Текст книги "Похищение Европы"

– А что я?

– Ты сам-то когда собираешься к отцу? – тихо обратился к Спасу Теодор.

– Я сам на этой неделе поехать не смогу. Думаю послать Софию.

– Я не исключаю фрагментации Европейского союза, – тараторил Недялко. – Например, пять стран Северной Европы – Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания и Исландия – могут выкристаллизоваться в свою группу. У них приблизительно одинаковый уровень экономики, благосостояния, культуры, политически и исторически они связаны. На развале ЕЭС могут возникнуть западно– или центрально-европейский и восточный блоки, какой-то балканский союз, потому что у этих групп стран приблизительно одинаковый уровень экономики, точнее уровень деиндустриализации одинаковый.

– Слышишь, что говорит молодой? – зашептал Гога в ухо Спасу. – «Какой-то балканский союз»! А я так думаю иначе – не быть бы нам опять под турками! Нееет! Надо отваживать всё, что лезет из Турции в нашу сторону. Наплевать на европейскую толерантность!

– Софию пошлёшь? – вторил ему Теодор. – Конечно, твоя София – не моя Маланья, может постоять за себя. Но всё-таки она девушка. Одна поедет?

– Посмотрим, – Спас с беспокойством посматривал на амуницию «Группы бдительности». – Я поехал бы сам. Но!

– Я за ней присмотрю! – сказал Теодор.

– Он за ней присмотрит! – подмигнул другу Гога.

– Мне на смену завтра, – угрюмо заметил Спас. – Так что придется Софии самой. Я вчера звонил отцу. У него телефон недоступен. Эх, неспокойно мне! Старый человек. Давление за двести зашкаливает! Не случилось бы чего!

Кружки на столе пустели. Голоса становились громче. Бармен принёс ещё пива.

– Кто сегодня играет, Люб? – спросил его Теодор.

– Да разве вы ради игры здесь собираетесь? – усмехнулся бармен. – У вас забавы, пожалуй, поинтересней!

– Это не забавы! – насупился молодой Недялко. – Пока, слава Богу, нет трупов. Но если дело так пойдёт, они непременно будут.

– Не каркай!

Любомир ловко откупоривал бутылки.

– А ты не собираешься присоединиться к группе? – спросил его Спас.

– А я уж там, – ответил Любомир. – То здесь, то по лесам верхами. Дома совсем не бываю. Пожалуй, и жена скоро выгонит. А сегодня игры нет. Но Момчил приготовил для вас неплохое зрелище. Это вам не мусульман догола раздевать. Это восточные танцы в исполнении славянки!

Широкая спина Любомира удалилась в сторону барной стойки и растворилась в полумраке. Кто-то притушил свет. Витринные окна спортбара, выходившие на тихую улочку, были раздвинуты. Под навесом, над небольшим подиумом ярче засветился китайский фонарик. Где-то совсем неподалёку, но за пределами освещенного пространства, настойчиво моросил прохладный дождичек. Неприятная сырость заползала с улицы, стелилась под ногами, напоминая о недавней весне. Спасу вдруг вспомнилась русская семья, его новые соседи. Наверное, для них такая вот погода привычней, нежели обычная для этих мест жара, ну а для него, пожалуй, холодновато. Мужики за столом приутихли, уставились на освещенный подиум, словно в ожидании сказочных чудес.

Женщина вышла на помост неловко, пару раз запнулась о широкий и длинный подол дешевенького наряда. Уставилась на дождик, словно вовсе не слыша музыки. Мужикам пришлось стучать кружками по столу и топать ногами, чтобы она, наконец, начала топтаться по подиуму.

Она танцевала так, словно никогда не испытывала оргазма. Зачем-то в её руках была сабля. Струи дождя и узкий, игольчатый клинок отражали холодный свет китайского фонаря. Скованные движения рук и бедер, рахитичная грудь едва не вываливается из выреза платья, дождик брызжет, подол тяжелеет, наливаясь влагой, и шлёпает по лодыжкам – скучноватое зрелище. Спас едва не вывихнул челюсть, зевая. А танцовщица всё кружилась, дергалась. Белёсые, влажные её пряди мотались из стороны в сторону. Плечи и верх спины танцовщицы были обнажены, и Спас вдруг подумал, что ей, вероятно, щекотно, от прикосновений влажных волос. Наверное, ей хочется закутаться в теплый плед, погреться изнутри и снаружи, но она сдерживает дрожь, с напускной страстностью вращая бедрами. Женщина танцует полуобнаженной под дождем, перед скопищем равнодушных, занятых футболом и болтовней о беженцах, мужиков. Печальное зрелище. Он мог бы предложить ей свой шерстяной кардиган и стаканчик ракии, но что потом? Она станет надеяться на большее и тогда он предложит ей секс. Согласится ли она? Вероятно, да. Кое-кто в этом баре посматривает на неё оценивающе. До наступления утра если не Спас, так другой станет водить кончиками пальцев по этой бледной коже. Любопытно, какова она на ощупь? Может быть, тепла или холодна, или то и другое разом, но наверняка шелковиста.

Спас поймал на себе ироничный взгляд Гоги.

– Не тушуйся. Эта подходит, – тихо проговорил его друг.

– Ты о чем это? – насторожился Спас.

– О женщине. Эта, – он кивнул на танцовщицу. – Подходит. Она танцует плоховато. Скованна. Но если ты её согреешь…

– Мне нравится другая.

– Да что ты! – Гога сделал круглые глаза. – В кои-то веки!

– О, да!

– Ты познакомился уже?

– Да что там знакомиться. Наши дочери сдружились. Это семья моих соседей. Помнишь, я тебе говорил?

– Она замужем, – Гога вытянул губы дудочкой.

– Хуже. Она самостоятельная и я ни на черта ей не сдался.

– Твои новые соседи – русские? – спросил Георгий. – Придется привыкать к русскому буйству и русской щедрости. Моя Эмилия говорит…

– Я и сам русский, – буркнул Спас. – Моя мать – русская и мать Софии – тоже. Мне не привыкать. И мне безразлично, что говорит твоя чачкалица Эмилия.

Георгий обиделся и умолк на пару минут, но долгое молчание не в его характере.

– Ты становишься старым, Спас. Бурчишь. Сторонишься женщин. Отговорки какие-то… Чем не сгодилась тебе эта блондинка, а?

Музыка умолкла. Женщина поспешно, не раскланявшись, убралась в самый темный уголок, там справа от стойки располагалась дверь в служебное помещение. Чьи-то руки поспешно набросили на её плечи шаль.

– А почему ты решил, что не сгодилась? – раздражение частым пульсом забилось в ушах. Спас взбеленился напрасно, но унять себя уже не мог. – Вот я сейчас!..

Он поднялся из-за стола, с грохотом повалив стул на пол.

– Беги, беги! – бубнил ему в спину Гога. – Добегаешься!

Короткий слалом между столиками, насмешливые окрики приятелей, дружеские шлепки. Наконец расстояние, отделявшее его от женщины, преодолено. Спас торопился. Ещё мгновение – и она скроется за дверью. Тогда придется ломиться в недра бара и, возможно, схлопотать от Момчила влажным полотенцем по спине.

– Эй, девушка! Послушайте! – он обратился к танцовщице на болгарском языке. Она обернулась в недоумении.

– Как вас зовут?

– Я не знакомлюсь.

– Почему? Замужем?

Она приоткрыла дверь, ведущую во внутренние помещения бара. Там, в узком, заставленном ящиками и коробами коридорчике, громоздилась широкая фигура Момчила.

– Это ты, Спас? – проговорил хозяин бара. – Не тушуйся, Елена. Спас Чавдаров безопасен. Шугани его, как шугают котов, и он сбежит! Ха-ха-ха!

Огромная пасть Момчила распахнулась, утроба колыхалась, издавая булькающие звуки – Момчил хохотал, постепенно перемещаясь к двери, на пороге которой всё ещё стоял Спас. Танцовщица осторожненько, по стеночке двигалась навстречу Момчилу. Вот она прошмыгнула мимо него, вот скрылась за одной из боковых дверей.

– Чем клеить девушку, лучше бы помог, – проговорил Момчил. Он уже стоял лицом к лицу со Спасом, упирая свой колышущийся живот в его брючный ремень.

– Я и хотел предложить… подвезти…

– Подвезти? Куда? Девчонка снимает угол у Синегуровых. Живет буквально в летней кухне. Ты её туда собрался подвозить?

– Почему так плохо устроилась? – спросил Спас. – Ты не платишь ей, старый жадина? Почему женщина не может снять достойное жилище? Танцует тут у тебя, мёрзнет. Всякая тварь пялится на неё…

– Всякая тварь! Ха-ха-ха! – напирая колышущимся животом, Момчил уже оттеснил Спаса назад, в помещение бара. – Ты знаешь, много я платить не могу. От вас ведь никакого прибытку – только трепотня. Но и эту скудную получку она отправляет на родину, семье. Сама живет кое-как. Эй, Любо! Налей-ка Спасу ещё стаканчик для оживления воображения. Может, он придумает тогда, как девушке помочь!

– Ты передай ей, Момчил. Владимир подвезет нас. Пусть переодевается и выходит.

* * *

Спас хотел вернуться к товарищам, но их угол уже опустел. За сдвинутыми столами остался сидеть Георгий да ещё один товарищ Спаса – Владимир, такой же слынчевбрягский таксист. Этот, в противоположность Георгию, тощий, горбоносый, шустрый. С виду турок-турком, но такой же надёжный, как Гога.

– А куда подевался народ? – спросил Спас, рассматривая недопитые кружки.

– Поступил звонок. Обнаружена группа мигрантов. Жгут костер где-то неподалеку от твоего Галямо-Буково, – отозвался Георгий. – Я не поехал – слишком много выпил, а Владимир на работе. Так что…

– Уехали пьяными? – усмехнулся Спас. – Ай, дикари! Это противоречит правилам европейской политкорректности и законопослушания.

– Да они так… Кто на велосипедах, кто верхом, – Гога посмотрел в сторону, в дождливую ночь. – Хорошо, если лето будет дождливым. Иначе эти мусульмане, пожалуй, пожгут наши леса. А ты как? Договорился?..

Георгий посмотрел куда-то за спину Спаса и, не закончив фразы, смутился, вскочил, начал торопливо прощаться. Спас обернулся, поднялся. Теперь они стояли совсем близко. Лицом к лицу. На вид ей было не более тридцати пяти лет, но что-то детски-беззащитное всё ещё читалось в её чертах. А может, она попросту хитра? Хитра ли, проста ли – наперёд не поймёшь. Да и имеет ли это сейчас значение? Лампы над их головами потухли. Только пространство возле барной стойки оставалось ярко освещённым – Момчил экономил электроэнергию. Действительно, зачем освещать пустой бар? Впрочем, скудное освещение не помешало Спасу заметить, как кожа на шее и руках женщины покрылась мурашками, как дрожат её плечи. Она мерзнет – в этом нет никаких сомнений. Спас скинул кардиган и прикрыл её плечи поверх ветхой шали.

– О! Тепло человеческого тела! – воскликнула женщина по-русски. – Из Перми? – ляпнул Спас наугад. – С Запорижжя…

– Хохлушка!!! Га-га-га! – засмеялся из темноты Гога. Открытое витринное окно позволило ему выбраться на улицу и теперь он покуривал в сторонке. Спас мог разглядеть лишь мерцающий огонёк его сигареты, который то вспыхивал, то угасал в густой черноте южной ночи.

– Эй ты, политкорректный! Курить разрешается в пятидесяти метрах от входа в кабак! Не ближе! А ну-ка, пошёл вон! – рассмеялся Спас.

Огонёк папироски скрылся в ночи.

– Самое лучшее на Солнечном берегу это то, что здесь все говорят по-русски, – улыбнулась женщина.

– Ну да. Все. Кроме англичан. Эти слишком надменны, чтобы знать ещё хоть какой-нибудь язык, кроме родного, – заметил Спас.

Ему показалось, или женщина действительно смотрит на него выжидающе: пригласит – не пригласит. Любопытно, станет ли сама набиваться? Нет, похоже, не станет. Вот уже и кардиган его скинула. Стоит, держит навесу в растерянности: то ли бросить на спинку стула, то ли отдать ему в руки. Не раздражается, деликатничает, к грубости не привычна.

– Ты учительница?

– Медсестра. И ещё…

– Подрабатываешь танцовщицей?

– Приходится. Когда-то это было просто хобби. Но сейчас… других заработков нет.

Смутилась или возмутилась? Пожалуй – первое.

– Мы тут с концертной программой. И заработок, и заодно на море посмотреть…

– Я могу показать море совсем близко.

– Да. Тут пляж недалеко.

Она, наконец, избавилась от его одежды. Аккуратно повесила кардиган на спинку ближайшего стула. Не стала отдавать ему в руки, постеснялась прикоснуться даже ненароком.

– Я живу возле моря, – пояснил Спас. – Тут недалеко. В Старом городе. Пятнадцать минут на машине. Вот и водитель. Мой друг – Владимир. Знакомься.

Владимир приподнялся, кивнул со всей мыслимой галантностью и тут же ретировался на улицу, следом за Гогой.

– А жена не будет возражать?

На стандартный вопрос должен быть дан такой же стандартный ответ:

– Жены нет. Я живу вдвоем с дочерью. Но она уже взрослая. Часто возвращается заполночь, а утром, уходя, меня не замечает.

– Ах, эта современная молодежь…

– Молодежь? Да! Но мы-то с вами…

Сколько всё-таки ей лет? Она не пытается молодиться. Макияж практически незаметен. Она согнула руки в локтях и прижала ладони к подбородку. Ничего не значащий жест. Просто она пытается закрыть от его взглядов свою грудь. Странно! Зачем же тогда танцевать полуобнаженной восточные танцы в спортивном баре, где полным-полно мужиков? Нет, ему никогда не постичь женской логики!

– Я на минутку, переодеться, – кажется, она решилась.

– Хорошо. Я жду.

Пару минут Спас размышлял. Хотелось закурить, но для этого придется последовать за Георгием и отойти от бара на приличное расстояние. Что если она потеряет его? Ускользнет в вечность – ищи-свищи. А женщина хорошая, чистая. Черт! Он же даже не представился. И она не спросила его имени, только о жене! Вот это да! Да не заразился ли он легкомыслием от братца своей новой соседки?

– Послушай, Спас, – Гога выкристаллизовался из прозрачного, не замутненного табачным дымом и влажным туманом, воздуха бара. – Я всё выяснил – её имя Елена Прокопенко и она не проститутка.

– Это и так понятно, – отмахнулся Спас. – Эх, выпить бы!

– А я подгоню машину, – улыбнулся Владимир. – Пришлось далековато запарковаться. Тут везде желтая разметка. А вы пейте, только не переусердствуйте! Это не политкорректно и не толерантно! Га-га-га!

– Да, надо догнаться. Так трактует эту тему папаша моей новой соседки. Я слышал!

– Давай! – согласился Георгий.

Любомир налил им ракии. Гога выпил полсотку, Спас – все сто пятьдесят. Ну что ж, теперь он вполне готов отдаться в руки малознакомой женщины и пусть эти руки окажутся холодны.

* * *

Жёлтое такси пролетело по мосту и вкатилось в Старый город. Влад свернул налево и они во весь опор понеслись по улице Жана Чимбулева. Елена молчала. Она назвалась сразу, как только они сели в старенькую «Шкоду» Влада, но его имени почему-то так и не спросила. Но здесь, на Чимбулева, уже пора было о чем-то и говорить.

– А меня зовут Спас, – проговорил Спас для порядка.

– А я знаю, – в темноте автомобиля красным светлячком горел огонек её сигареты.

Спросить откуда она знает? Не глупо ли? Эх, почему он должен бояться показаться глупым? Он решил быть как все: брать всё, что само плывет в руки, не стесняясь.

– Вообще-то по нашим законам в такси курить запрещено, – похоже, Влад решил прийти ему на выручку. – Но я совсем частник. Работаю от себя. Курите. Разрешаю.

«Шкода» Влада уже перевалила через лежачего полицейского и теперь катилась по Крайбережной. Дом Спаса располагался в самом конце улицы. Нужно же о чём-то говорить! Ни в коем случае не молчать!

– Вы недовольны европейскими законами? – спросил Спас.

– Мы живем на войне. Мир катится к концу. Не пей, не ешь, не кури, не размножайся. Всё можно только тем, кто идет за зеленым знаменем, потому что они противодействуют европейским законам с оружием в руках. Но они устраивают Евросоюз, потому что не курят. Они жуют насвай.

Она говорила быстро и горячо, но смотрела налево, в окно. Там над сверкающей поверхностью воды парили огни Солнечного берега. Привычная глазу, мирная картина. О какой такой войне она толкует? Какие зеленые знамена?

Солнечный берег прекрасен. Он как долго цветущее древо, распускается по весне, а увядает лишь поздней осенью. Он величествен и многолюден, но расстояния здесь коротки, а улочки почти повсеместно так тесны, что не разъехаться. Вот под нависающим выступом второго этажа припаркован широкий и новый русский автомобиль. В его глянцевом боку отражаются ночные огни. А вот и окна его собственного дома – ни в одном окошке не горит свет. Коттедж соседей, напротив, ярко иллюминован – в каждом окошке по полдюжины лампочек. Русские не приучены экономить электроэнергию. Входная дверь так же ярко освещена. Спас слышал краем уха, как девчонки называли этот декор «колониальным стилем». Дверная ручка выполнена в виде скалящейся пёсьей головы. Над косяком – огромная подкова. Кованая бронза подёрнута зеленоватой патиной. Если в доме интерьер каждой комнаты продуман до мелочей, то и вход в жилище должен соответствовать.

На скамейке перед воротами три женских силуэта, три огонька. Почему нельзя курить дома или, к примеру, в собственном дворике? Что за странная привычка – ежевечерний моцион за воротами? Как это говорят у русских?..

– Вышли на людей посмотреть и себя показать, – едва слышно произнесла Елена.

Она решительно, не рассчитывая на мужскую галантность, распахнула дверь «Шкоды» и выбралась наружу прямо под перекрестный обстрел соседских глаз. При виде Елены самая молодая из женщин мужским залихватским жестом отстрелила бычок на проезжую часть.

– Я иду спать, – внятно сказала она. – А вы?

– Мы посидим, – отозвалась самая старшая из женщин, пронзив Спаса и Елену орлиным взором.

Всего-то старушка – божий одуванчик, а смотрит как прокурор. Спас ответил ей оценивающим взглядом. Похоже, это мать хозяйки – волосы вычурно белы, в уши вдеты длинные блестящие серьги. Небрежное изящество её позы исключало мысли об остеохондрозе, подагре и прочих старческих хворях. Наверное, эта женщина умела любой аксессуар, даже обычную авоську, превратить в украшение. Изящные, ухоженные её пальцы сжимали недокуренную папиросу.

– Что-то не по вкусу мне местные сигареты, Блага! – сказала седовласая дама, не сводя глаз со Спаса и его спутницы.

Спас же сунул голову в водительское окошко.

– Прощай, Влад! – тихо проговорил он.

– Хороши же у тебя соседи, – улыбнулся Владимир. – Смотри, одна из старушек – та, что помоложе – строит тебе глазки.

Спас мельком глянул в сторону женщин. Действительно, вторая дама, лицом очень схожая с седовласой матроной, но по виду несколько моложе, рассматривала его с нарочитой бесцеремонностью. Имя дамы было известно всему Несебру, и Старому городу, и Новому. Блага Трендафилова, в девичестве Яворова, мать бестолкового Лазаря и родная тетка его новой соседки, не раз выказывала Спасу недвусмысленные знаки внимания.

– Тебе не кажется, Душана, что эта женщина слишком худая? – быстро проговорила мадам Блага на болгарском языке, безошибочно угадав в ночной гостье Спаса иностранку.

– Мне кажется, что и нам обеим, и Наталье следовало бы хоть немного похудеть, – отозвалась мадам Душана. – Жаль только, что мне здоровье не позволяет сесть на диету. Если я перестану есть мясо, мне грозит выщелачивание костей.

– Ууу! Чачкалицы! – пробурчал Спас, широкими шагами пересекая проезжую часть улицы.

– Добрый вечер, сосед! – проворковала мадам Блага поднимаясь со своего места.

Она сделала несколько шагов в его сторону. Задники её сабо задорно хлопали по пяткам. Её темные глаза были умело подведены, волосы аккуратно уложены. Зажженную сигарету она держала на отлёте, между указательным и безымянным пальцами правой руки.

– Ну что же ты! Иди сюда! – Спас обернулся к Елене, а та всё ещё топталась у пассажирской двери такси.

Свет уличного фонаря золотил её волосы, беспощадно освещал усталое лицо. Владимир включил заднюю передачу. Мельчайшие камешки брызнули из-под передних колёс. Такси укатило.

– Блага! Довольно! Здесь слишком влажно и шумно! Проводи меня в мою комнату, – проговорила седоволосая дама.

– Попроси Сигизмунда!

– Ты хочешь, чтобы я взывала о помощи на всю улицу? – не отставала мадам Душана.

– Позвольте я вам помогу, – Спас сделал пару быстрых шагов в сторону соседской двери.

– О, нет! – мадам Блага заступила ему дорогу.

Её грудь вздымалась и опадала в низком вырезе шелкового платья, подобно волне прибоя в четырёхбалльный шторм. Спас усмехнулся.

– Ухаживание за женщиной – это особая наука, которая постигается всю жизнь! – многозначительно проговорила мадам Блага.

– Блага! – настаивала мадам Душана. – Отстань от молодого человека! Не видишь – он занят!

– Я занят! – подтвердил Спас.

Но мадам Блага и не думала отступать.

– Милочка, обождите минутку, – она обратилась к Елене по-русски. – У нас приватный разговор.

– Эта женщина замерзла и устала, – проговорил Спас на болгарском языке. – Ей не до игр. Она сейчас нужнее мне, чем вы, мадам. Понимаете? Елена, иди же сюда!

Елена не спеша двинулась через улицу. Теперь она накинула шаль на голову, стараясь вовсе не смотреть на мадам Благу.

Его спас старик Сигизмунд. Сосед появился из дверей своего дома в сопровождении крупного пса палевого окраса. Этот мужик, похоже, имел к своим женщинам особый подход.

– Блага, отстань от них! – решительно заявил он. – Разве не видишь, у тебя нет шансов. Эта девушка чуть старше твоего Лазаря. А тебе в твои пятьдесят два надо беречься. На улице сыро, а ты в туфельках на босу ногу. Для кого, спрашивается, выпендрилась? Что? А?

– Гав! – поддержал хозяина пёс. – Гав! Гав! Гав!

Обе дамы принялись возражать старику.

Спас дёрнул за ручку. Входная дверь оказалась заперта. Он нашарил в кармане ключ, отпер и распахнул перед Еленой дверь.

– Заходи. Ну же! Не медли!

– Может быть…

– Заходи! – и он втолкнул её в тёмную прихожую.

* * *

– Можешь устроиться здесь.

Он достал из шкафа стопку белья и бросил её на кровать поверх покрывала. Теперь он смотрел отчуждённо, без интереса, даже без жалости. Лена заволновалась. Чего же он хочет? Может быть, снять шаль? Может быть, серая дешёвая тряпка смущает его? Может быть, под таким вот покровом она кажется ему старухой? Он ведь лет на десять старше её! Какие же всё-таки гады эти мужики! Невозможно понять, чего они хотят! Лена сбросила шаль и сразу замерзла.

– Это бывшая комната моей жены. В ней уже давно никто не живет. Дочка иногда протирает пыль. Летом – бывает – пускаем сюда жильцов. А так… Он всё же посмотрел на неё. – Ты зачем разделась? Тебе же холодно… – Мне в ванную…

– Это на первом этаже. По лесенке вниз и направо. Вот полотенце. – А вы?

– А что я? – он рассеянно улыбался, а Елене казалось, что она уже надоела ему. – Послушай, я завтра на смене с часу дня. Утром успею отвезти тебя к отцу, в Средец. Поживешь там. Моему отцу под восемьдесят. Со здоровьем проблемы, а ты как раз медсестра. Я буду платить двадцать евро в неделю. Больше не могу. Ну ещё стол и кров. Ты как, согласна?

Под окном затрещал и умолк двигатель мотоцикла. Хлопнула входная дверь. Лена слышала, как кто-то бродит по дому, громко шлепая босыми ступнями.

– Это дочь вернулась, – он устало опустился на край кровати. Плечи его поникли. – Вы обещали показать мне море, – проговорила Лена.

Спас поднялся, распахнул окно и ставни. Влажное дыхание моря ворвалось в комнату. – Ах! – проговорила Елена. – Ах! – отозвался ей женский голос за окном. – Мне так жалко нашего соседа.

– Почему? – отозвался первому второй женский голос.

– Мама и тётя напустились на него. Сама знаешь, как они умеют это делать….

– Да! Бабушкам палец в рот не клади! Лучше не препираться.

– Да он и не препирался.

– А что же он натворил, мама?

– Он привел женщину.

– Да что ты!

– Блондинку! И она чрезвычайно не понравилась тёте Благе.

– Что же теперь будет?

– Думаю, тётя Блага перекрасит волосы в светлый цвет. Ей нравится Спас Чавдаров.

– А тебе?

– Мне? Мне жалко его стало. Подцепил в городе какую-то простушку – одиноко мужику… Впрочем, не моё дело…

– А тебе не одиноко, мама?

– Мне?!.

– Я закрою окно, – проговорил Спас. – А на море ты сможешь сходить завтра утром, если встанешь пораньше. Спокойной ночи!

Он исчез быстро и бесшумно, а Лена снова набросила на плечи шаль. Зачем он привёл её к себе домой? Зачем показал этим бабам? Недоумение, усталость, скука, безысходность с горькой примесью невнятной обиды не позволили ей толком постелить постель. Спускаться вниз, в ванную, совсем не хотелось. Через полчаса в комнату заглянула девушка с такими же светлыми, как у неё самой, волосами и по-мужски твёрдым подбородком.

– Хотите пить? – коротко спросила она.

Лена покачала головой. Девушка исчезла. Она явилась снова через несколько минут с подносом, уставленным разными напитками. Тут были и вино, и чай, и вода.

– Я же, вроде, отказалась, – пролепетала Лена.

– Отказались? – девушка недоуменно уставилась на неё. – Вы русская? Так? Отец сказал, что вы будете ухаживать за дедом. Так?

Лена снова покачала головой.

– Вы – русская, – заявила девушка, удаляясь. – Теперь я поняла.

* * *

Пёс легко освоился с новой вселенной. В Несебре нет запруженных народом улиц, пугливых, склочных старух, влекущих по скверам коляски с младенцами. Обилия автомобилей на дорогах тоже нет. Здесь не существует заплёванных лестничных площадок и лифтов и, как следствие, нет и поводка. В Несебре повсюду дача и вечное лето. А в Москве дача только за городом и лето коротко.

Люлёк был в целом доволен переездом в Несебр. В Несебре живет много рыбаков, а они народ веселый, со здоровой, не отравленной жизнью в мегаполисе психикой. Рыбу здесь ловят с лодок. Люди пускаются в море затемно и дрейфуют по спокойной воде в виду берега. После полудня рыбаки вытаскивают свои лодки на сушу и переворачивают их кверху днищами. Над пляжем витают запахи чужой пыли и свежего ветра, лишь слегка, совсем чуточку отравленные привкусом моторного выхлопа. Но доминирующим в этой вселенной запахов является запах рыбы. Эта рыба не костистая, не покрыта крупной чешуей, как та, что живет в водоемах средней полосы России. Здешняя рыба покрыта плотной шкурой и мелкой чешуей, она мясиста, она привыкла к просторам соленой воды, её очень много и её легко добывать. Здешние рыбаки готовы делиться. Они с хохотом кидают мелкую рыбешку прямо в квадратную пасть желтого пса. Но этими подачками добыча Люлька не ограничивается. Помойки в этих краях богаты отходами мелкого морского промысла. В них приятно копаться. И Люлёк систематически получает удовольствие. Одно плохо: Мама потом ругается, тащит его на двор, привязывает к чугунной калитке и поливает водой из шланга, как какую-нибудь клумбу. В средней полосе России всё по-другому. Там вся жизнь лодки проходит на воде. Лодка качается на пологих волнах или движется по зеркальной глади, лодка вмерзает в лед, дно лодки тонет в мягком иле. Русские рыбаки пугливы и страшно ругаются на Люлька, если тот бросается в воду неподалёку от их снастей. И помойки на родине имеют совсем другую начинку. В них много бумажной и пластиковой упаковки, картофельной кожуры, а рыбы практически нет.

Морские лодки значительную часть жизни проводят на берегу, задрав к небу обшарпанное дно. Песочек под ними имеет особые свойства: в жаркий день он охлаждает бока, а прохладным, ветреным вечером – приятно согревает. Под лодкой хорошо дрыхнуть в любое время суток. Из-под её бортов можно надзирать за жизнью людей безопасно и тайно. Проводя на берегу под лодками долгие часы Люлёк узнал много полезного. В числе прочего и то, что кузен Мамы Лазарь волочится за симпатичной соседской девушкой. И то, как жена Старика – Душана, когда никто её не видит, бегает по пляжу и плещется в прибое даже в холодную, дождливую погоду. Но стоит только показаться на берегу случайному прохожему – человеку, бродячему псу или коту, как она снова прикидывается слабой, томной грудой оседает на дно ближайшей лодки и поскуливает, и скребет лапами по песку. Беспокойный Старик – муж артистки-Душаны ещё забавней. Этот бегает по пляжу, не скрывая от посторонних щенячьей прыти, волнуется, хватаясь за сердце, кричит хриплым голосом:

– Люлёк!!! Люлёооок!!! Куда же ты подевался, сволочь?! Что?! А?!

Через полчаса такой беготни кто-нибудь из соседей сжалится над крикуном и укажет ему ту лодку, под которой дрыхнет Люлёк. Тогда старик заспешит к нему, шурша сандалиями по желтенькому песочку, а на лице его притворный гнев и искреннее облегчение. Старика зовут Сигизмунд Васильевич Андрюшин и Люлёк, как полноправный член семьи, тоже носит его фамилию. В документе так и записано: Леопольд Андрюшин – кобель смешанных кровей, среднего размера, желтого окраса. В документе указана и дата его рождения. Но возраст у собак, как и у людей – дело совсем относительное. В человеческие паспорта клеят снимки. Для собак такое правило не предусмотрено, а потому неплохо было бы добавить к информации об имени о возрасте ещё и краткое описание, в интерпретации Девочки звучащее примерно так: морда – чемоданчиком, туловище – скамейкой, хвост – коромыслицем, глаза – добрые. В целом, Люлёк не юн, шустёр и… Есть одно такое слово у Мамы в лексиконе, но оно запрещено к употреблению нынешними законами.

Но вернемся к отношениям Старика и «кобеля смешанных кровей». Обнаруженный Стариком Люлёк вырывается под открытое небо. Желтый песок вперемешку с рыбными костями и окаменевшими бычками взметается вверх – Люлёк несется к ближайшему забору. А заборы в приморском городишке сложены из камня, широки в сечении и не высоки. Такой забор не преграда, но тропа. По нему можно и пробежаться. С него можно махнуть на крышу соседского гаража или на кровлю беседки. А потом, ориентируясь по запаху, найти и разгромить помойку или совершить набег на летнюю кухню соседей. А можно грянуть всеми четырьмя на накрытый во дворике чей-нибудь стол. Но тут уж хватай, что к морде ближе, и снова сигай на забор, на крышу, просто в сторону и вверх на удачу, иначе не миновать удара тапком, щеткой, ведром, стулом, да чем угодно! По счастью, мебель у жителей приморского городка в основном плетеная или пластмассовая, а хребет у Люлька крепкий, сноровка кунья, но нюх, разумеется, собачий и зубы – тоже.

* * *

В этот раз Старик не стал бегать по пляжу, заглядывая под каждую лодку, не стал выкрикивать сиплым баритоном собачье имя с прибавлением разных бранных, но не слишком обидных словечек. Старик просто выкрикнул одно заветное слово, которому научила его Мама или, может быть, Девчонка:

– Кормежка!!! – возопил старик, уставив мутноватые синие очи в морской простор. – Люлёооок!!! Кормежка!!! Что? А?

Крыши, ограды, увитые растениями рабатки, выложенные камнем дворики – весь приморский городок кинулся под лапы Люлька при этом слове. Теплое покрытие дороги, входная дверь, коридорчик, мерный перестук когтей по напольному покрытию. На кухне притормаживаем. Ах, эти запахи! Младший брат ещё не опорожнил мусорное ведро, а ведь это его прямая обязанность! Миска полна распаренной крупой пополам с вареной рыбой. Рыба пахнет руками Душаны – это она вынимала из неё кости. Хорошая женщина, хоть и артистка. Боится, что Люлёк подавится рыбьей костью, бережет собачку. Вот это напрасно. Глотка у Люлька шире, чем труба у пылесоса, а аппетит аналогичный этому домашнему агрегату. Собачий организм втягивает в себя пищу за считанные секунды. Люлёк спешит. Ему ещё надо догнаться. Да-да, догнаться. Этому волшебному слову кузена Лазаря обучил Старик сразу по прибытии в приморский городок, где Лазарь уже жил со своей матерью Благой – родной сестрой артистки-Душаны.