Текст книги "Смерть под ее кожей"

Глава 10

Он провел нас внутрь, через маленькую кухоньку по узкому темному коридору в глубину дома. Только что привезли? Я решила, что Док слегка потерялся во времени.

А потом он открыл дверь в конце коридора.

Как он и обещал, там лежала Руби. Лежала на узкой кровати, на которой едва помещалась, в комнате, где едва помещались кровать и тумбочка, на которой едва помещалась книжка в мягкой обложке. Голая лампочка ярко горела посреди потолка, освещая обои с бледными розами, кипенно-белые простыни и тело на них. Она была в голубом клетчатом платье с длинными рукавами, доходившем ей до щиколоток, так что видно было только ладони, ступни и лицо. Маленькое окошко слева от кровати было приоткрыто. На легком ветру трепетали пожелтевшие от времени тюлевые занавески.

Мы втроем втиснулись полукругом у изножья кровати и потупились.

Под телом виднелось что-то красное, и поначалу я решила, что каким-то образом у Руби до сих пор идет кровь. Затем присмотрелась получше и поняла, что между телом и простынями засунуто с десяток красных резиновых грелок.

– Они наполнены льдом, – пробормотал Док. – Ее… не… забальзамировали. А сейчас такая жара… В общем, они решили, что лед помешает… э-э-э…

Он никак не мог произнести слово «разложение», да и я не сумела.

Я отвела взгляд. В углу слева от двери стоял книжный шкаф высотой примерно мне по пояс. Взглянув на корешки, я увидела «Плюшевого кролика», «Мэри Поппинс», «Убийство в Восточном экспрессе», «Джентльмены предпочитают блондинок» и толстый том с названием «Язык цветов», который я отнесла к поэзии.

Я поняла, что мы стоим в бывшей спальне Руби. На полках стояли книги, которые читает девушка, которая мечтает о мире больше и ярче, чем ее собственный.

Мои мысли, вероятно, последовали за взглядом, потому что, когда я снова подняла голову, Док был уже где-то в середине своего монолога.

– …хотел устроить прощание в похоронном бюро Дэмблинов, – говорил он. – Дэн Дэмблин заехал ко мне лично. Сказал, что они все сделают как положено. И мне ни о чем не придется беспокоиться. Но я сказал: «Нет, спасибо». Типа она же одна у меня осталась из всей семьи. Я собирался сам ее похоронить. И не хочу, чтобы ее тело опять трогали, хватит с нее.

– Мистер Хэлловей сказал, что похороны завтра? – сказала мисс П., что прозвучало как вопрос только наполовину.

– Мистер?.. Ах да. Тот коротышка. Да, он сказал, что раскошелится на гроб. Приведет носильщиков и все такое. У нас семейное кладбище во дворе. Там лежат ее родители. И другие наши…

Он осекся. В тишине мы услышали музыку, крики и смех со стороны цирка, расположенного на поле неподалеку.

Не в силах выносить это молчание, я нарушила его:

– Это точно не ее платье.

Док хмыкнул:

– Ага. Больница достала его из вещей, отданных на благотворительность. Мне сказали, что ее одежда – это улики.

– Она возненавидела бы его, – заметила я.

– Мистер Хэлловей. Боб. Он сказал, что вечером привезет что-то из ее одежды. В которой ее можно похоронить. И тогда лучше, если… э-э-э… как ее подруга. Женщина… Если вы не против…

– Конечно, – ответила я, мысленно заполнив пробелы в его речи. – Я одену ее.

Я произнесла это с улыбкой, но внутри у меня что-то сжалось. Не то сердце, не то желудок. Все казалось каким-то нереальным. Бессвязным.

Мисс П. повернулась к Доку:

– Мистер Доннер, вы не могли бы ненадолго оставить нас наедине?

– Конечно, – озадаченно отозвался он.

– Я хочу осмотреть тело, – объяснила она.

И все тут же вернулось на круги своя. Это убийство. И нам нужно работать.

К счастью, Док тоже это понял.

– Ладно, – сказал он. – Я занесу ваши чемоданы наверх и поменяю белье на кроватях. Не торопитесь.

И он предоставил нам заниматься своим делом.

Мы попытались стянуть с нее платье, но Руби не была худышкой, а выражение «мертвый груз» появилось не случайно. В конце концов я сдалась и разрезала уродливую синюю тряпку ножом. Клочки ткани бросила на пол.

Если вы никогда не видели тело после вскрытия, постарайтесь, чтобы так оставалось и впредь. Y-образный разрез – это кошмар. Зашивают его неаккуратно, поскольку все равно никто не увидит, кроме гробовщика. И несчастных детективов.

Этот разрез выглядел еще хуже, потому что шел через пару дюжин татуировок. Он отделил хвост русалки от ее тела, отсек орлу крыло, а кораблю – мачту. Зашили же разрез с небольшим перекосом. Некоторые мелкие татуировки стали совершенно бесформенными.

Я уже видела мертвецов с татуировками, но чаще всего только с одной-двумя на груди или руках, причем в основном у мужчин с их волосатыми телами. Теперь, когда под кожей Руби не пульсировала кровь, ее тело стало бледным и желтоватым, как все трупы. Без розоватого фона чернила татуировок резко выделялись, дрейфуя по поверхности кожи, словно листья в пруду.

Хорошо, что в больнице хотя бы не потрудились вскрыть ей череп. В кои-то веки я была благодарна патологоанатому за его лень.

Мы перевернули ее, рассыпав красные грелки со льдом по полу.

Слева чуть выше середины спины виднелась колотая рана. Изящная по сравнению сY-образным разрезом. Мисс П. склонилась над телом, ее нос почти коснулся прыгающего тигра, который растянулся вдоль лопатки Руби.

– Нож, – сказала она.

Я протянула ей свой складной нож.

Она аккуратно вонзила его в рану, в точности по следу лезвия, которое убило Руби. Я поежилась.

– Что видите? – спросила она.

– Нож явно не метнули. Здесь отметина от рукоятки. Если нож метнуть, он не войдет так глубоко, с какой бы силой это ни сделали.

Я оценила угол, под которым был воткнут мой нож.

– Снизу и справа, – добавила я. – Значит, убийца, вероятно, правша. Он не обязательно высокий, но и не коротышка.

Я провела пальцами по краям раны.

– И не слабак, – еще добавила я. – Нож вошел между ребрами по самую рукоятку. Для этого нужна сила. Я что-то пропустила?

Мисс П. покачала головой.

– Вроде ничего, – сказала она, вытащила нож, закрыла и вернула мне.

Мне хотелось швырнуть его в ближайшую помойную кучу, но я передумала. Я вытерла лезвие об остатки платья.

Еще полчаса мы искали на теле другие отметины, что было нелегко, учитывая, сколько чернил было под ее кожей. Не считая нескольких порезов от бритвы, вполне естественных для женщины, чей рабочий костюм – это купальник, мы не обнаружили ничего примечательного.

Мисс П. воспользовалась возможностью изучить татуировки Руби.

– Похоже, многие сильно выцвели, – сказала она скорее себе, чем мне. – Полагаю, их она сделала в первый год. А вот эти новее и ярче. И, кроме того, явно искуснее.

– Ага, у Руби заканчивался чистый холст, и она стала избирательнее. Делала только такое, что не найдешь у любого старого моряка, гуляющего по набережной.

Главным шедевром была змея, которая обернулась вокруг всей левой ноги. Она поднималась по бедру и доходила до живота так, что пупок был ее глазом.

Для этого рисунка, как я знала, потребовалось несколько сессий у татуировщика в Бруклине. Змея была такой крупной, что художнику удалось прорисовать каждую чешуйку и с помощью разных оттенков зеленого создать впечатление, будто змеиная кожа мерцает.

Пупок у Руби был проколот, в нем она носила крохотный искусственный бриллиант. При правильном освещении – а Руби мастерски умела найти правильное освещение – змея как будто подмигивала зрителям.

Кто-то вынул сережку, и змея выглядела такой же безжизненной, как и ее хозяйка.

Но что действительно привлекло внимание мисс Пентикост – роза размером в мою ладонь над левой грудью Руби. Рисунок был примечателен своей непримечательностью. Неровные линии, мутные темные цвета. Если бы мы не были так близки во всех смыслах, я бы, может, и не поняла, что это роза.

– Ничего подобного на ее теле больше нет, – заметила мисс Пентикост. – Интересно, что она закрыла этим рисунком.

– Вы уверены, что она что-то закрыла? Может, это просто неудачная работа художника.

Она покачала головой.

– Посмотрите, как рисунок слегка налезает на своих соседей, здесь и здесь. Его сделали позже. И эта роза такая прозаичная.

Я вынуждена была согласиться. Место прямо над сердцем – самое важное. Зачем занимать его ерундой?

Тогда что же закрывала роза?

Мисс П. провела пальцами по цветку, словно могла стереть его и увидеть, что под ним.

– Когда мы познакомились, роза уже была, – сказала я. – Я помню, что заметила ее, когда нас представили друг другу. Но ведь Руби была женщиной, чью ногу обвивает змея. Уже никого не удивишь дрянной розой. Думаете, это может иметь значение?

– Все может иметь значение, – напомнила мне мисс П., и уже не в первый раз. – Если это важно для жертвы, то важно и для нас.

Она присела на подоконник и задумалась.

– Кто-то из старожилов цирка может знать, – предположила она. – Впрочем, может и не знать. А похороны уже завтра.

Она нахмурилась, глядя на тело.

– Расследуя дело Сендака, я читала, как восстанавливают татуировки, поврежденные огнем. Возможно, эту технику получится использовать и здесь. Мне надо будет позвонить Хираму, – сказала она, имея в виду нашего давнишнего приятеля из нью-йоркского отдела судмедэкспертизы. – Наверное, ему придется объяснить мне все пошагово. Но боюсь, мы вынуждены будем срезать эту часть кожи.

Она повернулась и посмотрела на меня со всем сочувствием, на которое была способна.

– Я знаю, это может быть неприятно, тем более что она ваша подруга, поэтому я пойму, если вы решите не участвовать. Под руководством Хирама я справлюсь сама. Что до необходимых химикатов, возможно, мы не найдем их поблизости. Придется обращаться в Ричмонд. Нужно послать кого-нибудь в…

Она заметила, как я машу руками, и нажала на тормоза.

– Что?

– Понимаю, что вам не терпится провести новый научный эксперимент, – сказала я. – Но, может, сначала попробуем легкий путь? Который не включает разделку тела жертвы.

– У вас есть предложения?

А как же.

Глава 11

Я присоединилась к веренице людей, направляющихся к малому шатру. Было слегка за полночь, и огни цирка уже погасли. Все, за исключением золотистого сияния, которое вырывалось из-за полога шатра всякий раз, когда кто-то давал билетеру доллар.

На языке здешней азбуки Морзе это означает «добро пожаловать».

На этом представлении не было зазывалы. В нем не было необходимости. Интересующиеся узнавали о нем из слухов или из листовок в нужных барах и мужских клубах. В очереди стояло несколько женщин, но в основном зрителями были мужчины. Только белые. Впрочем, так было главным образом в южных штатах.

Я удивилась, что ночное шоу не отменили даже после убийства. Не говоря уже о людях из церкви Крови Агнца, только и выискивающей, кого бы наказать за грехи.

Если сам цирк еще можно было назвать невинным весельем, то в Полуночном цирке невинного было мало. Вот почему, хотя шоу и проходило тайно, очередь на вход была такой длинной.

Контролер у входа не замечал меня, пока я не оказалась прямо перед ним. В свои пятьдесят с лишним лет Поли все еще обладал энергией двенадцатилетнего ребенка, а также аналогичным чувством юмора и фигурой ирландского боксера. Он был в белой нижней рубашке с подтяжками и потрепанной шляпе, на лице лежал слой грима.

Однажды Поли объяснил мне философию клоунского грима. Нужно, чтобы макияж оставался нейтральным и позволял управлять выражением лица. В состоянии покоя лицо Поли казалось суровым. Поэтому зрители всегда называли его грустным клоуном.

А еще это означало, что его улыбка – это не просто выражение лица. Это событие.

– Так-так-так! Неужели это Уилл «Трусы-в-Блестках» Паркер, – просиял он.

– Ты никогда не позволишь мне забыть это прозвище, да, Поли?

– Ну ведь это ты носила блестящие трусы.

– Один раз, – прошипела я. – На одном вонючем представлении, да и то лишь потому, что Фрида две недели учила меня танцевать шимми и я не хотела ее подводить.

– Ты определенно ее не подвела, – заверил он. – Это тебя подвели юбка и подтяжки.

– Вот, держи, – я протянула ему доллар. – Это поможет тебе заткнуться?

– Нет, – ответил он, ухмыляясь под гримом. – Но даст тебе временную передышку.

Он откинул полог, и я проскользнула внутрь. Воздух под куполом был густой, но самый жар выходил наружу через вентиляционные отверстия сверху. Сиденья, обычно занимающие три четверти круга, теперь расставили вплотную по кругу. По всему шатру висели разноцветные фонари, один прожектор освещал центр арены. Пол был покрыт «египетскими коврами», сшитыми, скорее всего, в Огайо.

Если таким способом намеревались придать цирку экзотический вид, то это впечатление удалось создать разве что у того, кто считает Западную Виргинию центром вселенной.

Я нашла место с противоположной стороны шатра, рядом с выходом для артистов. Подошла танцовщица лет восемнадцати, а значит, я ее уже не застала, и предложила мне конфеты. Я отдала еще один бакс за шоколадный батончик.

– Фрида сегодня выступает? – спросила я.

– Да. У нее пара номеров, – ответила девушка с акцентом Джерси.

Она была в костюме, который обычно надевают на самые грандиозные представления, только ее версия начиналась ниже и заканчивалась выше.

– Можешь передать ей, что Уилл хочет поговорить, когда у нее будет свободная минутка?

Девушка нахмурилась, вероятно приняв меня за поклонницу.

– Я ее подруга, – сказала я, расставаясь с третьим долларом, который тут же исчез в декольте, которое почти ничего не скрывало.

– Как скажешь.

Она еще раз обошла толпу, вернулась и встала рядом с выходом. Я аккуратно развернула шоколадный батончик, чтобы увидеть причину такой высокой стоимости – фотографию между шоколадом и фольгой.

Это был снимок Электрической Люси, и я едва узнала ее без лампочек. Вообще-то она была без всего, не считая улыбки.

Я сунула фотографию в карман и стала поглощать шоколад. Я ничего не ела с обеда и задумалась, можно ли еще что-нибудь перехватить в столовой. Я могла протянуть и на конфетах, но мисс Пентикост – вряд ли.

Закончив осмотр тела, мы вернули на место грелки со льдом и накрыли Руби простыней. Потом пошли к Доку, который готовил наши комнаты наверху. Мисс Пентикост досталась солнечная спальня с огромной кроватью, комодом и письменным столом. Там пахло нафталином. Комната родителей Руби.

Наш багаж стоял в углу. Я помогла мисс П. поставить чемодан на кровать, затем взяла пару своих набитых битком чемоданов и последовала за Доком в дальнюю спальню. Она была не такой маленькой, как комната Руби, но и не намного больше. В комнате стояла узкая кровать, ночной столик с керосиновой лампой и потрепанный сундук, служивший комодом. Пахло перегаром и чистящим средством для дерева.

– Я так и не провел в эту комнату электричество, – объяснил Док. – Кстати, это моя. Я буду спать на диване в гостиной.

– Мне неловко вас выселять. Я сама могу спать на диване.

– Нет-нет-нет. У вас должна быть своя комната. К тому же я поздно возвращаюсь с работы и не хочу вас будить.

Я хотела продолжить спор, но передумала. Я спала в местах и похуже.

– А где вы работаете? – спросила я.

– В кинотеатре «Великолепный», – выдавил улыбку он. – Владелец, киномеханик и единственный сотрудник.

Не знаю, чего я ожидала, но точно не этого.

– Я видела его по пути сюда. У вас в прокате «Люди-кошки»?

Его улыбка потухла.

– Руби прислала мне открытку, написала, что ей понравился этот фильм. Она всегда так делала. Присылала открытки и говорила, какие фильмы показывать. Они все у меня где-то лежат. Открытки.

Он засмеялся. Точнее, я решила, что этот дребезжащий звук был смехом.

– Даже забавно. Сначала это я слал ей открытки. Когда путешествовал. Хотел показать ей мир за пределами Стоппарда. Абигейл – это мама Руби – написала мне и попросила прекратить. Мол, я внушаю Руби ненужные идеи, – он фыркнул и потоптался на месте. – Ну… в общем… э-э-э… Я купил «Людей-кошек» только ради нее. Решил, что будет здорово посмотреть фильм вместе.

Я не могла придумать ответ, но это было к лучшему. Минуту спустя он извинился и ушел. Ему пора было в город, открывать кинотеатр.

– Вернусь около полуночи, – сказал он на прощание. – Если кто-нибудь придет на последний сеанс.

Пятнадцать минут я распаковывала вещи, развешивала одежду в узком шкафу, а остальное повесила на сундук. Кое-что я спрятала под матрас.

Закончив, я пошла проведать мисс Пентикост и обнаружила ее в постели спящей. Она сняла только жакет и обувь и на этом все. Она уже много дней трудилась в поте лица, и я не стала ее беспокоить.

Я прикрыла ее дверь и устроила себе экскурсию по дому. Решила, что Док не будет возражать. Вы не будете приглашать на постой двух сыщиков, если не готовы к небольшому обыску.

Дом выглядел аккуратнее, чем я ожидала. Мебельная обивка изношена почти до дыр, а ковры выгорели на солнце, но никакой пыли и хлама. Даже в подвале, заставленном старыми инструментами и стеллажами с консервами и вареньем, было прибрано.

Я нашла на кухонном столе фотоальбом, села и начала листать.

На первых страницах я обнаружила потрескавшиеся дагерротипы, изображавшие несколько поколений фермеров. За ними шел десяток страниц, посвященных двум мальчикам, один на пару лет старше другого. Даже в подростковом возрасте лица у них были совсем детские. На одной фотографии старший был в выпускной мантии и шапочке.

Младший брат на какое-то время исчез, а затем появился, прислонившись к борту машины скорой помощи. За ним виднелся пустынный пейзаж: взрытая земля и выгоревший лес. Где-то по пути он сменил детское личико на взгляд тысячелетнего старика.

Я всмотрелась в полустертую надпись внизу:

Патрик Доннер. Верден, 1916.

Я плохо знала историю Первой мировой войны, но помнила, что Верден был местом долгой и кровавой борьбы. Значит, Док служил в армии, вероятно водителем «скорой». А если он оказался за границей так рано, в 1916-м, значит, скорее всего, вызвался добровольцем.

Потом шли фотографии старшего брата, Чарли, в объятиях его жены Абигейл. Альбом хранил историю помолвки, свадьбы и жизни в браке. В глазах мужчины и подбородке женщины я видела Руби.

В конце концов рядом с парой появилась девочка с длинными темными волосами, темными глазами и улыбкой до ушей. На каждом фото она была в движении – бегала, прыгала, тянула материнскую руку. На одном снимке она бежала вместе с другими девочками по полю, в их волосы были вплетены цветы. Руби была размытым пятном.

Затем началось половое созревание, и размытость пропала. Руби подросла, округлилась и стала походить на женщину, которую я знала. Ее улыбка померкла. Глаза не смотрели прямо в камеру. Всегда куда-то в сторону. Как будто в поисках выхода.

А может, это просто мое воображение.

Я вернулась в свою комнату и прилегла, чтобы поразмыслить. Я устала, но чувствовала, что подремать не удастся. Как я могу заснуть в этой темной затхлой комнате, когда от тела Руби меня отделяют лишь несколько старых досок и немного воздуха?

Когда я проснулась, было уже темно. Так что я сильно ошиблась.

Я раздвинула занавески и увидела огни цирка на поле за полоской деревьев. Лунный свет и мои часы подсказали, что уже около одиннадцати.

Я проверила, как там мисс Пентикост. Она еще похрапывала. В какой-то момент она, видимо, проснулась и разделась. Убедившись, что мой босс в целости и сохранности, я сходила в ванную, побрызгала лицо водой, спустилась вниз и порылась в холодильнике в надежде соорудить сэндвич. Но не обнаружила ничего, кроме старого сыра, заплесневелого хлеба и тревожного количества пивных банок. Из кухонного окна я увидела, как моргнул и погас электрический глаз колеса обозрения.

Если я не найду чего-нибудь перекусить, то хотя бы найду кое-какие ответы.

И эта мысль привела меня к малому шатру. Я пожалела, что не оделась по-другому. Я остановилась на узких брюках с высокой талией и хлопковой блузке с короткими рукавами. И то и другое я выбрала из-за цвета – мятно-зеленого и кремового соответственно. Я щедро подкрасила глаза зелеными тенями в цвет брюк.

Фрида всегда говорила, что мне идет зеленый.

Я не стремилась возобновить отношения с акробаткой, которая когда-то была мне больше чем подругой. Я сказала мисс Пентикост правду. Мы не были парой по-настоящему. Но всегда можно показать девушке, что ее ценят.

Тем не менее хлопковая блузка помялась, брюки явно были созданы лишь для того, чтобы подчеркивать бедра и пятна от пота, а влажность поработала над моей прической. Я пыталась пригладить волосы и привести себя в порядок, когда фонари на стенах шатра погасли и в пятно света от прожектора вступил Поли.

– Добрый вечер, леди и джентльмены, джентльмены и леди, леди и леди. На самом деле только леди. Вы, парни, можете и сами о себе позаботиться.

Он говорил с преувеличенным водевильным пафосом. Во всяком случае, таким, каким водевиль показывают в Голливуде, плюс большая доза Граучо Маркса. Публика проглотила его слова, как арахисовый пирог.

– Дорогие мои! Добро пожаловать на ночное шоу! Только для друзей, только в строгой секретности! Шоу, которое нельзя пропустить. Добро пожаловать в темное влажное нутро Полуночного цирка!

Толпа радостно взревела.

– Мы все здесь немного флиртуем, немного дурачимся и немного грешим.

Откуда-то с передних рядов раздался пронзительный голос:

– Грешим?

На арену вышагнула Фрида, все взгляды устремились к ней. Она была одета как пуританская домохозяйка – длинные рукава, длинная юбка, волосы убраны под огромный чепец.

– Вы сказали «грех»? – спросила она дрожащим голосом.

– Всего лишь маленький грешок, – заверил ее Поли.

– Маленький?

Клоун на дюйм развел пальцы, прищурился и чуть увеличил расстояние между ними.

– Это большой грех! – охнула пуританка Фрида.

– Раньше никогда не было жалоб, но приму ваши, – сказал Поли.

Публика заулюлюкала. Судя по всему, в зале не было прихожан церкви Крови Агнца, а если и были, то не высовывались.

– Мадам, это публичное выступление, – сказал клоун. – Не могли бы вы занять свое место и успокоиться?

– В Евангелии от Матфея, стих 5:15, говорится, что, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом.

– Свеча под вашим сосудом, говорите?

С этими словами Поли нырнул ей под юбку, и публика закатилась хохотом.

– Нет, я никогда!.. – взвизгнула Фрида.

Высунув голову между ее ног, Поли заявил:

– Мадам, кажется, от этого и проистекают все ваши проблемы.

С этого момента номер превратился в откровенный бурлеск – пуританка Фрида случайно теряла разные части своего наряда, пока не осталась в откровенном раздельном купальнике. Одно резкое движение, и от него осталась лишь одна часть и пара кисточек сверху. Фрида начала крутить ими. Публика – и я вместе с ней – бешено зааплодировала, когда Фрида покинула арену.

Видимо, это и был новый номер, о котором она говорила. Неплохо, хотя все это я видела в нескольких вариациях.

После этого вышла девушка, у которой я купила шоколадный батончик, в сопровождении зазывалы с «Аллеи диковин», держащего скрипку в руке. Он сыграл энергичную джигу, а девушка исполняла акробатическую программу с сальто назад и стойкой на руках, призванной продемонстрировать не столько ее технику, сколько ее тело.

За ними последовала стройная девушка с длинными темными волосами. Она была в ярко-синем жилете, черных сетчатых чулках и сапогах до бедер. Ее глаза цвета морской волны словно говорили: «Подойди сюда», а злая ухмылка предупреждала: «Только не слишком близко».

Лишь когда она представилась Чудесной Аннабель, я узнала в ней ассистентку Мистерио, которая помогала ему убирать реквизит.

Она показала серию фокусов, один экстравагантнее другого. Например, сунула руку за шиворот смущенного, но радостного мужчины в первом ряду и вытащила связку цветных платков, которая заканчивалась таким же цветным шелковым бельем.

– Большинство мужчин предпочитают банальный белый, но они просто трусят, – сказала она, садясь ему на колени. – Мои аплодисменты, сэр!

За этой наигранной дурашливостью скрывалась ловкость рук. Интересно, чему из этого она научилась у Мистерио. Он славился тем, что оберегал свои секреты и редко давал помощникам возможность понаблюдать за техникой.

За ней выступал Эдди с измененной версией своего номера – забивания гвоздей в нос. Он заставил публику поохать, поднимая десятифунтовую гирю разными частями тела, в том числе и самыми чувствительными.

После этого вернулась Фрида. Она переоделась в ярко-синее трико. Ее сопровождала Карлотта, Повелительница кошек.

Карлотта втиснулась в леопардовый купальник, демонстрирующий фигуру, которой она обзавелась в борьбе с огромными тиграми. Ее кошечки в номере не участвовали, но она принесла хлыст. Каждый раз, когда она щелкала хлыстом, Фрида изгибалась в очередную немыслимую позу.

Карлотта сделала вид, что недовольна выступлением Фриды, взяла ее на руки и начала крутить, вертеть и оборачивать вокруг себя, будто та совсем ничего не весила. Все это время скрипач наигрывал джазовую мелодию. Одним глазом я следила за ними, а другим – за публикой, гадая, хорошо ли принимают этот номер, в особенности здесь, в сельской Виргинии. Карлотта была из Южной Америки, кажется из Бразилии, но любой, кто этого не знал, принял бы ее за негритянку.

В ее ударах хлыстом в сторону голубоглазой блондинки Фриды был очень специфический подтекст. Но публика либо не заметила этого, либо ей было плевать, потому что номер закончился овациями, а не погромом.

Когда эта пара уходила с арены, Фрида задержалась у моего кресла.

– Ты хотела поболтать?

– Это ты обчистила трейлер Руби?

Она отвела взгляд.

– Да ладно тебе, – напирала я. – Если мы с моим боссом будем вызволять Вэла, мы должны знать.

Я видела, что она задумалась.

– Фрида, это же я. Я не собираюсь ворошить грязное белье без необходимости.

Как раз в эту минуту на арену вернулся Поли, а за ним – Электрическая Люси, и Фрида воспользовалась аплодисментами, чтобы улизнуть.

Я задумалась о том, что буду делать, если она не станет со мной говорить. Могу пойти к Большому Бобу и попросить, чтобы он забрал у нее вещи. Но я совсем не хотела этого делать. Во-первых, стучать боссу – дурной тон. А во-вторых, это значит признать, что Фрида мне не доверяет.

Поли и Люси изображали на арене дуэлянтов, цель которых была не проткнуть соперника, а проглотить все более длинные ужасающие мечи.

Когда была очередь Люси, какой-то остряк предложил себя в качестве альтернативы ее клинку.

– Если ей вдруг понадобится размякший ножик для масла, она первым делом обратится к тебе, – парировал Поли.

Кто-то похлопал меня по плечу. Фрида. Пока хулиган краснел, а зрители ревели, она увела меня за полог. Снаружи артисты переодевались в новые наряды для главного номера программы. Чудесная Аннабель бросила на меня откровенно недружелюбный взгляд. Интересно, чем я разозлила ее.

Как только оказались вне пределов слышимости, Фрида вручила мне холщовый мешок для белья. Я заглянула вовнутрь.

– Это все? – спросила я.

Фрида кивнула.

– Все, что мы взяли.

– Мы?

– Мне помогала Мейв.

Старая гадалка сидела прямо напротив меня и даже не намекнула на что-то такое. Это вдобавок к другой лжи, о которой, впрочем, я пока мало что знала.

Я начинала злиться.

– Ты ведь не соврала? – спросила Фрида. – Ты никому не расскажешь без крайней необходимости?

– Естественно, – заверила я. – Руби была и моей подругой.

Похоже, она не до конца мне поверила. Я пыталась придумать, как успокоить ее, когда из шатра донесся гром аплодисментов. Даже не попрощавшись, Фрида рванула внутрь вместе с остальными артистами.

Любопытство пересилило мое желание увидеть финальный номер, и я заглянула в мешок. Мне было интересно, что так беспокоило Фриду. Мои пальцы сомкнулись на каком-то маленьком предмете на самом дне.

Я вытащила его, внимательно рассмотрела, и все, что я знала о Руби, вылетело в трубу.