Текст книги "Похищение Европы"

– Не один Халиб погибнет прежде, чем вы образумитесь, – тихо проговорил Ияри.

– Смотрите! Ребёнок опять плачет, – сказала одна из славянских женщин, светловолосая и несчастливая.

– Он что-то говорит, – ответил предводитель. – Говорит на арабском языке. Эй, Надя! Ты понимаешь арабский язык?

На зов предводителя явилась молодая девушка. Увидев её, Ияри заплакал навзрыд. Темные блестящие волосы её, добрые, глубокие глаза напомнили Ияри потерянную навсегда сестру Розу.

– Он плачет. Ему плохо, – сказала светловолосая.

Она была лучшей из всех, потому что осмеливалась настаивать на своём, преодолев сильный страх.

– Я не разрешу ребёнку остаться здесь, – сказал предводитель. – Тем более если он болен. К утру всех выдворим за ров.

– Вы не боитесь противоречить воле своего распятого пророка, – проговорил Марабут и тогда один из разжиревших славян ударил его.

* * *

Удар Момчила повалил мужчину на спину. В последней и тщетной попытке сохранить равновесие он выпустил ребёнка из рук. Теодору стоило немалого труда, чтобы перехватить мальчишку и не дать ему упасть на землю. Лена тут как тут помогла подхватить ребенка. Мальчик успел испугаться. Его огромные глаза смотрели вполне осмысленно, но пахло от ребенка ужасно. Теодор сморщил нос и передал мальчика Лене.

– Послушайте, по-моему, он обкакался, – растерянно пролепетала Лена.

– Обкак? Ай-яй! – воскликнул дед Чавдаров. – Такой большой! Как же так?!

Лена с мальчиком на руках решительно двинулась к дому. Старик Чавдаров и его внучка следовали за ней. Лена ждала возражений, но их не последовало. Вот только София! Зачем-то она всё время держала ружьё наизготовку. Мальчишка прятал лицо на груди Лены, стараясь не смотреть на ружьё. Бедняга почти ничего не весил. Казалось, под ветхой одежонкой вовсе не осталось плоти и костей.

– Напрасно вы… – приговаривала София. – Это может быть дизентерия. Его надо вернуть отцу… или в больницу.

Они зашли в кухню. София быстренько опустошила полупустой стаканчик своего деда и бросилась к дверям в сени.

– Вы тут сами. Мне надо вернуться к Теодору!

Дед решительно направился в самый тёмный из углов. Там, рядом с дверью, ведущей в комнатёнку батрачки, располагалась другая дверь, поменьше, выкрашенная белой, под цвет стен краской, и потому совсем незаметная. За ней в совсем уж крошечной комнатке была кое-как оборудована ванная комната.

– Нам не во что его переодеть, – вздыхал дед. – Нет детской одёжи…

– У меня есть кое-что! – Лена бросилась к себе в комнатку.

Она быстро перебирала вещи. Где-то есть же бриджи и майка. Конечно, всё это слишком велико для такого худенького мальчика. Но можно же подпоясаться веревочкой, а штанины подвернуть. Наконец, всё нашлось – и бриджи, и майка, и в всё в двух экземплярах, на всякий случай, на смену.

Лена вернулась в ванную комнату со своей добычей.

– У него на шее красивое украшение, – проговорил дед, с усилием отнимая руку мальчика от большой подвески из желтого металла, на вид очень древней и дорогой.

– Не трогайте это. Не хорошо обирать детей.

– Грабь награбленное, – усмехнулся дед. – Так говорили коммунисты? Вещь золотая! Она краденная. Теодор распорядился отбирать у бродяг всё…

– Странно! Зачем ему жалкие пожитки бродяг?

– А затем! Чтобы неповадно было возвращаться сюда!

Мальчишка не сводил с деда Чавдарова широко распахнутых глаз. Теперь он сжимал своё сокровище обеими руками. Стало понятно, что без сопротивления он подвеску не отдаст. Всё дело решила Надя. Она явилась в ванную комнату с чистым полотенцем в руках.

– Вы помыли ему голову? В таких густых волосах могут быть вши, – сказала она.

– Ай-яй! Вытри его моим полотенцем – все завшивеем! – возмутился дед. – Посмотри! По его ногам течёт! Он снова обгадился! Ай-яй!

Не слушая причитаний деда, женщины сообща вымыли мальчику голову. Надя вложила ему в рот какие-то пилюли, дала запить их водой.

– Это от поноса, – пояснила она.

Мальчик ничему не сопротивлялся. Только медальон показывать нипочём не хотел.

– Возможно, это дизентерия! – Надя принялась вытирать голову мальчика полотенцем, а Лена навела ещё тёплой воды.

– За ров! Всех за ров! А подвеску забрать! – бурчал дед.

Он исправно поставлял горячую и холодную воду. Из кухни тянуло каким-то ароматным варевом, но брови старика были насуплены, а усы грозно топорщились. Запах ракии, исходивший из-под них, становился всё сильнее.

– Какую подвеску?

– А ту, что он прячет! Разомкни-ка его руки!

– И не подумаю! Не станем ничего отнимать у ребёнка!

– Ай-йа! Да он не жилец. Всё равно помрёт! Дай-ка теперь я. Вымою остальное. Это мужское дело. А ты, подружка, присмотри за плитой. Ай-яй! Там каша пригорает!

Надя выскочила вон из комнаты, а Лена осталась сидеть в углу. Поначалу мальчишка никак не реагировал на жестокие слова и резкие прикосновения деда. Он просто покрывал медальон ладонями и старому Ивану, приходилось непросто. Надо отнять руки от груди. Надо намылить грудь и живот. Надо смыть мыльную пену и вытереть насухо. Вернулась Надя. С её приходом ребёнок немного оживился. По его щекам покатились слёзы.

– Ай-йа! Плачет! – бурчал дед Чавдаров. – Однако теперь слёзы не оставляют следов, потому что лицо чистое.

Дед Чавдаров одевал ребенка с той же неутомимой добросовестностью, с которой возделывал собственный огород. А Надя совала ему в рот тёплую пшеничную кашу, по консистенции больше похожую на похлебку. Мальчик глотал невзрачную на вид, пресную пищу с таким энтузиазмом, словно ничего не едал вкуснее. Надя, глядя на ребёнка, тоже принялась плакать.

– Ну вот. Он чистый и сытый. Ай-яй, какой хороший мальчик! – приговаривал дед.

– Да! Ангелочек! – подтвердила Надя, утирая слёзы.

– Посмотрите! – встрепенулась Лена. – Он понимает нас! Я уверена, понимает!

– Да оставь ты! Что может понимать маленький дикарь? – фыркнул дед.

– Нет! Когда Надя вошла – он отреагировал! Он заплакал! – Лена волновалась, ей хотелось обнять ребёнка, но тот жался к Наде.

– Можно я его одену? – взмолилась Лена.

– Ай-яй! – дед отстранил её властным жестом и сам, с небывалой для мужчины сноровкой, надел на мальчика бриджи и майку.

– Всё! Несите его обратно к папаше!

Надя уже протянула руки, чтобы принять мальчишку, но тот вывернулся и выскочил прочь. Его босые ноги зашлепали по деревянному полу.

– Куда он побежал? – волновалась Лена.

– Пусть! Лишь бы подальше от нас, – проговорил дед. – Не будет нам от него добра. Непростой парень. Пусть убирается за ров!

– Аминь! – тихо проговорила Надя.

* * *

Теодор присел на корточки. Пушту смотрел прямо на него с дерзким вызовом. Его не пугала даже винтовка Софии. Похоже, он был слишком уверен в том, что сейчас его нипочём не убьют. – Давно ли сбрил бороду, бармалей? – спросила дочь Спаса. Пушту потянул носом.

– Женский алкоголизм неизлечим, – внезапно сказал он на хорошем английском языке. – Что он говорит? – рявкнула София. – Ты пила? – улыбнулся Теодор, оборачиваясь к ней.

В свете раннего утра черты лица девчонки были хорошо различимы. Глаза её были распахнуты, зрачки расширены так, что радужки не видать.

– Махнула пятьдесят грамм. Там у дедушки было. А по другому-то как? Нахватаешь заразы от этих бродяг!

Они уже стояли по разные стороны рва. Колючая проволока в этом месте провисла, пограничные столбы покосились, зато ров содержался в полной исправности, не осыпался, не заполнился мусором.

Мальчишка на руках пуштуна заворочался, приоткрыл голубые глазенки.

– Твоему сердцу не чуждо милосердие. Забери ребёнка! – внезапно попросил пуштун.

– Мы не усыновляем врагов, – ответила София. Она сняла винтовку с плеча и направила дуло в сторону мужчины. Тот не шелохнулся, даже не сморгнул. Молниеносным движением заправского факира он извлёк из рукава узкое обоюдоострое лезвие. Чуть короче предплечья взрослого мужчины, оно походило и на гигантскую иглу и на штык одновременно. Полированный металл блеснул. – Мы облажались, – выдохнул Теодор. – Это чудо, что он никого не заколол.

– На каком из человеческих языков следует разговаривать с заклятыми врагами? – сказала София. – На английском? Нет! Я буду говорить с тобой на языке моей матери. На русском языке! Я ненавижу американцев и всё американское. Ненавижу Евросоюз…

– Я тоже, – отозвался из-за рва пуштун. Теодор едва не свалился в ров.

– Заберите ребёнка. Милосердие! Мальчик болен. Уже вторую неделю сам ем дрянь и его кормлю дрянью. Но он слишком мал, чтобы питаться разогретой на костре пищей гяуров.

Теодор ухватился за ствол винтовки Софии и с усилием опустил его к низу. Не приведи Господь, выстрелит!

– Он знает слово «дрянь»! – кипела София. – Он знает русский язык!

– Ты знаешь русский язык? – спросил Теодор. – Так чисто говоришь! Ты из России? Узбек? Учился там?

Он примерился уже перескочить ров – нарушить государственную границу с Турцией. Может получиться скандал, но это вряд ли. Его жена родилась в приграничной полосе. Случись чего – сумеет отговориться.

– Я знаю языки дари и пушту. Также умею писать и читать. На языке американцев и жителей острова могу прочитать статью в сети и разговаривать. На вашем языке могу только говорить.

– Ишь, ты! Полиглот! – усмехнулась София.

– Там, в Сирии моим братом стал русский человек, – терпеливо пояснял пуштун. – Русский принял нашу веру. Я полюбил его. На короткое время он стал моей семьей. Сначала его звали Алёша, а потом он стал Ибрагим Абдула. Сейчас я вам сказал правду. В обмен на это заберите мальчика. Он из хорошей семьи. От него вам не будет вреда. Мне надо избавиться от него, иначе – обоим смерть.

Пуштун говорил, а сам внимательно разглядывал крупный золотой крест у Теодора на груди. Черные глаза его были подобны адским ямам, в которые можно падать бесконечно. Теодору захотелось прикрыть распятие рукой. Так прикрывал от любопытных глаз мальчик-дикарь талисман на своей груди.

– Ты убивал христиан?

– Зачем ты разговариваешь с ним? – снова вмешалась София. – Для него мы – гяуры. А гяурам можно лгать!

– Подожди! До сих пор он не лгал нам, – Теодор всё ещё придерживал винтовку Софии за ствол. – Это твой сын?

– Нет! Я спас его в Халебе. Не даром…. Не бесплатно…

– Не бескорыстно? – подсказал Теодор. – Тебе заплатили за это его родители?

– Не так! – пуштун не терял хладнокровия. – Мальчик болен, но я давал ему таблетки… нашел… достал… добыл…

– Украл, – подсказала София.

– У меня там давно, в горах Апушеллы тоже был сын, – невозмутимо продолжал пуштун. – Есть сын. Я заботился об этом мальчике, как о сыне, по которому тоскую…

Его голос потонул в рёве мотора. С холма катилась БМП пограничников. София выдернула ствол из ладони Теодора, поставила оружие на предохранитель и закинула его на плечо.

– Разрешение с собой? – тихо спросил Теодор.

– Нет, – рявкнула София, прежде чем пуститься наутёк.

– В гаремах саудовских шейхов светловолосые женщины ценятся на вес золота. Эта весит не менее шестидесяти килограмм, – задумчиво проговорил пушту.

– Она не продается, – усмехнулся Теодор.

– Она ничего и не стоит. Слишком злая.

Теодор молча смотрел, как он уходит вглубь турецкой земли. Опасный человек, озлобленный, упрямый. Не приведи Господь, если он добудет оружие.

* * *

Лена упаковала вещи. Пятнадцать евро Спаса – три мятые пятерки бросила на белоснежную скатерть. – Ай-йя! Гордая! Возьми деньги. От всей души сын дал.

– Не могу. Я отработала только неделю. Лучше танцевать в клубе, чем здесь бояться.

– Там столько не заработаешь, – дед окинул её бесцеремонным взглядом. – Тебе там столько не заплатят. – Пусть так. Всё лучше, чем здесь бояться.

Она подхватила сумки и направилась к выходу с кухни. Дед пошёл следом. Он вполне мог бы и обогнать её, и преградить дорогу, попытаться остановить силой, отобрать сумки, а он только шел следом и бурчал по-стариковски: – Дождалась бы девушек. Или Спаса… или такси что ли вызвать…

– Не стоит. Я всё узнала. До автобусной остановки полкилометра. Я поеду на автобусе.

– Только выйдя из ворот поверни налево по дороге. Направо – турецкая граница. – Я знаю.

– Не боишься?

Они уже достигли калитки и Лена остановилась. Надо же хоть как-то проститься. Старик и его сын хоть и не слишком добрые люди, но, движимые лучшими побуждениями, хотели как-то помочь. Лена поставила сумку на землю и обернулась к деду. Из-за ярко зеленеющих плодовых дерев, из-за ограды на неё пристально смотрели два печальных дедовых одра.

– Прощайте, дядя Иван. Я никогда так не боялась. Только пожив в вашем доме узнала, что такое настоящий страх. Я ненавижу этот лес…

– Ай-йя! Полно! – усы деда шевелились. Густые брови занавесили глаза. Невозможно догадаться, надсмехается он или грустит.

Она подхватила сумку и кинулась прочь со двора на дорогу.

* * *

Пустая автобусная остановка – заплеванная скамья под железобетонным козырьком. Рядом – куча старого мусора. Запыленные пластиковые пакеты пахнут плесенью и человеческими испражнениями. Расписания движения транспорта нет. Как же она доберётся до Средеца? Где станет ночевать? Кажется, в городишке должен быть автовокзал. В крайнем случае, она заночует там. Если повезет, и случится попутка до побережья – у неё ещё остается шанс вернуться в свой угол, к прежней домовладелице. Но если – нет…

Скамья под железобетонным козырьком слишком высока, сидеть на ней жестко. Ноги быстро затекли. Захотелось пройтись, и Лена вышла из-под козырька. Сразу за остановкой начинались заросли колючих кустов. Проклятый лес! Он слишком пустой и слишком шумный! Кто-то непрестанно копошится в высокой сухой траве. Голоса местных птах, похожие на детский плач, не приносят успокоения, а лишь ещё больше тревожат и без того беспокойное сердце. Ей вдруг вспомнился темнолицый мужчина с больным ребёнком на руках. Он просил её о помощи, но она… – Добрый вечер, – сказал кто-то совсем рядом.

Лена обернулась. Лошадь смотрела на неё со снисходительным любопытством, а всадник с плохо скрываемым раздражением.

– Что вы тут делаете? – он задал этот вопрос дважды, сначала на болгарском, а потом на русском языке. – Жду автобус… – Полоумная баба! Уже ночь! Какого дьявола?.. – Мне надо в Несебр… – Ещё не лучше!

– Вы из «Группы Бдительности»?

– На ваше счастье! Но тут и других бродит немало. Опять просочились через ров. Человек двадцать. Все мужчины.

– Скоро будет автобус? Не знаете?

– Не знаю скоро ли это, но через полчаса должен быть. За это время я на вашем месте сошел бы с ума от страха.

– Я выдержу.

– От старика Чавдарова сбежали?

Лену одолевало любопытство. Морду лошади она хорошо видела, но личность всадника от неё скрывала сгустившаяся темнота. Освещать фонариком мобильного телефона лицо сопереживающего ей человека казалось совершенно недопустимым.

– Да я просто ушла… не сбежала…

– Как вам угодно. Но поберегитесь.

Он склонился с седла, протянул ей руку. В ладони всадника был зажат крошечный клочок бумаги. Лошадь отступила в сторону, лишая их возможности рукопожатия.

– Возьмите же! Капкан! Ну и вредная же ты тварь! Стоять!

Лена решилась подойти ближе и взяла визитную карточку.

– Если что увидите – сразу звоните. Вы ведь в состоянии отличить беженца от… не беженца?

– Надеюсь!

Их разговор прервал звонок мобильного телефона.

– Алло! – всадник приложил устройство к уху.

Он заговорил с кем-то на болгарском языке. Разговор получился длинным и конь, заскучав, повлек своего всадника по обочине дороги в сторону Средеца. Лена достала свой мобильник и включила фонарь:

«Георгий Найдёнов» – прочитала она на карточке. Ниже следовали номер телефона и логотип небольшой частной гостиницы. Похоже, этот человек один из приятелей Спаса. Лена испытала странное облегчение, пряча картонный прямоугольник в сумку. Не позвонить ли Спасу? И она решилась. Телефонный номер нашёлся в памяти мобильника. Только бы он ответил на звонок. Только бы ответил!

– Алло! Спас?

– То я!

– Это Елена.

– Прекрасно. Как старый Иван?

– Не знаю. Он, кажется, пьян. Почему вы меня не предупредили?

– О чём? Разве в вашем Запорожье мужчины по вечерам не выпивают?

– Он пляшет.

– Прекрасно.

– Он здоров!

– Ещё лучше!

– Я ушла от него!

– Ленушка!..

– Погодите! Я оставила деньги… плату… вашему отцу. Я отказываюсь. Понимаете?

– Ты где?

– В смысле? Ах, это! Я на остановке, в лесу. Жду автобус. Думаю, завтра утром уже буду в Несебре.

– Вернись назад. Я приеду за тобой, как только смогу, или пришлю дочь.

– Нет.

– На какой ты остановке?

– Не важно. Я возвращаюсь в Несебр.

– Но я не могу сейчас приехать! Я выпил.

Она слышала в динамике веселый девичий смех, оживлённые голоса, звон бокалов, приятный, убаюкивающий блюз. Музыка чужой, благополучной жизни оглушила её. Она нажала на «отбой».

* * *

Колючие заросли за остановкой продолжали шелестеть, едва слышно переговариваясь нечеловеческими голосами, но звуки чужой ночи перестали её пугать. Лена предпочитала думать, что она находится под охраной всадников «Группы бдительности» и ей более нечего бояться, кроме усталости и нарастающего голода. – Женщина! Дай воды!

Лена вздрогнула. Как же так? Она не слышала ни звука шагов, ни урчания двигателя, ни шелеста автомобильных покрышек. Откуда же взялся этот человек? На этот раз она без зазрения и промедления включила фонарик мобильного телефона. Высокий и худой мужчина, смуглый и темноглазый, со спящим белокурым ребёнком на руках – как это понять? Или она уже спит и это её любимый кошмар? – Дежавю… – выдохнула она.

– Diapers for baby clothes, water? Do not you have something for my son?[24]24
  Памперсы, одежда для ребёнка, вода? Нет ли у вас чего-нибудь для моего сына? (англ.)


[Закрыть] – мужчина почему-то заговорил с ней на английском языке. – Это опять вы? Но зачем?.. – Я устал. Мысли путаются. Мне нужна чистая вода.

Так и есть. Это он, тот самый чужак с ребёнком, которого она встретила во время той злосчастной прогулки. Этот тот самый мальчик, которого они все вместе купали в дедовой ванной. А теперь этот черный человек снова стоит перед ней и смотрит с тем же выражением не свойственной славянам смиренной ненависти.

– Это вы? – вырвалось у Лены.

– Нет! – был ответ.

– Что вы тут делаете?

– Мой сын устал. Его надо переодеть.

– Но у меня нет ничего детского. Всё, что могла, я отдала уже вам. Помните?

– Нет!

Он уставился на сумку.

– В сумке сценический костюм, бельё, косметика. Вам это не подойдёт. Еды тоже нет.

– Мальчика надо переодеть, – твердил незнакомец и Лена решилась задать главный вопрос:

– Вы беженец?

– Я – Марабут. Так называет меня мой сын. Но на самом деле я Шурали из Нангархара.

– Мы встречались… Вы помните? Уходите! Я вас боюсь!

Она бросилась под козырёк. Он последовал за ней. Нет, от такой напасти не укрыться на автобусной остановке! Две стены, одна скамья, ночь, опасность, одиночество – и более ничего в этом мире. Одинокий человек с больным ребёнком на руках – олицетворение смертельной опасности. Как же так? Ах, как ей не хватало сейчас оплетённой лозой бутыли, мутного стакана и розового света лампады под иконой Святого Николы!

– Я, пожалуй, вернусь в дом Чавдаровых, – решительно заявила Лена, хватая сумку.

– На дороге конные патрули, – сказал Шурали. – Они ловят беженцев.

– Я – русская.

– Ну и что! Беженка, как и я.

– Я устала. Не хочу больше разговаривать, – Лена отвернулась от него, но смотреть на тёмную чащу было ещё страшнее. Внезапно невдалеке грянул выстрел. Ночь осветилась яркой вспышкой. Ребёнок проснулся и принялся тихо стенать.

– Ему нужна помощь, – мужчина осторожно опустил ребёнка на скамью под козырьком остановки.

Лена не уходила, выжидала – что же дальше? Мобильный телефон сжимала в ладони. На всякий случай на её аппарате имелась тревожная кнопка. В зарослях, совсем неподалёку, слышалась тяжёлая поступь – наверняка это конный патруль «Группы бдительности».

– О, Всевышний! Полагаюсь на волю Твою!

Мужчина, характерным для всех мусульман жестом, провёл ладонями по лицу и повернулся к ней.

– Отдай мне твоё платье, – просто сказал он. – И не кричи. Во имя Всевышнего или любого другого бога, в которого ты веришь… может быть веришь… Не кричи.

Лена посматривала на кусты. Там, в сумерках могла прятаться целая армия таких вот бродяг с больными детьми и ненужными проблемами. Ах, зачем она согласилась жить на хуторе? Уж лучше танцевать в этом ужасном платье под взглядами десятка чужих мужиков.

– Я не хочу ничего знать о ваших проблемах… у меня своей боли хватает и своего горя… я никого не люблю… надо просто как-то выжить… в моей стране тоже война… и мы тоже ни в чём, ни в чём не виноваты…

* * *

Причудливый язык славян! Сколько в нём слов, обозначающих абстрактные понятия! На каждую мысль – несколько словесных форм. Как в них разобраться? Проклятый инстинкт убийцы восстал в нем, вскипел бунтуя, подавляя разум. Шурали вспомнил об остром металлическом оружии, изготовленным для него преданным Алёшей. Он называл его по-русски заточкой. Заточка была так хорошо спрятана, что его ни разу не смогли обнаружить при обыске. Тонкий и длинный клинок он хранил под декоративной полоской, нашитой на рукав его куртки. Убогое изделие, пошитое ребенком в подвале одного из китайских городишек, пестрело множеством бессмысленных, на первый взгляд, деталей. За время их с Ияри странствий куртка превратилась в грязную, изодранную тряпку, годную только для захоронения в братской могиле. Ловко извлекать заточку – вот самое востребованное из искусств, когда ты лишен всего и вынужден скитаться. Это искусство Шурали постиг в совершенстве во время своего последнего путешествия и сейчас он продемонстрировал его полумертвой от ужаса, пустой, как тряпичная кукла, женщине.

Ударом ноги он выбил у неё из руки мобильный телефон. Пластмассовая коробка упала в траву. Теперь яркий её фонарь освещал лишь мелких, кусачих насекомых, живущих в пожелтевшей от зноя траве.

– Аллах Акбар! – прошептал Шурали.

Женщина смотрела на него помертвевшими от ужаса глазами. Она не издала ни звука, пока он резал её. Ещё живую, он отволок её за остановку, подобрал мобильник, обыскал сумку, переоделся.

– Ну что, Ияри Зерабаббель, теперь ленивые ублюдки из бдительной группы нам не страшны.

– Да, отец, – тихо отозвался мальчик.

– Я не отец тебе, а мать теперь.

– Да, отец!

* * *

– Видишь, Коробок, сбежала женщина. Меня испугалась. Страшный я! Ай-йя! – так говорил Иван Чавдаров, оглаживая седые бока своего мерина щеткой. – Или это София напугала её своим ружьём? Или это мой сын недостаточно ласков был с ней? Говорил я ему: с женщинами надо спать. Не то станешь старым, как я и – ай-йя – вот тебе результат: опять мне перемолвиться не с кем. Опять с тобою, скотом, разговариваю. А ты, Красотка, убери свою морду. Или опять покусать меня решила? А вот стану-ка и я таким же, как ты, вредным. Вот нарежу Коробку моркови, а тебе, вредная скотина, ни одной морковки не дам. Жри силос и радуйся! Ай-йя!

Дед Чавдаров был аккуратен и бутыль в оплетке из лозы поставил рядом со стаканом на низенький стульчик возле ворот стойла.

– Покойница Марина много раз говорила мне: нехорошо пить одному, Иван. Она всегда была права, а я всегда не прав! – огладив шершавую морду Коробка, он отправился к бутыли. В стакане ещё оставалось на два пальца ракии и дед опустошил его. Он взял в руки бутыль, поболтал, прислушиваясь, присматриваясь, принюхиваясь.

– Оставлю на завтра. Завтра непременно наступит. А потом… А потом, чему мы будем радоваться, если радоваться совсем нечему? Войну и мор на наши головы, чтобы снова научились испытывать счастье! – так приговаривал он, возвращаясь к стойлам, и принялся расчёсывать гриву Коробка.

Тот стоял смирно, лишь вытягивал шею от удовольствия и приподнимал переднее правое копыто. Обделённая вниманием Красотка упрямо тыкалась мордой деду между лопаток, делая вид, что пытается ухватить его рубаху зубами. – Вот опять мы одни остались, – продолжил дед, отстраняя морду Красотки плечом. – Девушки явятся через неделю. Сынок и того позже. А огород полоть надо? Надо! А деревья окапывать? Да! Придётся всё делать самим. Но в Несебр я жить не поеду и вас не брошу…

Красотка прижимала уши, скалила зубы, клонила голову, стараясь ухватить деда за подол рубахи. Дед обернулся к кобыле.

– Не отдам тебя на колбасу! Ни за что! – серьёзно добавил он. – Где же моя мотыга?

Орудие стояло в стороне – дед Чавдаров прислонил её к столбу изгороди. Он заметил, что Красотка навострила уши, но не придал этому значения.

– Помер наш Сипка. Надо бы другого пса завести, вы как думаете, а?

Красотка ударила копытом в пыльный пол стойла. Ушки её стояли торчком. Ноздри тревожно раздувались.

– Эх, милая! Жаль, тявкать ты не умеешь! Не то бы… Ай-яй!

Теперь и дед услышал, как стукнула калитка. В этих краях не принято строить высокие ограды – не от кого отгораживаться. Дед сроду не запирал ни ворот, ни калитки. К чему замки? Всяк, кто надумает явиться, запросто перемахнет через ограду. А калитка, она для того и нужна, чтобы не рвать порток, высоко задирая ноги. Кроны плодовых дерев в начале лета очень густы. Тень под ними хороша. В жаркую полуденную пору можно и заснуть в холодке, а бодрствуя, через такую крону ты ровным счетом ничего не разглядишь. Вот и дед Чавдаров ничегошеньки не мог увидеть сквозь густую листву слив и черешен, хотя обладал острым зрением.

– Вижу черешенки. Гостей не вижу. Пойти посмотреть?

И дед направился к калитке.

Что за чудные платья носит нынче молодёжь? Хорошо, хоть его София не такова, хотя тоже не сахар. Эта платьев совсем не признает. По душе брюки да просторные рубахи. В такой одежде в прежние времена ходили фабричные рабочие. А в нынешние годы ни фабрик, ни рабочих – ничего нет. Вошедшая к нему на двор женщина была одета в яркое бирюзовое струящееся одеяние, закрывавшее грудь и ноги, но оставлявшее обнаженным живот. Голова женщины была обмотана платком. Старик приостановился, присмотрелся: не хиджаб ли? Но вот женщина повернулась боком и дед вовсе остолбенел. За спиной женщины болтал ножками притороченный широким платком ребёнок – довольно крупный, светловолосый мальчик. Его голые, босые ноги безвольно болтались по бокам её тела. Руки висели плетьми. Головка клонилась на бок. Если бы не сложная конструкция из тряпок и ремней, ему нипочём бы не удержаться за спиной матери.

– Подожди, добрая женщина! Я подниму тебе воды из колодца! – прокричал дед, но направился не к колодцу, а в дом.

В сенях по левую руку – низенькая дощатая дверь. За дверью – кладовка. В неё так же можно попасть через лаз за печью. Но он слишком маленький – пролезет только стройная девушка небольшого росточка. В кладовке София держит своё ружьё. Вот оно стоит, прислонённое к мешку с кукурузной мукой. Но где патроны? В те времена, когда он, Иван Чавдаров, ещё охотился на зайцев, патроны лежали в железном ящике, под скамьёй. Дед пару раз споткнулся о корзину и ведро. Ведро загремело. Нет, так не годится. Он не должен волноваться. От волнения повышается артериальное давление и начинается гул в ушах. Итак, вот скамья, вот железный ящик, полный промасленной ветошью. Где-то тут должны быть патроны. Почему же так дрожат руки? На дворе его ждет женщина, мусульманка, беженка. При ней больной светловолосый ребенок. Он ведь всегда кормит несчастных бездомных бродяг. Сейчас он даст напиться этой женщине. Накопает для неё ранней моркови. Может быть, что-нибудь ещё даст. Вчера приезжали девочки и у него полон холодильник городской пищи. Нет-нет, ему нечего бояться. Дослав патрон в патронник, он вышел в сени. Женщину застал на крыльце. Она стояла неподвижно, дышала ровно, смотрела на него пронзительными черными глазами. Нижнюю часть её лица закрывал бирюзовый хиджаб. Из-под отороченного золотистым шитьём подола выглядывали потрепанные и пропылённые кроссовки. Пару минут дед изумленно рассматривал густую, черную, кудрявую шерсть у неё на животе. Отследив его взгляд, женщина смутилась, закрыла тело широким рукавом. Мальчик за её спиной пребывал в глубоком забытьи. Его длинные ресницы отбрасывали густую тень на бледные щеки. Дед конечно же узнал ребёнка, но стрелять из длинноствольного ружья с такой короткой дистанции… Угадав его намерения, незваный гость ухватился обеими руками за ствол и потянул его на себя. Пришлось нажать на курок. Вспышка, отвратительный запах пороховой гари, дым, удар и темнота. Ну что же ещё он мог поделать? Наверное, он слишком стар и не в состоянии оказать достойное сопротивление юному, но закалённому в боях и озлобленному существу.

* * *

Шикарный вид, просто потрясающий, когда такая девушка едет на мотоцикле. Шлем разрисован огненными драконами, косуха вся в заклёпках, краги – до локтей, но плечи обнажены, а кожу позолотило солнышко. Но главное – это коса! Светлые пряди, выбиваясь из плотного жгута, вьются по ветру, а когда девушка снимает шлем, какой-нибудь простак вполне способен ослепнуть от сияния лазурных очей и золотого ореола вокруг головы. София Чавдарова! Одно имя чего стоит! За такую вполне можно под колеса смердящего драндулета броситься. И Лазарь бросился. Выждал подходящего момента, когда София нажала на тормоз, и бросился. Испуганная Надя мигом соскочила с пассажирского сидения на тротуар. Подол платьишка задрался, обнажая стройные ляжки – любо-дорого посмотреть.

– Пошел вон, пёс! – рявкнула София, ловким движением устанавливая мотоцикл на опору.

Не обращая внимания на брань, Лазарь ждал момента. Сейчас, сию минуту она снимет шлем, но дочь Спаса направилась к двери отчего дома, не снимая шлема.

– Да поди же ты! – она отстранила Люлька ногой.

Пронырливое животное, несмотря на жару, вертелось тут же, под ногами.

– Ты посмотри, Надя! Так и лезет под колеса! Кто выпустил его?

– Сам перескочил через забор. Разве его удержишь?

Надя сняла шлем и передала его Софии.

– Зайдешь вечером? – спросил Лазарь.

Глаза Софии скрывало тонированное забрало шлема, но Лазарь чувствовал – она смотрит сейчас именно на него.

– Семейный ужин? – спросила она, и губы её не улыбались.

– Как всегда, – ласково ответила Надя. – Мама будет тебя ждать. Приходи!

София вытащила из кармана ключ, вставила его в замочную скважину, приоткрыла дверь в тёмную прихожую и Люлёк тут же шмыгнул туда.

– Ах ты, пакостливый пёс! – воскликнула София.

– Позволь, я отловлю его, – Лазарь подскочил к двери Чавдаровых.

– Похоже, Люлёк с Лазарем заодно! – засмеялась Надюша, исчезая за дверью своего дома.

Лазарь последовал за Софией. В полумраке прихожей она сняла шлем, но эффект был совсем не тот, что на солнышке: ни сияния глаз, ни золотого ореола вокруг головы.

– Забирай собаку и уходи, – проговорила София, направляясь к лестнице наверх.

– Ты придёшь на ужин?

– У нас в холодильнике поллитра ординарного вина – более ничего. Как сам думаешь, приду я или нет?

– А у нас свиные ребрышки на гриле, салат, печеный картофель, сыр, прошутто, ну и, конечно же, баница. Всё приготовила тётя Душана. При содействии мамы, конечно.