Текст книги "Жизнь и ее мелочи"

5

Недавняя провинциалка, молоденькая и любопытная, глазея по сторонам, шла по улице, на которой выстраивали массовку для художественного фильма. Кто-то из организаторов процесса зазевался, и она, не понимая этого и удивляясь, откуда столько народу, оказалась внутри съёмочного круга. Режиссёр сразу выхватил из толпы нестандартное лицо, естественность поведения и закричал в жестяной рупор:

– Девушка! Да-да, вот вы! Подойдите ближе! Сделайте вид, что испугались.

Она и правда, вытаращила глаза и заслонила открытый рот ладошкой.

– Оператор, снимай! Ещё дубль! Не наша? Запиши телефон. Идите сюда. Как зовут?

– Ива, – откликнулась девушка и, смеясь, сказала одному из помощников режиссёра, оказавшемуся рядом: – Не надо волочь меня за рукав, я уже поняла, кто тут главный.

Забавный парень, очень преданный своему шефу, правда и зарплату он получал тоже немалую, воскликнул восторженно:

– Это же Сергей Терлецкий!

К тому времени ещё сравнительно молодой кинорежиссёр уже снял свой лучший фильм. Потом, за весь длинный творческий путь повторить такой крупный успех не удалось, но эта лента собрала все премии и восторги, сделав автора известным. Дочь художника, девочка театральная, фамилию слыхала. Внимание, пусть случайное, ей польстило.

Со своей стороны, Терлецкий мгновенно усёк редкую мелодичность голоса и любовь к тому блистательному русскому языку, который уходил и возбуждал в нём ностальгическую нежность. Потом споткнулся о странное имя, повторил его про себя и почувствовал, что время остановилось. Глазом, привыкшим оценивать человека сразу и почти безошибочно, увидел: эта! Она притягивала, хотелось её потрогать, понюхать, лизнуть. «Есть контакт», – сказал бы связист.

Между тем съёмочные часы, особенно на натуре, дороги. Постановщик переключился на текущую задачу, боковым зрением стараясь не упустить девушку в зелёном, затёртую пёстрой толпой, но работа была важнее, и в конце концов для Терлецкого всё, кроме происходящего на площадке, перестало существовать.

По окончании трудового дня, когда юпитеры отключили, а подручные начали сворачивать реквизит, он спросил помощника:

– Телефон записал? Тот не сразу сообразил, о чём речь. – Телефон! – заорал режиссёр.

«Псих», – подумал парень и стал шарить по карманам.

– Вот.

Терлецкий позвонил в тот же вечер, пригласил Иву на экскурсию по Мосфильму, и она охотно бродила с ним по павильонам, с упоением слушая избитые байки. А он любовался её милой непосредственностью, порой граничащей с глупостью, которая с лихвой возмещалась живостью реакции и сообразительностью. От ужина в ресторане Ива отказалось, и он отвёз новую знакомую домой на своей машине. Поцеловал руку, протянутую издалека, чтобы не рассчитывал на большее. Понял: в постель эта девочка не пойдёт, такую надо брать с потрохами или оставить в покое.

Чтобы продлить общение, сказал:

– Красивые пальцы. А это что?

– Бриллиант.

Терлецкий заиграл ноздрями: крупноват камень для девушки, миллионник.

– Не боитесь? Ограбят, убьют.

Она смущённо улыбнулась:

– Все думают – стекляшка, раз такой большой. Папа подарил, в рулетку выиграл. Очень любил маму, когда её не стало, жизнь показалось ему пустой и ненужной, близких у нас нет, он начал пить, ходить в казино. Папе везло. Квартиру в центре купил и машину тоже, а умер от сердечного приступа.

Ничего себе вариант, подумал режиссёр. Девушка, которая его зацепила, не охотница за чужими деньгами и вдобавок без шлейфа родственников, с которыми надо выстраивать отношения. Вот уж повезло, так повезло! Не по годам опытный, он твёрдо знал, что фарт упускать нельзя.

* * *

Дочь считает, что я плохая мать. Ну, да, моталась по свету за мужем, ездила с ним на утиную охоту, научившись стрелять из двустволки, сопровождала на выставки, презентации, юбилеи – его, такого знаменитого, куда только ни приглашали. Он сидел в международных жюри, надев маску строгого учителя, а на самом деле, приспустив веки, продолжал витать в своих художественных грёзах. В гостинице, ночами, вместо того, чтобы исполнять супружеский долг, увлечённо делал наброски впечатливших его лиц, но засыпая, тесно обнимал моё тело, словно хотел восполнить потраченную энергию. Если я вставала в туалет, он нетерпеливо ждал возвращения, чтобы ухватиться за меня сильнее прежнего.

Я уже думала, не пьёт ли он незримо мою кровь? Но это писатели по натуре вампиры, а он художник, и от вампира в нём нет ничего: невысокий, изящный, с лицом херувима и розовыми пятнами вместо бровей. Этой внешности не соответствовали лишь злые глаза медвежонка. Однажды, резвясь, я решила проверить реакцию и дала ему, сладкоежке, банку сгущёнки, продырявленную с двух сторон. И правда, схватил, зачмокал, засопел, но глаза не подобрели, он их просто закрыл – маленькие колючие точки.

Муж питал слабость к бархатным пиджакам и дорогой парфюмерии, но был неряшлив – мятый шарф, обшлага в краске, длинные волнистые волосы урезонивал пятернёй, потому выглядел непричёсанным раньше, чем на это пришла мода. Не помнил, что ел, а когда стоял за мольбертом, напрочь забывал, который час. Его время текло иначе.

Был ли он красив? Не думаю. Меня завораживал талант. Я любила приходить в студию, любила эту обстановку вне общего мира и суеты, даже к мало приятному запаху льняного масла и растворителей относилась терпимо. Чтобы не тревожить тишину и не смущать позирующих, часами сидела неподвижно среди занавешенных грязными тряпками ещё неоконченных полотен и других, по какой-то причине отставленных до лучших времён, а может, навсегда. Особенно притягивало одно: крупная полная женщина снимает с себя кружевное белье, за нею из темного угла, сложив на груди холёные, тронутые подагрой руки, презрительно и одновременно сладострастно, наблюдает длиннобородый старик. В чём смысл, я догадаться не могла, а вопросов тут задавать не полагалось. Эту картину муж писал давно, то бросая, то возвращаясь, и всё не мог – или не хотел – закончить.

Также он упорно отказывался писать меня.

– Ну, почему, почему? – спросила я сердито.

Муж ответил то ли в шутку, то ли всерьёз:

– Боюсь тебя разгадать. Я очень тщательно изучаю объект.

– Думаешь, такая плохая?

Он даже ногой притопнул:

– Не понимаешь! Хотя, это хорошо, что ты совсем ничего не понимаешь в ощущениях художника.

Муж работал маслом в гладкой живописной манере, с подмалёвками и лессировкой, тонко, почти изыскано прорабатывая детали. Так теперь пишут редко. Прежде мне нравились импрессионисты, но теперь я млела от картин мужа. Он впивался взглядом в натуру, раздевая догола, забираясь под кожу. Зато и глаза с портретов смотрели прямо в душу, ноздри дышали, а губы выражали характер. Он не льстил своим моделям, но даже некрасивые люди выглядели значительно. Знаменитости выстраивались в очередь, готовые щедро платить за собственное изображение, увековеченное кистью модного художника.

Сама удивляюсь, что такой одарённый человек любил меня, мало популярную писательницу, как утешительно говорят, нераскрученную, известную главным образом в писательской среде. Мои остросюжетные сочинения, сильно сдобренные психологией и бытовой философией, выходили скромными тиражами, да и выглядели не так объёмно, как у словоохотливой Рубиной, и варганились не так споро, как у многорукой Донцовой. Я не умею писать легко, каждая фраза стоит мне крови, рецензенты это ценят, но знатоков моего творчества, прямо скажем, не густо. Элегантно брошено с вершины Олимпа: Быть знаменитым некрасиво. Ага. Но, наверное, так приятно.

К счастью, я не честолюбива, хотя без честолюбия в большом искусстве делать нечего. К тому же хорошо воспитана, если вообще не чистоплюйка. Чтобы тебя заметили, следует прилагать неистощимые усилия, устраивать презентации, фуршеты, искать меценатов. Но я не приспособлена лезть в окно, когда гонят в дверь, просить, набиваться, использовать связи. И мужу вкладываться в мою карьеру запретила: таланта это не прибавит, а статус меня не колышет.

Как верно подметила Астрид Линдгрен, «Всё суета и погоня за ветром. Все мы одинаковы, все были когда-то славными ребятишками, ребятишки выросли и умрут. И что с того, что тебя перевели на 50 языков?»

Она прожила 95 лет, уж ей-то можно верить. Это мудрость не высокого ума и большого опыта, это мудрость старческого бессилия, когда обнажаются истины.

6

Популярный кинорежиссёр не был ни сластолюбцем, ни любителем секса. Для людей одарённых работа чаще всего важнее плотских утех, и такой страсти, когда женщина становится дороже жизни и профессии, Терлецкий не знал. Однако, к несчастью или к счастью, в его организме отсутствовал фермент, расщепляющий алкоголь, пить он не мог и снимал напряжение, заполошно втюхиваясь в женщин.

Отрывался по полной, ничего не обещая взамен. Вспышки были яркие, но гасли быстро, не оставляя ни разочарований, ни воспоминаний. Идти в загс чурался, страшась обременений. Жена станет без спроса тратить его гонорары, требовать внимания, нежности, лезть в дела, давать глупые советы и приглашать в дом посторонних людей, именуемых родственниками. Что, он враг себе?

Несмотря на трезвые доводы, Терлецкий подспудно испытывал потребность в домашнем укладе и постоянной половой партнёрше, доступной в любой момент. Всё сошлось на девушке со странным именем.

Нынче стало классикой: мужчина и женщина ещё не познакомились, а уже лежат в койке, занимаясь сексом со старательностью спортсменов на тренировке, отношения выясняют, листая меню, словно все большие гурманы и денег куры не клюют. Терлецкий был далёк от банальности, тем более от пошлости, денег хватало, но время имело цену, поэтому его ухаживания за Ивой оказались короткими – пару раз сходили в театр, в музеи, погуляли на ВДНХ.

Сила инерции и привычная осторожность всё ещё тормозили назревающее событие, но тут ему подошёл срок ехать на натуру. За несколько месяцев крошку могут похитить, да и желание с каждым днём давило всё безжалостнее. «Надо срочно жениться», решил наконец Терлецкий, и ему сразу полегчало. Он отправил невесте с посыльным «миллион алых роз», которые едва поместились в ведро, обручальное кольцо принёс сам и опустился на колено.

Кто бы устоял? Ива не устояла. Они поженились, влюблённые друг в друга и счастливые.

Через неделю режиссёр засобирался в алтайскую глушь, снимать большую и важную часть фильма. Он рассчитывал продлить сладкое удовольствие молодожёна, но Ива неожиданно пожелала остаться в Москве – получила заказ от популярного журнала написать о нашумевшем спектакле в престижном театре. Такие предложения упускать нельзя, да и что ей делать в заброшенной деревне? Скучать и заниматься любовью в промежутках чужой работы? Энергия молодости требовала собственных значимых дел.

Поведение новоиспечённой супруги Сергея обидело. Он воспринимал её как приложение к себе, а она оказалась величиной самостоятельной. Вида не показал, но уехал в плохом настроении. Может поэтому и работа на месте шла со скрипом, а погода, вопреки прогнозам, испортилась. Вот и сегодня с утра начал накрапывать дождь, не предусмотренный сценарием. Режиссёр объявил перерыв, вышел из душной избы, сел на ступеньки крыльца и закурил. Оператор, давний приятель, пристроился рядом, достал из внутреннего кармана плоскую металлическую фляжку и хлебнул спиртного, крякнув от удовольствия. Сергей наблюдал за ним с завистью, но угощение, как обычно, отверг.

– Чего такой грустный? – спросил оператор. – Вроде женился недавно.

Терлецкий вдруг почувствовал острую потребность выговориться.

– Ну, да, женился. Но она оказалась умнее, чем я думал, и не такая красивая, как представлялось. Ноги волосатые, один зубик кривой, грудки маленькие, детские, а не такие, чтобы погрузиться пятернёй и мять… И потом – совсем ничего не умеет в постели. Совсем.

– Но ты же, наверное, девушку хотел? – Разумеется.

– Так откуда у неё опыт? А ноги женщины теперь бреют. Кстати, волосы на теле – признак темперамента. Ещё разгуляется – не удержишь. Ты пощекочи, где надо. – Точно?

Сергей пожевал нижнюю губу, сожалея, что разоткровенничался, и вернулся на рабочее место – благо тучи рассеялись, показалось солнце. Он потёр руки и воодушевился. Не хватало, чтобы какая-то курица мешала ему делать любимое дело. Женщин много, а дело одно. «По возвращении обломаю», решил он утешительно.

Бедняга не знал, с кем связался. В свои тридцать шесть он повидал достаточно, а мировая литература снабдила его самыми разнообразными примерами. История – вещь чрезвычайно любопытная, но мало полезная: никогда никого ничему не научила.

* * *

Обидно, что у меня всего одна внучка и пока нет правнуков. Впрочем, думая так, мы заботимся не о них, а о себе, пребывая в рамках обыденного трафарета: дети – цветы жизни, дети – наше будущее. Дети также первейшая забота государства, которое рьяно стремится облагодетельствовать потомков, сущность и потребности которых не может вообразить даже приблизительно. Дети взрослеют, и мы перестаём их понимать, а они нас понимать не хотят. Дети переживают радость освоения мира, у них более увлекательные цели, чем возня с поколением, пережившим свои возможности.

Дети смотрят на нас, как на артефакт из археологических раскопок, в свою очередь, нам они кажутся «аватарами». Общих интересов нет, говорить не о чем. Дети не умнее нас в том же возрасте, но их мышление, не изуродованное политическими и коллективными запретами, подвижнее. Новые технологии радикально изменили не только жизненное пространство, но и человека. Иные восторги, иные печали, совсем другие желания. Нашим наследникам вся история человечества представляется коротким предисловием к истинной цивилизации. Старые достижения и ошибки больше не работают, будущее начинается сегодня. Amen: Есть только миг между прошлым и будущим, и именно он называется жизнь.

Что ждёт наших детей? Естественные катаклизмы, вырождение мечты и гибель идеалов? Космические войны или всеобщее благоденствие среди железа?

Независимо от этого, люди и впредь будут существовать по законам природы, робко возражая фонарями против регулярно наступающей тьмы и не сопротивляясь потребности в забытьи, которое выключает человека из жизни до рассвета. Они продолжат маниакально искать эликсир бессмертия, заранее оговорив, что вечного нет ничего. История убеждает, что естественна спираль, а не прямая, поэтому большинство покорно вернулось к маскам, изобретённым ещё 500 лет назад во время эпидемии чумы. В конце концов приходится согласиться с тем, что в нас изначально заложена программа подчинения обстоятельствам и полная от них зависимость. Свобода нам дана только одна – выбирать меньшее зло из большего, без гарантии не ошибиться.

Человечество задумано природой как биомасса, а тут – на тебе, каждая молекула надумала пускать личные пузыри. Молекуле это важно, природе – нет. Перенаселение планеты и попытки изменить натуральные законы будут подавляться природой всё более радикально, в том числе и новыми пандемиями. «Масочное» поколение айтишников вырастет с другими тактильными ощущениями, без присущей живым организмам склонности к телесному контакту. В мозгу прорастут новые связи, мышление изменится, и не думаю, что в лучшую сторону. Но это лишь мои фантазии, сегодня дети правят странноватый цифровой бал. Не по возрасту сообразительные, они понимают, что необъятное не объять, и жёстко направляют свои устремления. Они будут жить в том мире, который построят и который им удобен, а нам пора перестать готовить для детей «светлое будущее». Попытаемся сделать счастливыми хотя бы себя. Моё нынешнее счастье – Лиза.

Поздний ребёнок, она родилась слабенькой. Дочь вложила в неё силы, время, душу. Теперь дитя здоровёхонько, но с матерью они антагонисты, поскольку каждая – яркий выразитель своей эпохи.

Ко мне внучка относится тепло, но сдержанно. Готова помочь, но не сочувствовать, говорит, надо терпеть, старость процесс естественный. Очень стараюсь не навязываться, но если позову, прискачет, хотя ей со мною скучно. Она очень современная, длинноногая, в немыслимо короткой юбке, беспрерывно с кем-то общается по мобильной связи, причём на трёх языках. Выклянчила у отца навороченный смартфон, в который засунула Вселенную, и не отрывает глаз от экрана. Увидев, как я строчу шариком каракули на бумаге, спрашивает:

– Что за пережитки? Не проще ли сразу забить в планшет?

Пожимаю плечами и пускаюсь в рассуждения:

– Есть свои неудобства, особенно для объёмных текстов. Все новшества мнимы. Инструменты меняются, а цель остаётся вечной – счастье, и пока никто не сумел её достичь более чем на мгновение и даже не знает, достижима ли она. Продвинутые технологии – это прекрасно, но не думаю, что однобокий человек окажется жизнеспособным, тем более сможет создать мир, в котором хочется жить. Если ты не читала Толстого и Хемингуэя, не слышала Моцарта, компьютер счастливым тебя не сделает.

– Ерунда! На жёстком диске хранится всё, что должно быть в голове, даже с припёком, и никакой мороки – нажми кнопку и получи знание. Удобно и рационально.

– А представь, произойдёт глобальная катастрофа и вырубится электричество? Гаджеты, в лучшем случае, станут подставкой для печного горшка, а люди не смогут самостоятельно решить простейшей задачи, даже просто купить в магазине хлеба. Похоже, способ отключения энергии на расстоянии станет самым страшным оружием ХХI века. Если, конечно, доживём, не угробим родную планету раньше – техника развивается быстрее, чем обновляется человеческий мозг.

Лизу мои слова не убеждают, да она не очень-то и прислушивается. Её интересы лежат в другой плоскости. Любит лазить по горам, проводить время с подружками в кафешках и питаться фастфудом. Носит рванные джинсы, спущенные ниже пупка, пластмассовые серьги, величиной с блюдце, презирает семейные ценности и декларирует жизнь для себя. Ну, это пока не влюбилась, не родила, но это, похоже, далеко, а может, и несбыточно.

Я Лизу обожаю, и мне абсолютно всё равно, какая она. На самом деле – она хорошая и добрая. Как-то пришла меня навестить, и чтобы оживить наше общение, велю ей заглянуть в верхний ящик комода.

– Посмотри там бусы. Единственное украшение, которое я любила.

– Тут много всяких. – Она небрежно перебирает сверкающие нити. – Белые…

– Это перламутр. – Чёрные… – Агат. – Гранатовые… – Сама назвала. – Сиреневые…

– Вот! Аметист! Становятся тёплыми, когда носишь. Возьми на память.

– Красивые. На каждой бусинке вырезан какой-то иероглиф. Откуда они у тебя? – Любовник подарил.

– Любовник? – в глазах Лизы появляется интерес. – У тебя был любовник?! – Что я – рыжая? – Ну, ба, ты даёшь! Тогда возьму.

Я разочаровала её, добавив:

– После того, как рассталась с дедушкой.

Почему пороки так притягательны? Потому ли, что добродетели скучны и однообразны, как счастливые толстовские семьи, а недостатки взывают разобраться с причинами? Не убедительно. Скорее, Антихрист поработал над созданием человека ретивее Бога, оттого мы столь несовершенны, а порой отвратительны. Но и милы, конечно, и способны на жертвенность и благодарность, иначе вообще не стоили бы ни гроша.

7

Терлецкий вернулся из экспедиции через полгода с подарками и страстным желанием обнять молодую жену. Иве казалось странным и одновременно возбуждающим, что этот малознакомый человек имеет право на её тело. На душу, наверное, тоже, что странно вдвойне, но о душе покуда речь не шла.

Она встретила законного супруга чуть испуганно, стеснялась, закрывала глаза, отводила алчные мужские руки, и он, восхищаясь целомудрием и наивностью, снова испытал однажды уже пережитый восторг, а педагогические амбиции отправились в бессрочный отпуск.

Между тем проблемы остались. Прошло совсем немного времени и режиссёр понял, что слепить из этой девочки собственную Галатею вряд ли получится – Ива уже вполне сформировавшаяся личность. Интересная, своеобразная и своенравная. С его взрывным характером это совмещалось посредственно.

На съёмочной площадке Терлецкий щедро выплёскивал эмоции, язвил, задевал актёров, чтобы растормошить, от ассистентов только перья летели. Дома, когда его что-то возмущало, старался притормозить, зная, что всё равно придётся восстанавливать нарушенный мир, а это требует нервных затрат. Но уж если срывался, то доставалось по полной всем подряд – жене, домработнице, собаке, а позже – няне и детям. Порой казалось, что он не слышит, о чём говорит Ива, или не реагирует. Непонимание и разногласия часто возникали из ничего. Особенно неохотно уступала Ива, когда дело касалось идей, смыслов, взглядов, морали.

Прочитав очередную колонку жены в окружной газете, Сергей сказал:

– Как ты можешь рассуждать об отношениях полов, ничего не соображая в жизни? Одно чутьё. Ни кругозора, ни опыта.

– Хочешь, чтобы я его расширила?

– Не лови на слове. С тебя станется.

Однажды она написала о восходящей отечественной звезде, чей фильм вызвал в обществе неоднозначную реакцию. Терлецкий пришёл домой в дурном настроении и с размаху бросил на стол журнал «Искусство кино».

– Как ты осмелилась?! Хочешь рассорить меня с коллегами? Критикуй сколько угодно театр, но про кино забудь!

С самого начала он запретил жене обсуждать не только свои картины, но и работы других режиссёров. Она упиралась:

– О чём мы станем говорить? Я не должна рассуждать о кино, а ты не смотришь спектакли.

– Уволь. Это же невыносимо. Нужно не билеты продавать задорого, а посетителям платить, чтобы ходили в театры. Пьесы Чехова всегда казались мне надуманными и ходульными, но по сравнению с нынешней драматургией они выглядят шедеврами.

Этот спор мог завести далеко, и в конце концов Ива согласилась: Сергей прав, кино – его поле, тут надо смириться. Старалась не лезть на рожон, но невольно искала смежные темы, чтобы донести собственное видение, а то и съязвить.

Когда по телевизору к юбилею Терлецкого показали тот самый знаменитый фильм, Ива в который раз смотрела и хвалила – есть повод высказаться.

– Прекрасно! Великолепно! Этот шедевр останется в фильмографии навсегда. Твои коллеги даже не догадываются, в чём секрет.

– А ты, конечно, знаешь, – улыбнулся муж, заглотнув нехитрую наживку.

Она радостно затрясла головой:

– Знаю! Тебе удалось воплотить один из главных постулатов искусства – художник должен быть безжалостным к тому, что изображает. Единственный прокол – знаменитый актёр. Когда он аккуратненько ест кусочек хлеба, подчёркнуто собирая крошки, становится неловко – в его голодное трагическое прошлое не веришь. Он же комик, поэтому пережимает и получается гротеск.

– У него есть и серьёзные роли.

– Значит, режиссёр не давал ему переигрывать, а ты позволил. Его и в артисты-то взяли случайно: голос и рост. После войны в театральных институтах мужчин не хватало, студенткам даже мизансцены не с кем было разыгрывать, вот и приняли без экзаменов и сразу на второй курс.

Терлецкий понял, что жена опять втянула его в дискуссию.

– Всё-то ты раскопала, вот и занимайся своим театром и не лезь в то, чего не понимаешь! – воскликнул он в отчаянии. – Странно, что самый близкий человек хочет испортить мне праздник!

– Прости, милый, но кто тебе скажет правду, если не я? Твои жополизы?

Он махнул рукой.

Ива не упускала случая обратить внимание мужа на сюжеты, которые казались ей кинематографичными. Однажды, прочитав новую книгу, как бы невзначай заметила:

– Хороший роман. И диалоги со смыслом, а не то, что лепят ваши сценаристы: бля-бля-бля, сколько бабок срубил, с кем переспал, кому подсыпал яду в бокал. Отчего бы тебе его не экранизировать?

Сергей покачал головой:

– Я в курсе. Роман любопытный, но герой слишком похож на меня. – И что? – Но он же сукин сын.

Ива задержала дыхание. Спросила с невинным смешком: – А ты нет?

Препираться Терлецкому не хотелось.

– Внешне похож. И обстоятельства. Как будто кто-то заглянул за кулисы моей жизни.

– О! Там, наверное, много всякого…, – она хотела сказать «дерьма», но не решилась, сказала «мусора».

Ошибки избавляют от иллюзий, но не от новых ошибок. Сергей снимал – они спорили, вынашивал идею – ругались. Ива писала, он критиковал. Она обзавелась широким кругом театральных приятелей и поклонников, её печатали охотно и широко, а он считал, что жена большого режиссёра не должна опускаться до жёлтой прессы.

– В тебе нет гордости, – бросал он презрительно. Она фыркала:

– Не путай – во мне нет гордыни. А ты до сих пор слюнявишь пароксизм от своего великого фильма и стесняешься попросить денег на новый.

В постели, когда не нужно говорить и не о чем спорить, они нежно обнимали друг друга, а днём ковыряли колючими словами, но в рамках приличий. Только однажды Ива сорвалась.

После ужина с друзьями играли в «дурака», Сергей смухлевал, он это любил и делал виртуозно.

– Говно собачье, – сказала Ива, испытывая неуправляемый занос.

Наступила неловкая тишина.

– Повтори, – медленно произнёс режиссёр.

Приятный холодок куража мгновенно испарился, и она испуганно проблеяла:

– Я пошутила.

Терлецкий не ответил, замершие на минуту гости вздохнули с облегчением и игра продолжилась.

В тишине бессонной ночи Ива сосредоточенно анализировала инцидент: опасная реплика слетела с языка непроизвольно. Когда она была начинающей журналисткой, а муж выпускал одну картину за другой, обеспечивая шикарную жизнь, подобное случиться не могло. Сейчас он в творческом простое, семья обитает в квартире её родителей, на её зарплату, неожиданно выросшую из-за участия в рекламе. Простейший пример того, что деньги меняют сознание. И всё-таки главная причина – желание доказать, что она творческий человек, достойный быть женой знаменитости. Но она любит Сергея, готова подчиняться и терпеть его авторитаризм.

К десяти заповедям Ива прибавила одиннадцатую: строго контролировать собственную речь.

* * *

Недавно внучка случайно – хотя проверено всем ходом мировых событий, что ничего случайного не бывает – наткнулась в Одноклассниках на фото и переписку отца с какой-то дамочкой. Каждый год из-за язвы желудка зять получает санаторную путёвку в Ессентуки. Оказалось, он ездит туда не только ради живительной водицы, но чтобы заодно освежить ощущения и перестать чувствовать себя подчинённым даже в постели.

Меня это удивило, если не обрадовало. Выходит, зять – живой человек, а я уж думала – приставка к компьютеру. А вот Лиза, позабыв о собственных приоритетах, бурно возмутилась:

– Эта тётка ничем, кроме секса, не интересуется, книг не читает, такая же дура, папе подстать.

– Ты тоже не читаешь…

– Некогда. Это вы жили размеренно, задумывались над каждым словом, а теперь цейтнот, не до деталей, важно схватить принцип.

– Но жизнь состоит не из общих мест, а из мелочей, очень конкретных и очень личных, из того, что отличает тебя от других и сохранится в памяти. А у безликих – какие воспоминания?

– Ой, не морочь мне голову, при чём тут чтение? Отец обманщик! Мама с ним носится, как с писаной торбой. Надо открыть ей глаза.

– Я бы не стала, но ты поступай, как знаешь.

Она рассказала. Странный поступок для современной девочки, которая наверняка спит со своим дружком, что лично я считаю вполне нормальным и полезным с разных точек зрения. Социальная свобода – модель будущего, ревность – атавизм. Однолюбы будут всегда, но это не вопрос морали. Мир меняется быстрее, чем мы, что не отменяет процесса социальной эволюции. Семья, которая позволяла нашим предкам выживать физически, больше не нужна, а что ждёт человечество в будущем, этого никто не знает.

Реакция дочери на удар по семейным ценностям оказалась неожиданной:

– Тоже мне, преступление! Ну, захотелось, как в том анекдоте, после «Шанели» говна понюхать. Пусть расшевелит увядающую плоть.

Лена понимает: проступок мужа не исчерпывается интересом к телу, однако слишком рациональна, чтобы разрушить выстроенный собственными стараниями регламент жизни. Кроме того, у неё перед глазами пример – развод родителей, она его не одобряла и до сих пор мне не простила. А главное, дочь очень любит своего Толика, теперь ей надо привыкнуть любить его новую ипостась, начинённую не одними достоинствами, но и недостатками. Обиду она скрывает, хотя потрясена, и я случайно услыхала, как бедная девочка рыдает, запершись в ванной комнате. Очень хочется её утешить, просто погладить по головке, обнять, но она привыкла справляться со своими проблемами сама и не выносит, когда ей помогают, тем более жалеют.

Толик получил изрядную выволочку. К провалу отнёсся легко, клялся, что это впервые и никогда больше не повторится, старательно выпрашивал помилования, которое, спустя достаточное для соблюдения приличий время, получил. Слава богу, женщины с возрастом становятся мудрее, тогда как мужики наглядно глупеют и с восторгом упиваются иллюзиями.

Но внучка слишком молода, чтобы смириться. Ищет поддержки у меня:

– Вёл тайную жизнь, сочинял нежные послания, селфи себя любимого дарил! Мама такая способная, прекрасно рисует – в дедушку, знает языки – в меня, даже стихи пишет. Ты не пишешь? Только прозу? Жаль.

– Лизонька, не слишком обольщайся по поводу её талантов. Истинный дар удаётся какое-то время игнорировать, о нём можно даже не знать, но в конце концов он вылезет и заставит человека разгадывать тайны. В порядке нуждаются только посредственности, избранные стоят над хаосом.

– Ну, ты сказанула!

– Это не я, у меня такого права нет, это Эйнштейн. Правда, у великих свои аршины.

Внучке надоело выслушивать неконкретные рассуждения.

– В общем, зря или не зря, мама посвятила себя семье, оттого измена особенно противна, – подытожила она.

– Какая глупость! Мама живёт так, как ей нравится. Ну, насиловала бы свою сущность, рвалась оказаться первой и в результате стала бы похожей на всех. Солдат. А тут она командир. Подумаешь, мужские шалости. Всё, что можно простить, лучше прощать.

– Но ты же дедушку не простила? – То я.

– Вы так дружно и весело жили. В чём причина? – Какое это теперь имеет значение?

Действительно, никакого. Но причина, конечно, была. Однажды, по дороге с работы, я сделала крюк и завернула на своей машине к мужу в студию. В тот роковой день он работал в одиночестве.

– Поехали домой ужинать, уже поздно, – сказала я.

– Потерпи полчасика, скоро закончу, – ответил он, не оборачиваясь.

В ожидании я решила выпить кофе и направилась в закуток, служивший мини– кухней. Вот уж где царил поистине художественный беспорядок! Пытаясь найти на полке сахар, задела картонку из-под ботинок, и на меня посыпались фотографии. Собирая их с пола, случайно обратила внимание на пожелтевший от времени любительский снимок: компания на природе после какой-то выставки. Рядом с мужем стоит крупная блондинка, он держит её за талию и смотрит не в камеру, как все, а на неё. Вряд ли кто-то посторонний или сами изображённые заметили бы то, что пронзило моё сердце раскалённой стрелой: так муж смотрел на меня, когда предчувствовал близость.