Текст книги "Жизнь и ее мелочи"

Поразительно: до той минуты я не знала, с кем живу двадцать лет. Понадобилось ещё столько же, уже врозь, чтобы понять – это норма, ибо нельзя узнать другого до конца. Несчастные создания, мы сами для себя загадка. Внутри каждого есть ад и рай. В рай приглашают избранных, вход в ад строго воспрещён. В нём скрывается всё некрасивое, стыдное, табуированное общественной моралью или собственной совестью. Не только плохие поступки, но главное – плохие мысли, эти поступки разрешающие.

Мысли страшнее. Поступки бывают случайными, не определяющими, а могут и вовсе не быть, а мысль – она всегда тут. Одни испытывают сожаление, что не способны одолеть дурные позывы натуры, другие равнодушны, но все тщательно оберегают тайну. Допускаю, что есть люди без тёмной комнаты в душе – блаженные, святые. Свободные от суеты. Не мы.

Муж никогда не давал повода подозревать его в измене, да я и не ревнива, но тут пахло предательством. Подбежала, ткнула карточку ему в нос:

– Это твоя любовница?

Он аккуратно положил кисть и палитру, долго, тщательно вытирал пальцы смоченной в скипидаре ветошкой, но так и не нашёлся, что ответить. Не умел и не любил врать – весьма редкое качество, которое я всегда ценила. Однако сейчас меня раздирала разрушительная жажда правды:

– Та кобыла, которая до сих пор служит у тебя натурщицей?

Муж посмотрел на меня и наконец удивлённо произнёс:

– Почему кобыла?

Лучше бы он промолчал! Меня душило бешенство.

– Домой не приходи, вещи пришлю!

Никого не удивляет, когда муж, узнав о любовнике, оставляет жену. А наоборот? Даже подруга сказала, что я дура – ничего ведь не изменилось. Ну, нет, знание всё меняет, хотя, как поступить, каждый решает сам.

Я бросила отца своих взрослых детей, как бросают курить: была уверена, что не получится. Получилось. Можно забыть эпизод, но простить связь, параллельную нашей счастливой совместной жизни… Для этого я слишком его любила. Такой вот парадокс.

8

К тридцати годам Ива родила чудесную девочку, через пару лет мальчика, на время погрузившись в приятную суету новых забот. Она слегка растеряла амбиции, стала сговорчивей и ещё крепче полюбила мужа, который отвечал ей полной взаимностью. Жизнь приобрела основательность, внутреннюю устойчивость и спокойную размеренность. Сергей опять начал снимать и ездить в экспедиции. Она к этому привыкла, но просыпаясь в постели одна, порой испытывала безотчётную тревогу.

Разумеется, у мужа до неё были женщины, имели право быть, прочитанная страница перевёрнута и забыта. Но и теперь, в тесных гостиницах чужих городов, в ночных ресторанах, в этих огромных гулких павильонах, в фальшивых домах на фальшивых улицах царят свободные нравы странных людей, наученных умелыми педагогами правдиво врать и воображать себя кем угодно. Их нервы натянуты до предела, связи быстро возникают и легко рвутся. Чтобы сохранить незамутнённое восприятие реальности, нужно прилагать усилия. Способен ли на это Сергей? Хрупкость мира была непреложной данностью, но пример родительской верности вселял в Иву надежду. Чувства Терлецкого к жене оставались глубокими, хотя и несколько притупились – даже самое восхитительное, но доступное в любой момент, теряет свой ореол. Он успешно освоил роль хозяина положения, отца прелестных детей, обладателя красивой жены – талантливой журналистки, прекрасной матери и умелой распорядительницы окружённого большим садом загородного дома, в который они наконец перебрались из квартиры Полетаевых. Он гордился тем, что сумел создать показательную семью, и дорожил своим островком стабильности, где поймут и не предадут.

Однако главным стержнем его жизни всегда была работа, и он бдительно охранял от посторонних границы профессионального пространства. Не имел привычки сообщать жене, кто с кем из популярных актёров крутит романы, кто страдает от наркотической зависимости, у кого какие покровители и враги. Ива живёт на другой планете, пусть там и остаётся.

Возвращение к привычному досугу в компании слабо нравственных мужчин и женщин, казалось Терлецкому естественным, а случайные измены – поддерживающей терапией, у которой единственное неудобство – постоянно держать в голове цепочку выдуманных событий. Но, как пьяница не признаётся в алкоголизме, так и он не считал себя плохим мужем, поэтому удивился, когда однажды Ива произнесла сдавленным от волнения голосом:

– Я знаю про твою любовницу. И как мы теперь будем жить? Или, может, не будем?

Сергей возмутился с хорошей актёрской экспрессией:

– Кто тебе надул в уши этот бред?

– Одна словоохотливая сценаристка. И почему бред? – возразила Ива. – Детали убедительные и даже фото есть.

Режиссёр почесал в потылице – впредь надо быть осмотрительнее, а сейчас придётся покаяться в чём-нибудь неопределённом и малозначимом. Смятение и стыд он изобразил натурально – не зря учился в Институте кинематографии.

– Ну, может, в растрёпанных чувствах и трахнул кого-нибудь мимоходом, в каком-нибудь углу, на реквизите. Чушь какая-то… Я люблю только тебя.

Нетленная песня неверных мужей Иву озадачила. Она уже готовилась вернуться в свою квартиру, чтобы начать новую, ужасную и непонятную жизнь без Сергея, а оказалось, он любит её по-прежнему. Это не умещалось в сознании, но облегчение принесло, и хаос мыслей вновь начал группироваться в стройные ряды. Ах, похотливый козёл! Ну, это ему так с рук не сойдёт! Ива выпрямила спину и задрала подбородок.

Терлецкий, почувствовав опасность, заметался по комнате, как таракан, на которого объявлена охота. Иве хотелось его прихлопнуть, и она сказала:

– Перестань мелькать, голова кружится. Значит, совокупляешься без любви. Интересно. Меня бы стошнило.

Он огрызнулся:

– Я не такой гурман. И потом, мужчина и женщина физически разно устроены. – Но чувствуют одинаково.

– И чувствуют тоже иначе. Я уже и не помню, как это случилось.

– Зато я не забуду.

У Терлецкого был напряжённый день, завтра заседание художественного совета, нужно сосредоточиться, а дома споры, обвинения, выяснения, куда дует ветер. Ну, почему, чёрт возьми, неприятности всегда случаются так некстати? Злость помогла ему придти в себя.

– Ты знаешь, какие у нас с отцом были отношения, – сказал режиссёр. – Он болел долго, досаждая мне упрёками и делая пакости. Однажды нагадил в носок и бросил за кровать, пришлось искать новую сиделку. Вечером, готовя ему лекарство, я вместо таблетки от давления и половинки успокоительного, положил на блюдце полторы снотворного. Утром отец ничего не соображал, его забрала «скорая», через неделю он умер.

– Не понимаю, зачем ты мне это рассказываешь?

– У нас есть крысиный яд? Я бы тебе подсыпал.

– О, Господи, – простонала Ива, ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Сергей, захватив плед, отправился в кабинет на диван.

Проплакав полночи, Ива наконец задремала и не слышала, как муж ушёл. Весь день она собирала его вещи в два больших чемодана, с которыми они ездили на курорт, но всё не вместилось. Ладно, дублёнки и обувь заберёт потом. Выставила багаж ближе к входной двери.

Когда муж вернулся и задумчиво завис в прихожей, она спросила:

– Ты, правда, убил своего отца? Одно дело спать с бабником, но с убийцей…

Сергей глубоко вздохнул, покатил чемоданы в спальню и начал аккуратно раскладывать пожитки по полкам платяного шкафа. Ива затряслась от ярости:

– Так убил или нет?!

– У тебя прекрасно работает воображение, тебе нужно писать не статьи, а детективы, – сказал Терлецкий, – обнял жену и опрокинул на кровать. История примирения завершилась.

* * *

Разводу муж страшно сопротивлялся. Художники обладают специфической ментальностью, среди них клановость развита даже сильнее, чем в актёрской среде. Но мы проникли в суть друг друга, наш союз оказался удачным во всех отношениях, и теперь муж не хотел терять привычную устойчивость, жилетку для слива сомнений, нежную доброту быта, возможность творить без помех и жить воздушными мечтами. Подумаешь, любовница! Это для меня измена что-то значила, а мужа терзали совсем другие страсти.

Я разрушила его мир, а заодно и собственный. Найти нового спутника на оставшийся отрезок жизни так и не сумела. Как вообще образуются пары? Мужчина полагает, что ищет свой идеал, девушка выбирает из тех, кто остановил на ней свой взгляд. На самом деле всё лишено конкретики и происходит на уровне бессознательного. Нет ни схем, ни чётких зависимостей, ни теорий, победу празднует случай, тот самый «бог изобретатель».

А начинаешь руководствоваться умом, ничего не получается. Я всегда нравилась представителям сильного пола, но большой выбор – тоже не гарантия удачи. При советской власти продавали два сорта варёной колбасы: «любительская» и «отдельная» по два рубля двадцать копеек за килограмм хоть в Елисеевском, хоть в окрестностях Крыжополя. Отменного, кстати, качества и вкуса колбаска! А теперь глаза разбегаются, принесёшь из магазина что-то особо приглянувшееся, по бешеной цене, попробуешь – такая дрянь! Вот и мне, заново обретшей статус невесты в сорок лет, встречалось либо явно чужое, либо неполноценное, либо фальшивое, перечислять можно долго. А говорят, незаменимых нет. Мой муж был хороший психолог и плохой стратег. Оформляя развод, он квартиру, дачу, а главное, все свои картины с авторскими правами завещал мне и трубил об этом на каждом углу, боялся, что будут желать не его самого, а его деньги. Так и вышло. Кому интересен старый и бедный? Напрасно он хотел повторения искренней любви. Увы, это большая редкость. Она и один раз не каждому даётся.

После инсульта все его бросили, а я, через столько лет, забрала обратно. Случайные обиды, которые он наносил мне, а я ему, забылись, остались любовь, нежность и сожаление о том, что часто лишь потери обнажают цену вещей. Он снова стал мне дорог, и его, уходящего, я держала за руку и даже потихоньку напевала на ухо любимый им романс «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя люблю…». Теперь, когда он уже ничего не мог понять, мне отчаянно хотелось, чтобы он понял. Скорее всего, он даже не чувствовал. Чувствовала я. Кобыла, поблекшая, располневшая, но узнаваемая, явилась в церковь на отпевание. Хотелось дать ей по морде, но я сказала:

– Спасибо, что пришла. Любила?

Она позабыла захлопнуть рот:

– Ты знала?!

– Тоже мне – тайна мадридского двора. Водились за ним мелкие грешки.

Наглая сучка быстро очухалась и сказала с вызовом:

– Меня он любил!

Я мерзко улыбнулась:

– Ну, это вряд ли. Он так смешно показывал, как ты пыхтела в постели.

Бывшая любовница заплакала. Значит, я угадала. Разумеется, муж ничего мне не говорил, просто она была упитанной, а толстым всегда не хватает воздуха.

На прошлой неделе дети возили меня на Новодевичье, этот наглядный образец диалектики, где старые могилы активно вытесняет новодел. По статусу и моде мужу выделили там место. Памятник красивый – проект коллеги. Мою урну дети пристроят рядом, но я писатель, нужен текст, надо подумать. Самую выразительную надпись сочинила поэтесса, у которой могилы нет.

 
Я вечности не приемлю.
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю
С любимой моей Земли.
 

Праздношатающиеся по мемориальным кладбищам любят эпитафии. Этот жанр рождён не желанием высказаться, как может показаться, а глубинным страхом живых перед небытием.

Здесь, на этом престижном обеденном столе для кладбищенских червей, отдыхает вечным сном много знакомых, часто посещавших наш дом: и шапочных, и верных друзей, и предавших в трудное время. Пока не остыл тёплый след воспоминаний, все они – были, но придёт новая смена, дети скудного рассудка и заёмных знаний снесут этот хлам памяти на свалку, в лучшем случае на электронную. Сайты истории пополнятся некими усреднёнными существами, жившими по ими же придуманным смешным и неудобным законам. Имена великих, поднятые случаем над именами других великих, угодивших в общую яму, подёрнутся патиной расхожих мифов.

Так что спешить некуда.

9

Ива давно перестала искать следы супружеских измен: то ли Сергей действительно хранил верность, то ли умело врал. «Почему бы не врать, – размышляла она, – если я верю? Муж опутал меня условиями и компромиссами. Соглашаясь, я совершила предательство по отношению к себе, поскольку иначе устроена. Возможно, мне следовало связать судьбу с человеком менее известным, не испорченным вниманием и не сбитым с толку собственным талантом. Но была бы я счастливее, живя с посредственностью, целующей жене пятки? Не удавилась бы с тоски? И вообще, какой смысл исследовать неприятности. Надо или расстаться, или закрыть глаза».

Ива предпочла последнее. Давняя, ещё институтская подруга решение поддержала:

– Этот, по крайней мере, личность, а попадётся ничтожество и тоже начнёт по бабам шастать. Вот уж обида так обида. Своего не бросай, мужики народ странный – ломаются неожиданно и легко. Ещё снимать перестанет. И вообще: ничего же не доказано.

Хотела утешить, польстив женскому самолюбию, но Ива испытала только угрызения совести. Действительно, всего-то и делов – телесные зигзаги. Пора забыть. И более серьёзное стирается из памяти.

Случалось, отцовская кровь давала о себе знать, и Иве безудержно хотелось отомстить за унижения. Убить. Не важно кого – мужа, себя, соперницу. Пистолет она нашла случайно и давно, когда рылась в письменном столе Сергея в поисках улик. Перепрятала в свой комод. Не важно, понадобится или нет. То, что под дамским бельём лежит оружие возмездия, вселяло иллюзию, будто не ситуация владеет ею, а она владеет ситуацией.

Отплатить можно и иначе. Часто по заданиям редакций Ива ездила в командировки, исколесила всю страну. Эти путешествия ломали привычный ритм жизни, пробуждая любопытство и желания. Вокруг всегда толпились поклонники, в неё влюблялись, за нею волочились, завести любовника или, хотя бы, наставить мужу одноразовые рога и утешиться казалось проще простого. Но… она кокетничала, возбуждалась и – ретировалась в последний момент. Представить в своём теле чужую интимную принадлежность было противно.

Не успех и победы, а слабости и ошибки учат нас поступать правильно. Ива завязала с подозрениями, они с мужем мирно сосуществовали, занимаясь каждый своим делом, воспитывая детей, обустраивая дом, отдыхая на морских курортах в весёлых компаниях. И вдруг Сергей не пришёл ночевать, даже не позвонил, чтобы придумать оправдание. Заскучавшие было гарпии шумно слетелись на добычу.

Ива металась по квартире. «Так мне и надо, так и надо! Дождалась! Теперь сама буду брошенной женой». Двадцать лет… Куча загубленного времени. Прошлое нельзя повторить, переписать набело, исправив ляпы. Тут всё вперемешку – черновик и чистовик. Ива с трудом сдерживала слёзы, было жаль жизни, прожитой не для красоты и добра, а для человека, который подчинил её своей воле и использовал, как удобную вещь.

За пару часов до рассвета Ива выбежала из дома с твёрдым намерением изменить мужу с первым встречным. Но улицы оказались пусты, в такой поздний час мужчины, оприходовав своих женщин, мирно спали, чтобы завтра не опоздать на работу. Только автомобили, словно управляемые фантомами, сновали без отдыха, продолжая осквернять бензиновой вонью остывающий городской воздух. Она дошла до Страстного бульвара и села на скамейку. Июль был прозрачным. Конечно, не Петербургские белые ночи, тем более не Мурманские, когда солнце вообще не садится, а только касается горизонта и опять лениво тянется к зениту. Но и здесь, за пятьдесят пятой параллелью, предметы читались вполне отчётливо и выглядели призрачно красиво: деревья, цветы, чугунная ограда. Бронзовый Высоцкий, раскинув руки, хотел обнять весь мир. Был ли он счастлив? Ива вспомнила, как отдыхала с Сергеем в Пицунде, в Доме творчества кинематографии Грузии, тогда ещё советской республики. Два номера по соседству занимали Высоцкий с Мариной Влади и её дети-подростки. Однажды поэт и актриса куда-то ездили на своей заграничной машине, вернулись поздно и навеселе. Марина никак не могла попасть ключом в замочную скважину. «Дай мне, – сказал Володя, – ну, дай же! – Иди в жопу, – зло ответила Влади». Высоцкий замолк. «В известной дыре чувствовать себя счастливым трудно. Но его спасением были прекрасные стихи, и есть памятник, а у меня больше не будет ничего», – думала Ива. Жизни без Сергея она не представляла, он ушёл, и эта безысходность выглядела, как смертный приговор.

Неожиданно рядом кто-то трубно высморкался. Ива скосила глаза и вздрогнула: вот он, первый встречный – старый плешивый мужик в жилетке и еврейской кипе. Мелькнула мысль: сильно смахивает на актёра, уж не Сергей ли решил её разыграть по образцу фильма «Холоп»? Между тем сосед, тщательно вытерев нос большим несвежим платком, издал новые звуки, отдалённо похожие на смех.

– Э-хе-е. Теперь и у вас проблемы, а характер скверный. Всё в мире повторяется, сколько бы времени ни убыло. Ваш папа так и не понял, что время не имеет цены.

Сбитая с толку Ива, повернулась, чтобы получше разглядеть говорившего и спросить, откуда он знает отца. Но экспозиция странным образом переменилась: рядом сидел заросший волосами бомж с большой грязной сумкой, полной помоечных находок.

Она испугалась не столько соседства, сколько галлюцинаций, подхватилась и помчалась домой. Там её ждал испуганный и злой Сергей с бровью, заклеенной пластырем.

– Где ты шляешься по ночам? Я уже хотел больницы обзванивать!

Ива задохнулась от возмущения.

– А сам в чьей постели резвился до утра?

Терлецкий схватился за голову и застонал:

– Умоляю, не начинай! Твоя ревность меня доконает.

– Да не ревную я, как ты не поймёшь! Много чести! Но за дуру держать не позволю!

– Да в меня какой-то идиот на перекрёстке врезался, чуть не убил! Потом я в милиции торчал, объяснения давал, кучу бумаг подписывал, покорёженную машину на стоянку отвозил! Надо новую покупать, – добавил режиссёр раздражённо.

– Мог бы позвонить.

– Не до того было! Ладно, я в ванную, а ты ложись, завтра должна хорошо выглядеть. У нас на даче будем отмечать выход фильма в прокат, придут из Фонда кино, из министерства, с телевидения. Народу много, поэтому фуршет. Я в ресторане уже всё заказал, включая официантов, только спиртное сами купим. Придётся теперь на твоей машине ехать.

Ива напрасно пыталась заснуть, выпила валерьянки, но возбуждение не улеглось, мешало сознание, что завтра опять будет эта жизнь, морока и суета. А счастье? И что есть счастье на самом деле? Для умирающего от жажды – глоток воды, для грабителя банка – уйти от погони. В любой жизни, короткой ли, длинной, случаются лишь мгновения счастья. Явилось оно от взгляда на цветок или на грудь женщины, от касания руки любимого, а может, в момент рождения на гаснущем небе бледного оттиска давно погасшей звезды – не суть. Магическое, мучительное чувство счастья побуждает жить и надеяться.

Она уже готова была успокоиться, но вдруг её пронзила безжалостная игла памяти: куда спрятать фразу «На свете счастья нет»? Ах, Пушкин, Пушкин, наше всё, зачем ты раскрыл этот страшный секрет?

Нет счастья, нет. Пора перестать насиловать вечные истины.

* * *

В соответствии с режимом самоизоляции, который для меня начался задолго до появления вездесущего короновируса, я «гуляю» на балконе. Подолгу смотрю вниз на человеческий муравейник. Уличные шумы сливаются в угрожающий гул, дороги устланы железными спинами автомобилей, городское пространство дышит бензиновыми лёгкими, моргает огнями.

Хорошая летняя погода в мегаполисах скорее бедствие, чем блаженство. Столица плавится от жары. Выходной. Москвичи сидят по дачам, Лена и Толик, прихватив противного рыжего кота Зяму – дар соседа, отбывшего на ПМЖ в Израиль, поехали с друзьями за город жарить шашлыки, Лиза вообще не имеет привычки докладывать, куда направляется. Я одна, в жару голова работать отказывается, мне скучно.

Прежде в подобной ситуации созывались гости, которых по русскому обычаю надо щедро кормить, иначе зачем приглашать, не для одной же болтовни. Гости опустошали холодильник. Теперь мне уже не под силу таскать из магазинов сумки с продуктами и целый день топтаться у горячей плиты. Поэтому у меня осталось мало друзей и ещё меньше развлечений.

Спускаюсь к соседу. Дверь приоткрыта, чтобы сквозило – хозяин квартиры экономит на кондиционере. Застаю его полуголым, за компьютером. Остатки сивых волос стянуты на затылке аптечной резинкой в жалкий кукиш – новая мода стариков, позволяющая не платить парикмахеру. Он глуховат и, увлечённый электронной перепиской, не слышит, как я вошла. Кладу ему сзади руки на тёплые костлявые плечи. Сосед замирает, потом спохватывается:

– Ой, извините, я в трусах!

– Если они вам мешают, можете снять. Надеюсь, не ослепну.

Он смеётся – ему нравится мой стиль.

Именуется сосед замысловато – Вениамин Вячеславович. Не самое удобное созвучие. Про себя я зову его «бой-френд» – коротко и выразительно. Если, конечно, откинуть лет шестьдесят. В молодости, несомненно, был хорош, но мало ли что у кого было да сплыло. Теперь его украшает отсутствие претензий. Инженер, кем он только не работал, и рассказывает об этом с удовольствием. Ему нравится жить, нравится наш дом, нравится погода, летом – цветы, зимой – снег, осенью смотрит в окно, как дождь обильно поливает улицы, и прищёлкивает языком. Вспоминая о покойной супруге, сокрушается, что случалось спорить, обидеть словом, да и она была не ангел, но человек добрый и стоила больше, чем получила.

Я не разделяю его терзаний. Зачем сожалеть о том, что было, логичнее сокрушаться о том, чего не было. Мы с женой соседа приятельствовали, теперь он «влюблён» в меня, а может, и ещё в кого-нибудь. Впрочем, уже только в воображении. Мужики чахнут без женского внимания, гормоны, отработав своё, уснули, но ощущения ещё тлеют. Это побуждает интерес к разговорам. Такой вариант меня устраивает. Общения мне не хватает. Дочь слышит только себя, а этажом ниже – я штатный трибун, сосед внимает с упоением, изредка вставляя реплики. Он любит пофилософствовать и замечания делает толковые, хотя слова тянет, спотыкаясь из-за Паркинсона.

Сегодня главная тема, конечно, вирус. Излагаю соседу свою точку зрения. Люди достали природу, нахально насилуя и перекраивая, и та решила напомнить, насколько мы ничтожны. Почему так долго терпела? Безропотность сущего выдумана, просто мы измеряем протяжённость времени минутами и часами, в крайнем случае веками, а природа – миллиардами лет и вечностью. Чтобы сократить число интеллектуальных грызунов, она не раз насылала разные напасти, но эти хитрецы научились приспосабливаться, расплодили службы катастроф, создали медицину и живут, уверенные в своём праве. Ну, тогда вот вам вирус, приставучий и непредсказуемый, обладающий ломом, против которого пока нет приёма. Обрушились экономика, общественные связи, привычный уклад жизни, который уже никогда не будет таким, как прежде. Но, похоже, эти твари и к новым условиям подстроятся и не перестанут убивать и крушить всё вокруг, политики продолжат врать, сильные – жить за счёт слабых, а слабые выживать. И все опять без оглядки побегут за ветром вместо того, чтобы любить друг друга с нежностью, вышибающей слёзы. И снова бусы будут важнее многих лет взаимной радости и печали. Тогда взорвётся Йеллоустонская кальдера, градус разогрева которой в последний год заметно повысился, и Америка перестанет существовать.

– Америку мне не жалко, – вставляет сосед.

– Тогда, пожалуйста, глобальная катастрофа: недавно учёные заметили ослабление магнитного поля Земли. Скоро полюса поменяются, как 27 миллионов лет назад, когда вымерли динозавры, и на 20–30 тысяч годков жизнь на планете прекратиться. Дальнейшее нас уже волновать не будет.

Бой-френд согласен, но убеждён, что оптимистический настрой продлевает жизнь, а жить ему хочется, поэтому возражает:

– Всё образуется. Н-надо верить. – Чувствуя, что не убедил меня, добавляет: – В конце концов, можно просто мечтать. Мечта даёт ощущение чего-то хорошего. Жизнь сложнее, чем способен определить наш мозг, причины, мотивы – их множество. В природе всё тесно увязано, нам не дано развязать все узлы, но это не причина для пессимизма.

– Действительно, чтобы быть оптимистом, много ума не надо.

Собеседник морщится. Похоже, я переборщила. Даю задний ход и сворачиваю на другой путь:

– А надо ли напрягаться до изнеможения, решая сиюминутные задачи и думая лишь о личной пользе? Вы же знаете Библию – как там у Екклизиаста? «Видел я все дела, которые делаются под солнцем, и вот, – всё суета и томление духа».

– Да, суета, но такая приятная. Кстати, Соломон говорил о д-делах человеческих, о жизни земной, а не вечной, где всем управляет С-создатель.

– Но мы-то с вами здесь, а будем ли на небе – большой вопрос.

– Нельзя во всём искать с-смыслы, надо просто жить, – не сдаётся сосед.

– Смыслы?.. Да. Художник, создавая произведение, прежде всего пытается понять смысл сущего. Хотя нет смысла жизни вообще, есть смысл каждой отдельной жизни. Правда, я свой не нашла, может, просто не сумела или таланта не хватило. Однако хочется думать, что люди способны понять непостижимое. А иначе, какие мы высшие существа? Так, козявки. Если человек не ищет, не сомневается, не раскаивается, то он и не совсем человек.

Вениамин Вячеславович смеётся. Достаёт плитку шоколада, бутылку коньяка и две рюмки, включает проигрыватель. Звучит Шопен. Я люблю и уважаю слово, но до гармонии звуков слову далеко. Нет более загадочного физического явления, чем музыка. Музыка способна примирить нас с вечностью, в которой нас сначала не было, а потом не будет. Нужно добавить в завещание, чтобы на похоронах мне играли «Реквием» Верди, написанный на смерть Мандзони. Нет, слишком длинно, лучше «Элегию» Рахманинова – очень ностальгическая вещь, а последняя нота – именно последняя.

Дочь как-то спросила – у неё всё должно быть по полочкам:

– Этот твой поклонник, на него можно положиться, когда я летом уеду в Сочи?

– Нет. Совсем нет.

Бой-френд любитель приятного, норовит поживиться чужим теплом, а тратить остатки собственного – с какой стати? Это нормально. Что плохого в том, что он себя любит? Я тоже себя люблю. Как иначе? Но не слишком. Надо бы быть подобрее, помягче. Прощать так и не научилась, и верить тоже. А сосед не только на православные праздники, но каждое воскресенье рано утром ходит в церковь и причащается регулярно. Ну да, возраст. Боится умереть в грехе.

Спрашиваю:

– Как вы верите?

– А как вы пишете?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

Вздыхаю:

– Я бы хотела верить. Очень хотела.

Он опять засмеялся:

– А я – писать.

Прелестный старикан. Ничем мне не обязан, просто я сочиняю красивые слова, он так не умеет и слушает, закрыв глаза от сладкого томления. С удовольствием читает мои сочинения, обнаруживая качество, за которое я его просто обожаю – он умеет отличать жизнь от её литературной интерпретации, поэтому не обижается, когда узнаёт в каком-нибудь персонаже черты собственного характера, порой не самые приятные, или карикатурную внешность. Среди моих друзей и знакомых не все оказались на это способны, а иные не могли пережить, что недостатки, вроде бы хорошо укрытые от посторонних глаз, обнаружены и выставлены напоказ. Так я потеряла многих. Глупо. Но что делать – каждый скроен Богом по индивидуальному лекалу.

– Может, он тебе нравится как мужчина? Уж не собралась ли под венец на старости лет? – допытывалась Лена.

– Не смеши.

– За тобой вечно таскались поклонники, ты любила пофлиртовать.

– То было в другой жизни, и всерьёз соперничать с папой никто не мог. А теперь, когда моё сердце не замирает при виде взбодрившегося гульфика, поздно пить шампанское. Шекспира читала? «Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть».

Где мои сорок лет?