Текст книги "Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе"

* * *

Несомненно, лабиринт для хомячка был произведением искусства, как и свитер из любовной переписки и все остальные необычайные предметы в этой студии. Но я не понимала, как эти вещи связаны между собой, кроме, разве что, изысканности каприза, толкавшего Принцессу на создание этих причуд.

Забавно, что она точно так же не понимала, по какому принципу я рисую то, что рисую.

– Ну все-таки, – не унималась Принцесса перед стеной в моей студии, – я не догоняю, что здесь такого? Как ты вообще все это замечаешь? Я этих львов у входов в здания в упор не вижу! Мне все это кажется ужасно обыкновенным. Нет, нарисовано очень круто. Но в самих же сценах не происходит ничего особенного… С чего ты их так облюбовала?

– Ты живешь здесь. Вот послушай, – я открыла перед ней свой блокнот с израильскими зарисовками. – Если на иерусалимском рынке встать на верхней ступени одной из улиц, откуда, как из рога изобилия, высыпаются толпы на маленькую площадь, то увидишь, как в море черных голов алым полыхает ящик с клубникой, а над ним зазывно машет руками и горлопанит басом молодой араб, здоровый, как шкаф, и красивый, как бог. Слов не разобрать, но очевидно – человек торгует с восточной страстью ассасина: «Клубника сегодня, потому что завтра все умрут!»

– Красиво!

– Да. Но для всей этой толпы на площади не происходит ничего особенного. А оно и не происходит! Но что плохого в изображении, влюбленном в такой момент? Люди разговаривают о праздном. Женщина едет с ребенком в велосипедной корзине, свежая рыба в пакете подвешена на руль и еще дергается. Человек поет караоке в розовой будке на станции метро после работы. Это то, о чем должны быть новости. Breaking news: «Во всех уголках планеты жизнь продолжается!» – вечная, удивительная новость. Мне кажется бессмысленным бомбить мир изображениями кровавых ужасов, безумия, травм, смерти, расчлененки и страдания. Этим заняты новости. Искусство не может соревноваться с новостями по части отвращения, бед и зла. Оно проиграет, даже в качестве медийного терроризма. Настоящим радикализмом в наши дни были бы изображения красоты обыкновенной жизни, преподносящие ее как фурор и сенсацию, которой она и является вот уже тысячи лет. В этот самый миг старики выгуливают птиц в шанхайском парке. В Венеции пацаны гоняют мяч во дворе бывшего монастыря, и колокольный звон невпопад отсчитывает им голы. На берлинской площади студенты воскуривают в косяках силу своей дурной, бесконечной молодости в небеса, где из нее рождаются новые звезды, а граффити смотрят на них со старых стен, как инопланетные иконы. Индийский фермер рисует корове на заду хищные глаза, чтобы уберечь ее от тигров. А на одном китайском острове храмовый хранитель… ну ты поняла. Для всех этих людей не происходит ничего особенного. Но это и есть новости! Повседневная жизнь – потрясающая новость. Глянь из окна. То, что ты видишь, – поразительная новость для большинства людей на планете.

– Звучит как манифест. Ты все это запиши. Это и будет твоим художественным высказыванием, – Принцесса воздела руки, будто произнося заклинание, чтобы вызвать мое художественное высказывание, как духа, из небытия. – Вечные Новости!

– Вечные новости, – повторила я, – как вариант… Ну, допустим. А ты? Какое у тебя художественное высказывание?

– О, я без понятия.

* * *

До меня постепенно начинало доходить, что мы были не просто людьми внутри очень разных шаров, которым чудом посчастливилось сдружиться, – мы по-разному мыслили и у нас были противоположные способы проживать жизнь.

– Ты собираешься запустить это в производство? – спрашивала я, напяливая свитер из любви.

– Не знаю.

– Ну что-то же ты планировала, когда его делала?

– Не знаю. Я просто его сделала.

Она все делала «просто». Мне же всенепременно нужен был план, ясная цель и гарантии, что одно приведет к другому. При этом я хотела, что твой хомячок, по дороге из лабиринта выиграть джекпот, съесть морковку и вообще отлично провести время. Принцесса же ничего не хотела. Она «просто» делала вещи, не задумываясь о целях и результатах. Этот подход распространялся на все – от тоскующего дивана до жизни.

– Что ты будешь делать после резиденции? – как-то спросила я.

– Не знаю. Эта резиденция подвернулась очень кстати, потому что я больше не могла платить за квартиру.

– А что потом? Вернешься на работу в «Эппл»?

– Не знаю. У меня еще три месяца, что-нибудь придет. Я не волнуюсь.

Она не волнуется. Она ни о чем не волнуется. Она не волнуется о проекте – «что-нибудь придумается», не волнуется о финальной выставке – «что-то подвернется», не волнуется о деньгах и о работе – «как-то оно будет».

Ей было чуждо все, присущее мне, – целеполагание, контроль, деятельность. Ее стихиями были созерцание, расслабленность и праздность. Если меня неизвестность страшила, то Принцесса ценила жизнь за силу ее перемен. Она ни с чем не боролась, ничему не противилась и «просто» следовала обстоятельствам, как вода. По вопросам жизни и смерти она сохраняла императорское спокойствие, зато ее да волновало, как устроить хомячку в лабиринте Диснейленд!

Больше всего меня в ней очаровывала эта страстная увлеченность праздным и несущественным. Она была полна жизни и жгучего любопытства. Могла изводить недели на бессмысленную для меня дребедень. В ней не было спешки, не было напряжения. Ее не мучили амбиции. Словом, она не утратила способности жить «просто так». Я же следовала нелепой догме, что жить нужно зачем-то. Что во всем всенепременно должны быть смысл, стремленье и тернистый путь.

Однажды я даже застала ее за каллиграфией. Она прицепила кисть к длинной палке от швабры и стоя выводила иероглифы на устланном рисовой бумагой полу.

– Что ты делаешь?

– Хочу попробовать, а что если на палке?!

– Зачем?

– Не знаю. Просто…

Неуемное любопытство к бесцельному.

– Даоска, – завидовала я.

* * *

Из-за рисования и долгих зависаний на Принцессином диване мои вылазки в город сделались совсем редкими: шнурки, пельменная, максимум – улица вожделения, если стерлись кисти или закончилась тушь.

В один из таких дней, возвращаясь с новым уловом кистей, я обнаружила дверь своей студии открытой, а у двери – несколько тележек с моющими средствами, полотенцами и прочим гостиничным добром. Случилось что? Может, потоп или опять что-то с проводкой? На прошлой неделе вырубался свет…

Я заглянула внутрь. В студии происходило нечто вроде симпозиума уборщиц. Было немного похоже на парт-ячейки в старом городе: Разрушительница Инсталляций стояла у стены, как докладчик, и водила руками по воздуху около рисунков, будто гладила невидимых зверей сложных форм. Остальные слушали, кивали и издавали одобрительные гласные. Заметив меня, они заулыбались, расхватали свои тележки и упорхнули, словно вспугнутые мотыльки.

Много уборщиц. Совсем все плохо.

9
Муж героический и возвышенный

– Собирайся, мы идем на обед со Стивом, помнишь? – Шанхайская Принцесса стояла у меня на пороге.

– Я – некрасивая подруга, неизбежное зло. Помню.

Я не помнила и не хотела никуда идти, но деваться было некуда: Стив не унимался, а Принцесса была настроена на волну «покончим с этим!»

– Отлично! Мы идем есть морепродукты. Ты любишь морепродукты?

– Нет.

– Ну разумеется… Но мы все равно туда идем! Я специально выбрала людное, неромантичное место, где все мы через пять минут будем выглядеть, как чучела.

– Почему?

– Увидишь.

Мы спустились в холл к зеркальной икебане. Нарядный и причесанный Стив был уже там. Сначала он увидел Принцессу, а потом – меня, и его волшебная улыбка… нет, не погасла, но будто превратилась в посмертную маску самой себя.

– Ну что? Пошли поедим? – сказала Принцесса с пионерским задором и, не притормаживая у икебаны, выпорхнула через дверь-вертушку прямо в плотное тело толпы.

Она так быстро лавировала в толчее, что я едва за ней поспевала, а Стив так и вовсе плелся, понуро натыкаясь на людей, как человек, понесший большую жизненную утрату. Со мной он не разговаривал, как с подлым предателем, каковым я и была.

Принцесса плутала в бетонных спагетти, как следопыт, пока не привела нас в типичную шанхайскую забегаловку «для своих»: ветхое одноэтажное здание, неприметный вход без фонариков, никаких мегафонов.

Внутри было тесно. Несколько сдвинутых для экономии места столов были заняты, остальные посетители ели у стен стоя. Тут же была кухня, где повар колдовал над мохнатыми крабами, раками и прочими членистоногими. Надо всем этим стоял чад, пар и ор застольных бесед.

Повар поднял голову на звук входного колокольчика и шумно приветствовал Принцессу как старую знакомую. Они стали орать дружескую беседу через зал, но было слишком шумно, и Принцесса протиснулась к кухне, казалось, прямо по головам. Мы со Стивом остались у дверей и тревожно смотрели ей в спину, как собаки, которых хозяин привязал у входа в супермаркет.

– Послушай… у нее есть парень, – утешала я Стива.

Стив не утешился.

– Она даже связала свитер…

«Раков будете?!! – проорала в этот момент через зал Принцесса. – Самый сезон! Хозяин сказал брать раков!!! Так что?! Раков?!!»

Мы со Стивом испуганно кивнули, и Принцесса развернулась обратно к повару, он же – хозяин. Из двери в глубине зала, за которой мелькнула жилая комната, вынырнула хозяйка и чуть ли не тряпкой разогнала козырный столик у окна. Потом как бы сгребла меня со Стивом и расторопно втолкала нас за столик, выкрикивая то ли команды, то ли возгласы радушия.

– Неловко как-то… – сказала я.

– Это потому что мы иностранцы, – сказал Стив. – Хозяйка хочет, чтобы все в окно видели, что у них обедают белые.

– Стыд какой! Что ты такое говоришь?!

– Чтоб ты знала, – мстительно произнес Стив, – у них тут есть целая система трудоустройства, называется White Monkey. Единственная необходимая для работы квалификация – быть белой мартышкой. Просто ошиваться в дорогом клубе, спортзале или офисе – типа, смотрите, у нас тут иностранцы, а не абы какая забегаловка…

«Ты такой европеец!» – промолчала я, потому что как раз подошла Принцесса с экипировкой. Она принесла что-то типа целлофановых чехлов для людей и такие же перчатки. «Надевайте!» – скомандовала она.

Мы облачились в целлофан с головы до пят и сидели за столиком в неловком молчании, как космонавты перед взлетом. Но недолго. Скоро хозяин притащил огромный поднос красных раков и тут же удалился с заговорщицкими жестами – мол, щас-щас, погодите… Не успели мы ничего предпринять по поводу раков, как он вернулся с накрытой хрустальной салатницей.

Принцесса округлила глаза и протестующе замахала руками, но хозяин торжественно водрузил чашу на стол и жестом фокусника поднял крышку. Из салатницы вырвался пряный алкогольный дух. Внутри крупные живые креветки подпрыгивали в красно-коричневом супе из вина и специй. Стив привстал, чтобы получше рассмотреть. Одна из креветок подскочила так высоко, что чуть не влетела ему в глаз.

Я покосилась на Принцессу.

– Подарок от шефа, – развела та руками. – Пьяные креветки.

Хозяин стоял у нее за спиной и обращался к нам.

– Он говорит, чтобы мы дали им станцевать, а уж потом ели, – перевела Принцесса.

Станцевать? Пьяные креветки действительно подпрыгивали из чаши все выше и бодрее. Пара ребят из-за соседнего стола подошли полюбоваться на «танец».

– Они м-м-м… должны умереть от алкогольного опьянения, прежде чем?.. или?.. – спросила я.

– Нет, их едят прямо живыми! – обрадовался Стив. – Причем целыми. Я давно хотел это попробовать. Минус один из списка! Как хорошо, что ты привела нас сюда, Затмение! Может, ты поможешь мне и с остальными пунктами? Я составил перечень, знаешь… здешних необычных блюд? Желаю отведать! Мне из списка остались акульи плавники, утиные языки, императорский деликатес, да? этот… как его? Морской огурец! Здесь подают морской огурец?! Такой, знаешь, ну… – Стив просунул язык за щеку и изобразил бровями непристойное изумление перед формой морского огурца.

– Здесь не подают морской огурец, – вздохнула Принцесса.

– Жаль! А-ха-ха! Еще, говорят, вино из костей тигра, да? Хотя можно и просто змеиную кровь, тоже пока не пробовал… Бьющиеся лягушачьи сердца! Это совсем уж экзотика, конечно… И, если отважусь… собачий пенис!

На последнем пункте Принцесса выкатила глаза оттуда, куда они закатились, и уставилась на меня со значением. Я кротко кивнула – мол, да-да, я все поняла про «таких европейцев».

«Танец» в чаше тем временем перешел в гнетущее зрелище: пьяные креветки лишь изредка подергивались и трепыхались в винном супе, как раненные после побоища. Хозяин из-за кухонной стойки гаркнул в нашу сторону – мол, ешьте же! – и выжидающе протянул ладони.

Стив захватил палочками в плен одну из крупных серых тварей. Креветка дернулась и исчезла во рту у Стива вся, кроме усов.

– М-м, хрустит! Почти не борется, – бодро докладывал Стив вести с полей, шевеля креветочьими усами изо рта. – Будто панцирь жуешь… О, какая жирная – глянь!

Он ухватил из чаши креветку с мою ладонь. Она взбрыкнула в палочках и вырвалась ему на целлофановые колени.

– Уо-уо-уо-уоу! – закричал Стив, – вы только гляньте, какая балерина!

Он выудил беглянку с колен и тоже сунул в рот. На лбу у Стива выступил пот, по подбородку потек красный винный соус, а в глазах заблестели слезы.

– Кх-х-х-х-х… Кх-ха-а-а-а-а… Хъ-хъ-хъ-хых… Х-кх-острое хъя-а-а-а-а-а! – Стив выпучил глаза, раскрыл рот и, чтобы мы не видели, что там у него творится, шурша целлофаном, уполз куда-то под стол. Принцесса что-то сказала хозяину, и тот вытащил Стива из-под стола и повел, согбенного кашлем и рыданиями, к двери, за которой была жилая комната. Выглядело это так, будто хозяин волочит провинившегося Стива за ухо вон из класса.

– В туалет. Плакать, – коротко пояснила Принцесса и спокойно принялась за раков.

* * *

Это была одна из тех местных трапез, после которых я была не только голодна, но в придачу еще и вымотана в неравной борьбе с пищей. Еда не сдавалась врагу даже после своей героической смерти в кипятке: раки брызгались чили соусом, душераздирающе хрустели, выскальзывали из целлофановых рук в глаз притихшему Стиву – и даже те мизерные ошметки мяса, что удавалось из них добыть в схватке с панцирем и клешнями, обжигали рот до слез. Принцесса была права. К концу трапезы мы выглядели, как хирурги-маньяки после резни бензопилой. Все плакали.

Говорить во время еды было некогда. Это была бойня. Но когда поднос с остатками резни унесли восвояси и принесли напитки, Принцесса спросила:

– Так что там у тебя за дело, Стив?

– Ну это… – замямлил Стив, утираясь кровавой от соуса чили салфеткой, – ты тут все знаешь… Я просто подумал, может, ты мне покажешь… ну я не знаю? Крутые местные клубы? С музыкой типа?.. Мне для работы?

– А, это. Щас.

Принцесса разлочила айфон и стала быстро листать какие-то китайские афиши.

– А, вот это круто. Хочешь сегодня пойти на фрик-оперу?

– С тобой? – выпрямился Стив.

– Что такое фрик-опера? – одновременно с ним спросила я.

– Я без понятия, но эти ребята – крутые художники пекинского андеграунда. Они редко приезжают. Я была на их выступлении прошлой осенью, потрясающе. Я не уверена, остались ли билеты, кстати… А, вот, фрик-опера… Есть! Так что, Стив? Тут тебе и подпольный клуб, и искусство андеграунда, и музыка… Хочешь?

– С тобой? – повторил Стив.

– Почему нет? Пойдем вместе! У тебя же нет планов на сегодняшний вечер? – обратилась Принцесса ко мне.

У меня были планы. Я собиралась созвониться с семьей перед шаббатним ужином у мамы. Ладно, поговорю раньше.

– Нет, – сказала я.

Стив метнул в меня взгляд, которым можно было отравить колодец.

– Тогда решено, – сказала Принцесса, уткнувшись в телефон. – Начало в одиннадцать. Встречаемся прямо в клубе. Ловите билеты и адрес!

* * *

Я таки созвонилась с семьей и опоздала на полчаса. Принцесса сказала, что все равно в начале будет разогрев, а сама опера начнется не раньше полуночи.

Вход в клуб невозможно было опознать, если бы не рассеянные вокруг стайки юношей и девушек удивительной красоты – в модных нарядах, серьгах, дредах и татуировках, с молодыми скульптурными лицами, нежные и опасные, как звери неизвестной породы. Они курили стоя, сидя и лежа прямо на асфальте перед подъездом, что вел, по всей видимости, в подпольный клуб.

Среди всего этого экзотического цветника броской фигурой скорби стоял Стив. С букетом роз. Принцесса, конечно же, не пришла. Мне следовало догадаться… Я отвела глаза. Мужчина с цветами – ужасное зрелище. Если бы я проектировала памятник всем простым и несбыточным упованиям человечества – на секс, на чудо, на вечную любовь, на радость и веселье – я бы сделала его в виде растерянного мужчины с цветами.

Увидев меня, Стив опустил букет и обреченно махнул рукой, как бы в жесте полной капитуляции перед женским коварством.

– Хочешь цветы? – спросил Стив, когда я подошла.

Он держал розы как веник.

– Нет.

…

– Ну это… Если ничего другого, может, хоть ознакомимся с ночной жизнью Шанхая? Глянем на искусство андеграунда? Мы все равно уже здесь? Вдруг тебе и вправду для работы будет интересно? – опять утешала я Стива.

Стив снова не утешился, но поплелся за мной в подъезд, волоча букет по ступенькам. На прокуренной лестнице толпились живописные пары и тесные компании.

– Клоуном в пепел чихали? – спросили нас два амбала на входе по-китайски.

Мы показали билеты в телефонах, нам проштамповали запястья флуоресцентными иероглифами, и мы прошли внутрь.

Подпольный клуб состоял из двух небольших залов – бара с диванами, сооруженными из старых автомобильных сидений, и помещения для танцев. На небольшой сцене за пультом стоял диджей – мордатый азиат-альбинос в чем мать родила, за исключением накладного позвоночника динозавра на спине и бус из крысиных черепов на шее. В глазах у него были желтые рептильи линзы с вертикальными зрачками.

В темном зале софиты изредка проезжались по головам танцующих. Танцевали вяло: чуть-чуть пошатывались под оглушительное техно в темноте, как зомби в выжидательном режиме – до того, как увидели живых. Видимо, был все еще разогрев. В целом это выглядело как нечто среднее между школьной дискотекой и шаманским ритуалом с диджеем в роли шамана и запредельно красивыми юными людьми в роли племени. Диджей поколдовал над пультом и поставил что-то типа григорианских песнопений под техно-музыку, приводя публику в нужное состояние перед инициацией.

Где-то к часу ночи клуб набился до отказа, и началась сама фрик-опера. Выглядело это, собственно, как продолжение дискотеки, то есть все по-прежнему шатались под тот же техно-госпел, но.

На сцену вышли два голых китайских карлика, выкрашенные в зеленый и черный, в ожерельях из челюстей динозавра, и съели под музыку сырую курицу. Без рук – примерно как новобрачные ловят ртами подвешенное яблоко на свадебном конкурсе.

Потом вышли еще персонажи – нечто среднее между традиционной китайской оперой и старинным цирком уродов – женщина с огромными крабовыми клешнями вместо рук, гуттаперчевые гимнастки в масках мексиканских борцов, гусь в скафандре, пятиглазая блондинка… Диджей тем временем сменился на Андрогина в огромной шляпе с колокольчиками, покрытого украшениями, как царь Ксеркс из фильма «Триста спартанцев».

Персонажи вышли в народ и прямо в толпе исполнили «современный танец» – что-то вроде предсмертной агонии или того, как в немом кино изображали шаманский экстаз. Они ползали, приседали в позу орла, целовались, пускали слюни, падали, молились, двигались как параличные куклы – в общем, всячески вели себя не по-человечески.

Примерно с начала оперы я ушла в самый конец зала и взобралась там на подоконник заколоченого окна: между искусством и публикой не было никакой преграды, и я боялась, что в какой-то момент искусство может доползти прямо до меня. И вот теперь, с высоты своего убежища, я смотрела, как два сумоиста на карачках обнюхивают замершего Стива, прижавшего к груди букет, как святое распятие в логове вампиров. Сумоисты, латексные акробатки и карлики зубами растащили розы по залу, а Стив так натурально цепенел от ужаса, что все посчитали его частью представления. Лопоухий американец с букетом роз выглядел достаточно дико, чтобы быть частью одиозной труппы, а не публики.

Потом в зал напустили дыма, и все стали боготворить Андрогина в шляпе и украшениях а-ля Ксеркс. Над ним зажегся неоновый знак в виде трехпалой свастики из членов. После танца жертвоприношения под адский транс карлики нацепили носы в форме золотых фаллосов и изобразили ими двойную пенетрацию пятиглазой блондинки.

У меня задрожал телефон и на экране высветилось ватсап-сообщение от мамы: «Привет, доченька. У нас все хорошо. Все твои приходили, дети хорошо поели, поиграли, катались на самокатах. Незабываемых тебе впечатлений на опере!»

«Привет, мама. У меня все отлично. Опера – такое редкое, утонченное действо! Я смотрю, как карлики сношаются с пятиглазой блондинкой», – промолчала я и послала маме скупое сердечко.

Андрогин все это время зловещими движениями исполнял современный танец спиной, вернее, попой в украшениях к публике. Лицо под шляпой не просматривалось, и трудно было сказать, он это или она. Но это оказался «он», потому что в конце андрогин таки достал из-под цепей и драгоценностей свой джойстик и уделал им всю сцену и зал по принципу «докуда долетит струя». Затем все артисты залезли в большую куклу-скорпиона и уползли. Потом я ушла.

* * *

– Ты страшный человек, – сказала я в закрытую дверь Принцессиной студии, зная, что она там и не спит в четыре утра: под дверью была полоска света.

– Проходи! Присаживайся, – Принцесса махнула на «тоскующий диван». – Рассказывай! Как фрик-опера?

– Что сказать… Современное искусство неприятно. Нет, я поняла – оно должно ставить перед обществом вопросы без ответов. Но почему обязательно ставить их членом? Вот главный вопрос без ответа…

– Ну как почему? Член – это основа современного искусства, его нефритовый столп. Есть хочешь? Я заказала нам пельменей в арахисовом соусе. Только доставили.

– Давай сюда. Без выпендерского соуса. Обычный соевый есть? Прекрасно… Не понимаю, как местные художники могут критиковать консюмеризм? Вот это ваше шанхайское «заказать любой марципан в четыре утра по щелчку» – его величайшее достижение. У нас так нельзя.

Я пересказала Принцессе оперу за пельменями.

– …вот знаешь, если бы Андрогин не достал свой моджо в конце, я бы даже удивилась. А так я прямо знала – как в детском сне, когда вдруг думаешь «сейчас будет страшно!» – и действительно сон начинает пугать. Здесь так же. Ну, думаю, все не может закончиться вот так… Должна быть кульминация. Сейчас он сделает что-то… или карлика оприходует, или все обоссыт! И точно…

– В общем, я вижу, тебе понравилось.

– Ну… где еще такое увидишь?

– Как Стив? – наконец спросила Принцесса.

Я рассказала. Принцесса с удовлетворением выслушала о разбитом ею сердце и распотрошенном полоумными артистами букете.

– Ты его привезла?

– Нет. Он пошел утешаться в какой-то рассадник подпольной проституции, то ли в караоке-бар, то ли в парикмахерскую…

– А, ну отлично.