Текст книги "Похищение Европы"

– Зачем? – прошептал Шурали. – Зачем они не дождались нас на старом месте? Треть бойцов бригады в отлучке… Зачем?

– Фархат, Затычка и его бабы убили часть белых. Выжили только трое канадских хохлов, ещё один русский, немец и швед. Впрочем, ты всех их называешь норвежцами. Казненных обвинили в неуважении к Всевышнему, богохульстве и стяжательстве. А потом прирезали и прикопали в горе щебня. Гуманитарии ООН скоро найдут тела. Вот удивятся-то!

Русский провёл ребром ладони по горлу и снова оскалился.

– О, Аллах, на всё воля твоя! – вздохнул Шурали.

– Аллах Акбар! – взревел русский.

Ответом на его рёв стал разрыв снаряда, попавшего довольно метко в верхний этаж жилого дома над головами спецназовцев САА. Шурали посмотрел в ту сторону, откуда прилетел снаряд. Так и есть: БТР под управлением Джина Джафар аль-Налами катился по совсем недавно мирной улочке в их сторону. Тяжелая туша брони занимала собой всё пространство между рядами домов, не оставляя места для немногочисленных прохожих из тех, кто так и не успел скрыться в подворотнях. За броней Джафара дымили выхлопом бригадные БМП. Замыкал колонну, как обычно на марше, джихадмобиль – выкрашенный в серые цвета руин Халеба микроавтобус «Мерседес». В нём командир возил баллоны «адского огня». Затычка доверял управление бронированными машинами только своим землякам, рожденным, как и он, в области Голан. Остальные члены бригады сидели под бронёй или на ней. Вероятно, кто-то тащился в пешем строю следом за медленно движущейся колонной. Но их пока не было видно.

Спецназовцы САА залегли, но огонь не открывали. Вызвали ли уже подмогу? Готовились ли к отходу? Шурали ещё раз посмотрел на дисплей мобильного телефона. Сеть пропала.

– Надо готовиться к бою, – сказал русский. – Не дадим врагу уйти, брат!

* * *

В горячке уличного боя, убегая от брызжущих осколками стен, они совсем потеряли ориентацию. Дым под ногами, дым над головой. Где они? В чистилище или уже в раю? – Скоро мы услышим пение гурий, – смеялся Шурали.

Ответом ему стали яростные матюки, перемежаемые сдавленным кашлем. Ах, как умел браниться русский! Лучше он умел только драться.

Боевой азарт всецело овладел Шурали. Он сделался ловок, как макака и пронырлив, как полоз. Он взбирался по вертикальным стенам, подобно пауку, и совершал головокружительные прыжки, подобно летучей лесной белке. Он не замечал восхищенных взглядов русского товарища, он язвил врага, подобно сколопендре. Большинство бойцов отряда Затычки предпочитали избегать рукопашных схваток, но только не Шурали, но только не Ибрагим Абдула по кличке Алёша! Они просто резали врагов и кровь струилась по их обнаженным предплечьям, и серая пыль стонущего Халеба покрывала кровь врагов, превращая её в плотную корку, подобную кованым доспехам древних героев. Враги кидались на них стаями и поодиночке, как волки на леопардов, но они с успехом отражали всякий натиск. Казалось, им не изведать усталости и так оно было до тех пор, пока жаркое солнце не скрылось за высоким, увенчанным крепостной стеной, холмом.

* * *

С наступлением сумерек бой прекратился сам собой. Тишину нарушали лишь вопли и стоны раненых. САА не прислала подмоги. Над схваткой не висел ни один беспилотник – значит, можно немного передохнуть. Шурали хотелось рассмотреть ландшафт. Его забавляли контрасты. Во что может превратиться к вечеру оживленная и многолюдная с утра улица, если в течение всего дня на ней кипел бой? Но беспечно глазеть по сторонам ему помешал оклик Затычки. Командир велел им садиться на броню.

– Отходим! – кричал он.

Шурали и Ибрагим Абдула полезли на броню – в брюхе БМП места не нашлось, а пешком идти не хотелось. Впереди шел БТР Джина-казначея. Им предстоял путь по лабиринтам Халеба. Сколь долго продлится он?

* * *

Тут и там над руинами развевались знамена дружественных бригад, но канадцы, ехавшие на задке передней брони, не поставили автоматы на предохранители. Двое из троих сидели спинами вперед. Их лица скрывали пластиковые забрала, но Шурали знал – они не сводят глаз с юных бородачей-йеменцев из ближайшего окружения Затычки. Эти выныривали из подворотен, брели пешком, цепочкой растянувшись по обе стороны бронированной колонны. Машины двигались медленно, приноравливаясь к темпу их ходьбы. Так они вкатились в район руин. Так прошли маршем, пока, наконец, не выкатились на большой пустырь. На Халеб уже навалилась ночь, и Затычка решил переждать темноту, чтобы утром двинуться дальше.

Утром Шурали удалось полюбоваться красивым видом. То, что ночью ему показалось городским пустырём, при свете дня оказалось довольно широким пустым пространством. На поле не было ни жилых построек, ни руин. Только несколько рощиц зеленели там и тут. На противоположном конце поля дымила трубами промзона. – Что смотришь? – спросил его русский на языке дари.

– Любуюсь полем. Я вырос в горах. Там Аллах вздыбил землю, подобно исполинским волнам. А тут всё ровно и красиво, плоско, как простая кукурузная лепешка.

Ибрагим Абдула усмехнулся и произнес простое и короткое слово на родном языке, но то была не брань. – Ты пишешь стихи? Ты поэт? – добавил он на языке дари.

– Не решаюсь называть себя так, – Шурали стыдился собственного смущения: русский смотрел на него пристально и испытующе.

– Ты их записываешь? Публикуешь в сети? – настаивал русский. – Я не знаю ваших букв! Мне не прочесть! Жалко! Жалко! Он выпятил губы и сразу сделался похож на обиженного ребенка. Шурали смутился ещё больше.

– Даже безгрешный перед Аллахом знает ошибок мглу: спотыкается, страдает, камнем валится в чёрную бездну… Любой из нас – как белой чадры подол, забрызганный уличной грязью.

– Ух ты!..

Шурали опасался, что русский продолжит свои домогательства, но двигатели машин взревели. Бородатые йеменцы стали рассаживаться по местам. Канадцы устроились над головой Джина Джафара аль-Налами – именно эта машина, по обыкновению, следовала первой в колонне. Сам Затычка, его женщины, его русский слуга по прозвищу Костя, его ближайший советчик Фархат ехали на броне второй машины. Порядок следования соблюдался в строгом соответствии с заведенными Затычкой правилами, но в этот раз боевая задача была объявлена заранее: на противоположном конце открытого пространства, на краю промзоны располагался топливный склад. Его следовало атаковать, захватить, заправить баки, а остатки топлива уничтожить.

Одна из машин – оснащенная крупнокалиберным пулеметом БМП – осталась на месте. Её расчёт состоял из двоих бледнолицых и бритых солдат – европейцев – приятелей, немца и шведа. Шурали никак не мог уяснить себе их имена, старался не разговаривать с ними и приготовился обидеться на Затычку. Для чего Шура-ли «норвежцы»? Медлительны, трусоваты, война для них что игра в солдатики.

– Не обижайся на меня, пушту. Я не могу доверить наше прикрытие неверным. В случае чего ты сумеешь исполнить волю Аллаха, да будет имя его прославлено всеми живущими! – так сказал на прощание командир, буравя лицо Шурали пронзительными черными глазами.

* * *

Шурали снял с задка брони ящик с ручными гранатами, раскрыл его и поставил слева, подальше от гусениц. Русский рассовывал по карманам камуфляжа запасные рожки.

– Правильно! Я тоже в группе прикрытия. Нам назначено быть вон в той посадке! – он указал рукой на небольшую рощу примерно на полпути к железобетонной коробке топливного склада. – Мало ли чего. Я на всякий случай буду тут неподалеку. Можешь на меня рассчитывать.

И он скрылся в зарослях пыльных кустов, росших на краю пустыря. Шурали остался наедине с биноклем. На боку черного корпуса одной из трубок белыми заковыристыми буквами европейских языков было выведено название фирмы-производителя, два слова: Carl Zeiss. Бинокль Шурали добыл в развалинах пригорода Халеба – снял с мертвого тела в камуфляже без нашивок и иных опознавательных знаков. Оптика оказалась отличной. Шурали с удовольствием приложил окуляры к глазам и подкрутил барабан фокусировки. Бетонная трехэтажная коробка склада заняла в сетке двенадцать делений. Шурали прикинул высоту здания в метрах и быстро рассчитал расстояние до склада – что-то порядка семисот метров. Совсем рядом. Он с сомнением уставился на дуло крупнокалиберного пулемета, установленного на броне. Молчаливое и холодное до поры, скоро оно начнет извергать потоки смертоносного металла. Возможно, многие погибнут. Возможно, погибнут попусту. Шурали вздохнул.

– Не печалься, друг пушту! – впервые за всё время войны бритый европеец заговорил с ним. Английский язык являлся и для него чужим. Наверное, поэтому Шурали так хорошо понимал каждую фразу надменного европейца.

– Я вижу наших, – Шурали старался говорить как можно вежливей, но слово «господин» в конце фразы не добавил. Боевой бригаде полагался один лишь командир, у которого не было ни заместителей, ни офицеров. Но «норвежец» смотрел на него настороженно, скрывая неприязнь под натянутой улыбкой. – Они высадились. Машины отошли к вон той посадке…

Шурали махнул рукой в сторону небольшой группы деревьев, располагавшейся чуть правее на пустыре, примерно в ста метрах от топливного склада.

– Ха! – сказал «норвежец». – Сейчас твои арабчата начнут палить почём зря! Слышишь, Олсен? Они встанут под стенку, поднимут стволы над головой и давай чудить. А чего? Дядя Сэм боеприпасы поставляет в изобилии. Можно палить хоть вертикально вверх! Пульки осыплются дождичкам, выстучат на касках быстрый степ. Война на востоке! Бородатые арабы сражаются с бритыми!

– Я не араб. Я – пушту, – вежливо напомнил Шурали.

Ему надоел этот разговор. Хотелось уже приступить к делу и он снова приложил окуляры к глазам.

– Да отстань ты от него! – вмешался голос из-под брони. – Не видишь разве – бородой до глаз зарос. Рожа чернее ночи. Глаза как дырки. От такого всего можно ждать. Разве ты не слышал, вчера он двоих сааровцев прирезал? Сам почти безоружным был. А их – трое и все с автоматами. Трое с автоматами, услышь меня, Олсен! И не побоялся ведь!

Товарищ Олсена под бронёй говорил на немецком языке, видимо надеясь, что Шурали совсем его не понимает. Надо бы прикрыть лицо свободным концом арафатки. Ни к чему европейским волкам видеть, как он улыбается.

Так Шурали дождался начала штурма. Следовало бы отдать должное отваге Затычки. Когда речь шла, как в данном случае, о походе в неизведанное, он всюду лез опережая всех. Фархат же напротив, всегда и непременно держался позади, порой в самый разгар схватки совершая торжественный намаз за скорейшую и славную победу товарищей. В набожность Фархата верили. Юные йеменцы почитали его первым знатоком учения Пророка, но Шурали думал иначе. Воспоминания о молитвах Фархата были подобны пробуждающему ненависть яду. Жгучий, выбивающий из глаз слёзы, он циркулировал по телу, переносимый кровью от одного органа к другому. Шурали старался отыскать среди мечущихся между огненными пунктирами фигур единственную знакомую. Сосредоточиться мешали чёрные мысли. Фархат! Ах, нет такой страшной пытки, такой мучительной, долгой казни, которой Шурали не хотел бы подвергнуть его!

Шурали слышал тихие переговоры под броней. Он не удивился, когда двигатель взревел и всё мгновенно заволокло белым дымом. Пришлось отступить назад и вправо. Так он получил возможность хоть что-то рассмотреть. Стоило Шурали совершить этот маневр – заработал пулемет. На несколько долгих минут он оглох и ослеп. Пришлось с особой тщательностью протирать линзы бинокля, чтобы избавиться от конденсата.

Дуло пулемета извергало прерывистые струи огня. Стена строения крошилась под ударами пуль. Стреляные гильзы сыпались на землю по правому борту БМП. За грохотом пулемета не слышалось гудения движка. Стена железобетонной коробки крошилась под ударами пуль. В воздухе повисло серое облако. Шурали ослеп окончательно.

– Эй! Олсен! Довольно! – крикнул он.

Но гильзы продолжали сыпаться ему под ноги. Шурали схватил одну из них и бросил в сторону откинутого люка БМП. Гильза скатилась по броне под ноги Шурали. С третьего раза ему удалось забросить гильзу в люк. Пулемет умолк. Бритая физиономия Олсена возникла над люком.

– Не горячись, брат! – сказал Шурали. – Наши вот-вот подойдут к объекту. Ты положишь своих!

Он говорил на английском языке, надеясь, что скандинав поймет его. Олсен в ответ лишь сложил большой и указательный пальцы правой руки в латинскую букву «О». Когда его голова скрылась в люке, Шурали услышал явственную речь его товарища, которого считал немцем:

– Бородатые боятся попасть под пули, Олсен?

– О, да!

– Да нам-то какая разница по ком стрелять? Я вчера получил письмо из Петербурга. Деньги на билеты нам перевели. Осталось только получить своё с Затычки. А потом и положить их всех.

– Зачем? – Олсен был, как обычно, немногословен. – Они тоже люди.

– Они люди? А мы кто? Для чего мы рискуем жизнями? Надо же как-то развлечься напоследок. Ну-ка, сколько у нас осталось лент?

– О! Много!

– Надо расстрелять все!

Шурали прислушивался к звукам: выстрелы из простого АКМ подобны ударам кастаньет, калибр покрупнее напоминает звуки пощечин. Неподалеку от бетонной коробки идёт перестрелка. Он слышал уханье ручных гранат и звон осколков. Наконец удалось визуализировать противника: небольшая группа в камуфляже и касках с трёхцветными повязками на рукавах пробиралась из посадки в сторону бетонного короба.

– Огонь! – заорал Шурали и гильзы крупного калибра снова посыпались ему под ноги. Всё потонуло в грохоте и он больше не мог расслышать ни ударов кастаньет, ни шлепков пощёчин. Так продолжалось не менее пяти минут с небольшими, секундными заминками. Генрих и Олсен трудились на совесть. Шурали видел: Затычка и его группа залегли неподалеку от коробки, но им не давал двинуться с места огонь собственного БМП. Стреляная гильза полетела в отверстие люка. Стрельба прекратилась.

– Что? – просила голова Олсена. Его округлый, голый, мясистый подбородок забавно шевелился.

– Подожди, христианин! – проговорил Шурали. – Им надо зайти в здание. Пока не надо огня.

Голова Олсена исчезла. Шурали снова услышал немецкую речь Генриха.

– Он назвал тебя христианином? Ха-ха! Ты – христианин! Религиозные твари, но какие злые! Не то что мы с тобой, правда?..

Шурали скоро перестал прислушиваться к их разговору. Зрелище схватки увлекло его. Досадуя на оптику – угол обзора бинокля оказался не слишком велик, не позволял охватить всю картину боя – он перемещал фокус с места на место. Силуэты людей мелькали в лабиринтах исковерканного железобетона. Снова послышались шлепки пощечин, удары кастаньет и уханье ручных гранат. Он пытался опознать среди мечущихся в серо-огненном ландшафте фигур знакомую, длинную и узкую, ловкую, как макака. Автомат возобновил работы внезапно. Несколько горячих гильз ударили Шурали в левый бок. Он отскочил назад.

– Шайтан тебе в печень! Эй!

Но пулемет продолжал поливать зону схватки свинцом крупного калибра. Бритые северяне лупили разрывными, не задумываясь где свои, где чужие. Злоба придала Шурали чрезвычайную меткость. Он закидывал внутренность БМП пустыми гильзами, но голое лицо Олсена не возникало, огонь не прекращался.

– Да кинь ты туда чего потяжелее! – Ибрагим Абдула снова возник как видение райской жизни – из ниоткуда.

Он выхватил из-под ног Шурали увесистый обломок железобетона и зашвырнул его в люк. Огнь на минуту прекратился, послышалась глухая брань.

– Что за дьявол? Ты слышал разрыв, Олсен? Нет? Как попал сюда этот булыжник?

– Огонь! – завопил Олсен и поток пустых гильз посыпался под ноги Шурали и Ибрагиму Абдуле.

– Они стреляют по своим! – рявкнул русский.

– Их свои на берегу северных морей – тут все чужие, – Шурали и сам не заметил, что говорит на родном языке Ибрагима Абдулы.

Шурали первым взял в руки гранату. Он и не думал выдергивать чеку, просто не хотел забрасывать в люк камни, ведь потом их самому же придется выгребать. Да и камней-то под ногами не оказалось. Гусеницы бронетехники истолкли железобетонные обломки в мелкий щебень. Чеку выдернул Ибрагим Абдула. Он же толкнул товарища под гусеницы БМП. Шурали больно ударился плечом о пыльный металл. Ахнул взрыв, броня вздрогнула и наступила тишина, нарушаемая лишь дальними шлепками пощечин и стуком кастаньет.

Шурали взобрался на крыло брони.

– Постой! Не надо! – проговорил Ибрагим Абдула. – Оставим всё как есть. Пусть Затычка думает, что это сделали гурани.

– А если они не мертвы? – возразил Шурали.

Он уже включил фонарик мобильника. Сети в этом месте не было и аккумулятор не успел разрядиться. Из открытого люка пахло порохом и машинным маслом с ощутимой примесью свежего кала.

– Кому-то разорвало брюхо, – задумчиво проговорил Шурали.

Луч фонарика, слишком расфокусированный, не позволял ничего толком рассмотреть. Он видел лишь странно переплетённые тела: руки, ноги, окровавленные шнурки ботинок. Смрад проникал в ноздри, вышибая обильные слёзы. В голове мутилось.

– Оставь! Они мертвы, – проговорил снизу Ибрагим Абдула. – Если не уверен – контрольный выстрел в голову.

– Не выйдет. Головы целы и на них шлемы. Эй, норвежцы!

В ответ молчание. Шурали погасил фонарик. Он собрался слезть с брони, когда внутри БМП тихо запищал рингтон мобильного устройства. Пришлось задержаться и искать гаджет. Копаясь в окровавленных останках, Шурали опасался, что мобильник норвежца умолкнет. Но рингтон продолжал пиликать. Скоро продолговатое тело «Самсунга» легло в его ладонь. Каким-то чудом гаджет уцелел и даже не запачкался в крови. Шурали обтёр перепачканные кровью «норвежцев» пальцы о штаны, прежде чем просмотреть меню. Недавних входящих звонков не было. Пищал таймер, который «норвежец» зачем-то запрограммировал с интервалом в восемь часов. Может быть, он принимал лекарства? В записной книжке мобильного устройства нашлись имя и домашний адрес его владельца. Шурали выключил мобильник и спрятал его в карман куртки. Ибрагим Абдула, ожидавший под правым бортом брони, наблюдал за его действиями.

– Думаешь – пригодится? – спросил он. – Я слышал, у этого Генриха симка немецкая. Он её не поменял, потому что телефоном почти не пользовался.

– Да, они совсем дикие, эти «норвежцы»! – подтвердил Шура-ли, спрыгивая с брони на землю.

– Ты весь в крови, – поморщился русский. – И этот запах! Похоже, норвежцы обосрались перед смертью.

– Собака катается в грязи, чтобы отбить свой истинный запах. То же делает волк, – назидательно заметил Шурали, укладываясь в пыль. Он катался по земле, подобно ополоумевшему от счастья ишаку. Пусть пыль, сажа и маслянистая соляра скроют пятна крови.

* * *

Их дорога к месту боя была длинной – сначала они искали подходящее место для захоронения норвежцев и не найдя такового, просто облили их тела соляркой и подожгли. Не побоялись обнаружить себя ни дымом, ни смрадом. Над окрестностями парил столб чёрного дыма, который подобно пышному котовьему хвосту вздымался вертикально вверх – в соседней промзоне горела цистерна с мазутом. По дороге к месту боя они подобрали истекающего кровью Гурани. Осколок распорол курду живот. Тут уж оба перепачкались и в крови, и в фекалиях. К своим пришли настоящими героями – едва живыми от усталости, с мертвым товарищем на плечах. Оказалось, что за вознёй с Гурани они не услышали окончания боя. Ещё большее изумление Ибрагима Абдулы вызвал злополучный БМП «норвежцев». Злополучная машина оказалась запаркованной в ряду других бригадных транспортов неподалёку от иссечённого пулями железобетонного куба. Здесь ровным рядом были разложены павшие в этом бою бойцы Затычки. Оставив свою ношу на положенном ей месте, русский подскочил к броне «норвежцев».

– Пахнет скотобойней. Кто же пригнал её сюда, как думаешь, пушту? – бормотал он, бегая вокруг злополучной БМП.

– Хорошая машина. Ваша, русская, – покачал головой Шура-ли. – После такого и завелась.

Русский оказался намного хитрее, чем думал Шурали. Он не полез на броню, не стал искать внутри мёртвые тела «норвежцев». Пахло действительно отвратно – распоротыми человеческими кишками, порохом и горелой резиной. Пытаясь хоть как-то защититься от смрада, Шурали шмыгнул в зияющий дверной проём. Русский последовал за ним.

Они нашли бригаду внутри бетонного короба. В низком полуподвале стреляных гильз было столько, что их сгребли в кучи и соорудили подобие подстилок. Лежать на металлических цилиндрах не очень-то удобно, но голый цементный пол – ещё твёрже. Шурали сразу же повалился на звенящую подстилку. Бойцы отдыхали, кто-то перевязывал раны, делал инъекции противостолбнячной вакцины и антибиотика. Кто-то тихо плакал, выгоняя вместе со слезами усталость или остатки боевого задора. Командир, его женщины, его ближайший помощник – Фархат и его русский слуга уединились в соседнем помещении. Затычку легко ранило осколком стекла, и теперь он громогласно ругался, проклиная на все лады своего русского прислужника. Этого человека никто и никогда не называл по имени. Он закрывал нижнюю часть лица арафаткой, а глаза прятал за стеклами тёмных очков. Он-то и позвал их к командиру. Повинуясь грубоватому оклику, оба поднялись с кучи гремучих гильз.

Затычка встретил их подозрительным молчанием. Фархат воздал громогласную хвалу Всевышнему за покровительство его воинам. Пусть измучены и пусть опустошены, зато двое из троих не только живы, но целы и способны продолжать бой.

– Что же случилось? – проговорил Фархат.

– Вам известна судьба Олсена? – Затычка рассматривал их, как рассматривают зверьё в зоопарке.

– «Норвежца»? Нет, – ответил Шурали. – Мы пытались спасти товарища твоих Гурани. Он один отстреливался от пятерых. Теперь он мёртв. Куда делось тело Олсена и второго норвежца мне не известно. Может быть, его дэв утащил?

Шурали улыбнулся.

– Когда мы уходили, чтобы спасти Гурани, они всё ещё были живы, – проговорил Ибрагим Абдула.

– Что же случилось? – задумчиво повторил Фархат.

– Я знаю, – проговорил командир, кривясь. Его левое предплечье, туго перетянутое битами, всё ещё кровоточило. – Мои Гурани изблевались, пока отскребали их дерьмо. Но самих тел под бронёй не оказалось. Что же случилось?

– Аллах ведает что! – вставил Фархат.

Их разговор прервало шипение рации. Шурали и Ибрагим Абдула быстренько убрались прочь.

* * *

Этот бой, как и многие другие, закончился ничем. Топливный склад ещё пылал, когда они двинулись на ночевку в старый город и там, подобно крысам, спрятались в руинах.

В Халебе часто бывало так, что подвальные этажи домов сообщались между собой сложной системой подземных коридоров и переходов. Все, кто не успел покинуть город или решил встретить смерть вместе с ним, жили теперь под землёй. Над руинами тут и там пылились знамена дружественных бригад. Часто именно они обозначали линию соприкосновения враждующих сторон, а также извещали о главном: это место не только пригодно для жилья. Это место занято и соваться туда не стоит. Добрую половину ночи колонна Затычки колесила по лабиринтам разрушенных кварталов в поисках ночлега. Разведчики-йеменцы совались в каждый подвал.

Бойцов Затычки не пугали запахи канализации и неотвязный трупный смрад. Они научились распугивать крыс пистолетными выстрелами. И даже запах пороха, висящий в воздухе после стрельбы по хвостатым грызунам, не доставлял им неудобств. Самым ценным достоинством временного жилища считалась вода, которая неведомым и волшебным образом могла сочиться, течь, бить упругой струёй из крашеных яркой синей краской труб. Если в подвале была вода – он считался пригодным для стоянки. Если вода иссякала – приходилось менять место дислокации. А трупы людей и животных они просто выбрасывали на улицу, обкладывали всем, что способно гореть, и поджигали.

Ах, эти городские костры! Той ночью им пусть немного, но повезло. Под крышей их нового убежища оказалось слишком тесно. Но главная причина была не в этом. Затычка распорядился выставить снаружи ночных дозорных. Шурали и Ибрагим Абдула вызвались добровольцами и теперь, ночуя у зловонного костра, но под открытым небом, Шурали вспоминал детство в горах Нангархара. Там, на каменистых плато, приближаясь к тлеющему между камней костерку, путник мог опасаться лишь навязчивого внимания пастушьих собак. Лишь запах овечьего помёта и мокрой шерсти мог потревожить его ноздри. Но люди! Пришедшего из холодной ночи путника никто не обидел бы. Совсем иное дело Халеб. Город корчился в рвотных судорогах предсмертной агонии, извергая вонь горящих покрышек. Страх метался в каменных лабиринтах. Его голые, когтистые лапки скребли остывающие камни. Он кусался, пищал и тявкал, подстрекая одичалого одиночку к необдуманным действиям – подойти к огню, спросить воды, пищи и защиты. И одиночка шел, и его встречала последним приветом без предупреждения автоматная очередь. В этих местах костры были высоки, и их следовало обходить стороной. Шурали смотрел на танец огня, не замечая отвратительной вони. Ему хотелось думать, что из полуночной темноты на него смотрит не умирающий Халеб, а покатые склоны гор Нангархара. Что не крысы шуршат во тьме отбитой штукатуркой, а топчутся сонные овцы. А о малейшей опасности его предупредит лай пастушьих собак, а не брань Ибрагима Абдулы и не автоматная очередь.

– Тебя зовет командир, – сказала темнота голосом русского прислужника Затычки.

– Меня? – ответил с другой стороны костра Ибрагим Абдула.

– Нет.

– А кто ж тебя прислал, евнух?

– Я не евнух. Веры вашей не принимал.

– Так ты христианин?

– Иди. Тебя командир зовёт, – слуга Затычки положил руку на плечо Шурали, но Ибрагима Абдулу всё ещё одолевал боевой азарт.

– Так ты не обрезан? Или обрезан слишком коротко?

Шурали не хотелось продолжения схватки, и он потянул русского прислужника Затычки за рукав:

– Пойдем. Он устал и обозлён. Мы потеряли слишком много товарищей.

В арафатке и тёмных очках гаремный служитель нравился ему больше. Но сейчас слуга Затычки смотрел на него прозрачными русскими глазами. Продолговатое и курносое его лицо ровным счётом ничего не выражало. Выгоревший светлый пух на голове при свете костра казался кроваво-красным. Шурали пугали такие вот бритые лица. Невольно вспомнились лица убитых разрывной гранатой «норвежцев». Гладкие и безволосые, они лоснились от пота. Конопатые, огромные руки того, кто звался Олсеном, показались Шурали слишком тяжелы. Они постоянно распадались на стороны, словно мертвец желал заключить его в объятия. Совсем недавно, после окончания боя в промзоне, они с Ибрагимом Абдулой спрятали тела двоих товарищей в пыльных кустах на краю пустыря. В одной из колючих ветвей привязали окровавленную тряпку. Спасатели ООН заметят её, найдут трупы и поступят с ними по-людски. Но они с Ибрагимом Абдулой не люди. Нет, не люди.

* * *

Под потолком неровно горела электрическая лампочка. Труба водопровода пока давала достаточно воды и канадцы, те самые, которых Ибрагим Абдула называл «хохлами», уже скребли бритвами подбородки. В тёмных закутках соседних залов копошилась мирная жизнь – солдаты отдыхали. Слышалось тихое пение, храп, стук ложек. Светились дисплеи гаджетов. Слуга Затычки вел его из одной подвальной комнаты в другую и в каждой горел свет. Да, на этот раз им повезло с жилищем. Может быть, командир решит задержаться здесь на несколько дней? Электричество – щедрейший из даров Всевышнего, да будет он всем миром прославляем! Шурали споткнулся о кинутый по полу силовой провод. Свет заморгал и погас. В темноте кто-то проклял его на непонятном языке, но Шурали не стал останавливаться, потому что они уже ступили на порог командирской опочивальни. Обе женщины Затычки – и сирийка, и иудейка – тоже были здесь. Обе, покрытые большими пестрыми платками, пристроились на матрасе в углу. Одна из них возилась с крошечной электроплиткой. Она шуровала ложкой в кастрюльке и не подняла головы, когда Шурали вошел. Другая – черноглазая дочь племени иудеев – бесстрастно кивнув ему, и сняла с предохранителя лежащий на коленях автомат. Сам Затычка вместе с Фархатом расположились посредине комнаты на слегка оплавленных и почерневших, но вполне устойчивых пластмассовых стульях с подлокотниками. Фархат сосредоточенно водил пальцем по панели кейборда. В голубоватом свете монитора сухое его лицо казалось совсем бледным. Тучное тело Затычки едва вмещалось между подлокотниками. Командир кривился, испытывая явное неудобство. Слуга указал Шурали его место в углу, где были свалены туго набитые пластиковые мешки – имущество командирских наложниц. Шурали послушно расположился на кипе тряпья.

– Меня терзают сомнения, Фархат! – в своей обычной угрюмой манере проговорил Затычка. – Я хочу знать, как всё произошло на самом деле.

– Четвертый праведный Халиф – Али ибн Абу-Талиб, да будет доволен им Аллах, сказал: жаждущий знаний подобен воину в Священной войне во имя Аллаха.

Шурали исподволь посматривал на насупленное лицо Затычки. Борода его шевелилась – нехороший признак.

– Вот и пришел к нам многоученый и отважный человек. Он дарует нам необходимые знания во имя Аллаха и Пророка его, – голос Фархата утих.

Все – и обе наложницы, и сам велеречивый – многозначительно уставились на Шурали. Только Затычка смотрел на экран гаджета, который к тому времени уже «уснул».

– Что ты видел, Шурали? – спросил командир после паузы.

– Не видел ничего, почтеннейший. «Норвежцы» налили соляры в выхлопную трубу. Всё заволокло белым дымом.

– Нам известно, что оба мертвеца – и Адольф Олсен и Хайнц Франц Томас – умерли от осколочных ранений. Кто-то бросил в люк гранату.

– Я не бросал, – вздохнул Шурали.

– Ты стоял рядом и корректировал огонь, – борода Затычки теперь походила на обозленного дикобраза. – Никто не мог подойти к машине, минуя тебя.

– Я смотрел в окуляры бинокля. Видел подвиг отважного воинства, совершенный во имя Аллаха, да будет он прославлен в веках!

– Пушту прикидывается тупым, – проговорила черноглазая иудейка. – Но на самом деле он не так прост. Позволь мне…

– Молчи, женщина! – рявкнул Затычка. – Тебе бы только убивать!

– Я убью любого. Кого прикажешь, – ответила женщина, и русский евнух Затычки дрогнул, когда она передернула затвор автомата.

Они говорили друг с другом на языке иудеев, стараясь соблюсти видимость интимности, и не ведали о том, что майор Абрамс обучил Шурали и этому языку.

– Как же ты мог видеть подвиг славного воинства, если, по твоим словам, всё заволокло белым дымом? – спросил Фархат.

– Аллах сподобил меня видеть многочисленные смерти неверных.

Шурали опустил глаза и втянул голову в плечи.

– Он боится тебя, достопочтенный Абу Маариф, – хмыкнул Фархат.

– Он лжет, – проговорила черноглазая женщина на языке иудеев.

– Пусть уходит, – сказал Затычка. – Аллах рассудит…