Текст книги "Жизнь и ее мелочи"

9

В зале прощания, которое устроило министерство культуры, народу набилось битком. Штатные и записные глашатаи произносили речи, как это бывает, когда уходят в иной мир знаменитости, сделавшие эпоху. Несли цветы, с разной степенью умения пряча любопытство за скорбной миной. Кто-то остался Звягиной обязан, кто-то сочувствовал, кто-то рад был лицезреть почившего врага.

Доброжелателей можно было пересчитать по пальцам. Умных ценят только умные. Дураки, которых в разы больше и которые, конечно же, дураками себя не считают, чувствуют смутно, а то и явно, что находятся на ступеньку ниже. Это требует реванша. Лучшей услады, чем мёртвый соперник, придумать трудно.

Вдовец держался строго и сдержано, понимая, что в его страдания никто не поверит, уже и шепоток слышался: «повезло молодому муженьку».

Он только плотнее сжимал губы. Его не заботили ни слова, ни зависть, ни неясная мимика Вики. За годы, прожитые рядом с Кирой, он научился анализировать. У неё было всё: деньги, положение, звания, слава, а продолжала вкалывать, как проклятая, крепко держа знамя первенства. И его учила тому же. Думала, всех зрит насквозь. Жаль, что не видит продолжения. А может, и хорошо. Правда нужна как потребность души, как инструмент, способный сделать жизнь лучше, в конце концов как горькое лекарство, но в качестве принципа правда вредна, а то и смертоносна.

Следующие полгода Туманов ничего не изменил в правилах жизни. Единственно, Виктория, уже не таясь, всюду его сопровождала, но пока помалкивала и новых требований не выставляла. На всякий случай. При очевидной молодости, жизненный опыт у неё имелся в достатке.

К нотариусу тоже поехали вместе. В небольшой комнатке собралось человек десять: представители Фонда и администрации театра, мелкий чиновник от культуры, какие-то провинциальные дамы, возможно дальняя родня. Все на что-то рассчитывали, ведь покойница слыла не бедной.

Законник всех поприветствовал, надел золочёные очёчки, открыл папку. Публика перестала кашлять. Выяснилось, что за время, отведенное на принятие наследства, завещание Звягиной не обнаружилось, сын, давно живший за границей, с матерью не общался и прав не заявил, иные прямые родственники отсутствовали, это означало, что всё движимое и недвижимое имущество наследует нынешний супруг покойной. Вика громко и победно заржала: наконец-то её мечта сбылась – любовник стал богат и свободен одновременно. Нотариус с осуждением посмотрел поверх стёкол на невоспитанную гостью и снова наступила тишина.

Внушительность суммы в валюте и ценных бумагах Игоря удивила, поскольку при жизни певицы интересоваться этим не имел нужды. Теперь он богат, как Крез, плюс статус ведущего солиста первого театра страны. И всего-то в сорок лет! По нынешним меркам – возраст молодости.

Когда-то Кира обронила: – Вначале был конец.

Повод забылся, а фраза запомнилась. Так что всё ещё впереди.

После подписания документов, наследник размашистым шагом направился к автомобильной стоянке, Вика, едва поспевая, семенила за ним. Болтала возбуждённо, безумолку:

– Такие вот пироги с котятами! Не зря столько лет трахал старуху. А ведь наверняка она нас подозревала и собиралась оставить с носом. Где же её знаменитые прогнозы и расчёты? Бедняга. Хотя сочувствия не испытываю, зависть – да, красиво жила, но зависть – двигатель прогресса. Шале надо продать. Как в ссылку таскались туда на свидания. Терпеть не могу подмосковных дач – комары, паучки. Когда мы занимались сексом в прошлый раз, какая-то мелкая пакость пробежала по голой ноге, словно по мебели. Должна понимать, что шуршит лапками по живому, не-ет, лезет! Бр-р. Купим виллу в Ницце или Сан-Тропе. Обожаю Францию. И свадьбу справим там. Не возражаешь?

Игорь остановился возле машины, внимательно посмотрел на любовницу. Сильно накрашенное хищное личико. Всё в сравнении. Уроки великой наставницы не пропали даром. Спросил без эмоций: – Всё сказала? Вика удивилась:

– А что?

– А то. Сегодня же соберёшь вещички. И чтоб духу твоего в моём доме не было.

10

Сивоконь не мог предвидеть, что покинет обитель радостей и печалей так внезапно, но при жизни нет-нет да и повторял: умру – спалите моё грешное тело, а прах рассыпьте по текучей воде, жил – и сплыл. И никаких памятников. Это только с точки зрения человека «память вечна», на самом деле наш след на земле крайне слаб и имеет математически ничтожную протяжённость.

Сивоконь был философ, по сравнению с которым все выглядели жалкими прагматиками, тщеславными недоумками. Алёна мужем гордилась: философия есть толкование смыслов, но её так и подмывало спросить, а какой смысл в смыслах, если люди, вместо того, чтобы кататься на лыжах или коньках, готовы за деньги, за славу или из мести, а ещё хуже из политических соображений убивать себе подобных? На большее она не покушалась, а вот Звягиной рассуждения Петечки о жизни после смерти категорически не нравились.

Каждый верит в то, что ему удобно. Как и большинство артистов, чья профессия состоит из переживаний и стрессов, Кира была суеверна, поэтому не хотела заранее прописывать, во что обрядить, каким образом и где похоронить. Опасалась: вот оформит распоряжение, значит цель обозначена, заслонов больше нет, сразу страшное и произойдёт. А ведь знала, что всё свершается незнамо где, незнамо когда и уж точно не зависит от наличия или отсутствия завещания. Листок гербовой бумаги имеет значение только для тех, кто ещё остаётся жить, а потому вынужден исполнять прыжки и ужимки фортуны.

Звягину погребли на главном кладбище столицы, однако не в самой престижной части – вдоль главной аллеи, где нашли последний приют личности её уровня – Вишневская, Образцова, Уланова, а на задворках. Когда-то тут были гранитные мастерские, потом мемориальный погост расширили, в дальнем тылу начали хоронить генералитет и академиков, их быстро потеснили актёры, журналисты, писатели, деятели искусства. Знаменитые, обласканные судьбой и властью, молодые и старые. Претендующие на бессмертие лежат густо, рядком.

Наследники имён и состояний состязаются изваяниями в меру вкуса и щедрости. Это только подтверждает сентенцию, что памятники нужны живым, а не мёртвым. Никому не хочется думать, что гранит и бронза так же преходящи, как жизнь человека, а память и того короче. Достаточно посмотреть на редкие надгробия старше полутора сотни лет (всего-то!). И кто их навещает? А ведь потомки есть. Спасибо большевикам за прививку родового беспамятства.

Недавно въедливые корреспонденты телевидения опрашивали молодёжь на московских улицах: – Знаете ли, что фамилия Ленина прежде была Медведев? – Что-то слышали. – А почему поменял? – Скорее всего, в честь города Ленинград, в котором родился. Смешно. Или плохо, что не знают своей истории? Но разве это история? Зачем молодым барахло нашего прошлого? Каждое поколение плодит собственные мифы.

Совсем юная парочка из таких же неучей, держась за руки, пробиралась мимо замысловатых надгробий, с любопытством неофитов вчитываясь в надписи. Одна малоизвестная поэтесса, чтобы слиться с законными обитателями некрополя, притулила своё изображение рядом с барельефом знаменитого супруга и закрепила вторжение четверостишьем. Парень прочёл вслух: Закончен жизни сладкий труд.//Мой прах у твоего порога,//Лежит, моля немого Бога —//Пусть вечное свиданье нам дадут.

Девица хихикнула:

– И ты поставишь мне пистон, //Хоть это будет только сон.

– Ну, ты, бляха-муха, прям Пушкин, – прогоготал спутник, и добавил, хлюпнув покрасневшим носом: – Только сомневаюсь, чтобы эта тётя в бога верила.

– А ты веришь?

– Наверно. Теперь, вроде, все верят. А раньше, кто в церковь ходил, говорят, расстреливали.

– При царе, что ли?

– Да нет, блин. Может, при немцах…

Было холодно, шёл первый колючий снежок. Алёна Сивоконь, которая тоже бродила по кладбищу, в пол-уха слушала эту ахинею, сдобренную легальной матерщинкой. Вернувшись из Словении, где долго работала тренером в спортивной школе, она с трудом отыскала среди этого архитектурного пиршества могилу подруги. Куцый холмик, укрытый драной плёнкой, равнодушно принял многострадальные останки. Какой там памятник? Ни цветочка, ни росточка. Ржавая металлическая табличка с фамилией и датой, намалёванной пожухлыми от времени белилами.

Десять лет прошло, сообразила спортсменка и даже вздрогнула, то ли от холода, то ли от возмущения. Тенор – вот свинья! Говорят, шале он продал. Ах, Кира, Кира, умом славилась, а проходимцу поверила. Теперь лежит одна-одинёшенька, снежком припорошенная, забытая всеми.

Алёна постояла, подумала ещё. Среди множества свидетельств бренности земной жизни приходят правильные мысли. Между нею и подругой была приличная разница – теперь сравнялись. Стремительно летящее время начало притормаживать, закругляться, суставы болят, лицо сделалось как печёное яблоко, пора завязывать, тем более обеспечена, проживи хоть сто лет. Это в молодости хватаешь, подсчитываешь, откладываешь на будущее. Будущее настало, а дальше что? Ничего. Даже эха нет. Кому нажитое достанется? Жадность в старости – чувство бессмысленное. Надо продать пару Сивки-Буркиных икон из перегородчатой эмали и поставить Кире красивый мраморный крест. Точно.

Лыжница покидала кладбище в хорошем настроении.

Памяти

известной оперной певицы

Ирины Архиповой

посвящается…

Дурной пример

1

Неприятность, которая положила начало перемене судьбы, случилась с Катей Пичугиной чудесным солнечным утром, не предвещавшим ничего худого. Летний отдых с мужем на берегу Чёрного моря пошёл на пользу семейным отношениям. Они поскрипывали с самого начала, а в последнее время и вовсе держались на честном слове. Но вот ведь выправились! То ли обоюдная брезгливость к курортным романам, вершившимся на глазах бесстыдно и в изобилии, то ли, напротив, новые знакомства с положительными парами сыграли свою роль. Из чего плетутся тонкие материи чувств, сразу не понять, да и, подумав, объяснить трудно, а может, и не надо.

Отношения улучшились, в общем, без особых усилий, а индульгенция – всего-то сломанная в двух местах нога. Правда, со смещением и отломками, но это уже на совести того, кому судьба одолжила орудие возмездия, а он по оплошности перестарался, поругался утром с женой, вышел на работу в плохом настроении и совершил ДТП.

После операции Катю, закованную в гипс от стопы до бедра, с изматывающей от наркоза рвотой, оставили в больнице. Это никаким образом не укладывалось в реальные планы: санаторные путёвки закончились, отпуск тоже, обратные билеты в кармане. Выходит, завтра утром Вова улетит домой один.

Прежде он никогда жену не покидал, словно боялся, что без пригляда она вдруг да и взбрыкнёт. Глупо проморгать женщину, полученную в собственность после шести лет упорных ухаживаний. Он любил её ещё со школы в провинциальной Калуге, потом учился в Кораблестроительном институте в Ленинграде и звонил оттуда каждый вечер, часто приезжал, дарил цветы и конфеты, предлагал руку и сердце. Катюша с ответом тянула и прилежно посещала класс хорового пения в областном музучилище.

При встречах старалась избегать объятий, а уж представить себя рядом с голым Володей просто не могла, всё переживала свою несостоявшуюся мечту, которая воплощалась в высоком блондине с приятным, слегка мятым лицом – артисте местного драмтеатра. Встретились после спектакля пару раз, поцеловались, Катя уже было совсем размякла и потеряла лёгкую голову, как вдруг услышала:

– Я не могу тебя взять, это неправильно. У меня двое детей и две жены, одна бывшая, ты же не хочешь быть третьей? Да и какая из тебя подруга жизни – молоденькая, носочки беленькие, наверняка даже котлеты жарить не умеешь, а претенденток на постель у меня большой выбор. Так что гуляй, ищи себе нормального мужа.

Кате захотелось умереть или хотя бы свернуться клубочком тут же, на парковой скамейке, и закусить губы до крови, чтобы болью физической притупить боль неопределяемую, но настолько острую, что трудно дышать. Однако приближалось время урока сольфеджио, и она бросилась бегом к остановке автобуса, чтобы не опоздать.

Дома сказала матери, что с актёром рассталась.

– И слава богу! Не реви. Это в пьесах герои, а в жизни героев нет, все обыкновенные. И ты обыкновенная, и я, и папа, и муж у тебя будет обыкновенный, а не дон-жуан какой-нибудь.

Катенька высоким о себе мнением и тщеславием не страдала, но слова почему-то неприятно задели. Вспомнилось, что классе в пятом, начитавшись Дюма, вообразила себя герцогиней де Шеврез. Или Шевриз? Одноклассники, которые на переменках активнее других дёргали её за косички, согласились стать Атосом и Арамисом. Ночами Катя вертелась в кровати, мысленно разыгрывая романтические сцены любви, погони и чудесного спасения. Дальше воображения дело не сдвинулось, однако она точно, если не думала, то ощущала, что не такая, как все, во всяком случае, мир существовал для неё, а не она для мира. Но то было давно. Хотя времени минуло немного. Как в популярной песенке из фильма: Это было неда-а-вно, это было давно. Точнее не скажешь.

Годы шли, никто из нормальных замуж Катю не звал. Мать привыкла, что дочь живёт дома, есть хотя бы с кем поговорить, супруг – тот давно предпочитал общаться с приятелями по домино и пиву, над советами жены смеялся и обрывал на полуслове, а Катерине деваться некуда, материнские наставления слушает, хотя, похоже, вполуха, оттого, случается, следует чужим примерам, так если бы хорошим, а то часто дурным. Компанию непонятно с кем водит, по киношкам, по концертам гуртом шляются, говорят, изучают искусство, а сами, небось, обжимаются в подъезде. Молодёжь, что с неё взять.

Однажды на вечеринке какой-то парень крепко прихватил Катю пониже талии, она отвесила ему пощёчину и услышала презрительное:

– Старая дева, а туда же, кочевряжится!

Негативный образ передержанной невесты, в ХХI веке вызывающий лишь улыбку и смутные воспоминания о срамных ритуалах, длительное время серьёзно угнетал сознание русских женщин. Катя вздрогнула и на следующий день сообщила Володе долгожданное согласие посетить ЗАГС, но фамилию девичью оставила в память о той жизни, которую менять не хотела, а пришлось, надо же быть, как люди. Выходит, права мама, сказочное яичко оказалось не золотое, а простое.

Поначалу в тесных объятиях ей было больно, стыдно и немножечко противно, но постепенно всё улеглось. Счастливый супруг увез добычу в город на Неве, окружил домашним уютом, собственными друзьями и привычками. Катя не сопротивлялась и протеста не выражала, терпеливо взирая в постели на мужчину, косившего к носу в моменты наивысшего наслаждения. Это в сериалах обязателен хэппи-энд, а в жизни – как повезёт. Казалось, бастион возведён по всем правилам фортификационного искусства, но жизнь за его стенами протекала неровно: молодая женщина хворала непонятными болезнями, впадала то в депрессию, то в чрезмерную активность, таскала мужа по театрам, музеям и выставкам, прилежно служила в департаменте культуры, дома проявляла сговорчивость, заботу, даже нежность, а вот забеременеть не удосужилась, что-то в её организме сопротивлялось.

Вова парень неглупый, понимал, что получил. Что хотел, то и получил. В общем ситуация требовала контроля. Но работа – это святое, работой, как и хорошей зарплатой, ведущий инженер Северной судоверфи Владимир Кузнецов дорожил. Так его жена оказалась одна в курортном посёлке Хоста, где знакомых – районная библиотекарша, с которой Катя подружилась, насколько это возможно за три недели.

На самом деле то была и не дружба вовсе, а невнятное сочувствие некрасивой, странноватой девице туманного возраста, с гнилыми передними зубами. Бюджетного жалованья Ольге Прошкиной, работнику культурного фронта районного уровня, хватало только на скромную еду и счета по коммуналке. Позволить себе входящие в практику штифтовые протезы, которые ставили единственные в эпоху советов частники-протезисты, не могла, а целиковые пластмассовые челюсти не хотела, поэтому прикрывала редкую улыбку платочком, словно маркиза Помпадур, если такое сравнение уместно для данного случая.

Однако профессионалом Прошкина была хорошим, в читателях разбиралась сходу. Поглядев в заполненную библиотечную карточку, воскликнула:

– В Северной Венеции живёте, счастливая! И муж у вас – видела – красивый.

Катя поморщилась и зачем-то стала рассказывать, что город-музей она так и не полюбила. Музеем можно восхищаться, но жить в нём странно, по крайней мере неуютно. Души согреть негде в переносном и прямом смысле: с Невы без отдыха дует сырой ветер, пронизывающий до костей, небо хмурое и даже летом мёрзнут ноги. А душа субстанция домашняя, в стылых публичных апартаментах жить не приспособлена. Возможно, чтобы не испытывать комплексов, в музее надо родиться, но она появилась на свет в тихой Калуге и тянется к небольшим русским городам с тёплым, открытым характером, воспитанным древней историей.

Этих сведений библиотекарше оказалось более чем достаточно. Она не объясняла, почему даёт читать ту или иную книгу, но всегда попадала в точку. Катя, закрыв последнюю страницу очередного романа, испытывала щемящую тоску по странам, в которых не привелось побывать, и чувствам, которые не довелось изведать. Следовала уставу сначала маминому, потом мужниному, довольствуясь тем, что имеет, и как-то не очень стремясь владеть чем-то ещё. А тут вдруг задумалась, что навязанные ей правила – лишь иллюзия полноценной жизни, оказывается, жизнь способна не просто размеренно двигаться от начала к концу, но доставлять удовольствие. И ещё, может быть, главное: привычка к мужу есть только привычка, на самом деле никакой любви нет. И как же теперь?

Представить свою жизнь без Володи она уже не могла. Всё завязано, сшито, склеено, всё устроено и размерено, у неё своё место в гнезде, а другого и нет, начать сызнова не хватит ни ресурсов, ни храбрости, решительностью она вообще никогда не отличалась. В конце концов, земной путь ничтожно мал и предопределён, мы лишь игрушки в руках неясных сил, которые среди прочего сотворили нас, чтобы было чем заняться в бесконечности времени. Любви мужа хватит на двоих, иные и этим похвастаться не могут. К тому же хорошо, когда любят тебя, а не безответно любишь ты, это Катя знала по собственному опыту, так что смиренно ожидала возвращения к ленинградскому быту, но ненароком оказалась в Хостинской больнице № 3. Отделение травматологии располагалось на последнем, третьем этаже, что при отсутствии лифта особенно удобно для пациентов с переломами ног. Здание выходило тыльной стороной на реку Хосту, давшую название посёлку, ныне включённому в состав Большого Сочи. Река горная, вытекала из Самшитовой рощи и, хотя в сухое время года сильно мелела, на узких перекатах вела себя бурно. Этот постоянный природный гул хорошо успокаивал больных. Освоив костыли, Катя часто по ночам стояла у окна, прислушиваясь к шуму воды и с удивлением отмечая, что ни скуки, ни позывов вернуться домой не испытывает, скорее интерес к своему новому положению.

Её соседками по палате были две женщины – молодая, яркая кумычка Асият, адвокат из Дагестана, и пожилая толстая Зоя Николаевна, кастелянша санатория «Волна», местная жительница. У первой перелом хирургической шейки плеча, вторую привезли с острым приступом холецистита и за неимением мест в «терапии», всегда забитой стариками с неясным диагнозом, положили в «травму».

Женщины, такие разные ментально, быстро нашли общий язык. Больничная койка ближе к Богу, чем домашний матрац, ничем не занятый день тянется медленно, телевизор для районной больнички и сегодня непозволительная роскошь, а Интернет и смартфоны тогда ещё не изобрели. Пациентов, отрезанных от мира, ослабленных переживаниями, словно братьев по несчастью тянет на откровения. Боль, страх перед неуправляемостью беды что-то сдвигают в сознании, и, возможно, впервые приходит мысль, что жизнь конечна, а рухнувшие планы лишь подчёркивают случайность сущего. Сходство ощущений сближает.

Асият сообщила, что родилась и живёт в Дербенте, самом древнем городе России с историей в пять тысяч лет. Училась в Москве, обожает русскую классику, замужем за даргинцем, Гамид – сварщик, приехал в Сочи накопить денег на новую квартиру, специальность дефицитная, платят, как трём инженерам.

Автобиография Кати уложилась в несколько фраз, она и сама удивилась – жила или нет? Десять лет с Володей, а вспомнить нечего, только неудобства совместного быта. Она привыкла всё делать размерено, с чувством, толком, расстановкой, а он всегда спешит, ест на ходу, поезду предпочитает самолёт и над нею смеётся, мол, в прошлом веке застряла, теперь время бежит быстро, надо соответствовать. Чему и зачем? Вот её машина сбила, но осталась жива, а если бы погибла, ничего бы не изменилось. И теперь ничего не изменится. Стоит ли расшибать лоб, пытаясь докопаться до глубинной сути, разложить чудо на винтики и колёсики? Жизнь не детская игрушка, она намеренно задумана как тайна, не подлежащая разгадке, а если кому-то, шибко умному, это удастся, мир рухнет. Выходит, всё у неё нормально.

Самой словоохотливой оказалась Зоя Николаевна, которая обстоятельно описала многочисленных членов семьи, соседей и знакомых, покойного мужа-аварца.

– Хороший был человек. Рано умер, мне только пятьдесят стукнуло. Гинекологша говорит: у вас повышенный гормональный фон, вам нужен мужчина. А кому он не нужен, да где его взять?

И конечно, рассказала о своей болезни и фальшивом народном целителе, который обещал вылечить от камней в желчном пузыре, но купленные у него травы вызвали жуткое обострение, а деньги, и не малые, так и пропали.

Катя всплеснула руками: – Надо вернуть! В суд идите, жалко же! Кастелянша грустно улыбнулась.

– Ах, девочка, я дожила до такого возраста, когда кроме жизни ничего не жалко. Гораздо печальнее, что большой живот и короткие руки не позволяют подмыться и вытереть между ног. Дома помогает внучка. А здесь?

– Я помогу.

– Ну, что ты, детка. Да тут и ванны нет, придётся из бутылочки лить. Ах, Господи, старость – это так неудобно! – сокрушалась Зоя Николаевна.

К ней каждый день приходили родственники и сослуживцы с полными авоськами, несли арбузы, фрукты, осетинские пироги. Есть эти дары больная не могла и усиленно угощала соседок. Катя не отказывалась, а кумычка принимала самую малость: то ли аппетита нет, то ли талию берегла.

Асият навещали муж и сыновья: близнецы-первоклашки и два парня, похоже погодки. Дети вскоре уходили к реке, а муж сидел долго. Высокий и худой или, скорее, изящный, джинсовые брючки в облип-ку, куцая курточка. Восточное лицо с жёсткими короткими усами, носатое и не очень уже молодое, но, в общем, приятное, на голове – серая шапочка сванка. Говорили супруги часами, вполголоса, на своём языке. Он явно выглядел огорчённым, сочувственно трогал жену за руку, но она почему-то оставалась напряжена: то хмурилась, то тихо смеялась до слёз, и эта сверкающая влага делала её чёрные глаза совсем неотразимыми.

К Кате никто не приходил.

В девять часов вечера в палатах гасили свет. Распахнутые окна заполняло ночное небо с далёкими звёздами и узким игрушечным месяцем. Мироздание обретало непривычную глубину и нежность, бездна ласково стелилась у ног, сокровенное просилось наружу. Какие тайны у женщин? У женщин тайны – мужчины.

– Я мужа не люблю, – однажды выдала Катя залежалый секрет, который с готовностью отвалился, как засохшая болячка.

– Зачем шла за него? – строго спросила Асият.

– Боялась одна остаться, и сейчас боюсь. С родителями невозможно, у подруг свои семьи, дети, им некогда и неинтересно со мной. Мужчины ищут спутниц помоложе и нестрогих правил. Кому я нужна? Обыкновенная, ничем не выдающаяся.

– Надо избавиться от комплекса, что твой Володя незаменимый специалист, а ты никакая. Это он – простой инженер, женатый на замечательной певице.

Катя махнула невидимой в темноте рукой.

– А, хористка, и то в прошлом! Сейчас, как все чиновники, занимаюсь чем-то надуманным, никому не нужным. Ничего после меня не останется. Вот если бы мне талант Малибран …

– И что? Пройдёт двести лет и о Малибран забудут.

– А про Чайковского?

– Ещё тысячу прибавь – и про него тоже.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. – И не старайся. Просто живи.

– Жаль родить не случилось, может, в ребёнке я нашла бы себя.

– Дети рождаются не для нас. Дети рождаются для будущего, в котором наше место с краю. И не надо отравлять им жизнь, надо уважать свободу воли. Человек вправе принимать решения, которые нужны именно ему, а не маме с папой. Можешь мне верить, у меня четверо. Асият помолчала и нехотя добавила:

– В перспективе – без отца: мы с Гамидом разводимся. – Как?! – ахнула Зоя Николаевна.

– А вот так. – Кумычка нервно засмеялась. – Влюбился мой благоверный в русскую девушку. Мне тридцать пять, ему сорок, а ей девятнадцать. Большая, мягкая и рыжая. Уже беременна.

Катя удивилась проворству сварщика, такого скромняги с виду, а кастелянша возмутилась:

– Ну, зараза! Да он тебе в подмётки не годится: простой работяга, а у самой образование высшее. Никуда он не денется.

– Вокруг меня всегда было много мужчин, умных, видных, даже богатых, один – вообще криминальный авторитет, суперсексуальный. А я выбрала этого. – Асият хотела пожать тонкими плечами, но лишь повернула голову – мешал гипс. – Любовь!

Пожилая соседка мечтательно повторила:

– Любовь… – И тут же спохватилась: – Сукин сын он, как все мужики! Правда, мой был порядочный, но, может, я чего-то не знаю?

– Гамид хороший, чуткий, заботливый! – громко воскликнула кумычка звенящим в ночной тишине голосом. – Быть вместе по любви – да, по любви – это прекрасно! А так – зачем удерживать, мучиться? Мы живём сегодня, и жизнь только одна, другой не будет. Не хочу выглядеть несчастной, мятой, жалкой. Вернусь с детьми на родину. Прежней уже не стану никогда – во мне не только рука сломалась, но надо беречь силы и сохранять форму.

– Правильно, – заявила Зоя Николаевна. – Ещё лучше замуж выйдешь. Красавица, опять же – профессия денежная.

– Да. Дорого бы заплатила, чтобы вернуть Гамида, но… Любовь нельзя купить. А то, что покупается, эрзац любви.

– Эрзац, – выпятив губы, недоверчиво повторила кастелянша незнакомое слово и покачала головой.

Катя долго не могла уснуть, мешали мысли. Да правда ли, что она не любит Володю? Может, это и есть любовь? Нет, наверное, любовь всё-таки что-то другое, сверхъестественное, необъяснимое, хотя возможно, так подсказывает литературное воспитание. А если бы муж её бросил, как Гамид, получилось бы снова себя обрести? Вряд ли. Перемены не для таких, как она, перемены для сильных.