Текст книги "Живые тени ваянг"

Часть третья
Триста лет назад, или как появился клубок событий

Глава 1
Петр Великий, а лучше – Питер-Тиммерман[125]

Август 1697 года.

Теплым августовским днем в небольшом городке Саар-даме[126] появились чужеземцы. Добротное дорожное длиннополое платье необычного покроя и высокие богато украшенные шапки выдавали если не представителей самого знатного рода, то, как минимум, чиновников высокого ранга.

Эти люди вошли в харчевню, скорее всего, передохнуть и перекусить с дороги. А через некоторое время вышли в костюмах местных судовщиков: в красных камзолах с крупными пуговицами, в коротких жилетках и широких штанах.

– Пройдемся, осмотримся, – рослый молодой человек лет двадцати пяти махнул рукой, в которой держал короткую голландскую трубку, в сторону залива.

– Хорошо, Питер… – ответил тот, что стоял рядом с ним справа, похоже, он и был его «правой рукой».

– Правильно, Алексашка, называешь меня, и всем впредь не забывать меня только так и кликать, по имени…

Приезжие в необычных для себя нарядах прошествовали по улицам Саардама, с интересом рассматривая домики рабочих издалека и даже заглядывая в них, а потом дошли до верфи, где строились пусть не военные, но все же, корабли – купеческие и китобойные. Здесь они, приблизившись к возвышающемуся остову фрегата, смогли воочию наблюдать, как рабочие сколачивают бревна и стругают доски. А с какой ловкостью натягивают канаты и крепят паруса! И – не смущаются чужеземцев, потому как и сами одеты в такие же одежды.

На Кримпе, в восточной части залива, подальше от города, а значит, и от глаз людских, стоял деревянный домик кузнеца Геррита Киста[127]. Была в нем всего одна комната, но зато с очагом и углублением в стене для матраса, которое можно было закрыть занавеской. Невысокие потолки, деревянные наличники, двустворчатая дверь и лестница на чердак. Стояла и мебель: стол из тяжелого дерева с табуретками и нехитрые приспособления для посуды. Так что можно было даже готовить еду. Здесь и разместились чужеземцы.

Натоптавшись хорошенько за день в непривычной фламандской обуви, они сидели за столом и потягивали из добротных деревянных кружек свежее пиво.

– Вот ты скажи мне, Геррит, – спрашивал царь Петр у кузнеца, – почему архангельские мастера не могут сами строить такие корабли? Почему приходится нанимать голландцев?

– Есть у нас особое чутье, и передается оно от отцов детям, – отвечал ему Геррит, – Есть у нас в душе каждого корабельного мастера златой огонь, который никогда не гаснет… А на ваших архангельских верфях и я бывал… Хорошие там плотники и кузнецы, но… слабые корабельных дел мастера…

– А есть ли какие специальные методы? Осмысление того, что именно так надо строить? Расчеты!

– Нет, наши мастера больше полагаются на природную сметку и верность глаза…

– Да, огорчил ты меня, Геррит, значит, чтобы постичь эту науку, надо самому плотничать?

– Выходит, и так… А почему, Ваше… Почему, Питер, не пошел ты сразу в Амстердам, а инкогнито – сюда?

– Много я насмотрелся голландских плотников, и даже помахал сам топором в Преображенском, Переяславле и Воронеже.

И вот мое слово: лучшими оказались уроженцы Саардама. Вот и подумал я, что надо ехать туда, где строят лучшие корабли.

На следующий день Петр Великий под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова вместе с десятком своих помощников работал на верфи Липста Рогге [128] наравне с другими плотниками Саардама.

Таким и запомнят его жители этого небольшого городка: высоким и статным, крепкого телосложения, круглолицым, с темными бровями, с темными короткими кудрявыми волосами, в саржевом кафтане и в красной рубашке, в войлочной рабочей шляпе и с двумя топорищами в руках. Шагающего быстро и размахивающего руками, откликающегося лишь на обращения «Питер-тиммерман», или «Питер-бас»[129]. А если будут его приветствовать «Государь» или «Ваше Величество», он отвернется и не скажет ни слова.

Уже в первый день работы на верфи Петр обратил внимание на скопление народа.

– И что это, Алексашка, они меня разглядывают? Или им уже известно, кто я? – спросил он у Александра Меншикова.

– Говорят, саардамские плотники, работающие в Москве и в Воронеже, давно уже написали на родину о том, что приедет к ним царь Московии с Великим посольством…

– И что же? Разве я отличаюсь от плотников по платью?

– Да не по платью! Они приметы сообщили… Мол, трясет он головой, машет при ходьбе руками, имеет на щеке бородавку, ну, а ростом – великан.

– Это плохо. Если будут сильно докучать, придется уехать… – сокрушенно покачал головой и вздохнул царь Петр.

– И куда?

– В Амстердам, туда должны уже приехать мои… из Великого посольства. Ладно… Пошли пока в Амстердам кого-нибудь, Гаврилу или Феодосия, пусть вместе с Ремметом[130] купит материи хорошей, да сошьют нам платье по саардамскому образцу. Мне особенно любо их платье…

Они зашли проведать Марию Гитманс[131], бедную женщину, сын которой служил в Московии плотником. Была там и Антье, жена Арейана Метье[132], с которым и будет потом он соперничать в постройке корабля. Они сидели за стареньким столом, держали в руках рюмочки с домашней наливкой, и Мария рассказывала о том, как работает ее сын в такой далекой и такой угрюмой Московии:

– Писал, что там холоднее, чем у нас. Люди разные, но – не обижают… Ведь не один он там, вместе с Хенком поехал…

– А где он сейчас? – спросил Петр. – Не знаю ли я его?

– Да как может знать царь какого-то плотника? – ответила вопросом на вопрос Мария. – А зовут его Корнелиус Гитманс…

– Так знаю я Корнелия, – сказал Петр. – Он строит корабль рядом с моим.

– А как это «рядом с моим», – спросила Мария, – разве и ты умеешь плотничать?

– Да, я тоже – плотник, – сказал царь.

Он проведал еще несколько голландских семей, все они проживали почти в игрушечных домиках, окаймляющих маленький канал, впадающий в залив. И везде его радушно встречали и угощали скромной едой и простыми напитками. Что делать, если «инкогнито» давно уже было раскрыто? Потом он попросил, чтобы показали ему лесопильни, прядильни, маслобойки, слесарни и другие производства. Но самый большой интерес проявил он к мельницам, которыми была начинена Голландия, как капустой и грибами – русская кулебяка.

– Вот где раздолье для Дон Кишота, – говорил он, – сражаться с ветряными мельницами…

Эти мельницы невозможно было перепутать друг с другом, каждая из них чем-нибудь, да отличалась по внешнему виду, потому и имела свое имя. Вот эта, например, называлась Де Кок[133], потому что «варила» белую бумагу. Лопасти мельницы всегда крутились, и процесс производства бумаги не останавливался. Но был у нее специальный тормоз, при нажатии на который эти лопасти прекращали движение. Когда Петр Великий подошел к мельнице Де Кок, кто-то уже успел нажать на тормоз.

– А это что за механизм? – спросил он, дотрагиваясь до еще не остановившихся до конца лопастей. – Какая интересная вертелка! А с какого дерева смастерили? Или каждое подойдет? А если источится? Можно ли заменить?

В огромном чане была заготовлена бумажная масса. Чтобы получить из нее лист, нужно массу хорошенько перемешать и прокрутить через тяжелый пресс.

– Ну-ка, я попробую, – царь взял черпак из рук мастера и наполнил его массой, как тестом для оладий. А через несколько минут наблюдал, как выходит из-под пресса влажная еще, требующая хорошей обсушки, бумага.

– Ну, и обрадовал же ты меня, – сказал он мастеру, когда закончил «опыт». Словно этими бесхитростными движениями рук пробудил он в своей голове воображение, которое может положить начало самой серьезной государственной программе. – Держи рейхсталер! [134] Стоявшие рядом Меншиковы – Александр и Гаврила, чуть не присвистнули от удивления: царь не был в Голландии таким щедрым, и даже напротив – проявлял экономию. Правда, то, что он смастерил себе кровать или же приготовил еду, говорило совершенно о другом – о его упрямом характере.

Работая на верфи топором и рубанком, он попутно успел увидеть, как варится сыр, как мастерится компас, как ткутся холсты… Он купил бопер, маленькое парусное судно, и приладил складную мачту, даже не задумываясь о том, что сделал тем самым изобретение, а потом испытывал судно в заливе. Смастерил он модели, обе размером в четыре фута, самых полюбившихся «игрушек» – корабля и ветряной мельницы.

Петр Первый пробыл в Саардаме всего неделю. Ему мучительно досаждало, что раскрыто инкогнито, и оттого «театральные» представления с переодеванием становились бессмысленными. А без эксцентричности терялся весь «шарм», без нее могла им овладеть скука. Кроме этого, он еще не отдохнул от официальных церемоний и лицемерного придворного этикета, которые были непременным атрибутом его царского правления в Московии. И тогда он решил поехать в Амстердам, тем более, что саардамские корабли были в основном торговыми судами с небольшой вместимостью, а он жаждал лицезреть крупные военные суда. И тем более, что его Великое посольство во главе с Франсуа Лефортом[135] уже прибыло в Амстердам.

Шумный, многоголосый город резко контрастировал с Саардамом. В первую очередь, он отличался внешне: мощеные широкие улицы с многочисленными мостами, перекинутыми через каналы, которые словно артерии, питали и поили город, не шли ни в какое сравнение с узкими улочками, где он жил до этого. А разве можно было поставить знак равенства между домами в несколько этажей с прямоугольными высокими окнами и с мансардами и саардамскими приземистыми серыми домишками, похожими друг на друга и прижатыми к небольшому каналу? Амстердамские дома, построенные в одном стиле и в то же время отличающиеся по отделке, создавали неповторимое лицо города.

Второе – это люди. Они не обращали внимания на приезжих, ведь чужеземцы не были им в диковинку, и спокойно продолжали заниматься повседневными делами. Саардамцы же только и делали, что пялили глаза на Петра Великого. Да нет бы просто пялить! Ведь и пытались сколь раз заговорить, а то и подшутить над ним. От скуки, конечно, от чего же еще? Вот, к примеру, однажды подошли к нему дети да и потрогали за руку, а потом и вовсе толкнули. Что с них взять, если малые? А – обидно! Не будешь же кричать на всю улицу, что ты – царь, особа неприкосновенная. А все почему? Да потому, что ты – как актер, который сфальшивил в игре, раскрыл свое инкогнито раньше времени… Оттого и насмехаются они…

Учитывая горький опыт, решил Петр Великий сразу же по приезду и определиться со своим статусом. Для этого он обратился к бургомистру Николасу Витсену[136]:

– Примете ли вы знатную особу, проживающую инкогнито на верфи?

– Отчего ж не принять? Как один из директоров Ост-Индской компании, я не только буду способствовать решению правления о зачислении этой особы, но и отведу для ее жительства дом канатного мастера, что находится прямо здесь, на верфи. А чтобы эта особа смогла наблюдать весь процесс строительства корабля, мы заложим новый фрегат в сто футов длиною.

– Благодарю за понимание! – Петр Великий не мог скрыть восторга, который охватил его после таких слов. – И надеюсь, что наша дружба положит начало дружбе двух держав.

Николас Витсен проводил высокого гостя с его небольшой свитой на верфь и, прежде чем познакомить с первым корабельным мастером, сам показал ее достопримечательности. Главным из них стал, конечно же, пакгауз[137] с куполом, пятиэтажное здание, символизируюшее морское могущество не только Ост-Индской компании, но и Голландии в целом.

– Говорят, нигде в мире нет больше и краше здания, чем наше, – произнес бургомистр, увидев, с каким удивлением рассматривает Петр Великий это гранд-сооружение. – Внизу у нас склады железа: здесь и проволока, и гвозди… Рядом – бойни для скота на пятьдесят крюков. Здесь скот забиваем, мясо солим и вялим, потом загружаем в суда – кормить моряков. Выше идут склады для пряностей и кофе, для товара, который доставляем на кораблях из Ост-Индии. Рядом с ними – мастерские корабельных снастей и парусов. Ну, а это – сама верфь на три стапеля [138], и здесь же – корабельные склады.

– А где обрабатываете лес? И откуда его везете? – любопытствовал царь Петр.

– Пройдем за пакгауз, хотя… Успеешь еще посмотреть, попозже корабельный мастер покажет. Территория там большая, а мы уже и так находились…

Николас Витсен посмотрел на Петра, словно проверяя его выносливость, но встретил лишь невозмутимый взгляд. Видимо, этот человек был недюжинной силы.

– За пакгаузом – и плотницкие мастерские, и лесопилки, и сушильни… А лес – из Германии, Скандинавии и… – бургомистр опять остановил взгляд на Петре Великом, – и с земель русских.

– Неужели? – удивился Петр, проявляя необычайный интерес к разговору.

– Именно! Но не сразу он идет в работу. Сначала лес полгода вымачиваем в воде, потом лебедками его вытаскиваем, в сушильнях обсушиваем по нашей технологии, стоймя… А во-о-он дымок небольшой стелется – там делаем смолу и смолим канаты…

Николас Витсен проводил Петра к прославленному мастеру корабельных дел, тому самому Герриту Класу Полю, который и закладывает всемирно известные голландские суда. Да и не только сам строит! Вся семья его трудится на благо Ост-Индской компании: плотниками и бухгалтерами, корабельными мастерами и капитанами, избороздившими моря и океаны всего мира…

– Вот тебе, Поль, ученик, пусть старательно изучает науки, после чего и выдашь ему аттестат.

И не знал тогда корабельный мастер, что чужеземец, которого он обучит наукам, по-царски оплатит его труды. Но главное, благодаря царю всея Руси Геррит Клас Поль получит спокойную и прибыльную должность при Амстердамском Адмиралтействе, а его сын Ян [139], пока еще пятнадцатилетний подросток, займет должность отца, а наступит день – будет строить корабли в… Санкт-Петербурге.

Царь Петр, или плотник Питер, старательно избегал официальных приемов и церемоний, чтобы не отвлекаться от службы, а вечерами, отдохнув от работы, шел в трактир, и с голландской трубкой в зубах, за кружкой пива или стаканом джина беседовал с его посетителями: корабельными плотниками, кузнецами, матросами, мастерами. Заходил он и к товарищам по работе, просиживал у них пару часов с пивом и разговорами, а в семье Геррита Поля частенько и обедал в домашней обстановке. Уже потом, по возвращении в Московию, будет он долго еще вести с ним переписку.

В одном из писем они вспомнят тот казусный эпизод, который произошел из-за знатного англичанина из Лоо – замка принцев Оранских в Голландии. Прознав о том, что работает на верфи царь Московии, этот господин захотел посмотреть на него. Но, не зная его в лицо, он стоял и наблюдал, как рабочие мастерят корабль. И вот бас Поль, чтобы показать Питера-тиммермана, окликнул его:

– Питер! Тиммерман Саардамский! Что же ты не пособишь своим товарищам?

Несколько человек несли тогда тяжелое бревно, и тут подбежал к ним Петр и, к великому удивлению гостя, подставил свое плечо под это бревно.

Через несколько дней приехал на верфь Николас Витсен:

– Ну и как чувствует себя «знатная особа, проживающая инкогнито»?

На что Петр Великий ответил:

– Об этом только мечтал!

Бургомистр, довольный тем, что знатный гость ведет себя скромно, как и подобает плотнику, обрадовал его хорошей новостью:

– Правление Голландской Ост-Индской компании поддержало мое предложение о прохождении учебы урядника Преображенского полка Петра Михайлова. А чтобы всецело наблюдать и контролировать процесс постройки корабля, ему со своими помощниками дозволено принять участие в строительстве нового фрегата. Примерно три недели уйдет на подготовку материалов, ну, а потом – с Богом!

И опять Петр Великий не мог скрыть своего восторга:

– И можно будет название дать фрегату?

– Конечно!

А потом русский царь проявил живой интерес к делам Ост-Индской компании:

– На таких добрых кораблях можно далеко ходить! И торговать с заморскими странами!

На что Николас Витсен ему отвечал:

– Так оно и есть! Эти корабли ходят и по Атлантическому, и по Индийскому, и по Тихому океанам. Во многих странах есть наши торговые фактории: на юге Африки, в Персии, Бенгалии, Малакке[140], в Китае, Сиаме[141], Формозе[142]… Эти страны торгуют с Ост-Индской компанией чаем, медью, серебром, текстилем, хлопком, шелком, керамикой, пряностями и опиумом… И мы не позволяем туземцам торговать с другими… Столица же нашей Голландской Индии[143] находится на острове Ява. Ян Питерсон Кун [144] еще более восьмидесяти лет назад основал там крепость Батавию[145], в ней и держим штаб-квартиру компании. И потому многие корабли идут туда – на Яву…

– А разве вам дозволено строить крепости в заморских странах?

– Да, такое разрешение от Генеральных штатов Соединенных провинций[146] наша компания имеет. Кроме того, что мы единолично торгуем от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива, можем заключать договора с туземными властями, строить на их территории крепости и города, содержать войска, начинать войну и объявлять мир, собирать налоги, казнить людей и даже… чеканить монеты.

– Чеканить монеты? – Петр Великий призадумался о своем. Видно было, что одолевают его большие думы. Потом немного помолчал и спросил:

– Кое-что и я слышал о вашей компании: то, что есть у нее палаты [147] в городах метрополии, что управляют ею купцы на паях… Но чтобы деньги выпускать, нужно быть очень могущественными…

– Могущество любой компании складывается из умения и талантов людей, – заметил Николас Витсен, – у нас же очень многие отличились в трудах ежедневных. Вот, к примеру, Ян ван Рибек[148] стал известным исследователем и мореходом, а позднее – колониальным администратором. Но ведь до этого он был просто служащим… Те, кто ходил на кораблях в Батавию, знают, какие проблемы возникали с продовольствием. На такую долгую дорогу его не хватало. И вот Ян ван Рибек на оконечности Южной Африки основал продовольственную базу. Скоро база стала селением Капштадт[149]. Сорок пять лет прошло, уже давно нет этого человека, а Капштадт стоит до сих пор… И служит.

Бургомистр замолчал, но, сделав паузу, вспомнил еще один случай:

– А капитан Генри Хадсон? [150] Ведь он тоже находился на службе Голландской Ост-Индской компании! Искал пути через Америку в Китай, а открыл реку и залив, которые и были названы его именем. А в дельте реки в тот же год наш военный инженер Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт[151] заложил крепость с фортом Амстердам… Это потом уже он стал городом – Нью-Амстердамом[152]. И сделка эта была совершенно законной – губернатор Новой Голландии Петер Минуит[153] подписал купчую на остров Манхэттен с вожаком индейского племени…

– Так этой компании уже почти сто лет?

– Получается, так. Старая и… могущественная. Потому и право такое имеет – выпускать деньги. У нас около двухсот торговых судов, более сорока – военных, а на службе состоит пятьдесят тысяч человек, это без солдат…

– А солдатам какое дело находите?

– Всегда им есть дело. Вот, к примеру, с острова Ява, где стоит наша крепость Батавия, прогнали португальцев… До этого они там правили. Много оружия пришлось завезти, а потом и туземцев на свою сторону переманивать…

Пока шла заготовка леса для нового корабля, Петр Великий научился владеть циркулем, пилой, рубанком, а также щипцами для дерганья зубов. Он смастерил мебель, устроил русскую баню, к которой привык на родине, готовил себе пищу. А еще брал уроки рисования и гравирования по меди. Казалось, за этот небольшой промежуток времени он хочет научиться всему.

Царь Всея Руси побывал на звериных и птичьих дворах, у квакеров [154], на собраниях ученых и в «зазорных» домах – борделях. Именно в Голландии он получил представление о европейской цивилизации и культуре, впервые увидел ратушу, адмиралтейство, цирк, приюты для детей и… дом для умалишенных. Он посмотрел спектакль, который надолго оставил неизгладимое впечатление, с удовольствием читал голландские газеты и полюбил местные продукты, особенно – сыр.

Девятого сентября произошло то самое событие, о котором говорил Николас Витсен: в торжественной обстановке был заложен новый фрегат. Вместе с Петром Великим к его строительству приступили десять волонтеров – Головины Иван Михайлович и Иван Алексеевич, Меншиковы Гаврила и Александр, Федор Плещеев, Петр Гутман, Иван Кропоткин, Гаврила Кобылин, Феодосий Скляев и Лукьян Верещагин.

– А имя есть у фрегата? – спросил его Николас Витсен.

– «Петр и Павел»! – радостно ответил Петр Великий. – В честь святых апостолов Петра и Павла.