Текст книги "Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе"
Автор книги: Светлана Дорошева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Нет, мы должны сделать это быстро, потому что я улетаю в Нью Йорк. «Все любят клены с большими кронами», помнишь? Уже через неделю я буду гулять по Центральному парку. А когда я вернусь, тебя здесь уже не будет.
18
Физическая невозможность смерти в сознании живущего
Принцесса уезжала в конце недели, сразу после обхода куратора. После обоюдного знакомства с родителями Джем остался погостить у своих перед возвращением в Штаты, и в эти последние дни мы с Принцессой снова часто виделись. Зарядили бесконечные теплые ливни, и мы зависали друг у друга в студиях, то выклеивая мои коллажи, то сочиняя артспик к ее проектам.
– Как, ты говоришь, будет «бродить» на этом языке? – подсела Принцесса с лэптопом ко мне на «тоскующий диван».
– «Ощутить перемещение в пространстве».
Ее пальцы забегали по клавиатуре.
– А «глазеть»?
– «Испытать восприятие цвета, света и других умозрительных форм в рамках эмпирического взаимодействия с реальностью».
– Где ты этому научилась?!
– Здесь. Читала пресс-релизы.
* * *
В общем, у меня не оставалось времени горевать о случившемся – весь мой запас страдания уходил на работу, тревогу о приближающемся отъезде и муки выбора перед россыпью старых яшмовых печатей на блошином рынке.
Мы даже прошлись по обычным магазинам и накупили себе новой одежды: Принцесса – в поездку, а я – в пустой шкаф. В остальное время я почти не выходила из гостиницы. Боялась зонтов. Человеческая пробка под гостиницей ничуть не поредела, но вся вооружилась зонтами. Я подолгу наблюдала их броуновское движение из окна: разноцветные круги толклись и двигались по узкому тротуару, как смертельная доза таблеток по пищеварительному тракту дракона, покрытого блестящей чешуей дождя.
Выходить в такую сутолоку зонтов казалось Судьбоносным Трагическим Событием, после которого можно остаться без глаз. Но когда однажды вечером телефон звякнул сообщением «Шнурки в 7?», я выбежала, не помня себя от радости. В моей памяти еще были свежи первые дни, когда хотелось немедленно телепортироваться домой, но теперь я остро чувствовала приближающийся отъезд именно по таким вещам: в этой странной, не от мира сего жизни у меня успели сформироваться странные, не от мира сего привычки, по которым я даже уже скучала.
Я попросила Шанхайскую Принцессу написать каллиграфическое приглашение на открытую студию по-китайски, размножила его и раздала мастеру кунг-фу, уборщицам, скрипачам и прочим людям из своего списка. Одно я засунула под караоке-будку для Ананасного Карандаша, а другое, скрученное трубочкой, – в дырочку Философскому Камню, как VIP-персонам, которые, скорее всего, не придут, но мысль о том, что ты их пригласил, греет.
Вечера мы просиживали под навесом на крыше, играя в будда-бокс. Принцесса давно посвятила меня в это таинство, но собственным инвентарем для будда-бокса я обзавелась лишь во время недавнего налета на магазины, и теперь мы могли полноценно пикироваться на пару.
Никакого отношения к спорту будда-бокс, конечно, не имеет. Это, скорее, изысканная музыкальная приблуда от совриска, на которой сидит продвинутая молодежь Китая. Юные люди собираются в клубах и барах, садятся за столик и делают это весь вечер, примерно как старики просиживают штаны за маджонгом или го в парках. Суть в следующем: есть некий набор заготовок амбиент-треков, который продается только на одном носителе: будда-бокс – маленькая коробка с двумя колесиками, регулирующими громкость и частоту, и одной кнопкой, чтобы проматывать треки. Таких будда-боксов нужно несколько, с разными альбомами.
Чудо в том, что этими коробочками можно играть во что-то типа «музыкальных шахмат»: игроки садятся со своими будда-боксами и «ходят» по очереди. Скажем, Принцесса включает один трек, я подбираю к нему второй, Принцесса – третий, из другой коробочки… Можно варьировать скорость и громкость треков, чтобы они сочетались и, играя одновременно, всякий раз создавали из имеющихся «полуфабрикатов» новую музыку.
Выходило то медитативно, то тревожно, но чаще – таинственно и потусторонне, будто те самые изголодавшиеся по любви духи играют гимнопедии Сати. У Принцессы было три будда-бокса с разными альбомами, а у меня – два, но мне помогал ливень, игравший собственный трек. Как и все бесполезное, это занятие завораживало. Мы почти не разговаривали, часами совмещая треки и глядя как по черному небу плывут розовые тучи.
– Такое небо над Шанхаем бывает только в августе, в сезон тайфунов, – сказала Принцесса. – Твой ход.
…
…
– Не могу поверить, что ты утаила будда-бокс от Стива. Это жестоко… Твой ход.
…
…
– Как тебе? Нет, щас… – Принцесса прикрутила колесико скорости на новом треке. – Вот так, да? Твой ход… минут через пять. Или сорок…
В эти дивные последние ночи душа распахивалась, как парус, слушала призрачные гимнопедии и смотрела на розовые облака, плывущие, как острова в океане вечности. А когда будда-бокс заканчивался, душа снова болезненно складывалась в заточении черепа и начинала волноваться про завтра, про кураторский обход, про открытую студию, про отлет, про подарки детям, про деньги-работу-будущее и прочий такой нерв, пульсирующий даже во сне.
* * *
В один из вечеров мы с Шанхайской Принцессой договорились пойти на будда-бокс концерт. Где-то за полчаса до условленного времени она ворвалась ко мне в студию, закрыла лицо руками и воскликнула:
– О, Будда, ты уже накрасилась!
– Ну ничего… Судя по тому, что ты в пижаме и лохматая, мы никуда не идем, так ведь?
– Да, слушай, давай не пойдем!
– Давай, нет проблем, – согласилась я, испытывая смутное облегчение.
– Мне позвонил папа, – сказала Принцесса, забираясь на полку для материалов и укладываясь там, как в гроб.
– Да?
– Спросил, не на улице ли я? Я говорю – нет, но щас собираюсь выйти с подружкой. А он мне – никуда не ходи! Сегодня по лунному календарю ровно середина лета, а я такая – о-о-о-о-о…
– А что середина лета?
– Сегодня призраки выйдут на улицы.
– Оу… так надо пойти посмотреть!
– Нет, в этот день все сидят дома и запирают двери. Китайцы не празднуют парад мертвых, как западные люди – Хэллоуин, например. Сегодня с наступлением темноты – а она уже наступила, – махнула Принцесса рукой в сторону окна из своего «гроба», – открываются врата ада, и мертвецы высыпаются на улицы в поисках живых.
– И что? Убивают?
– Всякое бывает. Лучше не выходить. Так что давай останемся в гостинице. У тебя есть вино?
– Нет, мы с тобой все выпили.
– Ты не расстроилась?
– Что ты! Мне всегда легче не пойти куда-то, чем пойти. И потом, такая прекрасная причина. Папа позвонил и предупредил о мертвецах…
– Это мило, скажи?
– Это потрясающе мило. Мы остаемся. Жаль только, что нельзя выйти за вином. Может… по-быстрому? В супер и обратно?
– Нет. Сегодня все вино принадлежит мертвецам.
* * *
Наутро мы с Раскольниковым договорились позавтракать. Я хотела пройтись по городу пешком. Меня обуяла жадность близящегося конца – мне казалось, что я ничего не увидела, все пропустила, проспала и бессмысленно проглядела в потолок, пока время было, а теперь его нет. А когда еще прощаться с этим городом и его призраками, как не в праздник мертвых – после всего, что между нами было?
Мы встретились на набережной и побрели вглубь города. Чем дальше мы уходили от центра, тем чаще встречались улочки, уставленные трапезами и придорожными алтарями для голодных духов. За ночь их никто не тронул, кроме кошек: эти были с потусторонним на короткой ноге. Ветер зачерпывал из бочек для сжигания хлопья пепла и уносил их в танце дервиша в сторону реки.
В узких улицах люди готовили завтраки для своих семей и тут же, по случаю, подбрасывали в тлеющие бочки деньги на загробные счета усопшим родственникам.
– Железный занавес между живыми и мертвыми пал вчера. Это происходит каждый год на пятнадцатую ночь седьмого месяца лунного календаря, – объяснял Раскольников. – То есть вчера мертвецы хлынули сюда. Но сам фестиваль голодных духов идет весь месяц. Еще две недели жить с покойниками.
– А потом они уйдут? – спросила я.
– Как же! Китайцы постоянно помнят о том, что окружены толпами духов. Они живут в мире призраков. В смысле, не призраки навещают реальный мир, а мы, живые, временно гостим в призрачном. Задобрить или отпугнуть их – задача повседневная. Видела же охранные талисманы на дверях, амулеты в офисах, фигурки в полицейских участках? Ну вот. Просто этот месяц – типа бесплатная турпутевка в мир живых. Сюда валят все, а не только «приличные люди». Много обиженных, забытых и озлобленных духов, примерно как в твиттере. Хочешь сядем прямо тут? Съедим это… эту… я не знаю, что он там жарит, но пахнет хорошо? У тебя сигареты есть? Отлично. Падаем.
Раскольников вопросительно посмотрел на человека в майке, шортах хаки и тапках, который жарил на уличной жаровне блины, и тот кивнул на единственный столик у входа. Раскольников галантно пододвинул мне колченогий стул, а сам припарковался на табуретке с другой стороны стола, закурил и продолжил:
– В общем, флешмоб голодных призраков – неспокойное время. Есть куча мер предосторожности. Нельзя свистеть – это привлекает духов. Нельзя купаться – утащат под воду. Не подбирать монеты – они принадлежат мертвым. Не ходить близко к стенам…
Человек в майке подошел к нам, порылся в карманах шорт и выложил на стол два бумажных квадратика с QR-кодами вместо меню. Удивительное место. Облупленные стены, покосившиеся двери, окна, заклеенные старыми газетами и выгоревшими на солнце плакатами с большелобым богом долголетия, аистами в тумане и румяным ребенком верхом на карпе; все опутано кублищем проводов и утопает в запахах сои, прогорклого масла и гари из бочек с загробными почтовыми переводами… Но меню по QR-коду!
– Видала? – кивнул Раскольников в спину повару, который шугнул тапкой таракана в трещину на асфальте. – Прибитый в этом месяце таракан запросто может оказаться прадедушкой. Так что убивать тоже нельзя. Но главное – ни в коем случае не начинать важных дел! Новая работа, переезд, свадьба – короче, любое важное мероприятие…
– А-а-а… А я как раз принесла тебе приглашение на важное мероприятие.
– М?
– День открытых студий в резиденции, – я протянула ему приглашение. – Приходи ко мне. Для меня это что-то типа финальной выставки, потом я уезжаю. Заодно посмотришь, что там у других художников, чем нынче дышит искусство.
– О, я приду!
– Приводи призрачных невест.
Раскольников кивнул, будто это само собой, и полез в рюкзак.
– У меня тоже для тебя подарок, – он вынул небольшую книжку. – Знаешь этого автора?
Книга называлась «Как стать бессмертным». На обложке был изображен взлетающий самолет. Имя автора мне ни о чем не говорило.
– Нет.
– Это потому, что автор – я, под псевдонимом.
– А, тогда знаю. Это же ты! Книги пишешь?
– Не. Это мой диссер, только подредактированный… самиздат для друзей. Эго-проект.
– Твой эго-проект о том, как стать бессмертным? – я закивала с уважением.
– Ну. Дело давнее, но я писал ее для тебя.
– Для меня?!
– Ты же сказала, что большая поклонница загробных миров. А тут как раз собраны всевозможные придуманные человечеством загробные миры и описано, как туда попасть и не заблудиться.
– А почему на обложке самолет? – я подумала о скором отлете. – Типа самый верный путь в загробную жизнь?
– Взял идею из потусторонних авиалиний. В магазине для усопших. И потом, тут такое соображение. Человечество наплодило мириады загробных миров. И принцип посмертного воздаяния за грехи и добродетели – везде один. Вот только добро и зло у разных народов очень отличаются. Скажем… – Раскольников вынул книгу у меня из рук и стал листать, роняя пепел между страниц, – «на островах Фиджи только воины, убившие и съевшие множество врагов, попадут в рай. Мужчины, которым за всю жизнь не посчастливилось никого убить, оказываются в подводном аду потерянных душ под названием Муримурия, где колотят навоз палками, подвергаясь пыткам и насмешкам. К великим грешникам относятся также женщины без татуировок, мужчины с непроколотыми ушами и мужья, чьи жены не последовали за ними на смерть путем удушения…» У тебя есть татуировки?
– Нет.
– Вот видишь, – Раскольников посмотрел на меня с сочувствием. – Если ты попадешь в их загробный мир, то окажешься в аду, с палкой и навозом. А я как неженатый могу и вовсе не узреть сомнительных прелестей Муримурии. По пути туда свирепый гоблин Нангга-Нангга изловит мою душу и разобьет ее на куски о черный камень. Но есть хитрости, как мимо него пробраться. Книжка же о выживании в вечности. «Как стать бессмертным», а не «Как сгинуть навсегда».
– Зачем только это, если ты обречен тратить вечность на избивание навоза палкой?
– А вот поэтому на обложке самолет. Для начала, важно попасть в свой загробный мир, а не в чужой. В Океании, скажем, судьба после смерти ненадежна. Удача зависит от пустяка: если ты хороший танцор, то сможешь пересечь коварные мосты между мирами, а иначе – ад. Чувствуешь? Загробные миры такие же разные, как здешние. Правило вроде везде одно: будь хорошим человеком, и тебе воздастся! Но с «хорошим» проблема. Много разночтений. Вот ты в какой загробный мир хотела бы попасть, когда умрешь?
– Не знаю. Я не задумывалась.
– Скажи первое, что приходит в голову.
Первым мне в голову пришел ад Босха, но это не значило, что я хотела туда попасть.
– Ну, пусть будут египтяне, – сказала я.
– Отлично. Скажем, ты попала в загробный мир к древним египтянам, – он провел пальцем по оглавлению, перелистнул на нужную страницу и пробежал глазами текст. – А в их список смертных грехов входит, между прочим, чрезмерный труд! Ты как?
– Случалось, – ответила я, вспоминая шестьдесят иллюстраций для Ричи, сделанных прямо перед отъездом в Шанхай.
– Покойник отчитывается о таком преступлении перед богами буквально через запятую с убийствами и грабежами: «Я не убивал, не делал за день больше положенной работы, не обирал сирот…» – сурово зачитал Раскольников. – То есть в египетском загробном мире тебе конец. По их меркам, ты, считай, обобрала сироток. Вот поэтому очень важно попасть в «свой» ад, рай, лимбо, чистилище, бардо… Теперь представь, на китайский манер, что на том свете все меняется и развивается, как здесь. Тогда, скорее всего, сразу после смерти человек попадает в распределитель, что-то типа аэропорта, в котором должен сесть на правильный самолет по билету, выданному по вере его. Потому что в чужом загробном мире ты точно не жилец.
Мысленно я увидела перед собой, как мертвецы сидят в аэропорту в тупом ожидании рейсов, уставившись в плазмы с загробными новостями без звука. Внизу экрана дергается в петле повешенный сурдопереводчик, а бегущей строкой сообщается, что на днях завершилось строительство нового, восьмого круга ада стоимостью в полмиллиарда душ. Специально для грешников нового поколения шакалы, стократно усиливающие муку обгладыванием пяток во время кипячения в масле вверх ногами, были упразднены. Вместо них на дне каждого котла теперь установлена последняя версия загробного «эйфона» с доступом в загробные соцсети для участия в бесконечных холиварах, которые с сатанинским коварством одновременно скрашивают скуку вечного кипячения и усугубляют пытку…
– Твои египтяне писали мертвецам подробные инструкции прямо на внутренней стороне гроба, – тем временем продолжал Раскольников, глядя в книгу, – как дорваться до вечной жизни, пройти по преступным районам потустороннего мира и не напороться на банды демонической шпаны: «метатели ножей», «губители душ», «горлопаны», «собачьи морды»… Там же, в гробу, покойнику писали пароли-заклинания для стражей: что-то типа блатного жаргона, на котором нужно общаться с тамошними криминальными авторитетами типа Двуликого Изгнанника в Нечистотах, Изрыгающего Нил, Угрюмого, Пожирателя Личинок, Потрошителя Душ и Того, у Кого Рыло Наизнанку.
– Как прекрасно.
– Опасности включают в себя двух соблазнительниц с нечитаемыми именами, которые истощают мертвеца удовольствиями – на, сама прочти, – Раскольников ткнул в книгу. Египетских вампиресс звали Тбтт и ‘Исттт. – То есть, если ты все еще хочешь к египтянам, то тут – весь их инструктаж по выживанию после смерти: как обойти все ловушки, огненные озера, когда нужно превращаться в крокодила, чтобы все получилось, и так далее.
Когда нужно превращаться в крокодила…
– Звучит непросто.
– Да, да, все сложно, – закивал Раскольников. – И такое глубоко продуманное посмертное назидание есть у большинства народов. Я только переписал их в один справочник – из тибетской книги мертвых, из Гильгамеша, из шумерских гимнов, ну почитаешь… Все же на случай ошибки загробной канцелярии, полезно знать чужие правила?
– А то!
Да он еще больший псих, чем я думала. Неотразимо все это. Я почувствовала странное облегчение при мысли, что у него есть Лиса, а я скоро уезжаю. Не то пришлось бы стараться, мучиться, играть, исполнять все эти сложные танцы, балансируя, как поддатый канатоходец, на границе френдзоны, одновременно страшась и надеясь упасть за нее. А так это был золотой расклад – человек, с которым ничего невозможно, но все бесконечно нравится. Случайный попутчик.
* * *
Раскольников отсканировал QR-код и сосредоточился на телефоне.
– Давай выберем.
– Я буду блины, – сказала я, не глядя.
– С чем? Тут много начинок. Я не читаю иероглифы, выучил только разговорный устный язык, но тут есть картинки.
Он развернул ко мне телефон и стал листать фотографии, отличавшиеся только оттенками бурого фарша.
– Я буду без ничего, – сказала я.
– Я тоже, – согласился Раскольников и вытянул шею в сторону хозяина у жаровни. Тот болтал с какими-то подростками, время от времени хохоча над чем-то у них в телефонах.
– Давай погадаем по твоей книжке? – предложила я, чтобы скрасить ожидание.
– О, давай! – обрадовался Раскольников. – Мы в детстве так делали.
– Мы тоже. Вы как гадали? Мы так: задаешь мучающий тебя вопрос. Не вслух, про себя. Называешь страницу и номер строки сверху или снизу.
– Мы называли номер абзаца.
– Ну, в русской литературе абзац может и на три страницы растянуться, так что… Но давай по-твоему. Ты первый! Задумай вопрос.
Раскольников замер, разглядывая что-то в другом измерении. Наконец его разморозило, и он назвал страницу и абзац. Я прочла: «Затем боги интервьюируют мертвеца. Вопросы и ответы энигматичны. Кроме того, ответчик должен знать, как зовут все части живых ворот рая. Это непросто: например, имя дверного косяка – Мерило Правды, а имя задвижки – Большой Палец Ноги Его Матери».
– Такой ответ тебе о чем-нибудь говорит? – я захлопнула книгу.
– Это личное.
– Ладно.
– Давай ты теперь, – он забрал у меня книгу. – Загадывай. Что тебя сейчас гложет?
Я подумала про обход куратора и день открытых студий, но ничего не почувствовала. Я не переживала за свой проект, потому что его не было. Мой проект умер тогда, в мусорном ведре, истекая тушью, а оживший с тех пор Франкенштейн уже не был моим. Тогда что?
Внутри меня зловеще клубился скорый отъезд. Мысль о нем омрачала, как надвигающаяся гроза: завывала издалека, погрюкивала громом и молниями – короче, вела себя как человек в обиде, запершийся в комнате и бьющий там посуду, отравляя настроение домочадцам и не давая забыть о себе из-за запертой двери.
Я радовалась предстоящей встрече с семьей, но вся остальная жизнь повисла, как шанхайский смог – непроглядной хмурой пеленой. Возвращение к прежней рутине не просто не прельщало, а будило во мне гнев, леность, уныние и прочие смертные грехи. Невозможно было просто взять и вернуться в ту же колею, в ту же пижаму, словно ничего не произошло.
Однако и никакая новая манящая греза не опаляла мне душу жаждой деятельности. Ломиться в старую дверь было бессмысленно, а дверью № 56 я так и не стала. Застыла, как кот на пороге, – ни вперед, ни назад. Но коты замирают в дверях властно и величественно – мол, это вывих времени, ждите сколько потребуется, такова моя воля. Я же неловко переминалась с ноги на ногу в междумирьи, угрюмая и горбатая, как мужики перед Лениным в советских фильмах – стоят, шапки мнут, бороды жуют, чего хотят – непонятно, революции какой-то, что ли… Что мне теперь делать, а? Что здесь произошло, и что мне теперь со всем этим делать?
– Страница пятьдесят шесть, второй абзац снизу, – сказала я.
Раскольников прочел: «После визита духов шаман обычно впадает в глубокую депрессию, которая не прекратится, пока он не пересечет пустыню смерти. После этого опыта прежнее существование часто становится невыносимым. Однако если шаману удастся вернуться к жизни и научиться контролировать своих духов, он сможет сам совершать экстатические путешествия в потусторонние миры».
* * *
– Странно. Это описывает мою поездку с пугающей точностью.
Это, конечно, тоже было «личное», но цитата сработала как ключ и из меня высыпалось все: как я приехала в Шанхай, чтобы познать мир Настоящего Искусства, но не могу избавиться от чувства, будто совершаю два путешествия: одно – реальное, с улицами, тачками, острой едой, людьми, их склочными женами… а другое – фантастическое, скрытое, с говорящими камнями, туманами, призраками, драконом под землей и гипножабой на луне. Неожиданно для себя я вывалила своему «случайному попутчику», что его книжка права про невыносимость прежней жизни, что я не знаю, как быть дальше, что мысль о коммерческих заказах вызывает у меня ужас и отвращение, что старый конвейер сломан, а нового не подвезли.
– …так что насчет «экстатического» хэппи-энда не знаю, не знаю, – сверилась я еще раз с «прорицанием». – Но в остальном – в яблочко. Это и есть мой шанхайский проект – шаманское путешествие через – во-во – «пустыню смерти»? Это то, что я по-настоящему здесь делаю!
– Конечно, – миролюбиво согласился Раскольников с моей драмой. – Ты же художник. А художники – и есть современные шаманы. Я как-то даже писал заказной релиз для арт-еженедельника «Перфоманс как форма шаманизма». Ну то есть не писал, редактировал галерейные тексты для журнала.
Я насторожилась. Редактировал поэзию, значит… То есть занимался переводами с артспика на человеческий. А ну?
– Как раз про то, что художники, как и шаманы, – вне социума. Они его критикуют, нарушают его правила, предлагают альтернативы, но и те и другие заняты духовным исцелением общества, искупают его грехи.
Раскольников поднял голову к небу, как я надеялась, оттого, что пафос сказанного колом застрял у него в горле. Но он продолжил, как ни в чем ни бывало:
– Так что, может, ты и не будешь колотить палкой навоз после смерти. Ты же занята искусством.
А искусство в своих лучших проявлениях – это шаманский ритуал коллективного искупления, оставляющий вещи недосказанными…
– Зачем ты это говоришь?! – не выдержала я. – Тут нет галеристов и художников, перед которыми надо бубнить глубокомысленную ересь, чтобы не потерять лицо.
Раскольников посмотрел на меня как на монстра из шкафа, объясняющего, что монстров в шкафу не бывает.
– Ну хорошо, есть. Но я сейчас не в роли художника. Да я вообще в ней не бываю… Какие «альтернативы», о чем ты?! Ну да, художники критикуют и проклинают общество, но они давно перестали предлагать какие-то там альтернативы. «Современный мир бесплоден, лжив и пуст, а люди в нем – сытые, самодовольные скоты: портят землю, угнетают женщин, мыслят расовыми стереотипами, стигматизируют разнообразную гендерную идентичность, ведут войны… Кстати, вот вам надувная собачка в качестве альтернативы!» И общество такое – о, годится! Упакуйте еще распиленную акулу и щупальце ктулху! Современные художники – это диверсионный отряд абсурда, а не генераторы решений. О каком «духовном исцелении общества» ты говоришь?! У шамана – да, с этим все в шоколаде. Он отводит зло. Общается с духами о помощи и защите племени. Путешествует в загробные миры и лечит больных, возвращая их заблудшие души на место… А этот Айболит куда отправился? Который художник? И что за душу он привел за собой из потустороннего мира?
Очень легко «оставлять вещи недосказанными», а ты доскажи, раз шаман! «Я отправился в загробный мир и привел оттуда душу ктулху! Мир не будет прежним. Отныне им будет управлять розовое щупальце безумного бога-идиота». Во-первых, это красиво…
– Конечно, – согласился Раскольников тоном, которым обычно говорят с детьми и маленькими женщинами в стрессе, – если так посмотреть, то художники – никакие не шаманы.
– Но это не так! Еще какие шаманы! Бессмысленная маета, типа высидеть час на толчке в одеяле из живых мух или прожить трое суток в комнате с диким койотом, не имеет смысла с точки зрения искусства, но с позиций шаманизма – это вполне обряды для вхождения в мир духов. Тут ты прав про перфоманс! Только при чем здесь искупление и исцеление общества? Искусство – это типа дверь, через которую в мир проникают могущественные идеи, а иными словами – духи. Здесь их материализуют. Духи, которых художники приглашают в мир, устанавливают в нем свои законы. Греческий Дионис – жизнелюбивые, мадонна с младенцем – сострадательные, яйцетелый демон Босха – страшные, капричос – карательные, а надувная собачка и распиленная акула – абсурдные. Так они меняют мир.
– Кто «они»?
– «Идеи», «боги», «сущности» – назови как хочешь, но миром правит галлюцинация, и так было всегда. Кто ее перекраивает?
– Художники?
– Не дай бог, ты что!
– Ты сама только что сказала…
– Ну нет. Если бы все зависело от художников, то революционеры бы в первую очередь захватывали не телефон и телеграф, а музеи и галереи совриска. Вся культура – нечто вроде межпространственного модема, где материализуются сущности, которые перекраивают мир. Это огромное, стихийное и нетайное общество занято подрывом консенсусной реальности, и в нем состоят не только художники. Еще ученые, писатели, режиссеры, инженеры, музыканты, журналисты… – я направила на Раскольникова палец, как пистолет. – Короче, все, кто трудятся над мифологией мира. Ну, мифологией в смысле «как люди понимают мир и себя в нем». Художники, в широком смысле слова, описывают и переписывают эту историю постоянно, как бы обновляют источник. Новая реальность растет, незримая, в умах, потихоньку имплантируя кусочки себя в мир – то черным квадратиком, то книжкой про тошноту, то писсуаром… Сначала почти незаметно, как гусеница, проедает в нем ходы, а потом катастрофически быстро и тотально поглощает его полностью. Апокалипсис длится десятилетиями под кожей у реальности – в головах людей – прежде чем просочиться наружу.
– Значит, ты как художник все-таки будешь колотить навоз палкой в вечности, раз вы – такие всадники Апокалипсиса, – передумал Раскольников.
– Ну нет, какие художники всадники? Так… подзуживают всадников. Вот, скажем, дадаисты сто лет назад устраивали карнавал бессмыслицы. Хотели империю абсурда. Расшатывали по такому случаю нервы мира, плевались в буржуа гиперболой о крокодильем парикмахере и прогулочной трости, пичкали публику за ужином снами морских насекомых и хрустальных пальцев, стихи читали про всякий там кикакоку экоралапс… Кого они вызвали этой инвокацией? Поди знай. Но сами они считали искусство «развлекательным ритуалом для воцарения абсурда как основной силы жизни». Уповали, что в будущем весь мир станет одним большим Дадаистом. А теперь, если заглянуть в новости, то не так уж и смешно при мысли об инвокации, не правда ли? «Эрегированные небоскребы кончают в небо». «Овец научили узнавать Барака Обаму по фотографии». «В космос впервые запустили трусы небинарных порноактеров». Что это, если не великие дадаистические акты? Дадаисты преуспели. Абсурд воцарился.
– А-ха-ха-ха, но не хочешь же ты сказать, что из-за дадаистов…
– Нет, конечно. Не только из-за дадаистов. Кто дальше? Сюрреалисты! Тоже топили за все иррациональное, желали освободить мир от норм и границ, ну хорошо… Что там говорил Бретон про самый простой сюрреалистический акт? «Выйти с револьвером на улицу и стрелять по толпе»? Ну так теперь подобный сюрреализм – опять же, дело новостных лент, а не музеев. Дальше! Акционисты снизили порог ужасного, размыли грани приемлемого: то, что раньше высаживало людей на Марсе, теперь едва-едва приподнимает бровь. Ну так… «Отец шестерых стал пятилетней трансгендерной девочкой». Да хоть чупа-каброй! «Голландские телеведущие съели по кусочку плоти друг друга в прямом эфире». Что ж. «Школьников заставили играть с плюшевым Гитлером»…
– Хорошие заголовки.
– Так это твои. Я тебя погуглила.
– Я и говорю. Рука профессионала.
Раскольников рукой профессионала сделал жест «ну и? продолжай».
– Я хочу сказать, что все эти борзые апостолы нонсенса так или иначе совершили грандиозный фокус-покус и призвали в мир сущности, которые им теперь и управляют – Абсурд, Хаос, Игра. Здравый смысл устарел. Границы наконец размылись! Люди превратились в «социальные конструкты» и абстракции. Нет больше ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи – есть только абсурд. Ни один из «самых важных вопросов», над которыми философы, писатели и художники бились веками, больше не предполагает внятных или, не дай бог, серьезных ответов. Сегодня, если на вопрос «В чем смысл жизни?» художник напишет на луне «кока-кола» – это будет «критически-точным и хлестким ответом», а какое-нибудь там «Жить нужно так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы» – смешным мемасиком для подростков. Словом, шалость удалась! Кика-коку экоралапс, во имя Дюшана, Бретона и Тзары, аминь!
* * *
Мысль разворачивалась стремительно, как цветок в убыстренной съемке, – я едва успевала проговаривать ее в вытянутое лицо Раскольникова:
– Не помню, кто сказал, что реальность – это черта, на которой замерли боевые действия противоборствующих шаманских банд? Битва шаманов против привычного порядка вещей происходит на странных предметах – велосипед Хофманна, писсуар Дюшана, банки с дерьмом, вермишель, воздушный шарик, мертвый кот, откушенное яблоко, тампон… Суть в том, что вроде как искусство уж больше века занято черт-те чем – детские рисунки какие-то, кляксы, лепет, большой интерес к содержимому горшка… Но только вдруг! Вдруг. Страдание перестало быть основным мотивом мироздания. Им стала игра!
Группа подростков переместилась от жаровни поближе к нам, чтобы «незаметно» заснять на телефон, как я машу руками на Раскольникова. Со стороны это, наверное, выглядело, как разборка влюбленных. Я заговорила почти шепотом и вжалась обратно в колченогий стул, от которого уже было оторвалась, а Раскольников подался вперед, чтобы хоть что-то разобрать:
– Смена распятого бога закончилась. На дежурство заступил новый религиозный мотив – ребенок, который балуется с кубиками реальности, разрушая ее, чтобы созидать. Возможно… А может, просто балуется. Только это, конечно, случилось не «вдруг». Апокалипсис всегда происходит на изнанке мира, потому-то его никто и не замечает, пока не становится слишком поздно. Но и тогда о нем никто не знает, так как исчезает сам прежний мир, подмена происходит почти бесшовно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.