Текст книги "Живые тени ваянг"

Глава 4
О том, как летают оркестровые «ямы»

Декабрь 2013 года.

Буди замолчал, раздумывая, продолжать ли дальше. Он видел, что Георгий Дмитриевич и Катя внимательно слушают его рассказ. Но не утомил ли он их, ведь этот вечер и без того был так насыщен событиями?

– Буди, я поняла, что ты неравнодушен к этим трагическим происшествиям, потому что люди тебе очень близки, чем-то дороги… Да? – нарушила тишину Катя. – Или же…

Девушка замолчала, но ее мысли продолжали лихорадочно биться в голове. Об этом утверждали появившиеся на лбу тонкие продольные морщинки и глубокая поперечная складка между бровями.

– Или же… – повторил за ней Буди. – Катя, ты подумала о том, что я и есть…

Она кивнула.

– Да, я и есть сын Бамбанга…

– Если это так, то твой отец тоже…

– Да, тоже…

– В тот год, когда ты родился?

– Катюша, какая ты нетерпеливая, – Георгий Дмитриевич посмотрел в глаза дочери проницательно и пугающе. – Давай дадим возможность нашему гостю высказаться до конца, ведь он и приехал для этого… Причем, издалека приехал.

– А дальше было вот что…

Буди посмотрел с благодарностью на Георгия Дмитриевича. Он чувствовал последнее время открытую поддержку со стороны Катиного отца, и это ему нравилось. Иногда, конечно, была она не столь явной, однако… И гость продолжил рассказ:

– В тысяча девятьсот восемьдесят первом году Бамбангу было всего восемнадцать. Его воспитывала Ванги одна, бабушка Интан умерла, когда ему едва исполнилось пять лет… И Бамбанг полюбил одну девушку, такую же юную, Батари[120]. Ванги не могла быть против их горячей любви и дала согласие на брак. Летом и отпраздновали свадьбу. Молодые поселились в фамильном доме вместе с Ванги… В том доме, который заново выстроил мой прадед Вира, ведь прежний сгорел во время пупутана. Мама до сих пор в нем живет, уже без отца…

– А что с ним случилось?

– Это было более буднично, чем с его отцом и дедом… Даже совсем буднично, если не считать смерть великой трагедией: мой отец погиб до моего рождения в автокатастрофе…

– Опять катастрофа? – Катя не могла скрыть волнения. Она сцепила кисти рук в «замок» и так сжала их, что пальцы начали деревенеть.

– Выходит, что опять… Мой отец сопровождал группу школьников. Дети собрались на обычную экскурсию, посмотреть достопримечательности. Была с ними еще одна учительница, уже пожилая, и совсем молодой водитель. Дорога пролегала по горному району Бали. Она была довольно узкой и вилась серпантином. На таких участках опасно ездить в дождь, а он взял и хлынул… Правда, уже когда группа возвращалась домой. То ли дорогу размыло, то ли неполадки с автобусом… Он упал в пропасть…

Буди замолчал. Он сидел на диванчике, словно скульптура, без движения, и даже не моргал. На этот раз тишину никто не нарушил, и через пару минут гость закончил свой рассказ:

– Но автобус каким-то чудом не улетел в бездну, а зацепился за выступ и перевернулся на небольшом плато. Поэтому почти все дети спаслись. Они выползли через разбитое стекло. Не успел только один мальчик и двое взрослых – учительница и мой отец. Они и выталкивали из салона детей… Потом автобус взорвался…

Слышно было, как капает вода на кухне. Кто-то неплотно закрутил кран. Потом Катя сказала:

– Что-то здесь не так…

– Я знаю, – ответил Буди. – Мы с мамой тоже думали об этом: почему все мужчины в нашем роду умирают не своей смертью и… до рождения своего сына? Мне сейчас тридцать два года, но я пока не женился, боюсь, что с моим сыном может случиться трагедия… Только ведь сначала она должна произойти со мной…

– Ну, а я-то при чем? – вставила реплику Катя. – А может, я ведьма, или наоборот, добрая волшебница? Не понимаю…

Буди устало посмотрел на нее:

– Катя, тебе не обязательно принимать решение немедленно. Ты можешь хорошо подумать, скажем, до завтра… Тем более что сейчас уже два часа ночи…

– Хорошо. Давайте отложим разговор…

Наконец-то в ее голосе появились нотки благодарности! Буди почувствовал их, и по телу пробежала теплая волна, как от случайного прикосновения желанной женщины.

До утра не произошло никаких событий. Видимо, эти сутки больше их уже не вмещали. А утром Георгий Дмитриевич, Катя и Буди сидели за тем же столом и завтракали.

– Хотелось бы продолжить разговор. Но, как всегда, в самый интересный момент – лекции. Дождетесь меня?

Глава семьи торопливо жевал бутерброд – завтрак сегодня никто не готовил, и отхлебывал горячий кофе. Серьезное выражение лица, а главное – галстук под цвет строгого костюма, говорили о том, что их хозяин мысленно уже в своем Гуманитарном университете профсоюзов, и не меньше, чем на факультете культуры…

Катя и Буди переглянулись. Вообще-то она уже открывала рот, чтобы задать щекотливый вопрос гостю…

– Конечно, папа! Без тебя решений не принимаем!

– У меня не так много времени, – Буди, закончив завтрак, промокнул салфеткой губы, – не больше двух-трех дней. Но если у нас весь день свободен, то, может, Катя покажет мне город? Навряд ли приеду сюда еще…

– Хорошо. А куда ты хотел бы сходить?

– В Эрмитаж. Я хочу посмотреть картину Рембрандта…

– А-а-а, «Возвращение блудного сына»?

По ее лицу пробежала тень разочарования. Но не потому, что ждала более интересное предложение от гостя издалека. Катя вспомнила Амстердам, а точнее, последние минуты перед отлетом. Как она тогда разозлилась на этого выскочку-профессора с его словечком «должен»!

– Я пошел! – Георгий Дмитриевич чмокнул дочь в щечку, махнул рукой Буди и хлопнул входной дверью.

– Н-да-а, – издал звук не то вопроса, не то удивления, Буди. Он не мог, да и не пытался скрыть волнение, которое охватило его, когда щелкнул замок.

«Неужели так реагирует на то, что остались вдвоем?» – подумала Катя. И тут же поймала себя на том, что совсем немного, но привязалась к Буди. Скажем, как к другу. Конечно, не к самому близкому, а к тому, с кем можно поболтать о том-о сем, а иногда и пооткровенничать.

Эрмитаж она полюбила еще в детстве. Однажды они пришли вчетвером: мама, папа, Валек и она. Мама, необычайно нарядная и веселая, шутила и даже смеялась. Но когда подошла к этому полотну, мгновенно помрачнела, замкнулась. Она была очень впечатлительной, особенно если стоял вопрос «отцы и дети», как в «Возвращении блудного сына». Мама всегда жалела тех, кто был обижен, кто недополучил тепла и ласки, и не важно, были ли это старшие или младшие… Мама…

Они стояли возле величайшего полотна выдающегося художника и молчали. Каждый думал о своем – наболевшем или сокровенном. Наконец, Буди произнес почти шепотом:

– Катя, здесь нужно побыть как можно дольше. Чем больше смотришь, тем больше видишь…

– Ты тоже так думаешь?

Она как раз разглядывала мелкие детали, которые не сразу бросаются в глаза. Ведь поначалу глаз выхватывает более крупные предметы, и только потом… Блудный сын вернулся после длительного и нелегкого путешествия. Возможно, он промотал все состояние, скорее всего, даже нищенствовал. Об этом говорят его бритая, как у каторжника, голова, пообтрепавшееся платье, износившиеся туфли, одна из которых так расхлябалась, что упала. Отец же нежно обнимает его, прощая. Справа – старший сын, видно, как ревностно относится он к возвращению брата. Сейчас он не может открыто выразить свои чувства, потому что побаивается отца, как бы не впасть в немилость, да и свидетели здесь… Конечно же, эти герои – главные. Но если приглядеться, то на темном фоне, видимо, так и задумал мастер, можно увидеть других людей, героев второго плана, но ведь без них не будет полного раскрытия темы.

– Буди, ты видишь женщину? Вверху, вон там, левее. Как думаешь, кто она?

– Может, служанка? Хотя… Скорее всего, это аллегория… И связана она с любовью, если виден медальон в виде красного сердечка. А если это – мать блудного сына?

– Нет, Буди, откуда здесь мать? Хотя… А вон там – видишь?

– В дорожном плаще с посохом?

– Да.

– Думаю, это тоже странник, и он понимает блудного сына. Посмотри, выражение его лица совсем не агрессивное, даже сочувствующее. А может быть, это тоже аллегория? Например, изображение отцовской любви, или же – изображение отца, который тоже когда-то странствовал… Слушай, Катя, а тебе не кажется, что он так похож на Рембрандта? Может, это его автопортрет?

– Ну да, будет он на религиозном полотне писать себя?

– А почему бы и нет? Может, он хочет подчеркнуть свою странствующую натуру? Свою любовь к свободе?

– Ну, ты и вообразил… Сейчас увидишь на картине революционные мотивы…

– Не увижу. Я уже приметил флейтиста, так что здесь будет веселье по поводу возвращения блудного сына, а не революция…

Буди с интересом смотрел и на другие полотна, однако именно «Возвращение блудного сына» особенно сильно притягивало его взгляд. Заметила Катя и еще одну особенность в поведении своего гостя: почему он так внимательно разглядывал не только картины, но и интерьер Эрмитажа? То запрокидывал голову, чтобы увидеть потолки с его неповторимой отделкой, то чуть ли не врастал в мозаичный пол, рассматривая его узоры. На одной из лестниц так низко наклонился, что поскользнулся и едва не упал.

– Буди, ты что?

– Мне здесь нравится, – ответил он. – Может такое быть?

Катя пожала плечами. Кто его знает, а вдруг там, на его родине, нет таких дворцов? Жалко, что ли? Да пусть любуется!

Они прогулялись по Адмиралтейской набережной, где молча постояли возле памятника Петру Первому. Молодой Петр топором вырубал деталь лодки. Очень даже оригинально: царь с совершенно не царским орудием. Хотя… может быть, в те времена вот такими топорами и головы отрубали? И даже – цари! Потом Буди прочитал вслух надпись: “Этот памятник подарен городу Санкт-Петербургу Королевством Нидерланды. Открыт 7 сентября 1996 г. Его Королевским Высочеством Принцем Оранским”.

– Это он там, в Голландии, учился корабли строить, – подсказала Катя, заметив недоумение на лице Буди. – Папа пишет диссертацию о Петровской эпохе, он бы рассказал подробнее…

Подул резкий ветер. Снега было мало, но порывы ветра обжигали лицо, будто кололи маленькими иголочками. Буди поежился, видимо, не любил холодную погоду.

– Здесь рядом небольшое кафе, – проявила инициативу Катя. – Зайдем?

Они сделали заказ и сидели молча, опять думая каждый о своем, потом Буди не выдержал:

– Катя, я очень прошу серьезно отнестись к моему предложению…

– Вообще-то поездки не входят в мои планы, – сказала она, прислушиваясь к голосу разума. – Я ведь замуж собираюсь… Да и Новый год не за горами…

Но сердце подсказывало ей, что есть в этом предложении нечто. И это «нечто» она должна сделать, именно «должна».

– И все же…

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент принесли горячее. И Буди замолчал. А потом они молчали вместе, как два телефона, не подсоединенные к общей сети.

Когда они вернулись домой, Георгий Дмитриевич пришел почти следом. На удивление рано, и Катя обрадовалась этому больше обычного. Ей так не нравилась затянувшаяся с Буди пауза.

– Надо бы подкрепиться! Вы как?

Отец был в хорошем расположении духа, и это бросалось в глаза. «Неужели появились новости по поводу защиты? – подумала Катя, но не стала первой заводить разговор.

– Да мы не голодные, только что из кафе…

– Ну, Катенька, чуть-чуть, за компанию, что же я, один буду сидеть за столом?

Ему явно не терпелось сообщить им о чем-то, это было так заметно. Наконец, торопливо разделавшись с тушеной курицей, глава семьи торжественно произнес:

– Приглашаю всех к себе! Негоже вести такие важные разговоры за обеденным столом!

Кабинет Георгия Дмитриевича занимал небольшую комнату с встроенными стеллажами, в обычные книжные шкафы столько книг бы и не поместилось. Они величественно поднимались до потолка, закрывая собой три стены, а не четыре, только потому, что на ней было окно. Катя и Буди сели на уютный диван, вплотную примыкавший к добротному, но не громоздкому, письменному столу, а Георгий Дмитриевич устроился в своем высоком кресле. По правую его руку был еще один небольшой стол, вроде приставки, на котором стоял предмет, казалось, совершенно не вписывающийся в интерьер кабинета культуролога: довольно солидный по размерам – больше метра в длину, макет корабля. Даже дилетанту в этом деле бросилось бы в глаза, что это не простой макет, а эксклюзивная модель, вырезанная из теплого дерева – ясеня или липы, и очень тщательно покрытая лаком. Но главное, макет имел множество мелких предметов – канаты, паруса, мебель в каютах, а также люки, двери, штурвал, как настоящий парусник.

Глава семьи поймал удивленный взгляд Буди и поспешил ответить на неуспевший прозвучать вопрос:

– Да, этот фрегат уникален. В нем более тысячи мелких деталей… Одних только пушек двадцать две! И все они выточены мастером на совесть… А знаешь, что это за вещица? – он сделал паузу, но не услышал ответа. – Копия фрегата «Петр и Павел»! Ровно в пятьсот раз меньше оригинала!

– Это как-то связано с именем Петра Первого? – Буди явно не разбирался в кораблестроении, но вот о царе российском знал кое-что. – А мы с Катей сегодня тоже его памятник видели…На Адмиралтейской…

– Да, связано… Правда, назван фрегат в честь святых Петра и Павла, а вот строил его Петр Великий… Не один, конечно, а когда обучался корабельному мастерству в Голландии. Я увлекаюсь этим вопросом, потому как пишу диссертацию… Н-да-а…

Сделав многозначительную паузу, он выдвинул ящик стола и достал красную папку. Надел очки и вслух прочитал:

– Я, нижеподписавшийся, Геррит Клас Поль[121], корабельный мастер при Амстердамской камере привилегированной Ост-Индской компании[122], свидетельствую и удостоверяю по истине, что Петр Михайлов (находящийся в свите великого московского посольства в числе тех, которые здесь, в Амстердаме, на Ост-Индской корабельной верфи с 30 августа 1697 г. по нижеуказанное число жили и под нашим руководством плотничали) во времена благородного здесь пребывания своего был прилежным и разумным плотником, также в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, плетении, конопачении, стругании, буравлении, распиловании, мощении и смолении поступал, как доброму и искусному плотнику надлежит, и помогал нам в строении фрегата «Петр и Павел», от первой закладки его, длиною в 100 футов[123] (от форштевня до ахтерштевня), почти до его окончания, и не только что под моим надзором корабельную архитектуру и черчение планов его благородие изучил основательно, но и уразумел эти предметы в такой степени, сколько мы сами их разумеем. Для подлинного удостоверения я подписал сие моею собственной рукой. Дано в Амстердаме, в нашем постоянном местопребывании на Ост-Индской верфи, 14 января в лето Господне 1698 г. Геррит Клас Поль, корабельный мастер привилегированной Ост-Индской компании в Амстердаме [124].

– А-а-а… – хотел переспросить Буди, на что Георгий Дмитриевич тут же и ответил:

– Он был там под именем Петра Михайлова. Ну не под царским же именем наниматься ему плотником? А у меня, кстати, есть интересная коллекция денег с изображением Петра Великого.

Он опять выдвинул безразмерный ящичек своего письменного стола и достал из него альбом нумизмата:

– Вот, полюбуйтесь. Это – новые, уже нашего времени. Монета в двадцать пять рублей, выпущенная Банком России «Денежное обращение» к трехсотлетию денежной реформы Петра Великого. В две тысячи четвертом году. Вот монета в пятьдесят рублей этого же банка, но уже из «Исторической серии», «Окно в Европу»… А эти двадцать пять рублей посвящены трехсотлетию Полтавской битвы…

– Папа! – Катя, отлично зная отца, почувствовала, что если он разгонится сейчас на своем любимом коньке, то трудно будет его остановить.

– Тогда старинные… Вот золотые рубли тысяча семьсот двадцатого, посмотрите, какой четкий профиль. И венок, венок по кругу монеты… А это – банкнота «Петенька» в пятьсот рублей. Выпуск в девятьсот двенадцатом. Ну, тут еще много у меня…

– А вы увлекаетесь коллекционированием? – поинтересовался Буди.

– Нет, эти монеты и так, кое-что по мелочам, остались от деда. А я уже потом немного дополнил коллекцию современными…

В дверь позвонили. Валек? Так рано он не приходит домой. Неужели… Стас? Катя испуганно взглянула на отца, словно извиняясь за то, что приходится прерывать интересный рассказ, и пошла открывать дверь.

Ее опасения подтвердились.

– Добрый вечер! – Стас радушно поздоровался, благо, всех присутствующих он прекрасно знал, а многих из них считал почти родными.

– Хорошие люди всегда к столу, а банкиры – к деньгам, – сострила Катя. – Присаживайся на диван, мы тут деньги рассматриваем. Давай уж закончим, а потом…

– Хорошо – хорошо, я… люблю деньги, – в унисон Катиной шутке произнес Стас и взял в руку одну из монет.

– А это у меня деньги допетровской эпохи, – продолжал рассказ Георгий Дмитриевич. – Очень походят на рыбью чешую, смотрите, какие… Оттого и прозвали их чешуйками. Правда, Петр Великий даже так их не называл: «старые вши» – и точка. Вот так-то!

– А почему, папа? Они что, заразными были?

– Ну, ты и сказала… Конечно нет! Это он так высказывал свое пренебрежение к ним. А то, что «чешуйки», так это они действительно были очень некрасивыми – неровные, какие-то волнистые… В те времена делали деньги так: серебряную проволоку резали примерно на равные кусочки, плющили, после чего вручную, с помощью молотка и штемпелей с негативным изображением на круглом торце набивали надпись. Из-за того, что заготовки были кривыми, не все надписи и попадали на монеты, часть изображения вообще не помещалась.

– А это рубли?

Катя держала «чешуйку» в руках.

– Да. Впервые рубль стал монетой при Алексее Михайловиче. Но тогда еще монетный двор не был приспособлен для новой работы и поэтому или делали «чешуйки», или же чеканили рубль на талерах – крупных круглых европейских монетах.

– А как это? Там же есть другое изображение! – Катя оторвала взгляд от «чешуйки» и с недоумением посмотрела на отца.

– Очень просто! Этот орнамент сбивали, как и все надписи, а чеканили свои. Работа, конечно же, очень трудоемкая, нужны специальные молотовые снаряды, и они быстро выходили из строя… Вот поэтому-то и недолог был рублевый период, где-то не больше года… А действительное воплощение слова «рубль» в металле произошло только через полвека…

– А сейчас мы и не задумываемся об этом. Рубли очень удобны для расчета. – Катя положила «чешуйку» на стол и мельком взглянула на Стаса. «Эх, не вовремя он сегодня! – промелькнула в голове мысль. – Ладно, придется откровенно признаться…»

– А ведь и не всегда они были удобными! – Георгий Дмитриевич не ожидал, что Катя поддержит его рассказ, ведь только что она пыталась его прервать. – Причем, во всех странах по-разному. В одних монеты равнялись одной трети или одной двадцать четвертой части крупной денежной единицы, в других – одной триста шестидесятой… А встречались случаи, когда крупный номинал соответствовал шестидесяти мелким, или четырем мелким…

– И царь Петр Великий первым создал десятичный принцип денежного счета… – включился в разговор Стас. – А вскоре и национальный конгресс США утвердил доллар и цент, потом – французы…

– Ну, а англичане – только в тысяча девятьсот семьдесят первом году, до этого у них фунт стерлингов равнялся двадцати шиллингам или двухсот сорока пенсам… Теперь – только ста пенсам. Они у нас научились, а ты теперь будешь у них учиться…

И Георгий Дмитриевич с вызовом посмотрел на Стаса. Мол, ну и что с того, что надумал стажироваться? Знаешь ведь, что и учиться-то у них особенно нечему…

– А я немного далек от финансовой сферы, – подал голос Буди.

– Поэтому меня интересует, а где зафиксирован тот факт, что Россия первой в мире избавилась от кошмарного счета?

– Кроме воспоминаний современников есть очень известная книга датчанина Петера ван Хавена «Путешествие в Россию»…

– Катин отец понимал недоверие гостя к такой смелой информации. – Она вышла чуть позже, к середине восемнадцатого века, и была переведена на несколько европейских языков. Оказывается, молодой путешественник интересовался и математикой, поэтому обратил внимание на то, что в основе русского денежного счета лежит десятичный принцип. И он утверждал, что и другие страны… рано или поздно, но тоже последуют этому правилу…

Стас хотел что-то добавить, он любил «блеснуть» при случае своими профессиональными знаниями, но Катя его опередила, обратившись в гостю издалека:

– Буди, а какие у тебя на родине деньги? Их тоже трудно считать?

– Нет, совсем не трудно! У индонезийской рупии вообще нет разменной монеты. Был когда-то сен, и равнялся он одной сотой рупии, но… инфляция… Так что сейчас только рупия. Правда, небольшим номиналом в виде монет, а от тысячи рупий – уже бумажными купюрами. Хочешь посмотреть? Вот, кстати, есть у меня… пятьсот рупий. – Он достал монету из бокового кармана бумажника. – Но это очень мало… Чтобы набрать один доллар, нужно где-то… восемнадцать таких монет.

Катя протянула ладонь, и Буди положил на нее довольно крупную, с российский старый «пятак», монету.

– О, какая легкая… Она из алюминия? А это что на аверсе? Ваш герб? – Катя напряглась и начала внимательно его разглядывать, изменившись при этом в лице.

– Странная птица, я же ее видела…

– Это, вообще-то, не простая птица, а мифическая, скорее, даже божественное существо, на котором ездит Бог Вишну. Видишь, у него туловище человека, а клюв, крылья и когти – орлиные… Это – Гаруда. В честь нее у нас названы даже авиалинии. А где же ты ее могла видеть?

– Жаль, что здесь она не цветная, поэтому трудно разглядеть… – Катя продолжала рассуждать вслух, не отреагировав на его вопрос. – А у нее клюв случайно не зеленый?

– Да, маски Гаруды чаще всего делают с зеленым клювом…

– Маски… Да-да, конечно же, маски… – Катя совсем ушла в себя, она бормотала что-то несуразное, поэтому ее все слышали, но – не понимали.

– Катя! – тронул девушку за плечо Стас. – Мы здесь!

Она бросила на него затуманенный взор, сделала усилие над собой и… спустилась на землю:

– Что-то у меня с головой, наверное, устала.

– Катюша, вчера ты попросила меня подождать до завтра. То есть…сегодня… И я готов повторить свои слова: стань моей женой!

– Стас, не сейчас…

– А когда же? Я улетаю!

Она холодно и равнодушно посмотрела на него. И в этом взгляде можно было прочитать еще кое-что: как будто ей так резко и неожиданно все здесь наскучило и захотелось стряхнуть с себя нечто неосязаемое, но крепко стягивающее, как паутина, муху. Эти секунды стали паузой, разделяющей, словно пропасть, ее со Стасом.

– Стас, я не выйду за тебя замуж! – Катя произнесла эти слова с таким надрывом, словно они застряли где-то в горле и не хотели выходить, а кто-то взял их буквально за шкирку и… выбросил изо рта. И этот «кто-то» вообще поселился в ее мозгу и начал чувствовать себя там хозяином.

– Что? – глаза банкира стали округляться, превращаясь в глаза мальчика из песочницы, которому случайный прохожий разрушил так тщательно выстроенный замок. – Ты же… Катя! Вот! Я так и думал: сон в руку! Я же видел тебя во сне… Ты стояла так далеко от меня и… махала мне красным платком. Почему платком? И – красным?.. А рядом… Да, там кто-то был…

Стас посмотрел этими круглыми глазами на Георгия Дмитриевича, но тот сделал вид, что достает из-под стола упавшую монету. Буди тоже молчал, правда, его брови чуть поднялись вверх, но он быстро справился с чувством удивления и смотрел на стол, на разбросанные по нему монеты.

– Может быть, ты заболела? – Стас поднялся с дивана и в нерешительности стоял возле двери, потом, подумав, взялся за ручку. – Давай так: сегодня я уйду, а завтра ты придешь в себя и позвонишь мне. Хорошо? – И он как можно быстрее попрощался со всеми.

Издалека, как будто за стеной, заиграла музыка. Опять увертюра к «Летучему Голландцу»! Катя напряглась, вслушиваясь в волнующие звуки – они становились громче и громче. Будто вырвал ураган из оперного театра Германии, Англии, а может, и Нидерландов, оркестровую яму и закружил ее в смертельном вихре, и понес за тысячи километров… А музыканты не могут остановить игру, они должны отработать партии до конца, что бы ни случилось. И пусть их лица обжигает ледяной ветер, а жесткие струи дождя хлещут до боли, даже тогда они не выпустят из рук свои инструменты.

Шквал ветра, как разъяренный зверь, выплеснул свой гнев. Это шторм разбушевался на море и прибил к берегу корабль Летучего Голландца. Неспокойно на душе у Эрика, ведь он видел странный сон, будто Сента исчезла в море с мрачным незнакомцем. Это пугает его и волнует. «Тебя люблю я, Сента, страстно», – делает он ей признание, но, рассказав сон, лишь укрепляет ее веру в предназначение любить до смерти легендарного героя, на портрет которого так похож этот незнакомец…

Вихрь несет и несет, кружит и кружит оркестровую яму, и вот она достигает пика полета, где-то под облаками, и тогда начинается большой дуэт Сенты и Голландца. Суровые и скорбные звуки мужского голоса переплетаются с чистыми и восторженными – женского…

…А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.