Текст книги "Жизнь и ее мелочи"

8

К середине декабря вагончик был утеплён, труба от старой буржуйки выведена в окно, зимой на ней сподручно кипятить воду, варить и жарить. Всё необходимое построено и запасено: новенький сарай под завязку забит дровами, в земляном погребе стоят канистры с керосином, тут же на деревянном настиле хранится картошка и прочие привычные овощи, весь кухонный шкафчик заставлен банками с крупами, огород вскопан и, что требуется посадить под зиму, посажено.

Термометр всё ещё показывал плюс 12 градусов. Настало время слегка ослабить хватку и ближе познакомиться с окрестностями. Захар, в сопровождении подрастающего волкособа, облазил всё вокруг, пытаясь прикинуть, как приспособиться к данному месту, какую пользу можно извлечь из природы для обычной жизни. Вспоминал романы Жуля Верна и Майн Рида, улыбаясь их детской простоте и времени, не обременённом развитыми технологиями. Теперь, чтобы раздобыть огонь, не нужно стёклышка от часов, но как сделать, чтобы светили лампочки, работали плитка и обогреватель, не говоря уже о холодильнике – вопрос не из лёгких.

Рядом журчал чистейшей воды горный ручей, жаль, что мал, а то энергию мог бы давать, задача не шибко хитрая. А вот проложить кабель, даже от самого ближнего поселения, не получится: если и удастся раздобыть разрешение, столбы, провода, работы обойдутся в миллионы. Кредит же ему, нигде не прописанному, не работающему, никто не даст. Однако и эта проблема вскоре разрешилась.

Единственным финансовым источником существования Захара была пенсия, которая шла на книжку в Сбербанке, за ней приходилось спускаться в центр посёлка, на улицу Красных партизан. Поскольку он вошёл в пенсионный возраст на Кубани, в сельской местности, деньги оказались такими маленькими, что на них могла прожить только муха, а отшельник с Бытхи умудрялся кормить себя и собаку.

В тот памятный день по весне, он привычно сообщил Неро, что собирается в Хосту:

– Тут я закончу завтра с утра, а с полудня начну там, ещё надо добавить в список покупок ручную пилу, а то у старой от усердного потребления половина зубьев сломана, и не забыть в аптеке йод, чтоб исцарапанные руки не загноились – без рук я никто, но и без ног тоже, ноги надо беречь, бдительность терять нельзя, вчера оступился, метров десять вниз летел, хорошо, ничего не сломал. Нам с тобой на помощь звать некого.

Пёс смотрел на хозяина с интересом и слушал внимательно, но молча, голос он вообще подавал редко.

– Ты остаёшься за главного, охраняй территорию, никуда не уходи. Понял?

Неро понял, но начавшим оперяться хвостом не замахал, не имел такой дурной собачьей привычки.

За час добравшись до банка, Захар получил деньги за два месяца и, почувствовав себя Крёзом, собрался зайти напротив в «Пятёрочку», чтобы пополнить кое-какие припасы, как вдруг попал в объятья здорового мужика средних лет, который в волнении бормотал со спазмами в горле:

– Дя-дя Захар, дя-дя…

– Виктор!

Они сразу узнали друг друга, хотя не виделись давно. В прошлой хостинской жизни повара по двору с утра до вечера бегал, играл с пацанами в футбол мальчишка с горящими недетскими глазами. Щуплый, длинноволосый, в линялой майке, иногда с куском хлеба в руке. Его родители обитали в соседнем подъезде: три поколения в одной комнате и все пьющие, без постоянной работы.

Захар сначала приносил Витьку булочки, сладости, подарил мяч, потом звал домой, кормил щами, котлетами, покупал шорты и рубашки, Нина Ивановна читала ребёнку сказки. Неожиданно семья куда-то уехала. Потом Витя, уже взрослый парень, зашёл в гости, рассказал, что воспитывался в детдоме, получил специальность электрика и комнату в Кудепсте, женился, работает и заочно учится в институте. Дружеские отношения прервались опять, когда Захар уехал на Кубань. И вот новая радостная встреча.

На гору возвращались вместе, посвящая друг друга в события минувших лет. Времени хватило даже на подробности. Виктор жаловался на жену:

– Замучила совсем: не туда положил, не так поставил, не то принёс, учит жить по своим правилам, в её ритме, подавляя мой собственный. Терплю, терплю, да как рявкну на три буквы – сразу, как шёлковая: тю-тю-тю, сё-сё-сё… А назавтра опять за своё, а я опять матом. Так и живём. Бросить – так дети. Они почему должны страдать? Это я сам проходил. И новая, вдруг такая же попадётся, а то ещё хуже? Моя-то, по молодости, прелесть какая была. Что делать?

– Ничего не делать. Любить.

– Всё у тебя просто. Вот ты любил и что имеешь? Шиш без масла в глухомани.

Захар засмеялся:

– Ну, нет, я весь мир имею.

Они как раз добрались до возрождённого его трудами участка. С высоты открылся головокружительный вид: долгий горный склон и бесконечность моря, пёстрая зелень и ультрамарин, накрытые пронзительной чистотой синего неба. Гость смотрел, как заворожённый.

Неро поднял на загривке шерсть и обнажил молодые клыки. Хозяин поднял палец:

– Спокойно. Это мой друг. Теперь и твой тоже. Уважай.

Внук волка нехотя обнюхал посетителя, сел поодаль и демонстративно отвернул морду. «Друг» оставался для него чужим. Но приказ есть приказ, придётся терпеть.

Территорию Виктор обозрел профессиональным глазом.

– Да, телевизионный и сетевой сигнал сюда не достаёт, это ладно, однако без электричества – никуда. Ну, положим кредит я на себя оформлю. Но чиновники разведут канитель, станут время тянуть, рабочие сделают в два раза дороже, а главное хреново. Давай, я тебе сооружу ветрячок – тут дует почти постоянно, на хозяйство энергии хватит, и будешь ты зависеть только от матушки природы, она сурова, но не такая сволочь, как человек. Если по-хорошему, с ней можно договориться.

– Ветряк – это дело, я и своим умом дошёл. Поможешь – справимся. А о людях зря так судишь. Мы же с тобой другие? Конечно, хватил ты лиха, но жизнь, она разная, а если без страданий, то и не жизнь вовсе, пройдёт – не заметишь. Радость не даётся даром.

– Ты, дядя, всегда был философом, книжки любил.

– Я и теперь много читаю. Библиотекари сейчас тоннами классику списывают, надо же куда-то новое ставить. Титульный лист выдернут – и на помойку. Тяжело в гору таскать, но смотри, какое у меня здесь собрание сочинений. Загляденье! Друзей я по дороге растерял, а иногда так хочется с кем-нибудь разделить свои идеи и чувства. Писатели говорят со мной, как с равным, не обманывают и не предают, они даже любят меня, своего читателя.

– Про любовь – это всё слова. Любовь – дело тёмное, – отмахнулся Витёк. – Ты любишь – тебя не любят, тебя любят – ты не любишь.

Захар вдруг подумал: а ведь точно! Зачем же он подчинил свою жизнь чувству и положил к ногам обыкновенной женщины? От этого предположения на душе стало муторно.

Всю ночь вертелся без сна, отбиваясь от нехороших мыслей. Такие человек обычно скрывает не только от посторонних, но главное от себя. Кому хочется признать, что жил зря, бездарно тратил отпущенное время, что мечты не сбылись и, с какой стороны ни посмотри, есть ты ничтожество.

Захар даже вспотел от ужаса и сел на постели. Стоп! Как вышло, что случайные слова сбили его с толку? При жизни Луизы он никогда в своём праве любить безответно не сомневался. Видно, мельчает человек, занимаясь исключительно выживанием. Мечтал стать художником, а стал поваром, пробовал переписать жизнь набело, не получилось. А тут и время закончилось, пришли другие люди, с другими мечтами и планами, с новой моралью, которую откровенно назвали вседозволенностью. Мы стыдились публичности, наготы тела и обнажённости чувств, агрессивности, жадности, эгоизма. А этим всё по-фигу.

Вот и Витя говорит глупости, а ведь был добрый мальчик. Но и сам-то, сам он хорош: жену обидел, дочь потерял, а глядя на выставки современного искусства, на искусство не очень похожее, перестал жалеть, что бросил рисовать. Подстроились мозги под обстоятельства. Ну, значит, и воспитываться будем вместе.

Отныне Виктор взбирался на гору часто, даже Неро начал к нему привыкать. Неясно, где инженер-электрик брал или покупал, но всегда приносил то одну, то другую деталь, генератор и мотор, провода, делал чертежи, измерял, копал, варил швы газовым аппаратом, лишь покраску ветряка оставил хозяину.

Захар старался накормить добровольного труженика повкуснее. За трапезой, да под баночку пива разговоры велись откровенные, хозяин жизнь свою выкладывал без прикрас и, продолжая вечный спор с самим собой, мнения спрашивал.

– Ты мне скажи, Витя, какой от меня теперь толк? Род людской более не пополняю, полезных обществу дел не совершаю, разве что землю ласкаю, бросаю в неё семя и жду всходов. Вряд ли я был нужнее природе, когда выпекал за день 20 тортов и 50 пирожных. Ну, любил женщину. Так я и сейчас её люблю. Ещё люблю собаку, и она меня любит, и надеюсь переживёт. Люди бессмертны, пока молоды и здоровы, а вспоминают о смерти, когда тело отказывается служить и жизнь начинает закругляться. Об этом я часто читал в книгах, но впервые открыл для себя сам. А у тебя впереди ещё много работы – деток вырастить, по правильному пути направить, да чтобы путь и плоды его были им в удовольствие.

Заметил Захар, что бывший мальчик, теперь уже здоровый бугай и почти сынок, за лето помягчал, повеселел, жену с ребятишками на праздник запуска ветряка привёл. Симпатичная, вежливая, хотя излишне накрашенная. Мальчики резвились, запертый в сарае Неро молчал, Виктор помогал накрывать под садовыми деревьями на стол. Теперь хоть в Подмосковье, хоть в Мурманске, люди завели грузинскую привычку – на природе жарить шашлыки, но бывший повар по русской традиции напёк блинов и пирогов с разными начинками.

– Дети у вас хорошие, – сказал он женщине. – Витя говорит – способные, математикой увлекаются.

– Слушайте его больше! – воскликнула гостья. – Много он понимает. Играми в телефоне они увлекаются. А сам? Вам вон какую хреновину отгрохал, а дома духовку до ума довести не может, всё руки не доходят. Захар прикусил язык.

Праздник закончился, стройка завершилась. Виктор стал бывать на горе реже, но по-прежнему шли разговоры по душам, и однажды хозяин под стук осеннего дождя по железной крыше, обратился к парню с просьбой. Долго не решался, потому что просьба была несколько странная, вроде ерундовая, хотя для него очень важная, и изложить её коротко оказалось сложно.

Всё дело в том, что когда Захар пытался представить, был ли он счастлив – не вообще, а в чётко определяемое, незабываемое мгновение, которое остаётся в сердце навсегда, – ему всякий раз являлась картинка: они с Луизой, взявшись за руки, идут под развесистыми платанами по набережной реки. Он несёт деревянную полку для кухни, сделанную по заказу знакомым профессиональным резчиком, полка им обоим очень нравится, она красива той редкой внутренней гармонией, которую сумел передать мастер.

Глядя друг на друга, Захар и Лу беспричинно, как-то загадочно смеются, и в этот момент он знает точно, что женщине хорошо и она его любит. Это состояние длится до самого дома, где они, раздеваясь на ходу, падают в кровать и любят друг друга нежно и яростно, любят до изнеможения, до отчаяния, словно перед вечной разлукой.

С трудом подбирая слова, Захар поведал другу, как кухонная полка стала для него символом счастливой жизни, к которой он стремился, но не смог достигнуть.

– Пока я жил на Кубани, полка оставалась у Юрочки, на неё вешали мокрые кухонные полотенца, отчего она страдала и покрывалась белыми пятнами. Я выкупил полку. Деньги пасынок любит, а в красоте не смыслит. Теперь она в вагончике висит, ты видел. Предать полку, бросив на произвол судьбы, не имею права. И поскольку нет у меня никого ближе, как помру, возьми её себе. Не то выкинут на помойку, а душа моя на том свете станет от боли корчиться.

Виктор долго молчал, не зная, что же такое сказать, соответствующее своим ощущениям. Наконец вымолвил:

– Не сомневайся. И детям завещаю.

– Спасибо. Хорошо знать, что кто-то тебя вспомнит. Пока жива память – мы были.

9

Очередную зиму Захар встретил в тепле и довольстве, а через пару лет уже кормился со своего огорода, ел яйца от своих несушек. Он не чувствовал себя Робинзоном, выброшенным на необитаемый остров, он чувствовал себя дома, сорокалетним, хотя, возможно, и выглядел стариком, потому что перевалил за семь десятков и отрастил бороду.

Какая-то внутренняя свобода появилась, хотелось работать, резать по дереву и наслаждаться общением с природой. Если бы мог петь, то запел бы. Здесь ему хорошо, спокойно. Не надо прогибаться под неразрешимой сутью современного мира, мельтешиться, теряя достоинство, заискивающе улыбаться, лишь бы сохранить иллюзию благополучия.

Конечно, и сюда доберутся, разворошат, покорёжат, загадят. Но не так скоро, уже без него.

Почти каждый день Захар совершал походы в чащобы Бытхи. Неро сопровождал его с огромной радостью. Он заматерел и в поведении проявлял повадки хищника. Любая случайная живность, оказавшаяся на охраняемой им территории, оценивалась как добыча, вокруг неё совершались круги: всё ближе, ближе к центру и… Спастись не мог никто – ни воробей, ни голубь, ни мышь. Даже неаккуратно пролетавшая мимо бабочка исчезала в мгновенно щёлкнувшей пасти. На козочку, привязанную под яблоней, и кур, свободно гуляющих за невысокой металлической сеткой, пёс даже не смотрел, чтобы не расстраиваться – с детства знал, что это вещи хозяйские и строго запретные.

К сожалению, не удалось отучить своенравного кобеля от самостоятельных бросков за пределы участка, слишком малого и не огороженного. Похоже, бегая по лесу, Неро научился разнообразить свой рацион, бедный на белковую составляющую. В остальном он беспрекословно выполнял требования хозяина. Гостей попрежнему не любил.

В один из последних дней сентября, когда жара уже отступила, а солнце ещё позволяет носить лёгкие платья, услышав грозные утробные звуки, издаваемые четвероногим другом, Захар запер его в сарае, хотя никого не ждал, и человек ещё даже не появился, но уже был где-то рядом.

Наконец в дальнем краю участка, словно из-за горизонта, начала вырисовываться огромная соломенная шляпа, какие здешние модницы не носят, поскольку широкие поля закрывают всё, что так тщательно пудрится и раскрашивается для привлечения внимания. За шляпой последовал подбородок, длинная гладкая шея, плечи и грудь в полупрозрачной разлетайке.

Внешне москвичка почти не изменилась, даже чем-то неуловимым сделалась лучше. Двигалась, конечно, не так стремительно, и щёки слегка под-вяли, но не растолстела, одета дорого и пахла по-французски. Это был тот самый аромат, который двадцать лет назад чуть не свёл его с ума.

Хозяин оазиса сделал шаг навстречу, протянул руку, помогая гостье преодолеть последний пригорок, и сказал так свободно, словно они расстались вчера:

– Ну, ты даёшь Аркадьевна. Как сюда добралась?

– Была бы охота. Мне знакомый мужик года три назад электрику налаживал, про тебя рассказал. Виктором зовут. Или ты позабыл, что мир тесен?

– Отвык и нахожу в этом удовольствие.

– Не скучно?

– Нет. Я человек самодостаточный.

– Бесконечно копаться в себе, всё у жизни брать и ничего не давать – какая радость?

– Радости далеко позади, бесконечность – выдумка математиков, а отдал я всё, что имел.

– Ой! – поморщилась гостья. – Какие вы, мужики, на расправу хлипкие. Тебе бы мою жизнь рассказать, да боюсь станешь заикой.

Захар засмеялся, сказал примирительно.

– Ладно набивать цену. Я и прежде тебя уважал, а теперь тем более. Чего спорим? Знакомься с бытом отшельника, рациональным, комфортным, созданным из ничего. Вдохни поглубже чистейшего воздуха! А вид?

Захар подвёл гостью к тому месту, куда приглашал всех посетителей, желая ошеломить красотами местности. Та посмотрела вниз, вверх, в стороны и устало произнесла:

– Ну, и что тут особенного? Горы стремятся к морю, а море вынуждено облизывать камни. Я видела места и получше. Дашь наконец напиться?

Захар засуетился. Вот дубина! Женщина два часа тропила дорогу, а он кормит её разговорами.

Быстро собрал на стол, благо имелось много чего, всё свежее и привлекательное. Гостья, к соблазнам привыкшая, хлебнула вишнёвой настойки, закусила ягодкой чёрного кишмиша и сказала:

– Я в Хосту насовсем переехала. Квартиру новую купила, на набережной, в доме, который построила депутат местного законодательного собрания. Шустрая бабёнка – такое местечко отхватить. Что не продала, сдаёт в аренду, внизу кафе для своих, салоны красоты, фитнес, химчистка и проч. Дорого, но того стоит.

– А семья твоя где?

– Как сказал поэт: Иных уж нет, а те далече… Муж скончался от инфаркта, дети живут в Каталонии, там у них семейный бизнес, внуки по-русски с акцентом говорят. Я им неинтересна, а мой опыт смешон. Иногда хочется плакать, но сдерживаюсь – сентиментальность вызывает у молодых брезгливость.

– Может, ошибаешься? – поинтересовался Захар, думая совсем о другом – что её сюда привело.

Дама повела плечами.

– Не-а. Закон природы: через тридцать лет их собственный путь будет казаться их детям кривым и примитивным.

– Считаешь себя носителем истины. А если дело в воспитании? Дети – механизм тонкий, кто знает, как воспитывать. Собственным примером? Так это кем надо быть!

– В кумиры я точно не гожусь. Жила, не задумываясь, в своё удовольствие, теперь собираю подгнившие плоды…

«Так. Значит, не я один казнюсь воспоминаниями. Тоже ошибся, и не раз, но не сдался и не сдамся до самого конца», – подумал Захар и почувствовал признательность к женщине, которая наградила его озарением. Даже мелькнула прежде невозможная мысль, что такая способна была бы заменить ему Лу.

Попробовал переменить тему:

– Но ведь у тебя в Москве, поди, друзей полно.

Гостья опять дёрнула плечом.

– Тоже со временем рассеялись, общаемся всё больше по телефону, по скайпу, это и отсюда доступно. В общем серенько как-то. Тоскливо. Я тут подумала: вместе нам было бы веселее. А? Переезжай ко мне, одну из комнат обустроишь, как понравится. На твоё мужское достоинство не покушаюсь, не бойся. Вечерами будем вместе чай пить, беседовать, телек смотреть, купаться ночью ходить. Я стану заказывать продукты, ты – готовить, врач меня на дому навещает, и тебя где надо поправит.

Москвичка долго что-то перечисляла. Захар, не вникая, смотрел, как шевелятся аккуратно накрашенные губы. Повеяло предвечерней прохладой, и в воздухе резче обозначился пьянящий французский аромат, но не было в нём прежней власти.

Губы остановились, и он ответил без раздумья, потому что будущее давно было продумано, мечты завязаны, зашиты, замурованы накрепко. Только старался говорить как можно мягче, чтобы не обидеть – женщины всегда обижаются по поводу и без повода.

– Прости, Аркадьевна, я уже не гожусь для новой жизни и путь свой тут закончу. Не я судьбу выбрал, а она меня. Ничего нельзя изменить из того, что назначено.

Гостья была из тех, кто варианты просчитывает заранее, поэтому уговаривать не стала.

– Тогда прощай и спаси тебя Бог.

Не спеша поднялась с широкой деревянной скамьи, машинально отряхнула юбку и стала осторожно спускаться вниз.

«Вот и всё, – подумал отшельник с неожиданной грустью. – За этим шла». Явись она три года назад, когда зимой, в одиночестве, он дрожал от сырости и страха перед неизвестностью, каков был бы ответ, он не знал. А хотел ли знать?

Захар глубоко вдохнул и громко сказал деревьям:

– Всё не так просто, – Аркадьевна. – Однако спасибо, что не пришла раньше.

10

Платаны первыми почувствовали приближение осени. Внизу, на склонах горы, пока ещё густо-зелёных, появились большие ржавые пятна. Позже к ним присоединятся красные листья граба и желтые дубовые. Годичный цикл устремился к завершению. В природе всё движется по кругу, и как умело ни прячется хвостик, время конца везде расставляет свои знаки.

Которая это его осень на Бытхе – восьмая, десятая, двенадцатая? – Захар не считал, не видел смысла. Поменял пенсионную книжку на банковскую карточку и перестал спускаться в Хосту, обходясь ближайшими торговыми точками. Впереди больше не было неизвестности. Здесь, наверняка, ничего нового не случится, а там, внизу, опыт его жизни, понятия и привычки, его идеалы никому не нужны.

Гости тоже не тревожили. У Виктора родился третий ребёнок, и он рискнул изменить жизнь, пока есть силы и интерес к новому, – подписал договор с большой строительной фирмой из Комсомольска-на-Амуре. Серьёзная должность с хорошим окладом, служебная квартира и дальневосточный дачный гектар. Так что кухонная полка осталась висеть в вагончике до конца дней, и воспоминания о прекрасном мгновении сгинут вместе с хозяином. Воспоминаний было жаль. От памяти чувств горело сердце.

В последнее время Захар всё чаще возвращался мыслями назад, особенно после того, как здоровье начало давать сбои сразу по всем направлениям. Ещё недавно мог работать за троих, а нынче и за одного уставал. С удивлением обнаружил, что тело подчиняется плохо. Аппетит пропал, мышцы таяли, оставляя кости гулять в сухой коже. Чтобы поднять тяжёлый предмет, приходилось присесть на корточки, а чтобы с корточек встать, за что-то ухватиться. Особенно угнетали руки, привыкшие мастерить, воплощая идеи, которые подбрасывало воображение, а тут – взяли моду болеть заодно с другими суставами, да и мозг присмирел, стараясь не расходовать энергию на художества, хватило бы на размышления, которые в безделье одолевают постоянно.

Наверное, каждый, дотянув до старости, задумывается: кто я и что же это было? Долго было, густо. Жизнь. Ты её получил, не испросив, и прожил, как получилось. Пришла пора оглянуться, оценить усилия, выяснить прочность достоинства и черту, за которой слабость превращается в отступничество. Самому себя определить труднее, чем другого человека: избыток конкретной информации мешает выделить главное, чтобы получить целое, но мысль, что мог бы прожить лучше, да не сдюжил, продолжала терзать.

Сомнения, подпираемые недугами, выползали из своих убежищ, дразня разгадками. Недавно Захар проснулся в смятении, даже, можно сказать, в ужасе. Что же ему такое страшное приснилось? Что он умер. Но испугало не то, что умер, главное – ведь жил, жил! И каков результат? А нет результата. От всего отказался, гоняясь за химерой любви, вооружившись вместо кисти поварёшкой, оттого вся его жизнь больше походила на обманку.

Обидно. Останься он на Кубани, в Казачьем войске, командовал бы теперь округом, как предлагали станичники, обзавёлся нормальной семьёй, жил в довольстве и почёте, окружённый детьми, а там и внуками.

Однако кто бы подсказал, как должно быть? Ещё неизвестно, что лучше – лежать на мягком диване, уныло глядя на хорошую, умную, нелюбимую жену, подстраиваться под общее мнение, есть замученную кулинарами пищу, тешить чувство гармонии домашними поделками – или… Или одиноко жить на Бытхе и быть единственным распорядителем собственного времени и таланта.

Весь день он продолжал спор с самим собой, признаваясь даже с некоторым остервенением:

– Да, я весь из грехов и неудач. Я такой, и не думаю, что мог бы стать иным, даже если бы очень постарался. Любил своё ego и ненавидел, пытался сдерживать и отпускал. Но я не конченый человек, меня спасла увлечённость. Я всё делал щедро, шёл путём сердца, а не разума, и не думаю, что ошибся.

Плохие мысли подвинулись и прекратили грызню. Собственник шести соток подумал ещё, помял квадратный подбородок и решил: всё правильно и именно так – хорошо. Он остановился посереди огородных грядок, и бабочки-капустницы беспорядочно порхали вокруг него, словно поднятые ветром обрезки белой бумаги. Крылышки гладкие, почти прозрачные, и только угольные разводы прорисованы мелкими, как пыль, чешуйками. Эта беззащитная и недолговечная красота, вызывала нежность такую острую, что сердце обозначилось в груди.

«Создатель! – беззвучно произнесла душа Захара. – Прости мне ошибки, совершённые по слабости, и прими благодарность за право жить. Я был блажен, потому что любил и имел мечту, испробовал её сладость и вкусил горечь несовпадения. Но я выстоял и снова счастлив, что вижу воды и небо, вдыхаю аромат земли и растущих на ней трав».

Внезапно бабочки завихляли из стороны в сторону и, минуя своё пристанище – траву, потянулись в сад, совершенно для них бесполезный. Сегодня вообще день выдался странный. Солнце светило как-то призрачно и не грело, застревая в неподвижном воздухе. Тишина стояла космическая. Не шуршали листья, притихли насекомые, даже суетливые куры раньше времени взобрались на насест. Коза, которая с утра выносила Захару мозг дурным блеянием, тоже наконец заткнулась.

Ощущение неподвижности пространства усиливало отсутствие Неро. Пёс до сих пор не вернулся из леса, куда ушёл ещё ночью. Обиделся. Впервые за много лет хозяин повысил на него голос, сердясь за то, что трижды будил, даже одеяло стаскивал.

– Дай спать! Чего тебе надо?

Неро ухватил зубами рукав рубахи и продолжил тянуть. Захар разозлился:

– Пошёл вон!

Утром пожалел, что накричал на друга, да так грубо. «Ладно, захочет есть – придёт, никуда не денется. Если сегодня не явится, завтра пойду искать, повинюсь, надеюсь, помиримся», – успокаивал себя Захар.

Дождался пока огненный шар солнца утонет в море и свет начнёт убывать. Наконец ночь накрыла видимое пространство прохладной тенью. Он ещё помедлил, жалея расставаться со щедрой красотой мира, потом вошёл в вагончик, рухнул на лежанку и с облегчением почувствовал матрас под больной спиной.

Заснул быстро. Это был сон человека, который знает, зачем живёт, и ему не о чем беспокоиться.