Текст книги "Тропа, которую проложил я. Как найти лучшую работу на свете и почувствовать себя дома за тридевять земель"

* * *

Утром того же дня сразу после парада в Ламоне проходила велогонка. С холма я увидел, как по городу нарезают круги велосипедисты. Спустился посмотреть. Оказалось, что это дети, лет 10—12, может быть, даже меньше. Но все было по-настоящему: несколько команд на одинаковых велосипедах и в одинаковой велоформе; командные автобусы, где дети переодевались перед гонкой и после нее; отдельная стоянка с велосипедами и запасными частями; машина скорой помощи; на финише растяжка с надписью ARRIVO; финишная прямая с бордюрами и даже с какой-то рекламой; подиум и заранее приготовленные кубки победителям и призы.

В спортивных соревнованиях меня интересует не столько само действие, сколько то, что творится вокруг и во время него. Самым интересным было наблюдать не саму гонку, а то, как родители обнимали, целовали и подбадривали своих детей. Кто-то радовался, кто-то плакал. Отцы трепали сыновей за щеки, пожимали руки, массировали плечи, матери волновались, не болит ли чего… В общем, всякое такое милое, семейное… Видно было, что дети старались. Несколько мальчишек было – долговязых – ну точно будущие велосипедисты. Но в гонке участвовали и девчонки. Одна гонка, но зачем разный. И народ… Народ, конечно, вывалил, смотрел, аплодировал, кричал, подбадривал…

Один из ламонских мальчишек уже выбился в профессионалы – Давиде Малакарне. В баре «Доломити» ему посвящен фанатский уголок. Ничего серьезного за четыре года в профессиональном велоспорте он пока не выиграл, но владельцы бара документируют каждый шаг его карьеры, собирая вырезки из газет. Приятно видеть такое проявление внимания и любви к тем, кто занимается этим непростым и опасным видом спорта.

А я все думал, как в двух словах описать любовь итальянцев к велоспорту и пришел к следующему умозаключению…

Если взять три страны, на территории которых проходят три самые главные веломногодневки в сезоне – Италию, Францию и Испанию, и сравнить велоспорт в этих странах с тремя главными областями человеческой мысли – наукой, философией и религией, то велоспорт во Франции – это определенно философия, в Испании пусть будет наука, а в Италии (и пусть она не обижается, ведь в Италии гораздо больше великих философов, чем во Франции) велоспорт – это религия. Понимайте, как хотите.

4 июля

На днях удалось посмотреть, как живут обычные обитатели Руньи. Нужно признать, что это некоторое упущение в моих рассказах: окрестности Ламона я исходил уже вдоль и поперек (все о горных тропах да о горных тропах…), но был лишь в немногих домах, если не считать заброшенные. Один местный житель освобождал квартиру от старых ненужных вещей и попросил помочь меня и Хесуса, а также предложил взять все, что нам понравится. Инес с радостью согласилась, потому что с мебелью и разными милыми вещицами, создающими уют в обычном доме, в школе напряженка. Квартира, из которой мы помогали выносить мебель, совершенно обычная и, я бы даже сказал, отличная! Двухэтажная, внутри хороший ремонт, несколько пусть и небольших комнат, вся необходимая техника… С виду же дом как будто разваливается. И везде здесь так…

С заданием мы успешно справились, заполнив двор перед домом разным барахлом. Хозяин квартиры предлагал забрать буквально все – пытался впарить ненужные вещи, и в этом плане его поведение ничем не отличалось от того, как ведут себя люди в схожих ситуациях в России. С новыми вещами вряд ли кто-то расстанется, а вот когда дело касается барахла, тут мы готовы дарить и дарить… В результате в школе прибавилось сразу два дивана, две кровати, один большой шкаф и тумбочка, несколько одеял и постельное белье к той тысячи комплектов постельного белья, что уже есть в школе… А также несколько довольно интересных картин. Две из них я взял, чтобы украсить нашу с Хесусом комнату.

На одной изображена гора, силуэт человека у костра и огромное солнечное зарево… Я поставил ее на батарею. Получился воображаемый камин. Сейчас, в середине лета, это не имеет никакого значения. Но надеюсь, что он будет согревать волонтеров, которые приедут в школу в следующем году, а быть может еще и нас: осень не за горами.

Цвета второй картины совершенно противоположные: бледно-зеленые, серые, болотные… Что нарисовано на картине? Скорее всего, болото и нарисовано. Туман, мгла, тонкие деревья, кочки… Словом, нарисована та самая северная пустота, которую описывает Мариуш Вильк. Что-то похожее я и сам видел не раз, гуляя по лесам в Приветненском. Картина будто писалась для меня и ждала меня все это время. А на обратной стороне дата – год моего рождения. Я хотел забрать ее домой, на север, в родные края. Но оставил в школе.

5 июля

Нахватался итальянского сленга.

Самое распространенное слово – «бо». Произносится резко и четко. Точного значения нет. Зависит от ситуации и интонации, каждый вкладывает в него свое, но примерные значения следующие: «не знаю» или «кто его знает», «понятия не имею» или «без понятия», «да мне в общем-то все равно» или «мне наплевать».

Другое слово – «баста». Означает: «все», «конец», «финиш», «пора заканчивать»… Особенно часто употребляется применительно к работе, когда долго над чем-то трудились и наконец завершили работу. Баста!

Третье – «аллора» или «ну…», «итак», «сейчас», «внимание»…

Выражения: «О, дио!» («О, мой бог!»), «Мама миа!» («Мать моя женщина!»). «Финита ля комедия» и прочие выражения из популярных советских фильмов никто не говорит.

Главные же итальянские ругательства: «порка путана», «фанкуло» и «ке кацо». Перевод посмотрите сами.

Сленга я нахватался в основном у Инес. Говорит она так ярко и образно, что оторваться невозможно. Настоящая итальянка! Разве что не жестикулирует руками. К этому склонны в основном мужчины…

6 июня

Начала расти фасоль. Так и хочется сказать: «дала побеги», «распустилась», «зацвела»… Растят ее здесь по-разному. Где-то это одиночные толстые прутья, выстроенные длинными рядами, связанные друг с другом нитью. Где-то тонкие прутики, скрещенные по три в виде вигвама. Где-то землю оставляют открытой, а где-то ее накрывают специальным полиэтиленовым чехлом с уже заранее прорезанными дырочками для прутьев: так и удобнее – размечать участок не надо, и для земли хорошо – защищает землю от холода и не растет трава. У кого-то фасоль еще невысокая – только-только показалась из-под этих «покрывал», а у кого-то уже приличная – до половины прута доходит. Кто раньше посадил, кто позже. Стебли бегут вверх, извиваются, как лианы. Захочешь распутать – не получится. Листья яркие, по форме в виде сердечек. Но самой фасоли пока не видать. Рано.

Это не просто байка для завлечения туристов. Ламон действительно живет фасолью: от посева весной до сбора урожая осенью. Фасоль – простая неприхотливая культура. Поэтому и жизнь в Ламоне простая. И живут здесь простые люди. Меня всегда вводило в замешательство это словосочетание – «простые люди», которое имеет уничижительную и даже оскорбительную окраску. Что значит «простой человек»? И есть ли в этом случае люди «сложные»? Нет понятия «сложный человек», но есть такие понятия как: власть имущие, сильные мира сего, звезды кино, спорта… Их мы и подразумеваем под «сложными людьми». Так вот, нет простых или сложных людей! Все люди одинаковы. Но я скорее расспрошу ламонского фермера об особенностях посева и созревания фасоли, чем еще раз выстроюсь в очередь за автографом к победителю Джиро д’Италии.

7 июля

Завершаю историю с печкой. Растянулась она на много глав-рассказов. Получился целый сериал. Да, собственно, как и все прочие истории в этой книге. Так и живем, как герои сериала: от одного события к другому. Последний слой глины оказался слишком тонким, и мы обложили печь еще раз. В последнем слое использовали больше красной глины, поэтому печь сначала была красноватой. Но на самый верх глины не хватило. Пришлось разламывать и размягчать оставшиеся куски засохшей серой глины, которая была как камень. Пальцы потом долго покалывали. Верх получился серым. Понимаете, к чему я клоню? Печь – это гора, а верх – облака. Прямо как Валлацца, напротив которой печка и стоит. Верхушка горы большую часть времени в облаках. Пока строили, я думал, какое же название ей дать. Не горе, конечно, а печке. Название придумала за меня Элоиза – Валлазито. Это по-испански уменьшительно-ласкательно. Например, Хуанито и тому подобное. И вправду: мама Валлацца, папа Копполо, а ребенок Валлазито.

Строили мы ее с марта, если считать с момента разбора старой печки. Четыре месяца! К сожалению, красно-серой она простояла буквально пару минут, так как мы уже не могли остановиться, вошли в кураж и покрывали печку все новыми слоями, уже тонкими, просто растирали руками – глина еще оставалась, нужно было ее использовать. Сейчас вся печка серая. Место вокруг трубы обкладывали с особой осторожностью, чтобы она ненароком не упала.

Где-то в перерывах лил дождь. Мы прекращали работу. Снова продолжали. В последний день работали почти целые сутки. Не поверите, но когда доделывали печку, на финишной прямой, заиграла церковь Сан-Пьетро. И не просто заиграла – ударами колоколов, а мелодией. И не простой мелодией, которая «проклевывается» иной раз, не знаю, кто и как их выбирает, а той самой мелодией, которую детишки исполняли во время спектакля, когда они спели «динг-донг», имитируя звучание колоколов. Эта мелодия заиграла в тот самый момент, когда мы достраивали печку! В первый раз, до этого я ее не слышал, но сразу узнал. Играла она долго, не меньше получаса: один раз, второй, третий… С разными вариациями. Если церковь здесь играет, то играет не монотонно, а живо: с какими-то замедлениями, ускорениями, переливами…

Все, останавливаюсь. Не поклонник я церковных звучаний. Но здесь, в Ламоне, это нечто большее, чем просто религия. Точнее, не одна только религия. Церковь отбивает каждый час, и ты узнаешь по ней время. Она будит тебя утром. И убаюкивает ночью. Она светится в темноте. И просто красиво стоит на горе. Нет, все, действительно, заканчиваю…

Финальный аккорд. Нужно было выгрести изнутри песок. Напомню, форма печи придается с помощью песка, и только потом обкладывается глиной. Сначала выгребали руками, потом мелкими инструментами, потом пришлось задействовать швабру, чтобы достать песок из самых дальних углов печки. Ну и в самом конце внутрь печи пришлось залезть Элоизе! Она самая миниатюрная из нас. Эла не только пролезла внутрь, так что только ноги торчали, выгребла весь песок, но и вылезать не хотела, так ей понравилось. Интересно, есть ли в Италии сказка, подобная нашей про бабу-ягу, которая хитростью заставила Иванушку-дурачка залезть в печь.

После того как печь была вычищена изнутри до идеального состояния, нужно было сжечь газеты на внутренней стороне печи. Для этого мы в первый раз развели в ней огонь. Получилось не сразу, пришлось повозиться, да и осталось какое-то количество бумаги, которая, впрочем, никак и ни на что уже не влияет и вкус пиццы не испортит. Специального места для дров, как в русской печке, нет. Дрова кладешь внутрь печи.

Думаете всё? Вот и я так думал, но сомневался. Смотрел на печь: вроде бы готова, но чего-то не хватало.

По такому событию (завершению строительства печки) приехал Джо Джо, и ему не понравилось, каким мы соорудили вход в печку. Ему он показался слишком большим. Решено было сделать вход немного уже, из трех кирпичей, буквой П. На него и потратили оставшуюся глину – ни капли не осталось. Все, что использовали для строительства печки в прошлом году, использовали вновь. Кирпичи красные. Печка, как сказал, серая. Я понял, чего ей не хватало! Вход действительно был большим, и печь напоминала скорее пещеру. Но раз печь – это Валлацца, то ей нужна церковь Сан-Пьетро. Серым получился основной массив. И маленький вход красного цвет – церковь на фоне горы. Это днем. А ночью – огонь, который разводишь в печи, – это свет, которым подсвечивается Сан-Пьетро. Саму печь (Валлаццу) почти не видно.

Так, образно выражаясь, за четыре месяца мы построили не печь, а целую гору. А также маленькую церковь к ней. Или поженили две горы, и у них родился ребенок.

10. Лазурная тропа

Отправление: Ламон.

Объекты на пути: Дига, Пресе, Пассерелла.

Прибытие: Ламон.

Уровень сложности: средний.

Время в пути: 4—5 часов.

Протяженность: 11 километров.

Перепад высот: 440 метров.

Характер местности: легкая прогулка, панорамные виды, лесная тропа.

О десятой тропе я спросил Инес: «Что думаешь? Стоит идти?» «По-моему, стоит. Рекомендую. Но я больше люблю горы – большие открытые пространства, чем лес», – ответила она. Выходит, что Ламон за большие горы Инес не считает и лес не любит. А ведь она права… По сравнению с «большими» Доломитами, местность вокруг Ламона – это скорее лес, чем горы. Я тоже думал об этом. До больших гор я пока не добрался, но кое-какое представление о горах уже имею. И пришел к выводу, что люблю лес не меньше, чем большие открытые пространства. Ходить по ламонским тропам и пробираться через лесные дебри доставляет мне не меньшее удовольствие.

Десятая тропа проложена вокруг озера Сенайга. Сенайга – вторая главная достопримечательность Ламона после церкви Сан-Пьетро. Это большое и глубокое озеро, напомню, – часть одноименного протока, который берет свое начало выше в горах и течет по направлению к равнине, минуя Сан-Донато, пока не впадает в реку Чизмон. Я уже был у этого озера – мы сходили к нему в первый же день, но приберег рассказ о нем до одноименной главы.

В озере Сенайга не поплаваешь, по крайней мере, в этой его части. Оно как бы «утоплено» в горах. До воды добрый десяток метров: бросаешь камень – он долго летит, плюхается в воду – раздается эхо. Озеро окружено утесами. Через озеро перекинут металлический подвесной мост, который имеет свое отдельное и красивое название – Пассерелла. Так же называют иногда и саму тропу. Мост не длинный, но мне бы хотелось «растянуть» его, пусть даже в своем воображении. Растянуть само название. Вообразить, что каждая буква – километр, и пройти мост по буквам: П-а-с-с-е-р-е-л-л-а. Получается десять, почти столько же, сколько и сама тропа вокруг озера.

Мост шатается, и когда оказываешься на нем в первый раз, чувствуешь себя неуютно. Мост покрашен в зеленый цвет. Краска облупилась, и проступает ржавчина, но, смею предположить, что в день покраски мост выглядел точь-в-точь как поверхность воды. Вода идеально прозрачная, но из-за глубины озера имеет насыщенный зеленый оттенок, как будто разлили краску. Но это сейчас, летом. Весной цвет воды еще красивее – ярко-голубой, лазурный. Цвет Италии.

В этом месте озеро разливается из тоненького ручья, а потом впадает в Чизмон. Первая мысль, которая приходит в голову, когда глядишь на воду, – вот бы искупаться! Но во-первых, как уже заметил, к воде не подобраться. А во-вторых, Хесус сказал, что в Сенайге нельзя купаться из-за каких-то ядовитых водорослей. Дескать, несколько туристов погибли. Не знаю, правда это или очередная ламонская байка. Скорее последнее.

Рассматривая свои же фотографии трехмесячной давности, обратил внимание, что елочки, красиво растущие на утесе, вдающемся в озеро, затоплены. Это было в начале марта. В озере было больше воды. Сейчас деревца на суше. Весной уровень воды в озере выше. То же касается и ручьев. С началом лета шумные полноводные ручьи в горах пересохли. Это приходится учитывать, собираясь в очередной поход, брать с собой больше воды. И хоть я и раньше не пил из ручьев, но умыться в них было очень приятно.

Перейдя через мост, оказываешься у очередного молитвенника. Здесь же расположена маленькая карта местности. Начинается непосредственно десятая тропа. Тяжелый и длинный подъем. Резкий поворот налево и снова подъем. Люблю такие резкие повороты в горах – по ним легче ориентироваться. Чем круче поворот тропинки, тем проще идентифицировать его с тем, что нанесено на карте.

Тропа становится более-менее прямой. Жалко, что она идет не вдоль самого озера и с тропы озера не видно. Зато вверху открывается захватывающий панорамный вид на Сан-Донато и Копполло слева, Ламон, Соврамонте и Валлаццу справа. А как бы по середине между ними Сенайга – как жерло вулкана, только вместо красной лавы вода цвета лазури.

Отсюда по тропе нужно повернуть налево и снова спуститься к озеру. На карте Хуана в этом месте отмечены обязательные для посещения пещеры. Я же плохо прочитал карту и повернул в противоположном направление и вышел таким образом к Понте Серра, но вернулся к озеру уже с этой стороны и оказался у еще одной плотины, в результате строительства которой, вероятнее всего, и образовалось озеро.

8—21 июля

На две недели школа наконец превратилась в настоящую школу. Мы приняли первый волонтерский лагерь, вернее сразу два. Первый – для итальянских подростков – был по плану. Второй – международный – получился случайно. Тридцать с лишним человек вместо запланированных пятнадцати приехали в школу: со всех регионов Италии, а также из Бельгии, Чехии, Турции, Греции и даже из России – две студентки из Москвы. Ребят мы так и разделили, на две группы. Так было удобнее поддерживать порядок в этом хаосе. Нас хоть и было четверо, пятеро, включая Фильберто, вожатого, подростков было в шесть раз больше.

Три дня подряд до этого мы думали, как их всех разместить. На втором этаже места достаточно, даже более чем. Но столовая не такая большая, как кажется на первый взгляд. Мудрили-мудрили со столами и стульями: поставить их вместе – двумя длинными рядами, разделить на группы-островки… Перед началом лагеря приехал Джо Джо: утвердил расстановку столов, внес последние коррективы и дал что-то вроде напутствия: «Детей сильно работой не нагружать! Они ведь еще дети, некоторым и шестнадцати нет». И дал свое согласие на то, чтобы опробовать печку, мы в ней еще ничего не готовили. Как раз появился повод – встретить ребят настоящей пиццей.

Правда, перед этим нам еще раз пришлось повозиться с печкой. Казалось, что она достроена окончательно, но не тут-то было. Входное отверстие, которое мы переделали в прошлый раз, оказалось слишком узким, и нам пришлось заново его разбирать, а потом собирать. Потратили на это несколько часов. В самый последний момент придумали сделать дверь-заслонку, без которой любая печь – не печь.

Как и требуют того правила, печь начали разогревать заранее, за несколько часов до приезда ребят. Оба лагеря привез на фургоне Донато, который работал с нами на яхте в Венеции. Дрова положили внутрь. Жар пошел такой, что мама не горюй. Печь сразу стала теплой, приятной на ощупь. В нескольких местах на печке появились длинные трещины, но печь не развалилась.

«Трещины потом можно будет замазать. Это нормально. Так и должно быть», – сказала Инес. А значит, мы все сделали правильно! Тесто для пиццы делала Инес. Томатную пасту, специальный соус, специи. Моцареллу и овощи – цуккини, перцы, помидоры – резал ломтиками я. Когда печь достаточно прогреется, а дрова сгорят, превратившись в тлеющие угли, они отодвигаются по углам, а на середину помещается пицца на специальном круглом подносе с длинной ручкой. Готовится, как уже говорил, очень быстро, за пару минут, главное тут не проворонить, а то сгорит. Пицца получилась на славу!

* * *

Фильберто разыскал в Ламоне пастора, смотрителя церкви, и попросил провести для нас экскурсию. Пошли не все, человек десять от силы, остальные направились в один из баров Ламона. Поднялись на холм. Двери закрыты. Пастор появился с опозданием на пять минут. В обычной одежде: джинсах, рубашке и кроссовках. И не скажешь, что пастор. Достал ржавый длинный ключ и распахнул перед нами двери. Не знаю, как для остальных, но для меня этот момент много значил. Начиная с марта, я ежедневно смотрю на церковь, любуюсь видом на нее и Валлаццу, окутанную облаками, слушаю звон колоколов и мелодии, определяю по ним время… И вот я оказался внутри. Не буду детально описывать внутреннее устройство. Оно обычное для любой католической церкви: несколько рядов скамеек, экземпляры Библии, алтарь, комната для исповедей… Интересно вот что…

На стенах древние фрески. Фрески были спрятаны под слоем штукатурки. Частью она облупилась, и рисунки стали видны. Что изображено – трудно понять, но чувствуется, что картины грандиозные. В чем-то даже языческие, теперь так не рисуют. Уж простите меня за неуместное сравнение. Церковь Сан-Пьетро хоть и католическая, но настолько старая, что в своей истории приближается вплотную к языческим временам, где, как известно, граница между религией и народными верованиями была намного тоньше или еще дальше во времени, когда этой границы и вовсе не было и одно сосуществовало с другим. Есть в ней что-то дикое, необузданное, живое, естественное… чего нет в современных церквях и ухоженных городских соборах.

Пастор провел нас по комнатам. Одна из них – что-то вроде служебного помещения. Вторая – кладовка. В кладовке в пластмассовых ящиках и картонных коробках свалены человеческие кости и черепа. Вся кладовка ими заставлена – ступить негде. Это то, что нашли при раскопках вокруг церкви. Пастор что-то говорил насчет этого с Фильберто, но мне было трудно разобрать. Я попросил Фильберто задать ему несколько вопросов. Меня интересовало, что за мелодия играет в церкви и почему именно в 19.45. На это пастор тоже ответил как-то невнятно. Я понял только, что мелодия, которая мне так нравится, это и есть главная мелодия этой церкви.

Затем мы зашли в шахту, которая ведет наверх, на колокольню. Лестница оказалась старой и в плохом состоянии. Кроме того, вся снизу доверху окутана электрическими проводами. Так прояснился другой вопрос: кто звонит в колокола? До этого дня у меня еще оставались сомнения. Нет, с часами все стало понятно сразу. Ведь не может быть, чтобы кто-то поднимался на колокольню по 48 раз на дню, чтобы отмерить каждые полчаса. Но может быть, кто-то все-таки поднимается туда, чтобы играть мелодии? Нет, и часы, и мелодии – все в церкви автоматическое. Поэтому в шахте столько проводов.

– Можно подняться наверх? – спросил Фильберто пастора.

– Не уверен. Лестница очень старая. Туда давно никто не поднимался. Кроме того, полно проводов. Это небезопасно.

– Может быть, я все-таки попробую? Лестница выглядит основательной.

– Не знаю. Как бы не развалилась. На ладан дышит. Вон сколько паутины. Вся в пыли.

– Пожалуйста. Я буду осторожен.

– Ну хорошо. Но только ты. Остальным нельзя. Тебя, может, и выдержит, но если полезете все сразу – точно рухнет.

– Спасибо!

И Фильберто полез наверх. Шахта – полтора на полтора метра, не больше. Одна ступень за другой уходят вверх так, что ничего не понятно, не видно конца. Фильберто спустился.

– Да, пастор прав. Лестница действительно шаткая. Я бы не советовал тебе по ней лезть, – сказал он мне.

– А что там наверху? Ты поднялся наверх?

– Нет. Там дальше полно электрических проводов. Что-то вроде электрического хаба, где все они сходятся.

– Эх, жалко… – ответил я.

Фильберто с пастором пошли дальше по церкви обсуждать фрески, а я улучил момент и поднялся по шахте до самого верха. Лестница при этом не рухнула.

Высунул голову уже на свежем воздухе среди колоколов. Ощущения непередаваемые! Вот он, самый центр Ламона! Его сердце.

Кстати, почему я раньше об этом не думал?.. Если это сердце города, то где его душа и разум?

Душа Ламона, вне сомнения – в местных жителях, а также в ветре, который гуляет по округе.

Разум – в доломитовых скалах.

А сердце Ламона здесь – в колоколах Сан-Пьетро.

Ветер, как и душу, трудно уловить – здесь он почти не осязаемый, его здесь почти нет, и он скорее находит ураганами.

Скалы тверды и неподвижны, как философия стоиков.

А сердце бьется. Оно самое живое. Пусть и механическое.

Потому что удары его отдаются в сердце каждого.

Наверху несколько колоколов. Колокола старые, с интересной резьбой. Разглядывая рисунки, я совсем забыл про время! Экскурсия была назначена на четыре, началась с опозданием, а к моменту, когда я поднялся наверх, было уже без пяти пять. Колокола вот-вот должны зазвенеть! Я не знал что делать: то ли остаться, ведь возможности послушать их так близко у меня больше не будет, то ли спуститься вниз – неизвестно, насколько сильно они звенят, можно ведь и оглохнуть. Я представил заголовок завтрашнего «Альпийского курьера» – местной газеты: «Волонтер забрался на колокольню церкви Сан-Пьетро в Ламоне и оглох от звона колоколов». И тут же перефразировал его на свой лад: «Волонтер из Санкт-Петербурга, оглох от звона колоколов церкви Сан-Пьетро в Ламоне». Санкт-Петербург – Сан-Пьетро. Поэтому я не стал рисковать и спустился вниз.

И о парадокс! Когда на часах было ровно пять, я почти ничего не услышал! Колокола звенели еле-еле, так, словно электричество закончилось и не хватало энергии для того, чтобы разогнать их как следует. Я даже вышел на улицу, не веря своим ушам. Внутри церкви и рядом с ней звона почти не слышно! И тут же понял, что звук разносят горы. Ламон находится на плато и окружен горами. Создается природный амфитеатр, и слабенький на самом деле звук колоколов превращается в настоящие симфонии только благодаря природной акустике. Так же, как в древних римских театрах. Если выйти в центр и похлопать в ладоши, получится эхо. Я хотел рассказать об этом Фильберто, но он уже нашел себе другое занятие.

Он все не унимался. В церкви ему хотелось попробовать все, расспросить обо всем. Накануне он поделился со мной своими мыслями о Ламоне. Сначала город ему не понравился. Но с каждым днем он проникался его атмосферой и простотой все больше. Как Ламон может кому-то не понравиться?

– Что ты делал до этого, где жил? – спросил я.

– Я из Виченцы. Живу в Виченце. До этого работал какое-то время на складе в одном крупном супермаркете. Работа была ужасной. Решил стать волонтером, чтобы как-то разнообразить жизнь. Целый год прожил на молочной ферме в горах. Доил коз и коров. Ухаживал за ними. Делал молоко.

– Ничего себе!

– А так работаю вожатым в лагерях во время сезона. Это намного интереснее обычной работы. Обычная работа мне наскучила. Да, ты зарабатываешь деньги. Волонтерство, напротив, не приносит денег. Но обычная работа не дает главного – эмоций, разве что негативные. Делаешь изо дня в день одно и то же. Как робот. Волонтерские лагеря мне нравятся. Встречаешь много интересных людей. Общаешься с молодежью. Очень весело.

– Согласен с тобой. Я хоть и не люблю лагеря как таковые – был в двух лагерях в детстве: в обычном и в спортивном, до сих пор мурашки по коже от тамошней атмосферы. Но наши лагеря я еще как-то стараюсь пережить.

В церкви Сан-Пьетро на внутреннем балконе, на который можно подняться по лестнице, находится орган, и ребята, включая Фильберто и пастора, были уже там. Фильберто упросил пастора разрешить ему поиграть на органе. Фильберто, как и мой прадедушка из Приветнинского, хорошо играет на гармони, как на обычной, так и на губной гармошке, и даже привез и ту и другую в Ламон. Послушать дедушку сбегалась вся деревня. Фильберто мы слушаем по вечерам всем лагерем. Но оказалось, что он не только на гармони умеет играть, но и на клавишных!

Нет, ну разве можно себе такое представить! Вот так просто открыть двери главной городской церкви, да при этом такой старой, провести по всем комнатам, показать черепа, фрески на стенах, позволить залезть по лестнице на колокольню, пощупать святая святых Ламона – церковные колокола, а потом еще и разрешить сыграть на органе. Ничего подобного в русской церкви себе и представить нельзя! Разве что в какой-нибудь маленькой сельской церкви, да и то если ты лично знаком с настоятелем церкви, как о том пишет Мариуш Вильк: рядом с его домом на берегу озера Онего находится старая церковь и его назначили настоятелем. С ламонским пастором мы тоже уже не были чужими, но в России это обычно происходит не так быстро: должно пройти время, люди должны друг к другу присмотреться, выпить вместе пару раз, в конце концов… И уж тем более нельзя себе такое представить в больших и важных городских церквях и соборах: все закрыто, зарешечено, огорожено… Вот вам еще одно отличие между городом и деревней. Что в Италии, что в России.

Фильберто тем временем завел на органе какую-то невообразимо красивую, но узнаваемую на слух мелодию. Остальные ребята стояли с открытыми ртами. Пастор тоже остался доволен. Дружба состоялась. Навеки.

На обратном пути, поднимаясь в Рунью, мы разговорились с Фильберто о том, с чего я начал свой рассказ о Ламоне: о кладбище и о ламонийцах, которые воевали против русских во второй мировой войне.

– Насколько я знаю, так оно и было. Италия воевала на стороне Германии против России. Но так же как и в России – воевала страна, воевали военные. Большинство же простых людей просто заставили пойти и сражаться. Никто этого не хотел.

– Вне сомнения.

– Конечно, среди общего числа людей были и те, которые были готовы сражаться, так сказать, патриоты. Но в этом ли заключается патриотизм? Нет.

– На уроках истории в российских школах примерно такая же картина. Но меня всегда интересовало, что делали простые люди? Никто из них не хотел на самом деле воевать.

– Более того, многие итальянцы, которые вынужденно отправились на войну, не понимали, что им делать, не хотели брать оружие в руки, не знали, что значит воевать… А русские, которые их встречали, многих принимали как родных, кормили, поили… И возвращаясь потом на родину, в Италию, – те, кто выжил, рассказывали об этом.

– То же самое было у нас. Не только по отношению к итальянцам. Про итальянцев я, признаюсь, ничего не слышал. Но даже по отношению к немцам было такое. Пускали в дом, заботились… Любовь даже случалась у некоторых. Жизнь, одним словом. Во время войны.

– Да мне вообще все это кажется бредом. Ну не пойдет ни один простой человек из одной страны в другую воевать. Эта идея приходит только в больные головы тех, кто у власти и они начинают сгонят людей на войну.

– Жалко, что в таких прекрасных местах, как Доломиты, да и у меня на родине, в карельских лесах, прошло столько сражений. Лес у моей деревни сплошь покрыт ямами от разорвавшихся снарядов и траншеями. Наверняка, и неразорвавшихся снарядов полно осталось в лесах. Как люди могли воевать среди такой красоты, которая, наоборот, располагает к созиданию, а не уничтожению друг друга и природы?