Текст книги "Катана для оргáна"

– Складывай!

– Что получается?

– Получается два постулата.

«Господи, что за чушь они несут! – думал Христофор. – Вот уж нашли тему для разговора! Хотя… Если бы здесь сидели два-три музыканта из оркестра и обсуждали нюансы исполнения какой-то части симфонии, разве это не казалось бы ещё более неуместным бредом для всех остальных пассажиров? А если бы были два дирижёра? Ещё бы и передрались между собой… Да и о чём можно говорить в таком поезде?».

– …Ну, напряги мозги уже. Всё бесконечно, и может произойти всё, что угодно. Это значит что?

– Не могу въехать, Колян.

– Это значит, что ты, Федя, во Вселенной не один. То есть вас, таких федей, сколько угодно!

– Чёт я не понял?

– А что тут понимать? Ты здесь произошёл?

– Не, меня мамка родила.

– Это одно и то же. Значит и в другом месте мог произойти, потому что в бесконечности может произойти что угодно сколько угодно раз. Уникальность – это удел ограниченности.

– Вот это ты сказал! – восхитился Федя.

– Извините, – оживился пассажир в очках через проход, – можно я эту вашу фразу запишу?

Колян повернул голову и мутно посмотрел на спросившего, пытаясь узнать в нём знакомого. Не узнал. Он посмотрел на Федю, потом снова на того и, наконец, ответил:

– А что вы своей тактичностью мне в нос тыкаете? Пиши, мне не жалко.

«Насколько же бегущий по рельсам поезд похож на жизнь человека, – думал Христофор, – жизнь – это состав, несущийся по горной дороге. Слева от рельсов – окутанная клубящимся туманом пропасть, справа вдали – намёк на красивый пейзаж. В определённый неизвестно кем срок пассажиры покидают вагон, а на их место входят другие – все совершенно разные, объединённые лишь тем, что вынуждены ехать в одном поезде. Они занимают себя разговорами… их развлекают разные мошенники – торговцы или политики… а они стараются не смотреть влево, туда, где пропасть. И при этом никто не имеет ни малейшего понятия ни о том, кто машинист, и есть ли он там впереди вообще, ни о том, что куда бы ты ни ехал, рельсы в конце концов тоже обрываются в туманную пропасть…».

– …Не, этого не может быть. Это противоречит законам природы. Законы природы же есть?

– Кто тебе сказал? Законы – это выдумки. Вот сухой закон был, а теперь отменили.

– Ну, вот и выходит, что ты брешешь!

– Почему это?

– Потому что твои постулаты – это те же законы, то бишь твои выдумки.

Колян замолчал, пытаясь постичь новизну философского ракурса, предложенного товарищем. А Федя решил закрепить свою победу и добавил:

– И значит я такой в моей Вселенной всего один!

– А у тебя там, в твоей Вселенной, пиво осталось?

– Нет, – Федя похлопал по пустой сумке.

– Тогда хреноватая, Федя, у тебя Вселенная.

На этом пивной дуэт фагота и бас-кларнета угас, исчерпав интеллектуальный потенциал артистов, но пауза длилась недолго – словно по взмаху дирижёра Иш’ар, дремавший всё это время, неожиданно открыл глаза и громко сказал:

– Так устроена наша цивилизация!

Словно в ответ на это публичное заявление в динамиках раздался голос машиниста:

– Внимание! Уважаемые пассажиры! По техническим причинам поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны! Повторяю. По техническим причинам поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны!

Пассажиры, громко возмущаясь и ругаясь, стали выходить на платформу. После того, как все вышли, состав некоторое время постоял, а потом по тому же пути направился в обратном направлении.

«Зосимова пустынь» – прочитал Христофор название станции. Он знал, что пустынью раньше называли скит или небольшой монастырь с монахами-отшельниками. Предварительно изучив карту округи, Христофор также запомнил, что недалеко к юго-западу был город Наро-Фоминск, рядом с ним в лесу, примыкающем с севера, располагалась крупная военная часть с танкодромом, о которой знали все на свете, а к востоку, всего в километре от станции проходило Киевское шоссе. Туда им и стоило отправиться, чтобы поймать попутную машину до Калуги, если будет ясно, что перерыв в движении поездов затянется.

– Наверняка какая-то авария впереди, – предположил кто-то рядом очевидное. Часть людей стали уходить с платформы, часть чего-то ждали, тоскливо глядя вдаль. Христофор мягко взял Иш’ара за локоть и направился с ним к лестнице с платформы. Внизу шумела небольшая толпа, окружавшая местного жителя.

– Неужели все провода? – донеслось до них.

– Ваще все! На двух перегонах!

– Прямо вот так вот сπ***ли? Все провода? Как же так можно, они же под током!

– А что им? Сдадут на вторсырье, получат кучу денег.

– Безобразие! Отродясь такого не было!

– Раньше много чего не было, а теперь здрасьте, пожалуйста!

С ситуацией всё стало понятно, ждать не было смысла. Они пробрались сквозь толпу и направились вдоль дороги, ведущей к Киевскому шоссе. Пройдя метров сто, Христофор услышал сзади приближающиеся шаги. Они были лёгкими и быстрыми. «Женщина, – подумал Христофор, не оборачиваясь, – одна… рост 170, стройная, возраст… 30 плюс минус пять».

– Молодые люди! – окрикнул сзади женский голос. – Эй! Вы к шоссе? Подождите меня, пожалуйста, я с вами!

Христофор, продолжая движение, повернул голову. К ним быстрым шагом приближалась молодая женщина. Пышные рыжие волосы были подвязаны косынкой, рост 170, стройная. Одета она была как студентка – снизу джинсы, сверху штормовка, на одном плече приличного размера туристский рюкзак. В том, что это случайная попутчица, Христофор усомнился сразу же, а когда та приблизилась, и он разглядел её лицо, его сомнение переросло в уверенность.

Во-первых, она была слишком красива и не настолько глупа на вид, чтобы вот так запросто обратиться к двум совершенно незнакомым мужчинам в довольно пустынном месте. Для такой смелости должна была быть причина.

Во-вторых, её движения на порядок превосходили обычную природную грацию девушек такой комплекции и такого возраста. Такая пластика, которую невозможно скрыть, свойственна или танцовщицам, или некоторым спортсменкам.

В-третьих, её лицо было ему знакомо. Да, она определённо проходила по вагону в качестве одного из продавцов. Кажется, это она предлагала пассажирам детские книжки. Но тогда у неё была клетчатая сумка на колесиках, а не рюкзак. Куда это вдруг делась сумка? Может быть, сдала бригадиру, ладно.

– С электричками труба, – невесело улыбнулась девушка, поравнявшись с Христофором и Иш’аром, – придётся ловить попутку. Вам докуда?

У девушки был приятный голос, но с небольшой хрипотцой.

– Нам тут недалеко, – уклончиво ответил Христофор, продолжая незаметно разглядывать её лицо. «В-четвертых, – подумал он, начиная волноваться, – кажется, я видел её ещё раньше».

– А мне вот до конца, – сказала девушка, едва заметно окая.

«А в поезде ты не окала, я бы сразу обратил внимание на акцент». И тут он вспомнил, где это могло быть. Красная площадь! Тот самый день. Красотка в белом. Это воспоминание молнией сверкнуло в голове Христофора, заставив его тело напрячься и приготовиться к неожиданному повороту событий. Он приостановился, поправляя на плече свою большую сумку, и одновременно просканировал местность на 360 градусов. В радиусе двухсот метров больше никого не обнаружилось.

Тогда он повернул лицо к девушке и, пристально глядя ей прямо в глаза, произнёс:

– Everything’s just fine, isn’t it?

Выражение глаз девушки если и изменилось, то на такое крошечное мгновение, что это почти невозможно было заметить. Почти. А уже в следующую долю секунды она звонко и совершенно натурально рассмеялась:

– Ой, вот тока не надо этого! Шо вы за мужики? Как увидали симпатичную женщинку, так всё – сразу все стали иностранными шпионами, лётчиками, и БельмОндами.

– Кем? – Христофор не мог не отметить, как быстро её ярославский говорок превратился в белгородский.

– Ну этот, Жан-Поль, который. Актёр. Шо, не знаете? Да ладно! «Профессионал»! И вы тоже не знаете? – обратилась она к Иш’ару.

Иш’ар, казалось, только сейчас обратил внимание на то, что рядом с ними появился кто-то ещё. Он скользнул по ней взглядом, коснулся рукой своего левого уха и пожал плечами, ничего не ответив (то есть сделал всё так, как научил его Христофор). Христофор внимательно посмотрел на его ухо, чтобы определить уровень опасности. Порядок. Оно было почти такого же цвета, как и правое. Почти.

«Ох, уж мне эти нюансы в четверть тона», – проворчал он про себя. Шагая чуть позади Иш’ара в состоянии повышенной готовности, он лихорадочно пытался сообразить, как этой женщине удалось их выследить. От этого зависело понимание того, на кого она работает. А от этого, в свою очередь, зависело всё остальное.

План с электричкой был спонтанным и ни с кем не обсуждался. Выходит, за ними следили уже давно? Или за одним из них. Но ведь он предпринял все возможные действия, чтобы не оставлять следов, как же их нашли? Разве что по запаху? Или по тому, что мой подопечный называет «не совсем запах»? Сомнительно. На всякий случай Христофор ещё раз сверился с ушным индикатором агрессии Иш’ара. Нет, чистая прима8484
  Прима – нулевой музыкальный интервал.


[Закрыть] – оба одного цвета.

Как раз в этот самый момент его обонятельные рецепторы уловили тончайший аромат, исходивший от девушки. Сигнал от рецепторов проник по обонятельному нерву в кору больших полушарий мозга, но нейроны, отвечающие за распознавание запахов, ещё не успели обработать и передать сигнал в контролируемые сознанием области, поэтому никакого запаха Христофор не почувствовал. Зато на этот сигнал мгновенно отреагировали и его подсознание, и его тело, что он и ощутил с возрастающим удивлением. Неведомо откуда взявшаяся волна свежести, лёгкости и радости мягко прокатилась от солнечного сплетения к макушке и назад. Будто лёгкая улыбка детского восторга с быстротой солнечного луча ласково коснулась сознания. Только после этого он, наконец, ощутил аромат. Его блаженное воздействие было сродни звукам музыки, и оно охватило всё его существо. Возникло желание подпрыгнуть вверх и засмеяться, повиснув в воздухе разноцветным мыльным пузырём. Вторым желанием было обнять девушку и прижать её к себе, чтобы полнее вдохнуть, втянуть в себя этот чудесный запах. Третье желание тоже дало о себе знать… но тут сработали защитные рефлексы, и он догадался, что подвергся атаке извне. Тогда он задержал дыхание, сделал шаг в сторону и энергично потер нос.

«Что-то типа афродизиака, ничего себе эффект! А что случится, если она прыснет мне этим феромоном прямо в нос? Нужно придумать какие-то фильтры и держаться от неё подальше». Он взглянул на Иш’ара и удивился, что на того чудо-амброзия, похоже, никак не подействовала. По крайней мере, внешних признаков этого не наблюдалось.

Впереди показалось шоссе. По нему время от времени проносились редкие легковые автомобили и грузовики. Рыжая встала на краю обочины и подняла руку. Не прошло и минуты, как возле неё остановились «Жигули». Молодой парень, сидящий за рулем, игриво улыбнулся и крикнул, нагнувшись к опущенному стеклу:

– Место есть только для девушки!

Стоящий рядом Иш’ар неожиданно громко расхохотался, заставив вздрогнуть напряженного Христофора, и голосом, абсолютно не отличимым от голоса девушки, воскликнул: «Ой, вот тока не надо этого! Шо вы за мужики?».

Водитель изменился в лице, испуганно окинул взглядом всю троицу и дал по газам.

Рыжая с удивлением взглянула на Иш’ара, потом перевела взгляд на Христофора и сказала:

– Ребят, в легковушку с таким громилой не возьмут. Давайте, вы в сторонку отойдёте, сначала я уеду, а потом уже вы будете ловить, ладно? Или могу вот этого пародиста взять, – показала она на Иш’ара, – он худенький.

«Ага, щас, разбежалась!» – подумал Христофор, а вслух сказал: – Нам с вами не по пути.

– Ой ли? – с улыбкой сирены ответила девушка, – намекая неизвестно на что. – Ну, тогда я пошла.

Она отошла вдоль обочины метров на двадцать назад и снова подняла руку. Через минуту рядом с ней остановился самосвал «ЗИЛ-130».

– Проваливай, я на таких не езжу! – услышал Христофор её голос. В ответ на это водитель многоэтажным матом пожелал ей столько всего, что хватило бы на целую вражескую армию.

Однако девушку это совершенно не смутило. Она снова подняла руку, и следующая же легковушка – на этот раз «Волга» – её подобрала. Проезжая мимо Христофора и Иш’ара, рыжая помахала им рукой и показала язык.

Христофор был немного обескуражен и повёл спор с самим собой.

– Неужели я ошибся, и это просто случайная попутчица?

– Нет, не может быть. С таким-то магическим ароматом?

– А вдруг это её собственный запах, природный?

– Не смешно, и как тебе эта неуклюжая попытка похитить Иш’ара?

– Но она же всё-таки укатила?

– Значит, провела разведку боем и теперь задумала что-то совсем уж коварное.

– Но как она смогла нас найти? И зачем?

ГЛАВА XIX. Una persona speciale Rakhmetov8585
  ^* «Особенный человек Рахметов». Неизданный монобалет Н. Чернышевского.


[Закрыть]

Ильсур Рахметов был коренным москвичом. Причём таким коренным, что кореннее некуда. Он был московским дворником, так же, как и его дед, Саттар Рахметов, и дед его деда, Мурат Рахметов, и ещё многие другие его близкие и дальние родственники. Работа дворником считалась в семье Рахметовых почетной, впрочем, как и любая другая, поскольку люди они были особенные – трудолюбивые и добросовестные.

В прежние времена дворники пользовались уважением горожан и городских властей. И не только потому, что приносили очевидную пользу, делая дворы и улицы более чистыми. Их ценность для властей была и в том, что каждого жильца в доме они знали в лицо и по имени, знали, где он или она работает, во сколько уходит и приходит, какие гости захаживают к кому и когда, а также владели другой ценной информацией, которую в одних случаях можно было сообщить, куда следует, а в других, наоборот, не сообщать. Это делало их доверенными лицами как властей, так и жильцов, если конечно и те, и другие выказывали должное уважение.

В своей профессиональной карьере Ильсур смог продвинуться дальше многих своих родственников. Он хорошо учился в школе, после восьмилетки закончил ПТУ, овладев специальностями слесаря-сантехника, электрика, кровельщика и даже сварщика. Эти умения ему приходилось время от времени применять для левых заработков. А вот на завод работать он не пошёл, хотя его туда звали – не хотел лишаться почетного титула потомственного московского дворника и той, пусть и не всем очевидной, принадлежности к органам власти, с которой этот титул мог быть связан. При некотором старании, конечно же.

Но времена стали меняться, и чем дальше, тем быстрее. Семьдесят лет советской власти привели к тому, что без талонов купить колбасу (или что-то более съедобное, чем серые макароны второго сорта), можно было только в Москве, да и то постояв в очередях. К этим последствиям строительства коммунизма люди, конечно, приспосабливались. Не все, конечно, а только те счастливчики, которые жили не дальше тысячи километров от столицы. Только они могли позволить себе на поезде добраться до Москвы меньше, чем за сутки, чтобы набить сумки продуктами и успеть вернуться домой прежде, чем эти продукты протухнут.

Однако советская власть гнула свою линию и упорно продолжала отвлекать внимание людей от какой-то там еды на гораздо более важные темы, как то: освоение космоса, переброска рек Сибири или противодействие американской военщине в странах Африки. В результате такого подхода продуктов стало не хватать и в московских магазинах тоже. Разумеется, москвичи считали, что всё это из-за того, что стало слишком много приезжих, и идя им навстречу, городские власти додумались до «карточки москвича» – документика с фотографией, без предъявления которого в магазине товар жаждущим покушать отпускать не разрешалось. В ответ люди из провинции, которые ранее приезжали за провиантом в Москву лишь на один день, стали искать возможности закрепиться в ней на более долгий срок. Приезд сотен тысяч новых (пусть и временных) жителей грозил превратить Москву в подобие новой Вавилонской башни, строительство которой, как известно, удалось не совсем.

Как следствие, в недрах самой городской власти начались какие-то нездоровые процессы перераспределения влияния, что немедленно сказалось на бюджете города. Мало того, что зарплата дворников не поспевала за ростом цен, так её ещё и стали задерживать. Кроме того, несмотря на тотальный дефицит продуктов в магазинах, мусора почему-то становилось не меньше, а больше (это явление народ в шутку называл одним из «парадоксов социализма»), и убирать этот мусор стало некуда и нечем. Дворникам попросту перестали выдавать орудия труда. Улицу мети, снег убирай, а ни метлы, ни лопаты, ни тем более рукавиц не положено! Приобретать всё это за свои деньги? А где их взять?

Естественно, на фоне таких перемен прежний авторитет дворника в глазах горожан начал падать. Потомственные профессионалы стали вытесняться какими-то студентами, алкашами и прочим любительским сбродом, и семейным татарским кланам дворников всё труднее удавалось сдерживать это наступление. Через короткое время они сохранили свои позиции лишь в старых районах Москвы. Одним из таких бастионов, где и работали Рахметовы, ещё оставался район между Каланчёвской и Новой Басманной улицами. В этом треугольнике Ильсур обслуживал несколько домов, и, честно говоря, эта работа по описанным выше причинам нравилась ему все меньше и меньше. В частности, задевало его то, что и многие новые жильцы, и их гости не только не здоровались с ним, как это было принято раньше, но вообще не замечали его. Словно он носил шапку—невидимку. Кто-то мог запросто бросить на землю окурок прямо под ноги Ильсуру, а кое-кто позволял себе даже помочиться на стену в его присутствии, что его особенно бесило (когда он увидел это впервые, то еле сдержался, чтобы не побить мерзавца, ограничившись лишь тем, что проколол тому два колеса на машине).

К числу подобных невеж и варваров Ильсур относил и одну группу особенно неприветливых граждан. Они, вроде, и группой-то не были – приходили и уходили всегда по одному, были разного возраста, да и внешне различались. И всё-таки внимательному Ильсуру они казались похожими. Например, появлялись они почти всегда в один и тот же день. А ещё они как-то в одинаковой манере озирались исподтишка перед входом в подъезд и сразу после выхода из него. Ильсур довольно быстро догадался, что посещают они одну и ту же квартиру на последнем этаже дореволюционного дома в Рязанском переулке, которая обычно пустовала.

Квартира это была примечательна по трем причинам. Во-первых, окна в ней всегда были зашторены. Во-вторых, попасть в неё можно было двумя путями. Один путь – это подняться на лифте до предпоследнего этажа (дальше лифт не шёл), а затем пешком по общей лестнице взойти на последний этаж, где вход в квартиру преграждала солидная стальная дверь без номера.

Вторым путем была ведущая к точно такой же металлической двери, но в противоположном конце квартиры, лестница чёрного хода. Об этой лестнице никто из современных жильцов дома не знал, ибо спускалась она в подвал и выходила в каморку, в которой когда-то хранили дрова, а потом всякий хлам, копившийся там десятилетиями. И каморка, и подвал были всегда заперты, но у Ильсура, как у ответственного за порядок лица, естественно, были ключи от всех подсобных помещений. Поэтому знал он и о чёрном ходе, и о том, что ключи от него у неприветливых посетителей этой квартиры также имеются. Ильсур догадался об этом, когда один из гостей попался ему на глаза, выходящим из подвала. Понял он и то, что квартира была служебной (слова «конспиративная» он не знал), и, следовательно, использовали её такие граждане, от которых, лучше было держаться подальше.

Подальше—не подальше, но у них своя работа, а у Ильсура своя. И он привык делать её добросовестно. А одной из его обязанностей были периодические осмотры чердачных помещений. Поскольку соседний дом примыкал вплотную к этому, но был на один этаж ниже, то чердачный коридор этого соседнего дома начинался прямо напротив стальной двери без номера. Это спорное архитектурное решение нарушало привычный вид лестничной площадки, поэтому уже давно вход на чердак спрятали за дверью. Дверь была деревянная и довольно обшарпанная, но всё-таки создавала иллюзию того, что на площадке находится две квартиры, а не одна. При необходимости можно было войти в один подъезд, подняться на чердак, пройти по нему в соседний дом и выйти из другого подъезда. Ну, или наоборот.

Было ли это секретом для тех, кто время от времени посещал конспиративную квартиру? Вовсе нет. Иначе зачем бы они поменяли замок в деревянной двери напротив? Понятно зачем. Чтобы никто, кроме них, не мог воспользоваться этим запасным ходом через чердак. Но товарищи! Так делать было не положено. Если каждый жилец начнет менять замки, где ни попадя, как дворник сможет выполнять свои обязанности? А если пожар? В общем, едва обнаружив этот факт во время очередного обхода вверенной ему территории, Ильсур всё понял, но шума поднимать не стал, а просто взял, да и изготовил себе ключ от нового замка. Мало ли что может случиться! Как говорится, «Кергәнче чыгуыңны уйла»8686
  «Не заходи, пока не найдешь выход» (татарская пословица).


[Закрыть].

Третья причина, по которой описываемая нами служебная квартира была особенной, пожалуй, самая интересная, ибо о ней совершенно не догадывались те, кто регулярно её посещал. Дело в том, что с некоторых пор все разговоры, которые велись за солидной стальной дверью без номера, тщательно прослушивались, записывались на магнитофонную пленку, а затем попадали в руки, как говорится, неустановленной группы лиц, причём не совсем советских. Эту интересную особенность обеспечивало специальное оборудование, установленное и искусно замаскированное на загаженном голубиным помётом чердаке.

Имел ли наш Ильсур какое-то отношение к этой третьей особенности квартиры? Конечно же нет! Разве что настолько опосредованное, что сам он об этом ни в жизнь бы не догадался. Ведь дядя Мустафа сразу предупредил его, чтобы он никому не болтал об обнаруженной им служебной квартире. Потому что в отличие от дяди Руслана, который предложил сразу же заявить о ней, куда следует, он был согласен с дядей Юсуфом, который правильно заметил, что ещё неизвестно, кем она на самом деле используется, и куда нужно заявлять. Если бы, например, они были уверены, что квартиру посещают какие-нибудь нехорошие агенты империализма, то заявить было необходимо, потому что, если не заявить, то тебя сочтут соучастником. Но что, если она принадлежала работникам самой службы, этой, которая «и опасна и трудна8787
  «Наша служба и опасна, и трудна» – строчка из песни к популярному в 1970-е годы советскому телефильму про милицию «Следствие ведут ЗнаТоКи».


[Закрыть]»? Тогда заявлять о ней вряд ли стоит, а во-вторых, опасно! Известно ведь, что бывает с теми, кто знает слишком много. Да и дедушка Халил сказывал, что кто там у них в органах свой, а кто чужой, отличить невозможно – они и сами там не могут. Иначе с чего бы это в 30-х годах, помните? Сколько они между самих себя вредителей и шпионов нашли и перестреляли…

В общем, обсудив и взвесив всё, семья решила дружно об этом молчать и Ильсуру велела держать язык за зубами. Как говорится, «Әйткән сүз – aткaн ук»8888
  «Сказанное слово – выпущенная стрела» (татарская пословица, аналог русской «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь»).


[Закрыть].

Ну и спрашивается, откуда Ильсур или его родственники смогли бы узнать, что спустя всего один месяц после того, как они пришли к такому правильному и мудрому решению помалкивать, чердак прямо над этой конспиративной квартирой был кем-то маленько дооборудован? А никто из них и не знал.