто, присядем? У меня так гудят ноги…

– Это с непривычки… Разуйся и подержи ноги в воде. Почувствуешь, как усталость отступит.

Она присела на камень и опустила ноги. «Парное молоко» вытягивало из тела всю черноту, поэтому появлялось ощущение легкости и комфорта. «Вот бы в доме своем завести такой источник!» – подумала она. «Стоп! А где твой дом? – спросил второй внутренний голос, тот самый, что был обычно скептически настроен и потому отличался ворчливостью. – В Амстердаме? В Батавии? Или здесь, на Бали? А если здесь, то ты ведь его еще и не видела. А понравится ли он тебе? И понравишься ли ты маме Сухарто?»

Он будто прочитал ее мысли:

– Конечно, не так легко в чужой стране, я понимаю… Но поверь мне, что тебе будет хорошо в нашем доме…

Уже в полдень показались деревенские хижины. Они начинались сразу же за деревьями, что стояли темно-зеленой стеной, если пройти через сочный луг. Отсюда, с высоты, казалось, что деревня совсем близко, но Катарина уже знала, насколько обманчиво зрение: до нее шагать и шагать. На луговой траве держалась роса. Капельки воды висели мелкими бусинками, и под их тяжестью длинные узкие стебли были не прямыми, а чуть сгорбленными. Хорошо, что Сухарто дал веревку, чтобы она обвязалась вместо пояса и немного приподняла, подоткнула, подол платья. Иначе оно бы намокло и стало еще тяжелее.

До деревни они дошли, когда Бог Солнца Сурья проехал на золотой колеснице две трети своего пути.

Возле одной из хижин бегали босоногие дети. Сухарто спросил что-то у старшего, на вид ему было лет десять, и тот показал рукой в сторону небольшого пригорка, за которым, видимо, тоже находились дома.

– Пойдем, Катарина, нам туда.

– Сухарто, а у тебя здесь тоже знакомые? – спросила она.

– Нет, просто нам нужно сейчас кого-то из старших, все взрослые работают на рисовом поле…

– А-а-а… Я тоже подумала, что не видно людей на улице.

Этот дом был больше других. Чувствовалось, что здесь водится достаток: его ворота и входная дверь были отделаны резными узорами, а на отрытой террасе под навесом стояли такие же резные колонны. А может, просто хозяин увлекается резьбой по дереву?

На террасе сидели две девушки и кормили младенцев: одна из них – грудью, а вторая – с ложечки. Если быть точнее, то ложечкой ей служила небольшая гладкая палочка с закругленным концом, которой девушка соскребала банан и эту сладкую кашицу заталкивала в ротик малышу. Он не сопротивлялся, напротив, сладко причмокивал от удовольствия.

– Первый раз вижу, чтобы грудничок ел бананы, – заметила Катарина.

– У нас все дети едят бананы, – ответил Сухарто. – А чем же их подкармливать еще, когда ребенку не хватает материнского молока?

– Я думала – другим молоком, коровьим или козьим… – высказав такую мысль, Катарина и сама поняла, что сморозила совершенную глупость. Где же видела она пасущихся здесь домашних животных?

– Слушай, а тебя мама тоже кормила бананами? – на нее нашло такое веселье, что девушка начала хохотать.

– Скорее всего, – ответил он. – Я об этом не задумывался. А что здесь смешного?

Когда приступ смеха закончился, она произнесла:

– А я думаю, почему ты такой сладкий? А ты, оказывается, банановый ребенок!

– А чем же тебя кормили в младенчестве?

Сухарто решил выложить на ее шутку свою «козырную карту»:

– Или ты жила в сарае с коровой, которая любила сахар, или лежала в корзинке во фруктовом саду, а на тебя капал нектар с переспевших плодов. А может, в этот сироп макали твою тряпичную соску? Сейчас я точно узнаю…

Он хотел дотронуться губами до ее чуть пухлых и таких аппетитных губ, но Катарина вырвалась из объятий:

– Ну, Сухарто, на нас смотрят…

Девушки действительно открыто рассматривали их, точнее, Катарину, ведь не так часто в этих местах прогуливались по деревне европейские женщины. Чувствовалось, что юные мамы удивлены тем, что на этой леди так много одежды. Такого огромного и широкого платья они, скорее всего, не видели раньше. Наверное, из его ткани можно пошить легкие шаровары – почти набедренные повязки, для всей деревни.

Сухарто сложил ладони лодочкой и приветствовал девушек. Они ответили ему тем же, продолжая с интересом поглядывать на европейскую гостью. «Банановая» мама оторвалась от кормления, встала с плетеного бамбукового коврика и, прижимая ребенка к открытой груди, распахнула входную дверь. Вторая девушка, видимо, это была соседка, попрощалась с молодой хозяйкой и с младенцем на руках пошла к воротам.

– Пойдем, нас приглашают, – он взял Катарину за руку и повел за собой.

В доме было прохладно. Такой же свежий ветерок, что и на улице, свободно прогуливался через открытые проемы в стене в виде небольшой арки над каждой дверью. Потолка не было, и потому воздух свободно гулял под легкой крышей из тонких прутьев бамбука. Катарина заметила, что жители этих островов не ставят глухих стен: на все стороны света есть в них вот такие проемы. Так что с какой стороны бы ни дул ветер, он всегда в доме желанный гость.

Удивительно, но здесь была даже мебель: небольшие плетеные сиденья-короба вроде сундуков и одна широкая лавка, отдаленно напоминающая диван. Девушка что-то сказала Сухарто, и он перевел Катарине:

– Это ее дедушка увлекается поделками, он работает с бамбуком. Мы с тобой сейчас немного перекусим и отдохнем, а когда придут мужчины, будем договариваться… Думаю, кто-то отвезет нас на юг острова, у них есть лодка. И до побережья здесь недалеко.

Санти[178], такое имя было у «банановой» мамы, принесла им холодный рассыпчатый рис и маленькие деревянные чашечки с темно-коричневым, почти черным, соусом. Он оказался на вкус гораздо лучше, чем на вид: довольно пряным, одновременно и сладким, и острым. У Катарины начали склеиваться веки, и Сухарто заботливо подложил ей под голову маленькую подушечку, одну из тех, что лежали на лавке. Уставшая девушка быстро заснула.

Ее разбудили голоса. Разговаривали на террасе, значит, пришли хозяева. Мужской бас что-то настойчиво доказывал, он пытался перебить второй, очень звонкий голос. А вот что-то сказал Сухарто – его голос Катарина узнает из тысячи. Наконец, мужчины замолчали, видимо, договорились.

В комнату вошли Сухарто и мужчина среднего возраста с легкой сединой на висках. Скорее всего, это был отец Санти, а может – ее мужа.

– Катарина, сегодня опасно отправляться в путь, недалеко от берега видели иностранный корабль, очень возможно, что голландский. Нам лучше подождать до завтра.

Она промолчала, кивнув головой, а про себя подумала: «Как тянется время… Скорее бы вырваться отсюда…»

– Потерпи немного, конец уже близок…

Сухарто понимал, что европейская гостья горит нетерпением как можно быстрее добраться до пункта назначения. Но, скорее, не для того, чтобы увидеться с его мамой, а просто оказаться как можно дальше от пережитых ею событий. По его лицу пробежала тень печали, и он еще раз повторил:

– Конец уже близок!

Когда Бог Рассвета, близнец Ашвин, собрался выходить на небо, Альберт разбудил Катарину:

– Нам пора… Поднимайся…

Эту ночь она провела на той же самой лавке. Сначала долго не могла уснуть, размышляя о неприятностях в Батавии. Потом стала склоняться к тому, что все самое плохое уже случилось, и впереди – долгая и счастливая жизнь… Правда, придется начинать с нуля – в новом доме, в новой семье. И только после этого провалилась в пустоту, где не было не только мыслей, но даже – сновидений. И вот из этого вакуума ее сейчас и вытаскивал Сухарто.

– Уже встаю…

Опять идти! Сколько же она прошагала миль? Не меньше тридцати, а может и пятьдесят – Катарина не могла ответить на этот вопрос. Единственное, что она знала наверняка, это то, что у нее расползались туфли… Но поменять их было невозможно: туземцы не носили закрытой обуви. Они ходили или босиком, или в сандалиях из подошвы и одного ремешка. Вот если бы Катарина поднялась на вершину Гунунг Агунга в таких «ремешках», уж точно бы в кровь разодрала ноги…

Они вышли из дома вчетвером: она с Сухарто и те двое, голоса которых были слышны на террасе – муж Санти, Кадек[179] и его отец, Вибава[180]. Мужчины сразу же завели разговор, а Катарина, не понимая их языка, молчала. Пожилой человек был довольно горячим, он постоянно спорил, то с сыном, то с Сухарто, видимо, такая идея – отправить эту парочку на лодке на юг острова, ему вовсе не нравилась.

Тропинка становилась все более каменистой, значит, и берег близко. Впереди шел Вибава, широко размахивая руками и словно выруливая, таким быстрым был его шаг. Она же замыкала процессию, еле успевая за мужчинами.

Последние минуты перед отплытием от северо-восточного побережья острова Катарина будет помнить вечно, столько, сколько сможет еще жить после этого.

Когда с высокого плато раскинулся фантастический вид на океан, у нее закружилась голова от прилива ощущения полноты и даже величия окружающего мира. Океан казался бескрайним и бездонным. Откуда-то издалека, видимо, из середины, он выстреливал волны, и они, стремительно приближаясь к берегу, с шумом разбивались о скалы. Гребни этих волн сильно отличались от синей водной глади: они были более светлыми, как будто накачанные маленькими воздушными пузырьками, и поэтому, ударившись о скалы, убегали назад, оставляя за собой белую пену.

Сколько раз видела она океан, но только сейчас по-настоящему почувствовала его красоту и силу.

Бог Рассвета, близнец Ашвин, высветил небо, и на нем начали появляться оранжевые разводы. А вдалеке уже виднелась золотая колесница Бога Солнца Сурьи, он выезжал из своего дворца, чтобы принять эстафету сына. Купол неба, еще совсем недавно темный и тяжелый, бледнел на глазах, превращаясь из плотного занавеса в легкий полупрозрачный шелковый шарфик.

Мужчины свернули на еле заметную, извивающуюся между крупными валунами, тропинку, и Катарина поспешила за ними, помахав на прощание рукой всем, кто был на небе. Сухарто, он шел впереди, оглянулся и, улыбнувшись, крепко взял ее за руку:

– Смотри, не упади, здесь крутой спуск.

Ей нравилась эта улыбка, она была такой искренней, и даже – по-детски наивной. Когда он так улыбался, она думала о том, что перед ней – не мужчина, а совсем еще ребенок, которому самому еще нужна материнская поддержка. И в такие минуты ей хотелось даже стать такой опорой, но потом она себя сдерживала… От руки Сухарто наполнялась теплом не только ее ладонь, но и ее сердце. Это ощущение Катарина хорошо запомнит, интуитивно чувствуя, что больше никогда, никогда в жизни не будет он вот так держать ее за руку.

* * *

…Она стояла на палубе корабля, который держал курс на Амстердам. Еще совсем недавно мечтала она отправиться домой, и только домой. Ей так хотелось покинуть страну, в которой она не просто оказалась одинокой, но и получила уроки жестокости. Даже там, где этой жестокости не было, тревожно гремели барабаны, как в те ночи, когда туземцы били в них за стенами крепости Батавии.

– Не спится?

Сзади подошел Альберт и обнял ее за плечи:

– Забудем все, что могло разделить нас! Я тебя очень прошу! Ведь ты сказала, что простила меня, так?

Она сделала резкое движение плечами, пытаясь сбросить эту тяжелую мужскую руку:

– Альберт, прошу, мне нужно побыть одной… Мои раны еще не зажили…

Она замолчала, продолжая вглядываться вдаль, а потом вдруг спросила:

– А как ты мог догадаться, что меня нужно искать на Бали?

– Мне известно, что Сухарто оттуда родом. Так что все просто. Да и оставаться на Яве ему было опасно, ведь она в подчинении Ост-Индской компании. А Бали… Бали – свободный остров…

– Но ведь твои люди не могли курсировать вдоль всего побережья! Как они догадались, где именно нас искать?

– Мне донесли, что Сухарто из рода Менгви, их фамильный храм на юге острова… А добраться до него лучше по воде, так что…

– Так что ваши люди курсировали вдоль берега, да?

– Катарина! А ты знаешь, сколько белых женщин со светлыми волосами и в длинных европейских платьях разгуливает по таким островам?

– И сколько?

– Только ты одна! Все остальные сидят дома, вышивают гладью или крестиком, плетут кружева, наряжаются, ходят на балы… И только ты стаптываешь свои туфли на еле заметных дорогах чужой страны…

– Но ведь ты меня бросил! Вот и пришлось идти куда глаза глядят…

– Пойми, были такие обстоятельства… Дик меня шантажировал… Короче, вляпался я в историю с драгоценностями так, что еле-еле выполз из нее. Только благодаря… – Альберт замолчал, недовольный тем, что проговорился.

– Благодаря кому, Альберт? Или – чему? – Катарина предполагала, что в этой истории ей известно не все.

– Знаешь, ведь Дик погиб… – задумчиво произнес он.

– Как погиб? Надеюсь, что ты к этому непричастен?

– Конечно, нет… Его убили на острове в море Банда. Там он с дружками решил поохотиться…

– За драгоценностями?

– Да.

Они замолчали, и слышен был только шум океана за бортом, где острый нос корабля разрезал толстые водяные пласты. Наконец, она неуверенно произнесла:

– Я тебя действительно простила… Но сможешь ли и ты меня простить?

– Сколько раз я говорил уже об этом! – Альберт был явно раздражен. – Я уже сказал, что тоже прощаю тебя…

– Ты знаешь, Альберт, – в ее голосе прозвучали нотки скорби.

– Мне сейчас кажется, что я и есть та самая девушка из старой голландской легенды, которой парень не вернул перчатки. Он питал к ней горячие чувства, поэтому хотел, чтобы перчатки остались у него в знак любви…

– И что же?

– Да ты не знаешь эту легенду?

Катарину охватило отчаяние, и это видно было по слегка вздрагивающим, как от плача, плечам, по опущенной, как в храме, голове, по стекающим вдоль туловища безжизненным рукам…

– А ведь без этих перчаток она не могла жить… – Катарина застонала, все больше подчиняясь охватившему ее чувству горя.

– Вот почему река Мёз окрасилась ее кровью!

– Дорогая, у тебя больное воображение… В жизни все гораздо проще, чем в легендах. И прозаичнее…

– Нет-нет, Альберт, в жизни так же, как и в легендах! Я думаю, что у этой девушки перчатки были из ее кожи… Вот почему она не могла долго жить без них!

– Какой бред, Катарина! Пойми, это – легенда, вымысел…

– Нет! Не вымысел…

Она посмотрела на свои кисти рук, как будто бы на них тоже были перчатки. Последний раз Сухарто оставил на этих руках тепло в то утро, когда они почти дошли до лодки…

Альберт почувствовал, что от нее веет холодом. Вот сейчас она стоит рядом с ним, а думает о другом, и не просто о чужом мужчине, и не просто о своем любовнике… И он не сдержался, выплеснул ей в лицо то, что до этого тщательно скрывал:

– О Сухарто думаешь? Забудь, его уже нет!

– Я знаю, Альберт… Его уже нет в моей жизни…

– Я – о другом! Его вообще нет!

– Что ты имеешь в виду? – она резко повернулась к нему и вцепилась руками в рубашку. – Говори, Альберт!

– Его убили… Не я, не смотри на меня так! Его солдаты убили – это их работа…

Она отдернула от его груди руки и поднесла их к своим глазам, словно показалось ей, что по белым перчаткам потекли струйки крови. Она так близко держала кисти рук перед глазами, что он подумал о сумасшествии этой женщины. Что там она увидела? И так захотелось ему в этот момент причинить ей еще больше боли! Вот сейчас он об этом тоже скажет, вот сейчас… Внутренний голос просил успокоиться, но Альберт сам не хотел его слушать и тем более – подчиняться ему:

– И еще, Катарина… Я не заберу назад твоего сына… Он так и останется в деревне… Я тебя обманул: у меня нет с той женщиной договора о том, что возьму ребенка назад… Так что она воспитает его вместе со своими… Их там полный двор… и все – босиком… Он станет таким же черным, как они, и будет разговаривать только на их языке…

– Альберт…

Он подумал, что сейчас она побледнела. Не видно в темноте, но побледнела – это точно. Вот теперь, наконец, чувствовал он свое превосходство над ней, свою власть. Ребенок – это последняя его «козырная карта», теперь эта женщина будет мягкой, как шелк, ведь только от него зависит, сможет ли она увидеть сына.

– Альберт… – Катарина закрыла ладонями глаза, как будто это могло помочь ей оказаться совершенно в другом, пусть даже – в иллюзорном, мире. – Я не увижу своего сына?

– Да…

У нее подкосились ноги, она оперлась руками о поручни и посмотрела на небо. Там не было ни Бога Солнца Сурьи, ни его сыновей близнецов Ашвинов – Заката и Рассвета. На небе правил другой бог – Бог Ночи, а может, это была богиня… Он разбросал по куполу большие и маленькие звезды, и они горели на нем, как в опрокинутой чаше с водой зажженные свечки.

Катарина еще раз взглянула на свои ладони, словно что-то прочитала на них в полумраке ночи, и сделала резкое движение… Для Альберта это было так неожиданно, что он услышал только плеск воды, когда ее почти безжизненное тело перевалилось через поручни. Океанская волна тут же накрыла его и пошла гулять дальше – она не замечает ни людских радостей, ни людских печалей.

– Не-е-е-т! – прокричал он, всматриваясь в черную пустоту, нагнувшись так сильно, что казалось – тоже вот-вот улетит следом. – Не-е-е-т! Катарина!!!! Я смогу забрать ребенка, слышишь?

С каждой секундой корабль все дальше и дальше уходил от того места, где она осталась. Но Альберт не мог поверить в то, что потерял ее навсегда. Со стороны кают ему послышался негромкий голос: «Альберт, помоги мне найти Большую Медведицу…» Он побежал туда, но тут услышал смех, похожий на звон колокольчика, совсем с другой стороны: «Ха-ха-ха… Альберт, я выходила за тебя замуж не ради денег…» Он оглянулся, но никого не увидел.

И тут что-то засветилось на темном небе, он поднял глаза и совершенно растерялся. По небосводу, как по черному бархатному театральному занавесу, скакала белая лошадь с длинной, падающей на глаза гривой. Это была явно кобылица. Лошадь грациозно поднимала копыта, а потом упиралась ими в черные тучи и вновь отталкивалась. Но вот она остановилась, и лучи света, скользившие по черному бархату, высветили ее синие, как бездонное небо, глаза. Они были по-человечески задумчивыми и такими прекрасными, что Альберт не смог отвести от них взгляда.

– Кто ты? – застыл на его губах шепот.

– Я – Саранью, Богиня Облаков и Ночи, – сладким голосом проговорила кобылица. – Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, я решила убежать… Хочу посмотреть на земной мир… Верны ли люди друг другу, как боги?

– А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? – заметил Альберт. – А может, ты и вовсе не богиня?

Она словно не слышала слов Альберта и продолжала говорить певучим голосом:

– Как жарко мне рядом с ним! Мой отец, Тваштар, срезал с него самые горячие лучи солнца, но мне все равно жарко… – она посмотрела на Альберта грустными глазами из-под огромных пушистых ресниц, и ему показалось, что из одного глаза скатилась маленькая, но сияющая, как бриллиант, слеза.

«Неужели и боги не всегда счастливы? – подумал он. – Неужели и в божественном мире есть такие же, как у нас, на земле, человеческие проблемы?»

Светлые блики с неба осветили палубу, и Альберт с изумлением увидел на ней белые женские перчатки, как будто кто-то только что небрежно сбросил их за ненадобностью со своих прелестных ручек. А на перчатках… А на перчатках лежала белая лилия с надломленным стеблем. Он поднял цветок и перчатки, прижал их к сердцу. «Странно, этих предметов я не видел у Катарины…» – подумал он и еще раз взглянул на небо. Белой лошади уже не было, и только легкая синяя подсветка черного занавеса напоминала о странной гостье.

Синий небесный луч скользнул по гребню высокой волны. Трудно было определить, какому океану эта волна принадлежала: Индийскому или Атлантическому – корабль разрезал острым носом границу между ними, он приближался к Капштадту, столице Капской колонии.

Альберт понемногу приходил в себя. Как человек, у которого долго болел зуб, и эта боль была такой невыносимой, что хотелось только одного – избавиться от нее любой ценой: биться головой об стену, сгореть в огне, утонуть в воде… И вот, наконец, появился на десне маленький нарыв, и гной в нем зреет и зреет, так что в один прекрасный момент нарыв надуется, как воздушный шар, и лопнет. Чем больше гноя вытечет, тем быстрее отступит боль. И вместо нее придет облегчение… Такое легкое умиротворение… Оно не сродни бестолковой буйной радости, потому как это – спокойное удовольствие.

«Вот и мыс Доброй Надежды, – мысли в голове уже не путались, они могли выстраиваться в логическую цепочку. – Она так мечтала еще раз посмотреть на него… Посмотреть в последний раз… Ведь возвращаться в Батавию не собиралась. Хотела попрощаться с ним, а вышло так, что осталась возле него навсегда… Только вот в каком океане?»