Текст книги "Катана для оргáна"

ГЛАВА XVII. Accelerando8181
  ^* Ускорение. Музыкальная ремарка.


[Закрыть]

Глеб Борисович Пуляев находился в своей двухкомнатной квартире своего дома в своём городе и в своей любимой стране. Однако пребывал он при этом в вынужденном одиночестве, потому как жене на работе по профсоюзной линии второй раз в жизни выделили путёвку в санаторий, а она возьми да не откажись! Он вполне справлялся с домашним хозяйством и один, хотя присутствие супруги ускоряло все необходимые бытовые процессы в разы. Зато можно было все мысли, которые приходили ему в голову, смело и громко высказывать вслух без опаски тут же получить ответную реплику: «ну что ты опять разворчался! Лучше иди выброси мусор».

Не самое идеальное сочетание благоприятных и не очень жизненных обстоятельств практически не влияло на степень удовлетворённости закалённого службой полковника самим собой, квартирой, домом, городом и страной… да и ладно уж, и женой тоже.

И в трудовые будни, и в законно-заслуженные выходные дни полковник привык вставать рранА, рровнА в одно и то же время, как положено. Также он привык, едва встав с постели, включать ррадио и слушать бодрые голоса дикторов и жизнерадостные песни, призванные создать советскому гражданину хар-рОшее настро-Ение на весь день.

До определённого момента Глеб Борисович отдавал утреннее предпочтение именно приёмнику, подключенному к радиоточке. Это было быстро и удобно – один поворот ручки и понеслось. Ошибкой было бы думать, что достижения научно-технического прогресса, прошли мимо квартиры начальника РУВД. Наоборот! Достижения эти проявились в виде купленного в кредит лампового телевизора «Рубин», который вопреки названию показывал не красное, а чёрно-белое изображение, но зато имел четыре стройные ножки и носил гордый «Знак Качества СССР» на спине. Но телевизор не годился для утра – слишком долго включался. Сначала нужно было включить отдельно стоящий трансформатор, потом нажать на тумблер в телевизоре, потом подождать, пока лампы разогреются, и только потом вывернуть рукоятки звука и яркости сзади. Только после этого на экране появлялось изображение…

– Опять все рожи кривые, ты посмотри! – восклицал Глеб Борисович.

– Ну что ты опять ворчишь, – отвечала обычно жена, – они же сказали (они – это мастера из телеателье), что когда он нагреется, то рожи станут нормальными.

– Да какие нормальные! Сверху широкие, а снизу длинные. Глянь, на портретах разве он такой мордастый?

– Тише, Глеб, соседи услышат! Найди круг и подстрой.

Глеб Борисович щелкал тумблером переключателя каналов, пока на экране не возникал совершенно не круглый настроечный круг, сопровождаемый омерзительным писком. Поочередно глядя то на круг на экране, то на расположенные сзади телевизора ручки горизонтальной, вертикальной и ещё какой-то подстройки, он подкручивал их некоторое время, пока ему не надоедало, и он не кричал из зала на кухню:

– Глянь, так лучше?

Жена, не глядя, отвечала, что да, лучше, и только после этой «госприемки» можно было отщелкать тумблером назад на первую программу и усесться наконец на диван.

Когда через какое-то время его честная служба принесла материальный достаток, они с женой рискнули купить в кредит уже цветной «Рубин». Этот пятидесятикилограммовый монстр занял место своего стройноногого предшественника в гостиной, а тот перекочевал в спальню. Коллекция телеящиков пополнилась ещё одним экземпляром, когда зять подарил ему на юбилей ещё и маленький переносной телевизор «Юность». Летом его можно было брать на дачу, а в остальные 10 месяцев он восседал в кухне на холодильнике как петух на насесте, и почти не включался.

Стратегическое оснащение жилой среды полковника этими техническими новшествами в сочетании с тактическим временным отсутствием жены сыграло роль катализатора, вынудившего изменить его поведенческие реакции и консервативные привычки. Не простаивать же ценному оборудованию! Теперь, встав с кровати, полковник с удовольствием коллекционера, не спеша, включал все три телевизора, чтобы затем, передвигаясь по квартире в процессе утренней зарядки («спасибо зарядке – всё в порядке!»), готовки завтрака и облачения в форменную одежду, идти, понимаешь, нога в ногу, как говорится, с пульсом страны.

День сегодняшний ничего необычного не сулил, не предвещал и не обещал. Ранее утро было ожидаемо темным, предсказуемо холодным, но в целом прральным, каким положено. Телевизор в спальне после всех рутинных манипуляций довольно убедительно продемонстрировал картинку с толстобровым лицом дорогого Леонида Ильича, который превозмогая сопротивление своих зубных протезов, зачитывал текст о подъёме страны на новую ступень ещё более развитого социализма.

Второй телевизор (цветной монстр в зале), прогревшись до цветного состояния, стал показывать аналогичное изображение официального заседания уже с примесью цвета. Привыкший к неевклидовой кривизне прямых линий на экране Глеб Борисович не сразу обратил внимание на то, что искажения в этот раз были сильнее, чем обычно. Когда полковник всё же обратил на это внимание и пригляделся повнимательнее, он с удивлением распознал в лице товарища Брежнева… лицо товарища Андропова! При этом подпись снизу экрана, всё ещё обозначала оратора как генерального секретаря.

– Во дают, работнички! – воскликнул Глеб Борисович. – Даже на таком мероприятии не могут обеспечить. Надпись-то не успели поменять, ох и всыплют вам за это!

Глеб Борисович знал, о чём говорил. Огромная армия пенсионеров ежедневно сидела перед телевизором с первой минуты вещания и до последней заставки «спокойной ночи», скрупулёзно записывая каждую увиденную в прямом эфире ошибку, каждую оговорку каждого диктора или ведущего передачи, всё, что им не понравилось в одежде или прическе у появлявшихся на экране лиц. После этого весь этот собранный за день или неделю список жалоб на дикторов, ведущих, гостей, репертуар программы или телевидение в целом, бдительные пенсионеры направляли письмами во все государственные учреждения, включая милицию. В течение недели к нему в РУВД поступало не меньше ста таких доносов.

Поначалу, когда этот поток писем был не таким плотным, он пробовал честно читать некоторые из писем, но быстро пришёл к выводу, что все их авторы или совершенно больные, или совершенно несчастные или и то, и другое, и ещё и обозлённые на весь мир граждане. Практически не читая эти «жалобы», секретарша присваивала им номера, фиксировала их в журнале и раз в неделю отправляла в райком стандартную отписку, что «в полученных за неделю сообщениях от граждан вопросов, относящихся к профилю МВД, не содержится». По слухам, которые время от времени просачивались из столицы, оргпоследствия всё-таки случались. В зависимости от предполагаемого или надуманного «общественного резонанса» и от уровня ошибки или оплошности работника телевидения его (или её) могли пожурить, убрать из эфира, уволить, а иногда и посадить, обвинив в информационной диверсии.

Посмеиваясь по поводу нерадивости телевизионщиков, Глеб Борисович занялся завтраком. В точно выверенный момент он снял с плиты сковородку, в которой шипела яичница с колбасой (в отсутствие жены наворачивать непосредственно и конкретно из неё было особенным молодецким шиком), бросил взгляд на экран «Юности» и чуть не уронил завтрак на пол. Ибо третий телевизор преподносил в качестве генсека уже третьего товарища – Черненко. Тот с бодрой одышкой продолжал зачитывать с трибуны всё тот же набор многозначительных и малопонятных фраз об исторических успехах, угрозах извне и дружной работе многонационального советского народа под руководством ленинской партии.

– Что за чертовщина! – сказал вслух полковник, с праведным негодованием.

Однако настоящая чертовщина началась сразу после завтрака, когда на всех трёх телевизорах одновременно появился незнакомый Глебу Борисовичу человек, которого опять-таки представили как генерального секретаря КПСС! Судя по тому, что публика во Дворце Съездов, как и до этого, аплодировала стоя, пока новый моложавый генсек шёл к трибуне, так оно и было, но понять это явление сходу было невозможно.

– От те на… – произнес полковник, поймав себя на том, что начинает волноваться, – теперь у нас выходит что? сразу четыре генсека?

– …на крутом переломе в жизни страны, всего мира, – произнесла голова из телевизора в ответ.

Глеб Борисович поспешил выключить все телеприёмники, боясь, как бы из них не выскочило ещё больше генсеков, быстро оделся и вышел на улицу в тревожном состоянии духа. Первое, на что он обратил внимание, едва вышел из двора на улицу, была длинная очередь, тянувшаяся вдоль тротуара, где её никогда раньше не возникало.

«Мандарины что ли с машины продают? – подумал он, шагая вдоль очереди. – Или кур выбросили?».

Но это оказались не мандарины и не куры. Очередь неожиданно привела к газетному киоску «Союзпечать». Остановившись перед ним, чтобы подивиться на этот феномен, Глеб Борисович с изумлением обнаружил, что каждый из очереди берет не одну газету, а пять-шесть! А один гражданин даже попросил ВСЕ имеющиеся газеты по одному номеру и ещё пару толстых журналов. Глеб Борисович, конечно, слышал, что «у нас самая читающая страна в мире», но живую иллюстрацию этой расхожей фразы видел впервые.

Не сдержав любопытства, он обратился к только что отошедшему от киоска горожанину с пачкой свежих газет в руках:

– Ну и что там нового?

Горожанин с опаской посмотрел на форму полковника милиции и уклончиво ответил:

– Партия сказала, что курс на ускорение и перестройку должен сопровождаться гласностью и плюрализмом мнений.

– Это как? – не понял Глеб Борисович.

– А вот для этого новое мЫшление и заявлено. Чтобы побыстрее, значит.

«Чего побыстрее? – недоумевал полковник, продолжая свой путь по обычному маршруту. – Куда побыстрее?»

Завернув за угол, он увидел на противоположной стороне улицы, где на заброшенной стройке уже года два как торчал недостроенный дом, какую-то суету. Трое рабочих сдирали с забора давно выцветшую ленту с надписью «ХХV съезду КПСС пять этажей нашего дома!» и одновременно прикрепляли новую, гласившую: «Перестройку начинай с себя!».

«Такое впечатление, что за ночь все в этом городе сбрендили, – подумал Глеб Борисович, сразу вспоминая своего коллегу – беднягу Василия Игнатовича, который после той истории с ухом, выросшим на фикусе в его кабинете, так и не оправился и до сих пор проходил лечение в различных санаториях психоневрологического профиля. – Прямо зараза какая-то психическая напала. Может это новую форму гриппа нам такую завезли, что мозги набекрень?»

Продолжая движение, полковник обратил внимание на толпу в переулке слева, похожую на колонну во время первомайской демонстрации, только без транспарантов. И ещё, в отличие от демонстрации, где всегда было много женщин, и люди были принаряжены, эта толпа состояла только из мрачных мужиков, одетых в серо-чёрные тона – спецовки, телогрейки, видавшие виды куртяшки и пальтишки.

«Так, – подумал полковник, начиная чувствовать свою ответственность за происходящее в городе и порыв к немедленному реагированию, – неужто забастовка? Почему мне никто не доложил? Вызывать наряды разгонять?»

Он смело подошёл к крайним мужикам и строго спросил, что здесь происходит, и по какому поводу собрание.

– Так с двух же теперь. А к открытию придёшь – за пять минут раскупают и всё – нету! – объяснил мужик, не обращая внимания на погоны Глеба Борисовича. – Так что приходится с утра занимать.

– Куда занимать? Здесь же ни одного магазина поблизости нет.

– В том-то и дело, – грустно сказал другой мужик. – Теперь только в «Роднике» продают. А в продуктовых постановлением запретили.

«Родник» – был винным магазином, расположенном в трёх кварталах отсюда. Поверить, что очередь растянулась на полтора километра за шесть часов до открытия магазина было невозможно. Но и не верить собственным глазам было как-то…

У Глеба Борисовича возникло смутное ощущение надвигающейся тени. Оно сопровождалось нехорошей такой мыслишкой… А что, если это вовсе не город сбрендил? А что, если не так что-то с ним самим? Что это он чего-то забыл. Что все вокруг уже осведомлены, а он будто только-только вернулся из отпуска и ещё не вошёл в курс дела.

«Ёпрст! Неужели склероз вот так резко начинается? Может нужно к врачу?» – он на всякий случай ущипнул себя. Нет, не сон. А что ж это тогда творится?

Глеб Борисович взял себя в руки, быстрым шагом дошёл до здания РУВД и хотел уже подняться в свой кабинет, но его окликнул дежурный.

– Товарищ полковник!

Полковник обернулся и не узнал дежурного лейтенанта.

– Ты что ли новенький? – спросил он дружелюбно. – Как фамилия?

– Селин.

«Не милицейская фамилия», – подумал полковник.

– А вы к кому? – поинтересовался дежурный.

«Ещё и дурак!» – подумал полковник и решил подшутить над новеньким.

– К начальнику управления. Покажешь, где его кабинет?

– Так точно, – дежурный вышел в коридор и повел полковника к его кабинету. Тот шёл, скрывая усмешку и представляя, как он сейчас откроет дверь, сядет за свой стол и прикажет дежурному доложить обстановку. И какое у того сделается лицо.

Дойдя до кабинета, дежурный постучал в дверь.

«Ага, так ты тоже шутник! – удивился Глеб Борисович, оценивая это как попытку розыгрыша.

– Дмитрий Романыч, к вам коллега, – сообщил дежурный внутрь, приоткрыв дверь и пропуская мимо себя полковника.

Глеб Борисович зашёл в свой кабинет и уже хотел развернуться, чтобы прекратить эту непозволительную для подчиненного и далеко зашедшую игру, но тут увидел за своим столом человека в форме.

– Какого хрена б***… – вырвалось у полковника, но человек за столом встал, и воскликнув: «Ба! Глеб Борисович! Давно не виделись!», – направился к нему, протягивая руку. На расстоянии двух метров мозг полковника наконец дешифрировал наглую рожу приближающегося к нему вторженца. Это был никто иной, как лейтенант Круглых из шестого отделения. Только теперь у него на погонах было не две звёздочки, а три. И не маленьких, а покрупнее.

– Как отдыхается? – беря и пожимая руку остолбеневшего Глеба Борисовича, спросил тот. – Понимаю, трудно перестраиваться после стольких лет самоотверженного труда на мирные, так сказать, рельсы. Мой дед, Прохор Пафнутьевич – помните наверное? – говорит, что его тоже на пенсию бы спровадили, если бы он вовремя не перешёл в аппарат Госагропрома. У него там и зарплата о-го-го. Знаете, как он свою новую контору называет? Нет? Мой «Дом—15008282
  Игра слов. «Дон-1500» – новый советский зерноуборочный комбайн, выпущенный при М. С. Горбачеве. Круглых, хвастаясь, намекает на размер зарплаты своего деда-генерала в новом ведомстве.


[Закрыть]»!

– Что? Генерал Стрельников уже не…, – промямлил Глеб Борисович, чувствуя головокружение и звон в ушах. – А ты давно это… моё место занял? – говоря это, полковник засунул руку в карман брюк и стал щипать себя за ляжку. Было больно, но он всё не просыпался. Значит кошмар этот был не во сне, а наяву.

– Понимаю, понимаю вас, Глеб Борисович. Всё вдруг стало разгоняться как всё равно в кольцевом ускорителе! Даже у меня иногда возникает такое ощущение, будто буквально вот только вчера… Может чайку, по старинке, а? Предложил бы коньячку, да нельзя – сухой закон! Надо соблюдать, да…

ГЛАВА ХVIII. Ritt der Walküren8383
  ^* «Полёт валькирий». Название начала третьего действия оперы «Валькирия» Р. Вагнера (1856).


[Закрыть]

В длинном подземном переходе державно пахло мочой. Вокруг множество людей с напряженными лицами торопились скорее попасть на свои рабочие места, как будто их вот-вот могли у них отобрать. Иш’ар, на котором теперь была штормовка с нашивкой «Стройотряд Усть-Илимск—80» и невообразимой формы кооперативный картуз с блестящим шильдиком «Dolshe Kabana», был похож на вечного студента. Он шёл впереди, смотря под ноги, как его научил Христофор, и благодаря этому был практически невидим. Сам Христофор, напротив, притягивал взгляды. Он следовал за своим подопечным немного в стороне в вызывающей красной олимпийке с надписью СССР и с огромной спортивной сумкой, небрежно перекинутой через плечо. Узнать его было бы сложно, поскольку посредством некоторых манипуляций с «оборудованием и всем остальным» он стал намного крупнее, чем за день до этого. Вдобавок густая чёрная борода и темные очки почти полностью закрывали его лицо. Крутя головой по сторонам, этот новоявленный Илья Муромец излучал независимость и самоуверенность. Время от времени он ускорялся, проходя сквозь толпу как ледокол сквозь льды, обгонял Иш’aра и показывал тому, в каком направлении нужно двигаться дальше, а потом снова оказывался сзади своего сопровождаемого, на расстоянии одного прыжка.

Спустившись с толпами людей в метро, они беспрепятственно добрались до Киевского вокзала и сели в электричку до Калуги. Идея, разумеется, принадлежала Христофору. Во-первых, из соображений безопасности нужно было убраться из Москвы. Во-вторых, ехать лучше было именно на электричке. Билеты на самолет продавались только по паспорту, которого у Иш’ара не было; в поезде, автобусе, а тем более в такси заприметить и позже вспомнить пассажиров было бы легче, а в заполненной электричке, куда часто не могли протиснуться даже милиционеры, чтобы пройти по вагонам для устрашения потенциальных хулиганов, можно было остаться незамеченными.

В-третьих, в Калуге находился музей космонавтики. При чём тут музей космонавтики? Простая логика. Предположим, что Иш’ар не псих, а глупый космический турист, которому нужно помочь найти непонятно что непонятно где. Непонятных что гораздо больше, чем непонятных где – ведь территория страны ограничена. То есть, найти неизвестно что в правильном месте легче, чем где попало, логично? Ты у нас, парень, из космоса? Давай-ка попробуем поиграть в ассоциации – может, это поможет тебе понять, вспомнить или хотя бы сформулировать поконкретнее, что же всё-таки искать. Что у нас тут поблизости космического? Павильон «Космос» на ВДНХ? Опасно. Звёздный городок? Ещё опаснее. А вот музей космонавтики имени Циолковского в Калуге – в самый раз.

Так, а если парень всё-таки псих… Ну, в этом случае поездка и посещение музея не повредят. Кроме того, Христофор надеялся, что дополнительное общение поможет ему сделать окончательный вывод о том, с кем он имеет дело.

Они уселись напротив друг друга на жестких деревянных сиденьях. Не успел электропоезд тронуться, как в вагоне раздался зычный голос:

– Итак, уважаемые пассажиры, добрый день! Сегодня вашему вниманию предлагается совершенно уникальная продукция отечественных производителей, которая нужна в каждом доме, каждому члену семьи, которая прослужит вам долго, поднимет вам настроение и принесёт счастье!

Дальше коробейник стал перечислять невообразимое количество товаров из предлагаемого ассортимента, описывая достоинства и дешевизну каждого. В перечень входили носки из стопроцентного хлопка, молекулярный клей, «который клеит всё в любом сочетании», одноразовые и незаменимые скатерти, вечные линейки, модные кофточки разных цветов и размеров, наборы фломастеров, шариковые авторучки, которые пишут очень мягко, мыло, «убивающее 99% всех известных бактерий (а остальных делающее инвалидами)», очень удобная складная табуретка, закладки для книг с линзами Френеля, кремы для обуви и лица, детские книги, «желающие могут ознакомиться поближе и выбрать понравившийся товар» и так далее.

Стеклоизофрена среди предлагаемых товаров названо не было. Вполне ожидаемо не предложил его и сменивший первого второй торговец, потом третий, пятый, восьмой, двадцатый… Христофор, внимательно следил за лицами входящих, они не повторялись. Складывалось впечатление, что все пассажиры электрички по очереди встают и идут со своими сумками сюда, пытаясь убедить купить хоть что-нибудь тех немногих пассажиров, которые сами продавцами не являлись.

Иш’ар дремал, не обращая на неумолкающих торговцев никакого внимания, из чего Христофор сделал вывод, что запах нужного ему неведомого вещества из их сумок не доносился.

– Братья мои! – вдруг словно гром прогремел густой бас от дверей, заставивший многих повернуться и посмотреть на обладателя столь необычного голоса, так нетривиально обратившегося к пассажирам. Дородный мужчина с лохматой бородой, одетый во всё чёрное, распростер длани и продолжил:

– В прошлое смотреть бессмысленно! Оно уже ушло.

В будущее смотреть бесперспективно! Оно ещё не наступило.

Смотреть ли в настоящее? Но оно слишком беспокойно!

Теперь уже почти все пассажиры стали зрителями и слушателями вошедшего «пророка».

– Смотреть ли на других? Увы – это бесполезно! Не принесёт вам никакой пользы.

Тогда на себя? О, как же это безрадостно!

Но никуда не смотреть – это же невозможно! Сказано: имеющий очи да увидит! Куда же смотреть? – тут он сделал паузу, чтобы убедиться, что все внимают его речам.

– Конечно же на звёзды!!! – обе его руки взметнулись к потолку, и большинство людей тоже стали смотреть в ту же точку, видимо ожидая, что там, на потолке вагона сейчас появятся звёзды. Увы, они не появились.

– Не видите? – грозно вопросил человек в чёрном. – Тогда купите у меня этот телескоп! Он увеличивает в СТО РАЗ! И вы сможете увидеть не только звезды, но и соседку в спальне дома напротив!

Кто-то из пассажиров засмеялся, кто-то громко выругался, однако несмотря на произведенный выступлением общий эффект, покупать телескоп никто не возжелал.

– Кто же так продаёт! – сказала бабуля рядом с Христофором, – не сказал про самое главное.

Христофор покосился на соседку, но вступать в разговор не стал.

– Нужно было сказать, что в магазинах вам предложат этот телешкоп за 200—300 рублей, а он, мол, предлагает только сегодня и только за 20, потому что прямо с завода, мол, им зарплату ихней же продукцией плотют. Тогда бы заинтересовались.

– Хрена бы заинтересовались, – возразил мрачный мужчина напротив бабули. – Когда слишком дешево, точно хочут обмануть.

– Не обманешь – не продашь, как же без этого, – согласилась та.

– Так можно ж проверить, – заметил интеллигентного вида пассажир, сидевший через проход, – глянул в него и сразу понятно – приближает или нет, и какое качество линз.

– Хрена его проверишь! – стоял на своём мрачный. – Куды тут в него глянешь в такой-то толкотне? У нас один вот так тоже купил позорну трубу, чтобы, значит, за соседкой напротив подглядывать. Вышел на балкон, навёл, а труба эта вместо соседки мужа ейного показала. Знать, бракованную подсунули.

– Кого бракованную – трубу или соседку? – не поняла бабуля.

– Обеих, бабуль, – отмахнулся мрачный.

– И это ещё не всё! – донесся из середины вагона голос очередного продавца. – Купивший нашу безопасную бритву получает скидку в 15 процентов на услуги пластического хирурга в течение первых 30 дней. Адрес пластического хирурга есть на обратной стороне упаковки бритвы.

На несколько секунд в работе голосового потокового маркетинга наступила пауза. Но потом она была прервана ещё одним задорным мужским голосом.

– Здравствуйте дамы и господа!!!

Это было свежо. До этого так никто ещё к пассажирам не обращался.

– Раньше-то мы были товарищи… А теперь вот все господами сделались, – философски продолжил вошедший, обращаясь будто к самому себе. – А может правильнее надо говорить не дамы и господа? А леди и джентльмены? А? Хотя… Хотя какой я, к примеру, джентльмен, если я в резиновых сапогах!

Последнее замечание было столь неожиданным, что почти все пассажиры рассмеялись или улыбнулись, даже у мрачного типа напротив разгладились морщины. И хотя весёлый оратор в резиновых сапогах оказался не продавцом и не стал дальше развивать свою мысль, лица пассажиров посветлели. Наблюдая за этой метаморфозой, Христофор вспомнил одну из своих первых тренировок.

– Я вам буду показывать фотографии людей, снятых на улицах – сказал инструктор, – а вы должны распознать, кто из них выглядит подозрительно.

– В каком смысле подозрительно? В чём их подозревают? – не понял Христофор.

– Ну, представьте, что вы – полицейский и следите за порядком. И ваша задача предупредить хулиганские действия, распознать воришек или потенциальных террористов.

– Да разве это возможно? – усомнился Христофор.

– Просто попробуем.

Инструктор вставил в проектор слайд, и на экране возникла чёрно-белая фотография улицы, заполненной народом. Лица прохожих, сфотографированных откуда-то сверху (вероятно, из окна дома), были хорошо различимы, и первое, что бросалось в глаза – это выражение этих лиц. Люди были словно в одинаковых масках. Нет, черты лиц у всех были, конечно, разные. Похожими друг на друга их делало именно одно и то же выражение – смесь серьёзности, сосредоточенности и тревожного ожидания. На улицах Неаполя такие лица встречались нечасто, а в таком количестве – никогда.

– По-моему, они подозрительны все до одного, – сказал Христофор. – Все будто только что вышли из кинотеатра, где показывали фильм про войну. И главного героя в конце убили.

Инструктор не ответил и сменил слайд, показав новое фото. Теперь это была Красная площадь в Москве, запруженная толпами людей. Все люди на площади были тоже какие-то однообразные. По-иному выглядели лишь два человека сбоку кадра.

– Вот эти двое, – уверенно показал Христофор. – Они единственные, кто тут улыбается.

– Ну, это было нетрудно, – кисло заметил инструктор, – учитывая, что только у них на фотографии волосы до плеч и шарфы, одетые поверх пиджаков, а не шинели, как у всех остальных. Но вы уловили суть. Дальше!

Следующая фотография была сделана в продуктовом магазине. Опять толпа людей с мрачными лицами, повернутыми к прилавку, за которым толстая продавщица в белом халате и застывшим презрительным взглядом что-то взвешивала на весах. Христофор внимательно разглядывал лица и потом неуверенно показал на девушку возле кассы.

– Эта?

– Верно, почему? Она же не улыбается, и одета, как и все.

– У неё другое выражение лица. Не напряженное, более спокойное.

– А то, что она единственная негритянка в московском магазине вы заметили? Или это, по-вашему, не так важно? – съязвил инструктор.

– Для меня это не имеет значения. Знаете, если одну и ту же ноту ля с одинаковым выражением сыграть на тромбоне, скрипке или рояле – это всё равно будет та же нота ля. А если вы два раза возьмете на одном инструменте эту ля с разным выражением, то поверьте, они будут звучать совершенно по-разному.

– Синьор, мне не сказали, что вы психолог, – удивился инструктор.

– Я не психолог, я дирижёр оркестра… Бывший…

– О’кей, продолжим. Здесь?

На экране снова была летняя улица с прохожими. Какой и где это был город, было непонятно – ни автомобилей, ни рекламных щитов не было видно. Поражало разнообразие в одежде, прическах, выражении лиц. Христофор внимательно разглядывал лица, пока наконец его внимание не привлёк модно одетый мужчина с сигарой, который стоял возле двери магазина и смотрел куда-то мимо фотографа улыбаясь, как показалось Христофору, слишком снисходительно.

– Вот этот тип какой-то нехороший, – сказал Христофор. – Хоть он и красавчик, но у него неискренняя улыбка, а жёсткий взгляд противоречит мимике.

– А что, по-вашему, всем, кроме шпионов, присущи открытость и искренние улыбки?

Христофор пожал плечами.

– Тут вы не угадали. Пошли на поводу своим вкусам, симпатиям и антипатиям. Красавчик, конечно, бросается в глаза, это и привлекло ваше внимание. Если бы там была красивая девушка, даже в третьем или в четвертом ряду, вы бы её заметили ещё скорее. На это часто и рассчитывают те, кто хочет отвлечь внимание. Это азбука. А посмотрите-ка вон на ту старушку, – инструктор ткнул пальцем в изображение.

Христофор взглянул, и его брови подскочили. На краю тротуара спиной к фотографу стояла женщина. Её одежда, фигура, поза – весь её облик не оставлял сомнений в том, что это – женщина очень преклонного возраста. Кроме одной детали – армейской винтовки, которую она держала в руке и которую, если не приглядываться, можно было принять за костыль.

– Не узнаете? – спросил инструктор, – а это, между прочим, ваш покорный слуга! Это постановочная фотография, но тем не менее. Наша с вами задача сделать так, чтобы в чужой стране вы выглядели своим, независимо от того какая у вас внешность.

– Как это?

– Понятное дело, что во Вьетнаме это будет невозможно, но туда вас никто и не пошлет. Я имею в виду, что ваша внешность будет меняться в зависимости от выполняемых задач. Но когда вы просто идёте по улице, стоите на остановке или сидите в ресторане, ваше поведение, манеры, жесты и особенно выражение лица не должны оставлять сомнений в том, что вы один из местных. Одного моего знакомого англичанина только за неделю командировки два раза обворовали прямо на центральной улице и шесть раз останавливала милиция, чтобы проверить документы, хотя одет он был, как и все.

– Почему? Что в нём было такого?

– Другое выражение лица, больше ничего. Все мгновенно определяли в нем иностранца. После этого его фирма отправила его к нам на тренировки, и в следующий приезд от него все уже шарахались. Включая милицию.

– Вам удалось научить его делать такую же мрачную рожу, как у всех?

– Наоборот! В данном случае мы посоветовали ему ещё больше улыбаться – широко и радостно. Вы себе представить не можете, насколько отталкивающее впечатление это там производит. Однако, в вашем случае этот способ совершенно не годится. Так что с вами мне придётся отрабатывать как раз мрачную маску, а точнее – вот такой взгляд, как у людей на первой фотографии. Это не должно составить вам труда, ведь вы же жили в Союзе?

– Во-первых, это был не совсем Союз, я жил в Литве, где многие считали, что находятся под временной оккупацией. Во-вторых, в детстве на это не обращаешь внимания. Когда все вокруг такие, это воспринимается как норма. Разницу я заметил только тогда, когда мама привезла меня в Италию…

– Ничего, раз вы родились и росли там, первичные инстинкты восстановятся и проявятся.

Через час в вагоне стало посвободнее, продавцы стали реже докучать своими призывами, а состав пассажиров обновился. К ним подсели двое мужчин, от которых густо пахло пивом, и Христофору пришлось стать свидетелем их диалога, начало которого, видимо, терялось в веках.

– О чём это говорит? – спросил один. – Что может произойти всё, что угодно, с чем угодно. Это мой постулат №1.

– А вот и ни фига! – не согласился второй. – У меня на балконе стоит старая кастрюля и новая из неё не произойдёт.

– А сколько лет она там у тебя стоит?

– Да лет уж десять с лихвой.

– Ерунда! Это не срок в масштабах Вселенной. Теперь наложим на это принцип бесконечности.

– Давай, накладывай!

– Вселенная бесконечна в пространстве и во времени. Это мой постулат №2.

– Брехня. Всё где-то заканчивается. И когда-то тоже.

– Да? Если она заканчивается, то что там за ней?

– Ничего. Пустота.

– Так пустота – тоже часть Вселенной! Выходит, что Вселенная бесконечна, пусть и за счет пустоты. Смотри дальше. Складываем постулат №1 и постулат №2.