Текст книги "Жизнь и ее мелочи"

2

Жизнь была долгой, и воспоминаний накопилось много. Хотя подобная зависимость есть не всегда. Иной оглянется в конце пути, а вспомнить нечего, одна обыденность, ни особых восторгов, ни страданий, ни ошибок. Мечты? А были ли они? У Захара были точно, но судьба не позволила им осуществиться.

Он ещё не родился, когда отец ушёл на фронт.

Вернулся в сорок пятом с новой подругой, однополчанкой, к тому же землячкой. Руку она носила на перевязи – немецкая пуля прошила запястье.

Военные врачи несколько раз оперировали. То ли не справились, то ли действительно ничего нельзя было сделать, но правую кисть в конце концов она потеряла. Ни о каком протезе речь не шла, после победы судьбой миллионов демобилизованных власти мало озадачивались. Родину защитили – так это ваш долг, остались живыми – и слава богу, теперь дышите, как умеете, не до вас – страну восстанавливать надо.

Мама Захара плакала: с безрукой живёт, а законную жену и сына бросил, даже повидаться не зашёл, деньги присылает, но нужны не деньги, а он сам.

По иронии судьбы капитан Головатый не достался никому: поздно вечером на тёмной улице родного города Сочи его ограбили и убили. Такое вот кощунство: не немцы на передовой, а соотечественники после победы.

Маленького Захара взрослые печали мало волновали, у него были свои ребячьи радости. Пока мама работала горничной в санатории, он с ребятами гонял мяч во дворе, купался в море до озноба и загорал на гальке до черноты. Детство вместе с радостью кончилось, когда маму съел рак.

Соседки качали головами: это ж надо, какая жалость, у бедного мальчика и родственников-то нет: мамкины погибли в войну при бомбёжке, об отцовых никто не слыхал. Местные власти уже собирались определить сироту в детский дом, когда бывшая любовница капитана выразила желание ребёнка усыновить. По тем временам неполная семья, молодость и инвалидность препятствием не стали – фронтовичка с орденами и медалями, ловко орудует культёй, квартира отдельная в посёлке Хоста, что в пятнадцати километрах от Сочи, дачный участок на Бытхе недавно получила, пенсию хорошую имеет и сверх того в школьной библиотеке работает, учебники выдаёт, а детдома переполнены, беспризорных детей после войны образовалось несметное количество. Так Нина Ивановна Колыванова стала Захару названной матерью.

– Идём со мной, не бойся, – сказала ему чужая женщина. – Я твоего отца сильно любила и тебя любить стану.

Отца он не знал и ещё долго плакал по ночам, вспоминая умершую маму. Новая оказалась доброй, сытно кормила, красиво одевала, отвела в первый класс. Она исповедовала простые истины: правда лучше лжи, нет худшего греха, чем предательство, а те, кто читают книжки, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор. Наставляла пасынка: уважай старших, не обижай слабых, не оглядывайся на увечных, в гостях не тянись за лучшим куском, бери тот, который лежит ближе, не поклоняйся деньгам и учись прощать. От неё, хранившей откровения гражданского мужа, мальчик впервые услыхал про страшную судьбу упразднённого советской властью казачьего сословия, которое со второй половины XVIII века считалось в России таким же равноправным, как дворянство, крестьянство и духовенство. И главное – узнал о своих предках.

Дед Захара, есаул Кубанского казачьего войска – то ли однофамилец, то ли потомок войскового судьи Антона Головатого, одного из трёх приближённых к Екатерине II казаков – честно служил царю и отечеству. В Гражданскую воевал в составе 1-й кубанской казачьей бригады Черноморского казачьего полка Добровольческой армии, в 1920 году расстрелян большевиками на задворках станицы Лабинская. Его беременная жена тайно ушла на юг, к морю, родила сына. От людей происхождение скрывала, но подросшему мальчику под строжайшим секретом рассказывала про репрессии, про выселение с насиженных земель и разграбление новой властью казачьих хуторов. Естественно, что, став взрослым, отец Захара казаком себя не называл, хотя, возможно, считал.

Школьный учитель воспитал в способном ребёнке интерес к истории, а Нина Ивановна этот интерес поддержала, наполнив тему казачества новым смыслом. Она много читала и пасынка приучила к чтению. «Казаки» Толстого и «Тихий Дон» стали настольными книгами, одно время он даже хотел после окончания школы записаться в Хостинское районное казачье общество – со временем казакам вернули некоторые атрибуты самобытной культуры, те, что могли работать на державность, но это была не внятная политика, а показуха, далёкая от действительности. Вот и общество на Платановой улице в Хосте закрыли – нашлись формальные причины.

Ностальгия по героическому прошлому пращуров Захара оставила, желания надеть по сути маскарадную форму поубавилось, а пришло намерение выучиться на историка – сочинение старшеклассника о преобразованиях царя Алексея Михайловича Романова, отца Петра I, победило на краевом конкурсе. Он вообще успевал по всем предметам, от физики до физкультуры, обладал редкой памятью, знал наизусть множество стихов, однако верх брала тяга к рисованию. В фонде районной библиотеки пересмотрел все монографии художников, прочёл их биографии, особенно его увлекла книга о профессиональном становлении Ван-Гога, близкого ему по стилю. К сожалению, городская картинная галерея Сочи собранием полотен не блистала, а учебных заведений живописи – при большом разнообразии музыкальных – не имелось вовсе, поэтому в планах Захара значилось художественное училище в Краснодаре.

Между тем Нина Ивановна, под стать семье возлюбленного капитана, оказалась человеком крайне невезучим. Мало потерянных в войну родителей и брата, нелепой смерти мужа и покалеченной руки: возвращая книгу на верхнюю полку библиотечного стеллажа, она упала со стремянки и сломала шейку бедра. В те годы отечественное эндопротезирование находилось в зачаточном состоянии, тем более в провинции, и пострадавшая осталась прикованной к постели, а для её воспитанника рухнуло всё сразу – и привычная лёгкая жизнь, и мечты.

Ах, мечты, мечты! Потеря эфемерной грёзы, которая, возможно, даже при самом удачном раскладе, никогда не будет воплощена, отзывается жестокой болью. Захар переживал, но деваться некуда – пока предстоящую дорогу он мостил не сам. По ходатайству группы военных пенсионеров, пасынка фронтовички определили в ученики к повару санатория «Хоста», и невинная жертва обстоятельств принялась старательно осваивать мастерство кулинара. Любопытствуя, как сочетание разных компонентов, рождают новый вкус, Захар думал и о том, чтобы оформить блюдо красиво. Особенно ярко проявилось художественное воображение молодого служителя кухни в кондитерском цеху.

Лучшие свои пирожные юноша приносил Нине Ивановне. Она умилялась:

– Ты ведь знаешь, Захарушка, я сладкого не люблю.

– Посмотрите, какие красивые.

– Опасно ценить красоту превыше всего. Она снаружи, а важное внутри.

– Мои и внутри хороши.

– Ладно, съем. Спасибо.

Жуя произведения пасынка, заводила любимую песню:

– Женишься-то когда? Тебе не современная вертихвостка нужна, а помощница – замаялся ты со мной.

Молодой и крепкий, Захар смеялся:

– Выдюжим!

Однако невольно думал, что и так повязан со своей благодетельницей крепче крепкого, неужели ещё и жену выбирать, подчиняясь обстоятельствам? Лучше бы жил в детдоме: никому ничего не должен.

3

Нагулявшись вволю после срочной службы, Захар, уже почти заядлый холостяк, неожиданно сделал предложение, да не местной девушке, а прибывшей по распределению из Ставрополя работать нотариусом. Особыми прелестями Ольга не отличалась, но привлекла основательностью, ровным характером и главное – любовью к живописи, в родном городе она даже являлась членом сообщества краевого музея изобразительных искусств.

Фамилию приезжая носила неженскую – Жеребцова. В ней, и правда, было что-то лошадиное – длинное узкое лицо, мясистые подвижные ноздри и скорбные глаза. Умная. Юрист. А он повар. Лошадь его любила, Захар её уважал. Никакой социальной дисгармонии рядом с обладательницей диплома о высшем образовании он не ощущал, она, по-видимому, тоже: мужья в России, где девушек значительно больше, чем парней, никогда на дороге не валялись, да и начитан, и интеллектуально развит жених был изрядно, хорошо рисовал и резал по дереву. Что касается секса, то особой страстью близость молодых не отличалась, но обоих, похоже, устраивала. Тем более любвеобильный Захар по привычке, случалось, ходил налево, считая это не изменой, а лишь условием равновесия семейной жизни.

Невестаку Нина Ивановна одобрила сразу, а та взяла в свои руки уход за нею, сменила доморощенную сиделку на профессиональную, купила необходимый санитарный инвентарь, специальное кресло. Прикованная ранее к постели больная теперь могла «выезжать» из дома и дышать морским воздухом. Через год Ольга родила девочку, которой Нина Ивановна обрадовалась несказанно.

– Я теперь бабушка! – воскликнула она с умилением. – Так меня и зовите! Захар с этим предложением согласился быстро. Он так и не смог заставить себя называть мамой женщину, которая сделала несчастной его родную мать, а «бабушка» звучала нейтрально.

Избавившись от домашних забот, глава молодой семьи день и ночь пропадал на работе. К тому времени он уже оставил санаторную кухню с ограниченным ассортиментом продуктов и скромным меню. Прознав о талантливом кулинаре, изучать нестандартные десерты приходили профессионалы. В конце концов Захара пригласили в дорогой ресторан, где его фантазия получила свободу. Став местной достопримечательностью с большой зарплатой, кондитер не изменил простых привычек, правда, перестал есть сладкое, к которому в детстве испытывал сильное влечение. В свободное время по-прежнему много читал, купил этюдник, краски, пробовал рисовать, вернулся мыслями к идеям казачества. Но тут он встретил Луизу.

Где то казачество, где живопись, где семья? Мир менялся непрестанно, и только эта девушка являлась константой, к которой он устремился. Возможно, со стороны она выглядела обычной черноглазой представительницей слабого пола, но для него всё в ней обернулось зовущей тайной. Словно магнит был встроен в угольный зрачок, который сливался с тёмной радужкой, придавая взгляду зовущую глубину. Да будь она хоть косоглазой или завтра вдруг лишись уха, он бы не заметил! То, что в иных казалось важным, для Луизы не имело значения.

Сколько девиц его любили, случалось и крепко, Захар не считал. Красивые и не очень, полные и худые, одни уходили сами, других он бросал. Все на один вкус: приятно, пока ешь, а поел – и забыл. Луиза была особой, сладкой, как церковное вино. При встрече с нею у него вспухали губы, сердце мелко частило, заставляя хватать воздух ртом. Аромат её тяжёлых волос вызывал головокружение – ни одна из женщин не пахла так волнующе, пробуждая не только тело, но и воображение.

Мужчина живёт для женщины. Не для героических подвигов и великих свершений, как принято считать, тем более не для ежедневных трудовых результатов. Всё это лишь мотивы доказательства любви. Не всегда к избраннице, к жене (своей или чужой), случается, и к матери, сестре, соседке, главное – к женщине. Разной в разные периоды жизни, редко – к одной на все времена. Сила, власть, успех – всё для неё. Такова мужская природа.

Захар выпятил грудь, распушил павлиний хвост и бросился завоёвывать свою женщину. Неутомимо искал встречи, розы дарил охапками, записки сочинял безумные. На вопросы законной супруги кивал согласно: да влюбился, да тратит деньги, да не думает о семье и вообще ни о чём, кроме той девушки, и супружеский долг более выполнять не в состоянии. Пытаясь избавить мужа от наваждения, Ольга использовала весь арсенал доступных средств, а когда не помогло, решилась на крайность – переспала с коллегой по работе и представила доказательства: вот мол до чего довёл.

Случается, ревность пробуждает заснувшие чувства, но Захар остался равнодушен. Сказал только:

– Видишь, ты мне уже изменила, а я тебе ещё нет.

– Я не изменила, я отомстила за то, что ты меня не любишь!

– Глупенькая, я же не виноват. – Ну, да, ты святой!

– Нет, я грешный, очень грешный, но любить – не любить – это не мы решаем. – А кто?! Он ткнул пальцем в потолок: – Где-то там, наверху… Ольга в отчаянии развела руками:

– Нашёл ответчика! Ты же атеист, в церковь не ходишь.

– Церковь, как и все другие общественные институты, придумали люди. Кто-то молится золоту, силе, кто-то власти, а кто-то богу. Толпе можно внушить то, во что один никогда не поверит. – Сколько людей, поумней тебя, верили.

– Умнее меня быть нетрудно, а верили они в Создателя всего сущего, а не в догму – хоть христианскую, хоть индуистскую, буддийскую или какую другую. Только официальных религий больше 20, и у каждой свой бог с собственным уставом..

– Как всегда, готов рассуждать о чём угодно, только не о насущном! – возмутилась жена. – Оседлал любимого конька! И где ты этого набрался?

– Книжки по теологии читал.

– И как же тебя, такого грамотного, необразованная простушка увлекла?

– Нет у меня ответа. Извини за всё. Давай разойдёмся, не станем терзать друг друга. Алименты присылать буду регулярно.

Ольга фыркнула:

– Обойдусь! Не бедная. А извинить, не получится. Легче забыть.

С этим супруга отбыла к родителям в Ставрополь, забрав дочку. Захар не препятствовал.

Для Нины Ивановны такое решение невестки явилось ударом, но она любила и жалела своего возмужавшего мальчика.

– Бедный мой, бедный, как же тебя скрючило. Заступила я нечаянно дорогу твоему таланту, вот он другим боком и вылез. Хороша девка. Погубит тебя красота.

Нельзя сказать, что Захар не пытался противостоять рабской тяге к новой знакомой. Даже не в силу неизбежного краха всего, чего достиг к тридцати годам, а в испуге от власти чувства, которое начало вытеснять здравый смысл. Но потуги оказались тщетны.

Между тем Луиза на ухаживания повара не отвечала, влюблённая в гитариста, который не первый год числился её постоянным дружком и обещал взять замуж. Он подвизался в вокально-инструментальных ансамблях, которых развелось по стране, как кошек в Хосте. Сперва ездил на Грушинские фестивали, потом пробился в столичный шоу-бизнес, вошёл в джаз-банд. Уезжал в Москву один. Крепко целуя на прощание, сказал:

– После подгребёшь, когда прочно обоснуюсь.

Был убедителен и, возможно, искренен. Первое время звонил.

– Зачем тебе деревенская девка? – удивлялись новые приятели, узнав про Луизу.

«И правда, зачем?» – подумал гитарист. – «Тут добра и получше навалом». И звонить перестал.

Тогда брошенка взяла инициативу в свои руки и решила ехать в Москву, тем более выяснилось, что беременна и аборт делать поздно. Однако гитарист явлению бывшей сожительницы сильно удивился, а о будущем ребёнке даже слушать не захотел.

– Может, нагуляла, когда я уехал? За тобой какой-то мужик, как приклеенный, таскался.

Луиза, девушка гордая, доказывать ничего не стала. Вернулась в Хосту мрачная, молчаливая, долго недужила, даже в стационаре лежала, врачи сказали – сердце. А что же ещё страдает в первую очередь от несчастной любви?

Захар навещал больную каждый день, подарки дарил, пылко говорил о чувствах. Она привыкла, стараясь вытравить из себя ощущение потери, разрешала целовать, однако расписаться отказалась наотрез, возможно ждала, что гитарист передумает. На поправку пошла – вернулась в развалюху без элементарных удобств, потому что Нина Ивановна, тяжело переживавшая утрату внучки, подружку сына к себе домой не пустила.

Луиза оскорбилась: уж если не гитарист, так хотя бы нормальное жилье, отдельное от пьющих отца с матерью. Пришлось Захару снять комнату – на большее средств не хватало, в Сочи цены московские. Той квартирой, где он жил, трёхкомнатной, в сталинском доме в центре посёлка, право распоряжаться придёт только с вступлением в наследство. Но Нина Ивановна совсем не старая и, кстати, вольна в любое время поменять престижную жилплощадь, например, на место в доме для престарелых. Между тем Луиза его отвергает в том числе и потому, что не может получить то, что хочет. Квартиру. Мысль об этом стала назойливой, мешала и смущала. Мысль он гнал.

К счастью, черноглазая красотка недолго кочевряжилась и однажды позволила Захару остаться. Могла ли она поступить иначе, даже если бы хотела?

4

Очень часто с любовью путают желание обладать, и, когда объект становится доступным, любовь тускнеет, а то и вовсе проходит. Не тут-то было! Чувства Захара только возросли и продолжали увеличиваться с каждым прикосновением. Он погружался в любимую, словно в облако, и бродил там в сиреневом тумане, задыхаясь и рыдая от избытка нежности. Казалось, это он родил её в муках, защитил, и стала она ему дороже собственной жизни.

Захар любил самозабвенно и был так обморочно блажен, что не знал, отвечала ему женщина или нет. Позже, когда страсть немного насытилась и эмоции перестали пьянить сознание, пришёл к выводу, что это не так уж и важно, главное любить самому, тем более она наконец вся ему принадлежит. Больше никаких новых знакомств с мужчинами.

Луиза и сама не глядела по сторонам, сидела у телевизора или рассматривала себя в зеркало, распустив роскошные, ниже пояса, волосы. Несостоявшийся художник любовался: как у святой Инессы на картине испанца Риберы, только не рыжие, а смоляные. Однажды взвесил прядь в руке, поцеловал. Луиза тут же скрутила свою гриву в персидский тюрбан и ушла. Вернулась коротко стриженой.

– Что ты наделала?! Зачем? – воскликнул огорчённый любовник.

Она пожала плечами:

– Носить тяжело, голова болит.

– И серёжки сняла…

– Чтобы не вспоминать.

– Забудь уже, моя бесценная Лу! (Ей нравилось, когда Захар её так называл). Я всё для тебя сделаю, я тебя обожаю.

Захар так крепко обнял женщину, что та ойкнула. Поцелуй был горячим и долгим. Вырвавшись из объятий, она спросила:

– А ты уверен, что любишь меня, а не себя?

– Тебе нужны ещё доказательства? – прошептал Захар, опрокидывая Луизу на постель.

– Нет, нет, – испуганно бормотала она. Каждый день он не уставал повторять: – Давай поженимся.

– Это ещё зачем? Я буду тебе вернее верной.

Скорее всего, говорила правду. Но память не подчиняется желаниям, и она продолжала запойно слушать исполнителей вокально-инструментальных ансамблей, всех зная по именам. Как-то даже спросила Захара: – Не хочешь научиться играть на гитаре? Он уловил истинный смысл вопроса.

– Хочу, но не могу. Лучше не получится, а хуже не надо. Сравнивать будешь. У Луизы погасли глаза:

– Жаль.

Для Захара наступил во всех отношениях новый этап жизни, совсем непростой. С тех пор, как уехала Ольга, на него опять свалились заботы о названной матери. Любить он её не любил, но почитал, испытывал благодарность и ухаживал старательно. Больная перестала вставать, а памперсы тогда ещё не изобрели. Целый день лежала молча, глотая водичку из детской бутылочки. Приходящей сиделке позволяла себя кормить, умывать, но душевные страдания не поверяла.

– Сыночек, мне так одиноко, ты меня совсем забыл, – сетовала Нина Ивановна.

– Ну, что вы такое говорите, – отвечал он взволнованно. – Я всегда рядом и никогда вас не брошу. Разрешите Луизе сюда переехать, тогда мне не придётся уходить на ночь.

– Нет, милый. Это плохо кончится. Глупо на старости лет терпеть унижения в своём доме. Ты настолько ослеплён любовью, что плохо видишь. А у меня нюх и на хороших людей, и на дурных. Но это твой выбор. Жалеть могу, а осуждать не имею права.

Так и жил Захар на два дома. Возвратясь с работы, отмывал несчастную в ванне и бежал на съёмную квартиру, где его ждали пустой холодильник, неприбранная комната и беременная женщина в мятом халате у телевизора. Но он не роптал: Ты сам этого хотел, Жорж Данден, сказано у Мольера.

Его избранница всегда сопротивлялась порядку. Завидев пыль, могла стереть её пальцами, пылесос терпеть не могла, обходясь веником, грязное бельё ждало стирки неделями. Она никогда ничего не зашивала и не штопала – просто выбрасывала, грязную посуду копила до тех пор, пока помещалась в раковине.

Всё изменилось, кардинально, когда Луиза родила дитя мужского пола. Вещи вдруг обрели своё место, усталого повара всегда ждали еда, свежая постель, чистая рубаха. На столе, накрытые марлей, стояли молочные бутылочки, в шкафу высились горы наглаженных пелёнок, влажная уборка проводилась два раза в день. Захару почудилось, что он наконец обрёл рай.

На маленького Юрочку счастливая мама не могла наглядеться:

– Ах, у него ушки – точная копия! И бровки похожи, – роняя слезу восторга, говорила она Захару, скептически взиравшему на живое доказательство чужой любви, беспрерывно писающее и какающее. Самое удивительное, что вскоре младенец начал вызывать у него нежность. Какая разница, кто отец, ребёнок выношен дорогой ему женщиной и является её частью.

Новая роль требовала новых средств, уже не на букеты и побрякушки, а на серьёзные вещи, в первую очередь для растущего члена семьи, причём самые лучшие и красивые, с каждым возрастом всё более разнообразные и недешёвые. Луиза по-прежнему не работала, все силы отдавая ребёнку, к тому же часто болела, а лекарства, когда-то копеечные, вдруг стали баснословно дороги. Единственный кормилец без выходных трудился в ресторане, в дополнение мастерил гигантские торты к богатым свадьбам и юбилеям, украшал своими изделиями корпоративы, поэтому общение с мальчиком было эпизодическим. Становление его характера он проморгал, но что делать, когда на Нину Ивановну времени не хватало.

Эти годы мало отличались друг от друга, и в памяти Захара слежались так плотно, что казались одним эпизодом, вполне счастливым, но обыденным. До тех пор, пока повзрослевший Юрочка однажды не произнёс фразу, обернувшуюся мистической:

– Что ты, дядя, с бабкой нянчишься? Она тебе даже не родная.

Захар и сегодня не забыл, как содрогнулся. Еле удержался, чтобы не хлестнуть парня по мордасам, но нельзя, её плоть. Необъяснимая тяга к предательству, которая гнездилась в душе сына Луизы, была ему противна, однако невольно подтолкнула задуматься: зачем старушка живёт, какой в том смысл? Только мучается, доставляя хлопоты. Смерти ей, конечно же, не желал, но глубоко в подсознании хотел, чтобы просто не мешала, а мешает, столько лет упрямо запрещая привести в дом Лу и достигнуть полноты счастья..

И ведь лишь вскользь мысль промелькнула, а наутро бабушка умерла. Захар со всей силы грохнул кулаком по столу, чуть столешницу не проломил. Верил, что это лишь совпадение, что делал всё, как полагается. Делал – да, но думал-то отвратительно.

С тех пор начал сомневаться, есть ли счастье вообще, не выдумка ли философов, и от чего эта эфемерная субстанция зависит? Можно стать богаче, умнее, удачливее, но счастливее?