Текст книги "Курьезы холодной войны. Записки дипломата"
Автор книги: Тимур Дмитричев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Дипломатия и медведи группы Филатова
В месяцы, предшествовавшие провозглашению независимости Бангладеш, руководство Пакистана неоднократно направляло своих эмиссаров в Москву, пытаясь заручиться поддержкой Советского Союза в предотвращении раскола страны. Кстати, название этого государства образовано из первых букв названий основных народностей, населяющих именно его западную часть, то есть пуштунов, афганцев и кашмирцев с присоединением слова «стан», которое в целом ряде восточных языков, как и в заимствованном из них русском варианте, означает «месторасположение» или «местонахождение», а в буквальном переводе значит «место, где я нахожусь» (по аналогии образованы названия целого ряда других государств, как, например, Казахстан, Таджикистан и другие). Одним из таких представителей был министр иностранных дел этой страны, который прибыл в Москву в августе месяце, когда наш министр А.А. Громыко, как обычно в это время года, находился в отпуске. Его обязанности на этот период исполнял Н.П. Фирюбин, который в качестве заместителя министра отвечал за проблематику стран Южной Азии и по удачному стечению обстоятельств должен был сам принимать хорошо знакомого ему пакистанского гостя.
Проходившие в течение одного с половиной дня переговоры между двумя сторонами топтались на месте и не могли не вызывать у пакистанцев чувство неудовлетворённости и разочарования, которое ещё больше усугубляло их и без того очень мрачное настроение в связи с событиями в восточной части их страны. На второй день пребывания гостей в Москве Фирюбин устраивал в честь министра Пакистана обед, который проходил в особняке МИДа на Спиридоновке.
В ходе основной части обеда, когда стороны снова и также безрезультатно возвращались к основным вопросам переговоров, настроение пакистанцев испортилось совсем, и они даже внешне перестали его скрывать. Чтобы как-то развеять сложившуюся напряжённую обстановку, Фирюбин предложил перейти на десерт в соседний салон, где все могли сесть в удобные мягкие кресла и несколько расслабиться за чаем и кофе с коньяком. Когда гости и хозяева расположились в более непринуждённых позах в салоне, Фирюбин решил отойти от серьёзных тем предшествующей беседы и немного развлечь пребывавших в подавленном настроении пакистанцев.
«Вы знаете, – начал он, – на днях моя жена, а она у нас является министром культуры, рассказала мне очень занятную историю, которая недавно произошла с известной нашей группой медведей дрессировщика Филатова. Эти медведи, помимо прочего, надрессированы ездить на лёгких мопедах, которые специально для них приспособлены. Одна из наиболее забавных сторон исполняемого ими номера состоит в том, что они приучены останавливаться на красный свет, пережидать жёлтый и затем трогаться на зелёный. Ездят они, конечно, только по цирковому кругу арены, где для них ставят светофоры, а после завершения номера выезжают под раскрывающуюся для них занавеску и дальше по коридору, направляющему их прямо в отсек, где их отправляют в клетки. Эта группа медведей Филатова, которые выполняют и другие интересные номера, пользуется очень большой популярностью не только у нас, но и за рубежом, куда её часто приглашают.
История, которую я пересказываю вам со слов моей жены, произошла с этой группой во время её выступлений в одном из крупных городов ФРГ – кажется, это было в Дюссельдорфе, – где она уже дала несколько очень успешных представлений. При завершении номера с мопедами на одном из выступлений медведь, замыкавший всю их едущую линию, на последнем светофоре задержался несколько больше положенного и немного отстал от вереницы своих собратьев, которые все вместе, как обычно, свернули с арены под поднятую для них занавеску и проехали по коридору в свой отсек. Когда последний медведь выезжал с арены, поднимаемая для его группы занавеска уже опустилась, и он въехал в висевшую широкую ткань занавески на её другом конце. Поскольку представление происходило, как это принято в других странах, в цирке под большим тентом, а не в специальном здании, какие цирки имеют у нас, отставший медведь, попав в другую часть занавеси, вместо своего отсека выехал на городскую улицу.
Пока сам Филатов раздавал поклоны и принимал аплодисменты восхищённых зрителей, его помощник поместил приехавших после номера медведей в клетки, но не заметил, что их в этот раз было на одного меньше. Дрессировщик, пришедший к своим “артистам” лишь некоторое время спустя, об исчезновении одного из медведей пока ничего не знал.
А тем временем выехавший по недоразумению из цирка медведь начал продолжать свой привычный номер на улицах города среди потока ошарашенных этим невероятным зрелищем водителей машин и потрясённых пешеходов. Сидя совершенно чинно на своём мопеде, медведь спокойно продвигался в первом от тротуара ряду движения, останавливался по всем правилам на красный свет, пережидал его и жёлтый, а увидев зелёный сигнал, трогался и продолжал ехать дальше.
Можно себе представить, какую неразбериху и сумятицу вызвал этот медведь на уличной трассе, где одни увидевшие его водители стремились освободить ему дорогу, тогда как другим хотелось подъехать к нему поближе, чтобы лучше разглядеть это чудо, а третьи просто останавливали свои машины, не в силах поверить своим глазам. Один из первых увидевших медведя на мопеде полицейских, придя в себя от первоначального шока, стал звонить о появлении едущего по улице медведя в своё отделение, спрашивая, что в этом случае надо делать. Несмотря на все заверения полицейского о том, что ему не померещилось и что он действительно собственными глазами видел медведя, проезжавшим мимо него на мотоцикле, ответившие на его звонок коллеги сочли, что он, видимо, их разыгрывает или у него что-то случилось с головой. Однако через несколько минут в отделении раздался ещё один звонок с точно таким же сообщением о медведе, едущим по улице на мотоцикле. На этот раз в полицейском отделении решили разобраться, что на самом деле происходит, и если бы действительно сообщения подтвердились, продумать необходимые меры.
В это время в полицейском отделении раздался ещё один звонок, который развеял там возможные остававшиеся сомнения насчёт медведя, продвигавшегося по городу на мопеде. В полицию звонил директор цирка и по просьбе дрессировщика Филатова сообщил о случайно уехавшем на мопеде медведе. Подчёркивая ту серьёзную опасность, которую может представлять собой для окружающих это дикое животное, он просил полицию помочь обеспечить скорейший проезд дрессировщика к месту нахождения медведя и не допускать к нему по возможности никого другого. Необходимые меры были приняты, и спустя 10—15 минут Филатов уже заводил катавшегося по городу медведя в специальный фургон. Дрессировщик потом признался, что, обнаружив пропажу медведя, он страшно переживал за возможность самого плохого исхода этого инцидента как для потенциальных жертв среди людей, так и для самого медведя.
Об этом происшествии было много сообщений в СМИ, что создало группе медведей Филатова ещё большую популярность. Перед их выступлениями в Японии всемирно известная фирма “Кавасаки” поместила в центре Токио огромную рекламу с изображением на ней едущего на её мотоцикле медведя с сопровождающей надписью: “Если на нашем мотоцикле может ездить МЕДВЕДЬ, представьте себе, что на нём можете делать ВЫ”».
В ходе этого забавного рассказа сам Фирюбин и я неоднократно начинали смеяться, вызывая в воображении описываемые им невероятные сцены, связанные с этим экстраординарным происшествием. Слушая эту развлекательную историю, пакистанцы начали постепенно отходить от своего тяжёлого настроения, улыбаться, а затем и смеяться вместе с остальными присутствующими. Хотя основные вопросы на тот момент для них по-прежнему оставались нерешёнными, уходили они после этого обеда в более приподнятом настроении. Занятная история с медведями Филатова, так к месту и умело рассказанная нашим заместителем министра иностранных дел, оказала своё позитивное эмоциональное воздействие на настроение иностранных дипломатов.
Беззубый разговор с президентом Индии в кремле
В то же лето, что и Яхья Хан, Советский Союз с государственным визитом посетил президент Индии Гири. В отличие от пакистанского гостя, который приезжал даже без жены, глава индийского государства прибыл с 8—10 членами своего большого семейства, среди которого были его жена и сын, несколько дочерей, жена сына и другие родственники. Такое обилие членов семьи президента, который, надо полагать, совсем не по деловым причинам, возил весь этот клан с собой повсюду, создавало немало головоломок нашему протоколу с их размещением, рассадкой по машинам и на приёмах, не говоря уже о распределении мест за столом переговоров, которые проходили в Кремле.
В самом начале 70-х годов Гири был уже в преклонном возрасте, но держался он очень бодро, с удовольствием ездил по разным городам нашей страны, принимал активное участие во всевозможных экскурсиях и в различных культурных мероприятиях его довольно напряжённой программы пребывания. Его выносливость вызывала удивление. Самая большая возрастная проблема, которая не только ему, но и всем окружающим, общавшимся с ним, создавала трудности, а порой и головоломки, были его зубы. Если говорить точнее, то это были его съёмные зубные протезы.
В зависимости от того, насколько удачно или неудачно ему удавалось их поставить в тот или другой день, окружающие могли его понимать лучше или хуже, но почти никогда с полной ясностью. Люди из Индии, говорящие по-английски, почти всегда говорят с очень сильным специфическим акцентом, к которому нужно привыкнуть. Но когда эта проблема накладывается ещё и на речевой дефект, как это было с президентом Индии, то понимание говорящего затрудняется ещё больше. Единственный, кто неплохо ориентировался в трудной для понимания речи Гири, был приехавший с ним сын, к услугам которого зачастую приходилось прибегать тем, кто пытался разговаривать с его отцом. Но даже ему иногда приходилось переспрашивать отца не один раз, чтобы потом передать слушателям, что он хотел сказать. Создавалось даже впечатление, что президент брал своего сына повсюду с собой в качестве помощника в его высказываниях и выступлениях.
При этом надо сказать, что сам Гири к этой проблеме относился с пониманием и даже юмором, но одновременно не очень заботился о том, чтобы должным образом закреплять свои протезы и тем самым создавать как можно меньше проблем для своих слушателей. По той же причине он был вынужден есть только очень мягкие блюда и делать это к тому же очень медленно, заставляя других участников трапезы его подолгу ждать и создавая тем самым определённые задержки в точном выполнении строго во времени расписанных программ.
Самым сложным в этом отношении с ним оказался самый первый день его пребывания в Москве после приезда накануне вечером. Именно тогда, и, к всеобщему сожалению, в самый ответственный момент, мы впервые столкнулись с зубной проблемой президента Гири.
Утром того первого дня делегации Индии предстояло вести переговоры в Кремле с советским руководством во главе с Л.И. Брежневым, А.Н. Косыгиным, Н.В. Подгорным и А.А. Громыко. После несколько затянувшегося завтрака нужно было сразу же рассаживаться по машинам и отправляться на встречу в Кремль, но Гири сначала решил вернуться со своими родственниками к себе в номер, где они немного задержались, что-то обсуждая между собой. При размещении по машинам с членами президентского клана возникла суматоха и определённая неразбериха, так как они сначала не могли поладить между собой, где и кому в какой машине ехать, а потом обнаружили, что кого-то из членов семейства оставили в резиденции, хотя после проведённых поисков пропавшую женщину удалось найти в одном из автомобилей, куда она не должна была садиться. Наконец несколько растянувшийся во времени и пространстве президентский кортеж тронулся и с некоторым опозданием прибыл в Кремль.
Советское руководство в полной готовности уже ждало индийских гостей. Поприветствовав пожатием рук президента Гири и его многочисленное семейство, Л.И. Брежнев и другие советские руководители предложили членам делегации Индии занять места на противоположной стороне стола, где с учётом их необычно большого числа был выстроен второй ряд стульев. После завершения непривычно шумной и суетливой для подобных залов рассадки гостей Н.В. Подгорный в качестве главы нашего государства тепло приветствовал их в своей протокольной вступительной речи. Затем с ответным приветственным словом начал выступать президент Индии.
Широко улыбаясь и весело глядя на своих хозяев, он продолжал говорить 1—2 минуты к абсолютному ужасу, как меня, так и моего коллеги. Мы, охваченные холодным потом, вдруг осознали, что из-за полного непонимания речи Гири переговоры в тот момент состояться не могут. Мы в отчаянии оглядывали лица присутствующих, пытаясь определить по их выражению реакцию на произносимые президентом нечленораздельные звуки, и только ещё где-то через полминуты увидели, что его сын, сидевший во втором ряду сразу за отцом, приподнялся и наклонился к его голове. Наступила неловкая, но короткая пауза, когда президент прервал своё выступление перед наблюдавшими за ним советскими руководителями и начал объясняться шёпотом с сыном.
Когда они закончили, Гири уже не в продолжение начатого выступления, а в попытке объяснения советской стороне, хотел что-то сказать, но и это было выше нашего понимания. К нашему невероятному облегчению, сын президента снова прервал его и, извиняясь перед собравшимися от имени отца, перевёл на нормальный английский то, что тот хотел сообщить. Президент просил прощения за то, что он только что обнаружил, что забыл вымытый им после завтрака зубной протез в резиденции, и поэтому не мог говорить так, чтобы его понимали. Принося новые извинения за создаваемые по его вине неудобства, он просил отложить продолжение переговоров до того, как ему привезут из резиденции забытые зубы. Услышав произнесённые за него сыном слова, Гири легко и добродушно рассмеялся, увлекая своим смехом всех присутствующих. Брежнев с понимающей улыбкой согласился с просьбой президента и объявил перерыв.
После короткого совещания среди членов делегации Индии они попросили нашего представителя протокола дать возможность одному из них связаться с резиденцией, где оставалось несколько человек из окружения президента, чтобы передать просьбу как можно быстрее привезти оставленный там протез в Кремль. Во время перерыва наши руководители вышли в другие помещения, но за 2—3 минуты до прихода посыльного они уже сидели на своих местах, разговаривая между собой.
Вдруг главная дверь зала переговоров широко растворилась и пропустила высокого индийского офицера в нарядном национальном военном костюме с нежно-голубым тюрбаном на голове и аккуратной бородой. Офицер держал на руках довольно широкий серебряный поднос с небольшим элегантно упакованным свертком, лежавшим в самом его центре. Взгляды всех присутствующих остановились на бравом офицере, который торжественным шагом приблизился к своему президенту и красивым восточным жестом поставил перед ним принесённый сверкающий поднос. Под громкие аплодисменты обеих делегаций президент Индии развернул лежавший на подносе свёрток и быстрым движением отправил розоватый протез себе в рот. Завершив эту операцию, он от души рассмеялся и под общий смех сказал, что теперь можно продолжать начатую работу. И работа была продолжена.
Неожиданность на переговорах в Западном Берлине
В начале января 1971 года, чуть больше двух недель после моего возвращения с сессии Генеральной Ассамблеи в Нью-Йорке, моё руководство в МИДе сообщило мне, что я должен в срочном порядке вылететь в Берлин на четырёхсторонние переговоры по статусу Западного Берлина. Мой непосредственный руководитель и заведующий отделом Всеволод Владимирович Пастоев, замечательный шеф и прекрасный человек, при обсуждении со мной этого вопроса сказал, что хотя предстоявший раунд должен был продлиться около двух недель, по его сведениям, я мог застрять на переговорах на несколько месяцев. Для меня это задание оказалось совершенной неожиданностью, а по времени оно вызывало у меня целый ряд осложнений, главное из которых было связано с написанием и представлением в аспирантуру ИМЭМО (Институт мировой экономики и международных отношений), куда я поступил полгода тому назад, очередных глав моей диссертации. Очень не хотелось также снова оставлять жену с малолетним сыном, которым было нужно моё присутствие для облегчения общих житейских забот. Мои попытки уклониться от этого задания ни к чему не привели, и мне пришлось срочно собираться в Берлин.
После прилёта за день до начала переговоров меня разместили в огромном многокомнатном номере нашей большой гостиницы при посольстве СССР в ГДР, которое находилось около массивных Брандербургских ворот и проходившей в том же месте пресловутой Берлинской стены (сегодня в этом здании размещается посольство России в Германии, а стену, как известно, разрушили). В квартире, где был даже рояль, у меня оказался прекрасный и славный сосед, совсем молодой советник нашей делегации на берлинских переговорах, талантливый дипломат и будущий заместитель министра иностранных дел Юлий Квицинский, с которым у нас сложились добрые дружеские отношения. Квицинский ввёл меня в суть обсуждаемых на переговорах вопросов для необходимой мне ориентации в незнакомой и непростой проблематике статуса Западного Берлина, в которой было немало технических аспектов. Его брифинги мне очень помогли даже без предварительного опыта участия в этих давно начавшихся переговорах сразу и в полную силу включиться в работу.
Через некоторое время в тот же день я был приглашён на ознакомительную встречу с нашим послом в ГДР и главой делегации на переговорах Петром Андреевичем Абрасимовым. Встретил он меня очень приветливо в своём рабочем кабинете, поинтересовался, как я долетел и как устроился, а затем коротко рассказал о специфике переговорной тематики, об участниках со стороны делегаций Англии, США и Франции, а также о формах и методах нашей работы. Характер его беседы со мной свидетельствовал о серьёзном деловом подходе и хорошей организованности нашего посла. Очень отрадным и неожиданным было совершенно нетипичное для большинства советских руководителей за границей его предложение относительно того, чтобы я установил самые непринуждённые отношения с моими западными коллегами. Он сказал в этой связи, что я могу рассчитывать на определённые представительские расходы, если буду их приглашать на обед или ужин вне посольства, не говоря уже об обеспечении такого мероприятия нашим персоналом в случае их приезда к нам в посольство.
Я поблагодарил посла за его внимание и за сделанное предложение относительно налаживания дружественных отношений с коллегами, которое, однако, несколько усилило мои опасения насчёт продления моей работы на переговорах на более длительный срок. На следующий день мне предстояло начинать их первый и, я надеялся, для меня последний раунд.
Хотя мне доводилось бывать в Берлине неоднократно и раньше, в предшествующих случаях я приезжал туда сам по себе как турист по дороге с Запада в Москву и поэтому никогда не посещал наше посольство. Любопытно в этой связи отметить, что в советское время мы и наши союзники в порядке разных политических игр той поры настойчиво называли Восточный Берлин – Берлином, а Западный Берлин – Западным. Однако наши бывшие союзники в войне с Германией проводили чёткое различие между Западным и Восточным Берлином, считая, что только они вместе составляют Берлин. В то же время, ведя собственную политическую игру, они называли ФРГ Германией, а ГДР долгое время оставалась для них Восточной Германией. Оказавшись в нашем посольстве на этот раз, я был поражён невероятно обширными размерами его территории, числом расположенных на ней и в ближайшем окружении комплексов жилых зданий и учреждений. По всей вероятности, размером территории и численностью персонала наше посольство в ГДР превосходило какое-либо другое посольство в мире.
По сравнению с СССР и другими странами Восточной Европы население ГДР, даже при относительной скромности её экономических успехов, тогда жило гораздо более обеспеченно. Но перед лицом витрины Запада в виде богатого Западного Берлина, который щедро финансировался ФРГ и поддерживался её союзниками, жизнь социалистической части Германии проигрывала во всём, особенно в её внешних, зрительных проявлениях. Яркий пример процветающего Западного Берлина перед живыми взглядами населения ГДР не мог не тревожить её руководство и не беспокоить правительство СССР, которые, практически безуспешно, стремились затруднить такое пропагандистское воздействие созданием разных препятствий, способных осложнить жизнь этому городу, в том числе в области его сообщения с ФРГ и остальным миром. В значительной мере тогдашние переговоры по статусу Западного Берлина, территориально оторванного от ФРГ, касались проблем его наземных коммуникаций с Западом, которые находились почти полностью в руках ГДР под советской опекой.
Переговоры, на которые я приехал, уже значительное время находились в тупике и, ввиду неизменности принципиальных позиций двух сторон, вынуждены были прерываться после каждого очередного возобновления для дальнейшего поиска возможных подвижек. Встречи участников проходили в Западном Берлине в здании формально совместного командования союзников, ответственного за весь Берлин. Наши западные партнёры на переговорах были представлены их послами в ФРГ, которые приезжали на заседания из Бонна. Несмотря на то что дела на переговорах никуда не продвигались, они проходили в основном во вполне дружественной и расслабленной атмосфере, без резкой риторики холодной войны, столь типичной тогда для встреч представителей Востока и Запада на различных международных форумах. В этом же духе руководители делегаций поочерёдно принимали своих коллег на регулярные обеды или ужины, а в случае щедрого П.А. Абрасимова – и на специальные для них концерты в нашем посольстве с участием гастролировавших в ГДР советских исполнителей.
Надо сказать, что наш посол в целом ряде отношений выгодно отличался от многих других советских послов, особенно не от карьерных дипломатов, а таких же, как он, назначенных на посты по партийной линии. Во-первых, он был всегда аккуратно и даже элегантно одет. Отличался он, несмотря на годы, и тем, что следил за своей внешностью, будучи спортивно подтянут, всегда хорошо выбрит и пострижен. Кроме того, он обладал хорошими манерами и чувством юмора. Ему было также свойственно интересоваться проблемами, которые беспокоили его сотрудников, и по возможности им помогать. Когда, например, ему стало известно не от меня, что моему тогда серьезно больному тестю требовалось западногерманское лекарство, он при первой же встрече со мной сказал, чтобы я получил у бухгалтера представительства, которому он уже дал соответствующее распоряжение, в обмен на марки ГДР небольшую требовавшуюся на это сумму в марках ФРГ, и дал мне посольскую машину съездить за покупкой в Западный Берлин.
Мой первый день на переговорах прошёл успешно. Я тогда же познакомился с моими западными коллегами, среди которых был князь Андроников. Он был сыном того давно обедневшего князя Андроникова, который в предреволюционные годы в Петрограде получил прозвище «князь-побирушка», за то, что он, находясь, видимо, в очень трудном материальном положении, ходил по знакомым богатым аристократам, выклянчивая у них подачки на жизнь. Берлинский Андроников являлся респектабельным сотрудником МИДа Франции и кавалером ордена Почётного легиона, полученного за заслуги в ходе Второй мировой войны.
Американская делегация тоже не обошлась без участия в ней русского сотрудника Государственного департамента. Им оказался Александр Акаловский, который уже работал до этого в посольстве США в Москве, где он, как оказалось, неоднократно бывал в гостях в нашем доме у подруги моей жены актрисы и львицы московских артистических кругов Марины Фигнер. Акаловский впоследствии стал одним из ведущих представителей США по вопросам разоружения в комитетах и комиссиях ООН в Нью-Йорке. Кроме него среди американских специалистов в переговорах принимал участие ведущий германист Госдепартамента Джеймс Саттерлин, который в начале 80-х годов начал свою карьеру в ООН в качестве советника и речеписца её тогдашнего генерального секретаря Переса де Куэльяра. В те годы мы с Джеймсом очень тесно сотрудничали по работе в Секретариате, совместно создавали академическую группу по проблематике ООН при Йельском университете, организовывали научные конференции и встречи в разных странах и участвовали в их работе. Встречались мы с ним и в нерабочих условиях, в том числе бывая друг у друга в гостях.
С интервалами в несколько дней на этом раунде состоялось ещё три официальных заседания, после чего был объявлен ставший ритуальным перерыв на две недели. Через несколько дней после моего возвращения из Берлина мой шеф сообщил мне, что на следующий раунд снова придётся ехать мне, поскольку Абрасимов, приезжавший с коротким визитом в Москву, конкретно попросил прислать меня в Берлин снова. Абрасимов, будучи в те годы членом ЦК и лично близким к Брежневу человеком, имел в нашей системе большое влияние. Его деловые пожелания в нашем министерстве получали зелёный свет, и Пастоев советовал мне пока не пытаться уклоняться от поездки.
Исходя из этого, при сборах к следующему раунду я решил ехать в Берлин поездом, чтобы использовать время в длинной дороге для работы над диссертацией. Такие поездки, как оказалось, мне пришлось совершать на протяжении последующих шести месяцев. Причём в обратную сторону из Берлина по распоряжению посла мне предоставлялось отдельное купе, в которое удобно помещались коробки для передачи в ЦК. По прибытии в Москву ко мне в купе приходили два назначенных для этой цели человека и забирали приехавшие со мной коробки. Я никогда не знал, что в них находилось, но при проезде через нашу границу меня никогда никто не спрашивал об их содержимом или о том, что я вёз в своём чемодане.
Где-то месяцев через пять после начала моей работы на переговорах в ходе одного из заседаний Абрасимов должен был сделать заявление, в котором должна была быть изложена наша несколько изменённая позиция по одному из аспектов переговоров. Как и другие послы в подобных случаях, он такие выступления зачитывал. Однако в отличие от своих коллег Абрасимов зачитывал заранее подготовленный текст не с обычных напечатанных на машинке листов бумаги, а со страниц своей небольшой записной книжки, которую для него специально брошюровали с напечатанным текстом выступления. Это внешне создавало впечатление некоторой большей спонтанности характера его выступлений, и Абрасимов постоянно пользовался этим методом.
На этих переговорах было условлено, что каждого посла переводит его собственный переводчик, то есть в моём случае я всегда должен был переводить нашего посла. По установленному порядку текст каждого выступления переводился каждым из переводчиков своему слушавшему послу полушёпотом синхронно, а затем переводчик выступавшего представителя последовательно переводил его речь отдельными частями по 2—3—4 параграфа сразу в зависимости от того, когда его посол решал сделать очередную паузу. Такой метод давал участникам возможность выслушивать одно и то же выступление каждого из коллег фактически дважды: первый раз синхронно со слов их собственных переводчиков, а вторично, и уже на этот раз официально, по переводу выступавшего посла его переводчиком.
Именно этой принятой процедуре мы и следовали при выступлении Абрасимова на упоминаемом заседании. Поскольку страницы его записной книжки были небольшими, то число таких страниц с напечатанным текстом оказывалось довольно значительным, и в результате нашему послу приходилось эти страницы часто переворачивать.
При переходе им к одной из новых перевёрнутых страничек я вдруг услышал текст, который мне, теперь, когда я уже довольно неплохо знал суть нашей позиции, показался содержащим серьёзную уступку пожеланиям западных партнёров. Я этот новый текст продолжал фиксировать в своём блокноте, испытывая неуверенность в том, что я услышал. Абрасимов сделал паузу, чтобы мне можно было продолжить перевод его выступления, но прежде, чем я мог возобновить зачтение перевода, среди западных делегаций начался приглушённый обмен комментариями, а сидевший за моей спиной Квицинский резко встал и наклонился к Абрасимову, шепча ему что-то на ухо. Невзирая на эти отвлекающие моменты, я приступил к переводу зачитанных Абрасимовых нескольких параграфов, когда вдруг Квицинский быстро прошептал мне не переводить самый последний. Дойдя в переводе до этого параграфа, я остановился и стал переворачивать мой блокнот на чистую страницу, показывая этим, что зачитанный Абрасимовым текст был завершён.
Все западные послы при поддержке своих переводчиков и членов делегаций вдруг, перебивая друг друга, громкими голосами стали говорить мне, что я не перевёл последнюю и самую важную часть выступления моего посла, призывая меня вернуться снова к тексту моих записей и перевести его. Я быстро взглянул на Абрасимова, рассчитывая заметить его реакцию, но в этот момент он сосредоточенно смотрел в свою записную книжку, находясь как бы в стороне от разразившегося в зале громкого обсуждения по поводу моего серьёзного упущения при переводе его выступления. Тогда я перевернул обратно страницу блокнота с моими записями, и, сделав вид, что я их проверил, объявил ожидавшим дипломатам, что, кроме уже переведённого мной текста, посол больше ничего не говорил.
Услышав моё утверждение, все западные послы, а вслед за ними почти все члены их делегаций, встали со своих мест и стали взывать к Абрасимову подтвердить мою ошибку и попросить меня её исправить, или же ещё раз зачитать последнюю часть его выступления. Пётр Андреевич совершенно спокойно и с удивительным самообладанием посмотрел на стоявших перед ним западных дипломатов и сказал, что они должны верить официальному переводчику советской делегации, а если у неё будут к нему претензии по поводу его неадекватного перевода, то она сможет разобраться с этим вопросом сама. После этого он попросил всех делегатов занять свои места, с тем чтобы он мог закончить своё выступление, и продолжил чтение оставшегося текста.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.