Текст книги "Курьезы холодной войны. Записки дипломата"

Несколько шуток Никиты Богословского

С Никитой Богословским моя жена Наташа и я сначала коротко познакомились и виделись на квартире её отца, с которым наш прославленный композитор поддерживал не тесные, но добрые дружеские отношения. Гораздо лучше мы его узнали, когда стали вместе бывать на застольях у Марины Фигнер в нашем доме.

Наш замечательный композитор, автор многих популярных песен, музыки к кинофильмам и целого ряда других музыкальных произведений, был к тому же верным и надёжным другом. Другой постоянной чертой его многогранной натуры была врождённая страсть к шутке и разыгрыванию своих друзей, знакомых и даже публики. Иногда подобные «проделки» требовали с его стороны немалой предварительной подготовки, поездок в другие города, закупки каких-то атрибутов для исполнения задуманного и связанных с этим определённых финансовых расходов. Другими словами, Богословский к шуткам относился серьёзно, получая от самого процесса их осуществления и конечного результата большое удовольствие, что не всегда можно было сказать о тех, кто становился их объектом. В тех случаях, когда жертва его шуток несла из-за них какие-то материальные потери, их автор щедро за них расплачивался.

Одной из нередких мишеней его практического юмора был наш известный литературный юморист, сценарист и литератор Борис Ласкин. Они были очень близкими друзьями, дружили семьями, ездили вместе даже за границу. Ласкин любил пересказывать – а делал он это мастерски – шутки, проделываемые его приятелем не только над другими, но и над ним самим. Сам Богословский, однако, о своих шутках никогда не рассказывал, но ему нравилось слушать о них рассказы других, особенно тех, кто их перенёс на себе. В таких случаях, как мне приходилось наблюдать, он закуривал, занимал удобную для заслушивания рассказа позицию и с видом весёлого удовольствия на лице превращался во внимательного слушателя.

Помнится, как однажды в гостях у Марины Фигнер в разгар застолья Борис Ласкин с увлечением рассказывал об одной шутке, которую с ним сыграл Богословский во время их возвращения из загранпоездки, когда они приближались в поезде к советско-польской границе. Дело было ранним утром, и они решили собраться не только к приходу пограничников и таможенников, но и для прогулки во время стоянки на станции Брест. Ещё накануне вечером, когда Ласкин перед сном закончил чистить зубы, его шутливый спутник незаметно спрятал тюбик с зубной пастой своего приятеля. Перед прибытием к границе Ласкин в порядке привычного утреннего туалета хотел почистить зубы, но никак нигде не мог найти свою зубную пасту. В ответ на вопрос Богословскому, не видел ли он её где-нибудь, его приятель сказал, что она ему не попадалась, и тут же услужливо, однако как бы мимоходом, предложил своему товарищу по купе воспользоваться его собственной очень приятной пастой.

Поезд уже останавливался для входа пограничников и служащих таможни, и Ласкин поспешил завершить свой туалет. Набрав в рот пасты, он стал чистить зубы, но тут же почувствовал, что ему их было трудно раскрыть, так как они оказались скованными как цементом. Он стал лихорадочно пытаться смыть пасту водой, но поскольку это никак не помогало, Ласкин, осознав, что попался на очередную шутку приятеля, повернулся за помощью или объяснением к Богословскому, который с самым серьёзным и увлечённым видом смотрел через вагонное окно на улицу. Увидев перед собой мычавшего свои возмущения Ласкина с перемазанной пастой физиономией, Богословский разразился раскатистым смехом.

В этот момент дверь их купе отворилась, и вошедший пограничник попросил обоих пассажиров предъявить документы и спросил, откуда они возвращаются. Богословский и возмущённо мычавший на него Ласкин подали пограничнику свои паспорта, но, говоря подчёркнуто только от своего имени, первый сказал в ответ, что он сам едет из командировки в ФРГ. Посмотрев на испачканное пастой лицо что-то мычавшего и активно жестикулировавшего Ласкина, пограничник попросил его перестать разыгрывать комедию при серьёзной проверке документов на государственной границе и ответить на его вопрос.

Ласкин, будучи не в состоянии словесно удовлетворить просьбу пограничника, попытался мимикой и жестами объяснить ему, что произошло в порядке глупой шутки своего спутника, что он не притворяется немым, и что они вместе едут из ФРГ, с возмущением показывая время от времени на Богословского, наблюдавшего за всем этим с равнодушным видом человека, которого происходящее никак не касалось. Профессионально подозрительному пограничнику, находившемуся при исполнении своих важных служебных обязанностей, вся эта сцена с мычавшим и жестикулировавшим Ласкиным совершенно не понравилась. Поскольку он не хотел тратить на этого подозрительного типа время в вагоне и задерживать проверку документов остальных пассажиров, пограничник попросил Ласкина приготовиться к выходу на станции для дальнейших разъяснений и, забрав его паспорт, пошёл в следующее купе.

Услышав о возможной процедуре объяснений с пограничниками на станции, Ласкин с дополнительным приливом решимости, спровоцированной маячившей перед ним такой нежелательной перспективы, стал жестами и мычанием требовать у Богословского положить конец этой шутке, которая, по его невысказанному, но красноречиво выраженному мнению, перешла допустимую границу.

За этим эмоциональным объяснением приятелей застал вошедший в купе таможенник, задавший им свой традиционный вопрос, было ли у них что-либо для предъявления. Служащему таможни пришлось присутствовать при почти той же сцене, которая произошла несколько минут до этого перед пограничником. Услышав от Богословского, что у него лично для предъявления ничего не было, таможенник повторил свой вопрос Ласкину, который жестами и мимикой пытался повторить ответ своего приятеля. Не веря своим глазам, таможенник спросил Богословского, не является ли его спутник немым, на что тот загадочно ответил, что он не знает. При этом заявлении Ласкин поднял глаза и кулаки к небу. «Как это вы не знаете, – удивился представитель таможни. – Вы же вместе едете в одном купе. Вы, что же, с ним не разговаривали?» «Раньше разговаривали, а вот сегодня он почему-то только мычит», – серьёзно объяснил Богословский. Озадаченный возникшей ситуацией таможенник сказал, что ему придётся провести подробный досмотр багажа Ласкина, и он уже начал через Богословского выяснять, какой багаж принадлежал его спутнику, когда в купе вернулся пограничник и сказал своему коллеге, что он поведёт молчавшего пассажира для разбирательства в своё управление на станции с вещами, и что их можно будет проверить тогда же.

Оба служащих ушли продолжать свою работу в других купе вагона, а не в шутку рассердившийся Ласкин стал требовать у своего приятеля закончить всю эту далеко зашедшую комедию, и тогда тот, продолжая от души хохотать, передал пострадавшему другой тюбик, чтобы нейтрализовать действие цементирующей пасты. Через пару минут Ласкин заговорил и, приведя себя в порядок, бросился вдогонку за пограничником и таможенником, чтобы ликвидировать произошедшее из-за шутки недоразумение. Он сообщил им также, что шутником в данном случае был автор многих популярных и известных им песен Никита Богословский, после чего они вместе пришли в купе к композитору, чтобы пожать ему руку. На этом пограничный инцидент был исчерпан.

Пока Ласкин увлеченно рассказывал гостям о пережитой им шутке в Бресте, Богословский, рядом с которым мы сидели за столом, шепнул мне, что он для Бори готовит сюрприз. Уронив якобы случайно на пол свою вилку, Богословский полез за ней под стол, а я, желая ему помочь её найти или поднять, отодвинул край скатерти, чтобы лучше видеть пол. Однако вместо того, чтобы искать упавшую вилку, Богословский, как я увидел, начал развязывать шнурки на ботинках Ласкина, а развязав, он привязал шнурки левого ботинка к шнуркам правого, после чего снова сел за стол с поднятой вилкой.

Через пару минут он предложил мне встать из-за стола и перекурить с ним в углу этой большой столовой, продолжая с довольным и лукавым видом дослушивать рассказ Ласкина. Когда тот закончил рассказ о шутке на государственной границе, Богословский попросил Ласкина подойти к нему, чтобы ему что-то сказать. Ласкин стал подниматься из-за стола, но тут же рухнул снова на стул и, беспомощно взмахнув руками, уронил их на стол в попытке сохранить потерянное в ногах равновесие, приведя при этом в звенящий беспорядок лежавшие на скатерти приборы и посуду. Всё обошлось благополучно, и все вместе с самим Ласкиным расхохотались над этой несколько рискованной шуткой. «От Никиты можно ожидать что и когда угодно», – сказал пострадавший, развязывая и перевязывая шнурки на своих ботинках.

Однажды вечером мы вместе с Мариной на её новеньких «Жигулях» поехали к Богословским в гости на их квартиру в высотном здании на Котельнической набережной. Часа через два после начала весёлого застолья Марина, как и было предварительно условлено, временно оставила нашу компанию, чтобы съездить за своим мужем, задержвшимся на работе, и привезти его к Богословским. Минут через пять после её ухода раздался многократный, нервный звонок в дверь. Хозяин направился к двери, из которой в столовую влетела плачущая и с возмущением кричавшая Марина, что в её новую машину, видимо, врезался какой-то грузовик и полностью смял у неё всю левую сторону от заднего до переднего бампера, не оставив на ней ни одного живого места. Все гости стали обсуждать это очень неприятное происшествие, пытаясь как-то успокоить сильно расстроившуюся Марину, которая тут же позвонила мужу, рассказала ему о разбитой машине и просила приехать на такси.

После того как Марина немного успокоилась, Богословский предложил ей спуститься с ним вместе к пострадавшей машине, чтобы оценить ущерб, обещая ей дать своего механика, который всё сможет починить или найти запасные части. Я п.рисоединился к ним, и, оказавшись на тёмной улице, мы направились к тому месту, где стояла Маринина машина. «Вот, посмотрите», – утирая платком влажные глаза, сказала она, заходя с тротуара к пострадавшей уличной стороне своего автомобиля. Мы с Богословским последовали за ней, готовясь увидеть сильно разбитый бок машины, но, посмотрев на него, мы увидели только слегка лоснящийся под тусклым светом отдалённого уличного фонаря совершенно нетронутый корпус «Жигулей».

Марина обомлела при виде произошедшей с её машиной метаморфозы. Как бы не веря собственным глазам, она стала трогать её бок рукой, повторяя, что она ничего не придумала, и что бок машины был разбит всего 10—15 минут тому назад. Богословский тогда высказал предположение, что, может быть, Марина ошиблась и первый раз смотрела на чужую машину, на что она логично возразила, что поблизости там не было никаких машин вообще. Раздумывая над этой загадкой, мы в приподнятом настроении вернулись к столу, где все продолжили обсуждение невероятного происшествия.

После завершения вечера Богословский спустился на улицу, чтобы немного проводить гостей, и, попрощавшись с остальными, повёл нас с Мариной к её машине. Подходя к ней со стороны водителя, чтобы открыть двери, Марина вдруг с ужасом вскрикнула, и, показывая на бок машины, со слезами стала говорить, что всё-таки она была права и что ту сторону машины действительно разбили. Мы перешли на сторону Марины, и при первом взгляде на этот бок машины увидели, что он на самом деле разбит. Потрясённые этим уже не первым за вечер происшествием с автомобилем Марины, мы стали в полутьме более внимательно разглядывать и трогать повреждённую поверхность, когда вдруг Богословский небольшим усилием потянул на себя один конец сильно смятого корпуса и легко отставил его в сторону. Перед нашими изумлёнными взглядами предстал совершенно цельный бок машины. Придя в себя от ещё одного пережитого шока, Марина бросилась на Богословского с поднятыми кулаками и стала радостно колотить его куда попало, требуя от него объяснения. Придерживая одной рукой сделанный из папье-маше измятый бок автомобиля, заядлый шутник объяснил, что по его заказу он был изготовлен одной из художественных мастерских некоторое время тому назад и ожидал подходящей возможности его применения. В тот вечер такая возможность ему представилась, а все перемены декораций под покровом темноты проделал его личный шофёр.

Выше рассказанные шутки нашего замечательного композитора – это всего лишь отдельные эпизоды его постоянного разыгрывания своих друзей и знакомых.

Встречи с Александром Галичем

С нашим талантливым бардом, сценаристом и драматургом Александром Галичем первой познакомилась моя Наташа во время отдыха в Доме творчества работников кино в подмосковном Болшево. Там, ещё только начиная приобретать известность, он вечерами в узком кругу исполнял свои песни. Приезжая в Болшево навещать Наташу по уик-эндам, я тоже познакомился с ним, но тогда наше знакомство продолжения не имело. Как и в случае с Богословским, мы стали видеться года 2—3 спустя в гостях у Марины Фигнер. Галичи жили в соседнем с нашим доме кооператива писателей, с которым у нас тогда был общий двор, и благодаря этому мы там часто накоротке встречались то с Александром, то с его женой. Зная, что я работал в МИДе, сам он, проявляя, видимо, деликатность, никогда со мной наедине наших внутренних вопросов политики не обсуждал, и наши разговоры на ходу, как правило, ограничивались бытовой тематикой и международными событиями, за которыми он с вниманием и интересом следил.

В гостях у Марины всегда бывало немало людей, некоторых из которых иногда Александр не знал вообще, а с другими был знаком совсем немного. Несмотря на это, особенно с учётом начавшихся у него проблем с властями на почве диссидентства, Галич очень откровенно высказывался о своих взглядах на наши советские неурядицы. Однако самая красноречивая, хотя, по большому счёту, совсем мягкая, критика социалистических порядков звучала в его стихах и песнях.

Исполнять свои песни под гитару он очень любил и нередко после нескольких рюмок сам выражал желание что-нибудь спеть. Гитары у него с собой в гостях никогда не было, и когда наступало время петь, он просил меня принести мою шестиструнную гитару. Эту прекрасную немецкую гитару привезла как-то из Берлина и подарила мне моя сестра Люся. Кстати, однажды на ней целый вечер играл и под неё пел Владимир Высоцкий, который приходил вместе с Мариной Влади к одному из наших соседей по дому. К сожалению, его попытки оставить на ней свой автограф оказались безуспешными, так как её лаковая поверхность не принимала на себя никаких надписей.

Когда появлялась гитара, Галич отодвигал свой стул подальше от стола, создавая тем самым определённое пространство между собой и сидевшими за столом слушателями. По-видимому, ему это было нужно для того, чтобы как бы отделиться от своей аудитории, перестать физически быть её частью и, оказавшись перед ней один на один, как на сцене перед зрителями, принять на себя личную ответственность за предстоящее исполнение.

Настроив гитару на выбранный лад, Галич, как правило, сначала пел то, что его просили исполнить присутствующие, а уже потом то, что ему хотелось. Не знаю, как он смотрелся с эстрады, потому что я никогда не видел его из зрительного зала, но в узком кругу при исполнении своего репертуара он, казалось, как-то весь уходил в себя, в свои собственные переживания, связанные с музыкой и содержанием созданных им же песен. Создавалось впечатление, что он не хотел, а может, это выходило у него непроизвольно, внешне взаимодействовать с аудиторией выражением лица или телодвижениями, отдавая слушателям на восприятие и суждение в чистом виде то, что для них приготовил и исполнял. Даже те из своих песен, которые были насыщены юмором, Галич пел с самым серьёзным видом, что лишь усиливало их юмористический эффект. В целом же его песни, несмотря порой на их шуточный характер, по содержанию и манере исполнения навевали грустное настроение.

Перед их насильственным выездом за границу Галичи, зная, что им почти ничего интересного или ценного из квартиры вывезти не разрешат, стали продавать некоторые свои вещи друзьям и знакомым. В их числе оказались и мы. Увлекающаяся всю жизнь искусством и антиквариатом Наташа приобрела у них несколько скромных предметов, которые продолжают нам напоминать о нашем талантливом барде и о встречах с ним и его женой.

После трагической гибели Александра Галича в результате несчастного бытового происшествия в его парижской квартире его жена, лечившаяся ещё раньше от алкоголизма, снова стала злоупотреблять спиртными напитками, но порой ей удавалось прерывать циклы запоя. В один из таких периодов к ней приехала из Москвы в гости её близкая подруга Марина Фигнер, за несколько месяцев до этого потерявшая своего чудесного мужа, к тому времени тоже стала увлекаться алкоголем. Парижская встреча подруг спровоцировала их затяжной совместный раунд запоя. Через несколько месяцев после отъезда Марины в Москву жена Александра Галича скончалась. Это трагическое известие ещё больше подхлестнуло Марину в её ставшей уже серьёзной алкогольной проблеме. Несколько недель спустя после смерти своей подруги Марина Фигнер, будучи в пьяном состоянии, разбилась на одной из московских улиц за рулём своего автомобиля.

Бурный эпизод с Михаилом Козаковым

Когда наш популярный актёр и режиссёр Михаил Козаков женился в третий раз, его женой стала Регина Б., которая со своего первого студенческого года оставалась ближайшей подругой сестры моей жены и одним из самых близких людей нашего семейства. Мы были приглашены на их свадьбу, но на ней от нас были только Наташа и её сестра с мужем, так как я в это время находился в краткосрочной командировке за границей. После их женитьбы мы стали видеться с ним в разные праздники или семейные торжества, но я сам по причинам отъездов в командировки в них участвовал лишь иногда.

Однажды в ту пору мы собрались отметить наш собственный семейный праздник и среди целого ряда других гостей пригласили Регину и Михаила. Регина, которая на редкость хорошо готовит, приехала к нам по обыкновению задолго до прихода других гостей, чтобы помочь Наташе с готовкой и столом. У Миши, который тогда играл во МХАТе, в тот вечер был спектакль, и наше застолье началось до его приезда из театра. Помимо моей сестры с её немецким мужем и сестры Наташи с её супругом, все остальные гости были мои друзья и коллеги из МИДа.

Ко времени появления среди нас Михаила гости уже приступили к десерту. Миша где-то после спектакля уже успел выпить, что по нему было несколько заметно. Принявшись за специально оставленное для него основное блюдо и закуски, он щедро запивал их водкой, наблюдая за другими гостями и слушая их разговоры. Одна из обсуждавшихся между ними тем касалась недавней высылки писателя Солженицына в ФРГ. Когда Миша тоже дошёл до десерта, ему вдруг захотелось активно включиться в компанию. Прервав проходившие разговоры, он предложил всем послушать его декламацию «Руслана и Людмилы». Все притихли, внимая его просьбе, и Миша начал читать. Читал он очень хорошо, увлечённо и с энтузиазмом уже минут 10—12.

В этот момент один из гостей, извинившись, прервал его декламацию и, дав ей высокую оценку, сказал, что лучше было бы послушать её в другой раз при более подходящем для этого случае. По его мнению, после продолжительного застолья выслушать целую, даже замечательную, пушкинскую поэму в его прекрасном исполнении было не совсем уместно с учётом состояния и настроения гостей.

Миша бросил на этого мидовского сотрудника резкий испепеляющий взгляд, но продолжил свою декламацию. Чтецу, конечно, с учётом обстоятельств нужно было порадовать всех коротким отрывком, но, будучи уже довольно нетрезвым, он закусил удила и продолжал декламацию. Гости постепенно стали переставать его слушать, переходя к приглушённым разговорам между собой. Увидев, что её муж зашёл довольно далеко в своём не совсем уместном энтузиазме с декламацией, Регина попросила его прерваться и попробовать нетронутый им вкусный десерт. Хотя реакция гостей и его собственной жены ему явно не понравились, он всё-таки прекратил чтение и взялся за десерт, слушая возобновившиеся в полный голос разговоры.

Некоторые гости снова вернулись к теме Солженицина. Послушав несколько минут их обсуждение, Миша вступил в беседу с вопросом о том, что они читали из его произведений. Получив в ответ несколько названий, Миша стал высказывать своё мнение по поводу услышанной им их оценки этих работ изгнанного автора, резко обвиняя их в полном непонимании самой сути его идей. В разгоравшемся споре по этому вопросу Миша оказывался в одиночестве в своей однозначной оценке Солженицына. Его аргументы и высказывания становились всё более эмоциональными, и, наконец, словно обессилев в споре со своими оппонентами, он резко вскочил и громко во весь голос закричал на них: «Фашисты! Власовцы!»

Совершенно потеряв над собой контроль, Миша в гневе стал расхаживать по столовой и снова обзывать этими словами споривших с ним гостей. Мы с Наташей и Региной, пытаясь успокоить его и его оппонентов, предложили всем перейти на другую тему и взять себе ещё что-то из десерта. Мишу удалось увести на кухню, где он продолжал выливать своё возмущение на Регину. Через несколько минут они прошли мимо столовой к раздевалке в коридоре, собираясь уходить. Регина шепнула нам, что в этом состоянии его лучше увести домой.

Мы с Наташей подошли к ним, чтобы проводить до лифтов. Они поблагодарили нас за гостеприимство, и Миша уже начал открывать входную дверь, когда вдруг снова вспомнил о состоявшемся бурном споре и резко шагнул в столовую. Остановившись на её пороге, он вновь громким криком обозвал своих оппонентов власовцами и фашистами и, больше ни с кем не прощаясь, стремительно вышел из квартиры на площадку к лифтам, даже не дожидаясь своей жены. Мы пошли с Региной к лифтам, и, пока мы их ожидали, Миша продолжал в этот довольно поздний час на весь дом кричать в сторону своих оппонентов те же оскорбительные обвинения. На его крик из квартир нашего этажа стали открываться двери, из которых стали выходить уже улёгшиеся спать или приготовившиеся ко сну соседи. С удивлением узнавая в кричащем человеке Козакова, так как, будучи из мира кино, они были с ним знакомы, они стали спрашивать его, что произошло, и призывали успокоиться. Миша их словно не видел и нетерпеливо бросился в подошедший лифт, из которого он ещё продолжал выкрикивать свои обвинения. В тот вечер он действительно выпил лишнего. В таком состоянии мне не приходилось его видеть ни до, ни после того бурного эпизода.

На следующее утро Миша позвонил нам, чтобы снова поблагодарить за гостеприимство и извиниться за произошедший инцидент. Вслед за этим он сообщил нам, что у него был разговор с режиссёром Данелией, который, после длительных безуспешных попыток сделать это через своих людей, просил его подыскать ему подходящего мальчика на роль Тома Сойера для его нового фильма. Миша, неоднократно видевший нашего Андрея, решительно рекомендовал его Данелии.

Мы поблагодарили Мишу за его лестную рекомендацию, но сказали, что из этого вряд ли что получится. Миша тогда рекомендовал нам воспользоваться предложением Данелии хотя бы для того, чтобы получить целую серию профессиональных пробных снимков Андрея. Мы обещали, что попробуем это сделать.

Наташа рискнула отвести Андрея в назначенное время на «Мосфильм» на своей машине. Однако, когда они были уже недалеко от киностудии, Андрей, выяснив, зачем они туда едут, на первом же красном светофоре сбежал из машины, доставив матери немало хлопот с тем, чтобы его поймать и вернуть в автомобиль. К тому времени, когда они с Наташей приехали на студию, он уже так обревелся, что приготовленные пробные съёмки, к разочарованию команды Данелии, пришлось отложить до следующего раза. Но мы решили, что предлагать нашему сыну сниматься в кино больше не будем. Миша потом сообщил нам, что узнавший об этом Данелия сожалел по поводу нашего отказа. После этого Данелия звонил Наташе сам, но мы своего решения не изменили.

Спустя примерно 15 лет их совместной жизни Регина Козакова выехала в Америку по гостевому приглашению на один месяц, но потом решила остаться там навсегда, бросив Мишу одного, и впоследствии с ним развелась.