Текст книги "Катана для оргáна"

ГЛАВА XII. Danza della spada5656
  ^* Танец с саблями. Произведение А. Хачатуряна (1941), входящее в балет «Гаянэ».


[Закрыть]

Опытный дирижёр обычно чувствует ауру зала за несколько секунд до выхода. Разрозненные звуки, запахи, возможно даже мысли и эмоциональное состояние каждого, сливаясь в общее настроение публики, которое создает особую атмосферу предвкушения, ожидания и торжественности, или (не дай Бог!) скуки и безразличия, мистическим образом проникают через занавес и сквозь стены комнат закулисья и улавливаются неизвестными медицине рецепторами дирижёра, давая ему не только представление о том, какая публика его ждёт, но и возможность быстро и привычно на это отреагировать собственным настроем.

Дирижёра Католического симфонического оркестра города Неаполя маэстро Роберто Кармини, очевидно, нельзя ещё было отнести к категории опытных дирижёров. Однако он вступил на сцену основного зала театра Политеама уверенно, непринужденно, чувствуя огромные крылья за спиной и совершенно не ощущая стесняющего движения фрака, в который он только что облачился. За кулисами он не встретил никого из своих оркестрантов, но он не придал этому значения. Наверное, все уже на сцене, решил он. Однако и на сцене никого не оказалось, там стояло лишь несколько стульев и пюпитров. И, что было немного странным, там не было даже подиума для дирижёра, хотя до начала прослушивания оставалось всего полчаса.

Окинув орлиным взором зал, Роберто увидел в центре партера группу людей, очевидно представляющую жюри, поскольку среди них он распознал синьору Томази. Он приветливо помахал ей рукой, та ответила аналогичным жестом, но потом, разглядев, кто ее поприветствовал, отвела взгляд и стала что-то говорить коллегам. Своих музыкантов Роберто тоже увидел. Все они сидели в правой части партера. Спускаясь к ним, Роберто сразу заметил, отсутствие воодушевления на их лицах. Более того, вид у них был растерянный, если не подавленный. Синьор Дженти поднялся ему навстречу, но не успел ничего сказать, потому что дирижёра окликнула синьора Томази. Роберто жестом извинился перед скрипачом и направился к ней.

– Синьор Кармини, я должна извиниться, что мы не смогли предупредить вас заранее, – её голос звучал вполне искренне. – Мне поручено сообщить вам, что представители Итальянского радио решили изменить формат конкурса. К сожалению, они сообщили нам об этом только вчера.

Роберто ничего не понимал и молча смотрел в глаза женщины. Он вдруг почувствовал, что крыльев за спиной уже нет – ни огромных, ни даже маленьких – никаких. И что фрак как-то неуютно сковывает его, даже если он не двигается.

– Видите ли в чём дело, – продолжала синьора Томази, – оркестр решено сделать полноразмерным, – её руки описали в воздухе большой круг, – поэтому они сочли, что было бы неразумно сталкивать лбами ваших музыкантов с их коллегами из другого.. ээ… муниципального коллектива – проще их объединить, отсеяв лишь самых слабых или.. мм… недостаточно мотивированных, не так ли? Мне такое решение представляется вполне логичным. Исходя из такого решения, жюри сегодня будет прослушивать каждого музыканта в отдельности, а если останется время, то, возможно, и группы инструментов.

– Но… тогда в чём же моя роль? – всё ещё не понимал Роберто.

– Вот! Об этом я и хотела вам сказать, – с искусственной улыбкой ответила синьора Томази. – Поскольку радио уже решило, что объединенным оркестром будет руководить опытный дирижёр маэстро Фирелли, то сегодня вы можете расслабиться и просто спокойно послушать из зала, как звучат и на что способны ваши оркестранты и их коллеги. А впоследствии, я уверена, вы сможете претендовать на должность ассистента дирижёра, разумеется, если таковую утвердит новая дирекция.

Роберто наконец понял. У него закружилась голова, потемнело в глазах и заколотилось сердце, что вынудило его схватиться за спинку кресла. Возможно, вид молодого человека был настолько несчастным, что синьора Томази решила его подбодрить:

– Кстати, должна отметить, синьор Кармини, что фрак вам очень к лицу, выглядите benissimo!

– Спасибо, – пробормотал Роберто, – вы тоже.

Он медленно повернулся и направился к своим музыкантам. Там он опустился в кресло рядом с синьором Дженти, который что-то ему говорил, мельтеша руками. Ещё несколько музыкантов подходили к нему и тоже что-то говорили. Наверное, что-то доброе, судя по сочувствующему выражению их лиц. Но он, хотя и слышал их слова, но не мог сложить из них единое целое, имеющее смысл, и воспринимал эти звуки лишь как шум, который никак не хотел складываться в какую-либо мелодию или хотя бы ритм. Застыв в этом состоянии отрешённости и дезинтеграции, он неподвижно сидел почти всё время, пока на сцену, сменяя друг друга, выходили разные музыканты со своими инструментами, что-то беззвучно играли, кланялись жюри и скрывались за кулисами.

Постепенно к Роберто стало возвращаться восприятие реальности. Сначала он услышал внешние звуки, словно вытащил из ушей восковые затычки. Сразу же после этого он почувствовал невыносимую тесноту фрака и развязал душивший его белый бант. Следующей стадией его выхода из душевной комы стало ощущение невероятной жажды. Он вскочил и быстрыми шагами направился в туалет. Там он умыл холодной водой лицо и напился воды из-под крана, набирая её в сложенные ладони.

Посмотрев в зеркало, он увидел очень неприятный взгляд незнакомца. Первым инстинктивным желанием Роберто было врезать этому незнакомцу кулаком по роже. Он уже замахнулся, чтобы сделать это, но в последний момент вспомнил про свой кулачный бой с дверью и, изменив движение, направил удар на себя. Удар по щеке ему неожиданно понравился, и, раскрыв ладонь, он ударил себя по щекам ещё несколько раз, правда несильно. Это привело его в чувство, но вызвало волну злости, прокатившуюся из груди к голове и породившую острую потребность немедленного действия и движения. Роберто расправил плечи, хрустнул шеей, сжал кулаки и поспешил обратно в зал, чувствуя себя могучим быком на Маэстранса5757
  Maestranza – арена для боя быков в Севилье, Испания.


[Закрыть]. Шумно дыша, он распахнул двери.

Увы! В зале было пусто и тихо. Сражаться было не с кем. Доказывать что-либо было некому. Сцена тоже была пуста, хотя свет рампы ещё горел.

Роберто обвел взглядом кресла партера и тут заметил свою палочку, которую он, очевидно, обронил и которую кто-то заботливо поднял и положил на подлокотник кресла. Тогда он медленно и тщательно снова завязал бант, взял в руку палочку, словно это был меч, и уверенными шагами направился к сцене.

Вокруг стали происходить перемены. С каждым шагом дирижёра его движения становились всё более лёгкими, а в ушах из ниоткуда родился и стал усиливаться шум. Совершенно очевидно это был шум, который создает зал, полный людей – той самой публики, которая находится в состоянии предвкушения, ожидания и торжественности. Когда Роберто поставил ногу на первую ступеньку, ведущую на сцену, раздались аплодисменты, перешедшие в овации, когда он поднялся на сцену и повернулся лицом к залу. Да, зал был полным! Публика стояла и воодушевлённо хлопала ему, маэстро Кармини.

Роберто улыбнулся, сделал несколько лёгких поклонов, держа палочку двумя руками, после чего повернулся к своему оркестру. Все были на своих местах в полной боевой готовности, все взгляды на нём в ожидании его команды. Маэстро подбодрил музыкантов улыбкой, поднял руки, взмахнул палочкой и… сотворил звук.

Это был самый лучший, самый правильный, самый эмоциональный звук оркестра за всё время его работы с ним. Музыканты играли бесподобно. Роберто чувствовал небывалую свободу в движениях. Радость и наслаждение отражались на его лице, когда он подавал взглядом знаки музыкантам. Он не смотрел в партитуру, дирижируя по памяти, и осознание своей способности делать это так же, как и все большие дирижёры, добавляло ему удовольствия.

Музыканты раскачивались в такт музыки, а волны мелодии раскачивали слушателей в зале. Роберто чувствовал это спиной как никогда раньше, и эмоциональный отклик невидимого зала возвращался к нему теплыми лучами, будоражил его, придавал ему силы и помогал звучать оркестру ещё проникновеннее, ещё точнее, ещё волшебнее! Финал и кода были настолько филигранно исполнены, что Роберто подержал последний аккорд дольше обычного, чтобы насладиться этим звучанием, выжать из него до последней капли весь живительный сок, которым он был наполнен, затем взмахом руки снял этот звук и от избытка чувств высоко подпрыгнул вверх, развернулся в воздухе, ломая свою палочку, и швырнул её обломки в зал, ревущий словно трибуны стадиона.

Овации не смолкали долго. Роберто, приложив руку к сердцу, кланялся, ослеплённый светом рампы, не видя, но вполне чувствуя слезы счастья на лицах зрителей. Потом он просто стоял с закрытыми глазами, слушая, как шум стихает.

Когда он снова открыл их, зал был по-прежнему пуст и наполнен тишиной. Роберто нашёл свою сумку, закинул её на плечо и вышел, как был во фраке, на улицу. Был уже вечер. Роберто дошёл до ближайшего перекрестка и остановился, забыв, куда ему теперь нужно идти и нужно ли вообще идти куда-нибудь. Сзади взревел мотор скутера, и в следующее мгновение кто-то сильно дернул за его сумку, пытаясь вырвать её из рук. Роберто не разжал пальцы, но похититель был на мотороллере, и рывок заставил Роберто потерять равновесие. Чтобы не упасть, он быстро сделал два прыжка вперед, потом согнул корпус и резко повернулся. Человек на скутере вылетел из седла, выпустив сумку из рук, и упал на мостовую. Его сообщник, сидевший за рулём, затормозил, остановился и помог товарищу встать. Роберто стоял, обняв сумку двумя руками и не представляя, что делать дальше. В двух метрах перед ним стояли двое молодых парней в кожаных куртках. Лица у них были совсем недружелюбные.

– Что, красавчик, у тебя там что ли куча денежек? – спросил один из них, доставая из кармана нож и эффектным движением раскрывая его.

Вид ножа сразу вывел Роберто из оцепенения, и он бросился бежать по пустынной улице. Фрак и узкие брюки были не лучшей спортивной формой для спринта. Это Роберто понял сразу, слыша, как звук мотороллера приближается к нему сзади. Но ещё более неподходящими для бега были его туфли на тонкой подошве, которая проскальзывала на камнях, не давая ему бежать быстрее. Он свернул наугад направо и побежал вдоль стены, потом прыжком сделал маневр влево и увидел, что оказался в западне – впереди был тупик и запертая калитка из толстых металлических прутьев. Через секунду показался скутер. Два парня слезли с него и не спеша направились к Роберто, теперь и у второго в руке тоже был виден нож.

– Какие мы прыткие! – кривляясь, сказал один из них. – Ты танцор? Сейчас мы с тобой потанцуем вместе.

Роберто прислонился спиной к калитке и покрепче ухватил ручки сумки, надеясь использовать лежащую в ней пачку партитур и одежду в качестве щита.

– Дети мои, – вдруг раздался дребезжащий старческий голос сзади парней, – не хотите ли исповедаться?

Парни обернулись и уставились на фигуру монаха-францисканца, которая возникла неизвестно откуда. Лицо монаха скрывал капюшон. Мелкими семенящими шагами монах приближался к ним, огибая их скутер.

– А мы безгрешны. Отбирать деньги у богатых – это разве грех? – они развернулись к монаху, не упуская из виду и Роберто.

– Нашли богатого, идиоты! – крикнул им Роберто, но они не обратили на него внимания.

– Ты, видно, хочешь добавить себе стигматов, святоша? – выкрикнул один из них, сверкнув ножом.

Францисканец остановился и положил руки на белую веревку с тремя узлами, которой был подпоясан его хабит. Его странное в такой ситуации спокойствие не смутило парней, и они сделали к нему ещё два шага. Монах чуть шевельнулся. Его веревка соскользнула с талии и неуловимым броском кобры метнулась вперед, обмотавшись вокруг руки с ножом одного из нападающих. В следующее мгновение этот нож улетел в небо, парень, вскрикнув, упал, а второй конец веревки оказался на шее второго хулигана, причём его рука вместе с ножом была заломлена за спину. Монах нажал на запястье, раздался хруст, вопль, второй нож выпал на землю и был отброшен ногой монаха далеко в сторону. Ещё через три секунды оба парня оказались на коленях перед монахом с затянутыми на их шеях верёвочными петлями, которые он продолжал тянуть одной рукой, в то время как вторая рука вполне профессионально обыскивала их карманы. Кастет, вынутый из кармана одного из парней, тоже улетел в небо, коротко брякнув где-то на крыше. Парень разразился ругательствами и угрозами, но монах чуть сильнее потянул за верёвку и ругань прекратилась, уступив место хрипу.

– Сын мой, – обратился монах к Роберто тем же старческим голосом, который совершенно не вязался с его театральной позой в живописной группе из него самого и двух «кающихся грешников» на коленях, – подойди сюда пожалуйста.

Роберто приблизился.

– Сделай доброе дело, вынь ремни из их брюк и дай мне.

Роберто положил сумку, затем расстегнул и извлёк ремни.

– Могу предложить ещё кушак, сказал Роберто, только он не мой, я его взял на прокат вместе с фраком.

– Подержи вот так, только не тяни сильно, а то сломаешь им шеи, – монах протянул молодому дирижёру конец толстой верёвки, а сам быстро связал молодчикам руки ремнями, после чего верёвочный удав снова спокойно уснул, обернувшись вокруг его талии.

– Сын мой, снова обратился монах к Роберто, – окажи милость, проводи смиренного слугу Бога до дома. Улицы Неаполя стали нынче слишком небезопасными для мирных граждан.

– Отче, в тон ему ответил Роберто, хотя ему было смешно, – может быть эти молодые люди выкажут вам уважение и разрешат воспользоваться их «Веспой5858
  «Веспа» (итал. Vespa – оса, шершень) – итальянский мотороллер. Производятся концерном Piaggio с апреля 1946 года до сих пор. Является иконой стиля мотороллеров и первым успешным скутером в мире.


[Закрыть]»?

– И в самом деле. Я как-то об этом не подумал. Дети мои, – обернулся монах к молодчикам, один из которых стонал, а второй беззвучно ругался, бросая на него полные ненависти взгляды, – с вашего разрешения я оставлю вашего ослика возле полиции на Виа Санта Лючия-а-Монте. Если он действительно принадлежит вам, заберёте его там завтра, хорошо? Спасибо!

Монах сел за руль и завёл скутер.

– Садись, сын мой.

Роберто подхватил свою сумку, закинул её за плечи, потом подобрал фалды фрака и схватился за верёвочный пояс францисканца. Скутер помчался вниз по улице. Монах за рулем «Веспы» и молодой человек во фраке сзади выглядели не совсем обычно даже для улиц древнего Неаполя. Эта странная парочка вполне могла бы послужить символом меняющегося мира. Если бы кто-нибудь, глядя на эдакий символ, смог сказать, в какую сторону этот мир меняется.

Несколько минут спустя, всадники скутера остановились возле отделения полиции и спешились. Скутер монах, как и обещал, оставил возле дверей участка.

– Отче, не знаю как вас и благодарить, – сказал Роберто.

– Ну, можешь в знак благодарности сыграть мне на органе прелюдию си минор, – ответил монах знакомым голосом, откидывая капюшон с лица.

– Отец Фабио! – воскликнул поражённый Роберто. – Откуда? Как???

– Я узнал, что у тебя был тяжёлый день, сын мой. Решил на всякий случай присмотреть за тобой. Когда человек теряет баланс, он может упасть и ушибиться. Идёшь со мной?

– Да, разумеется, – ответил Роберто, поборов в себе желание в очередной раз задать монаху вопрос «Кто вы?», на который тот за всё время их знакомства ещё ни разу ему не ответил.

 
                          Конец первой части
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА XIII. I Dovregubbens Hall5959
  ^* В пещере горного короля. Композиция из сюиты «Пер Гюнт» норвежского композитора Эдварда Грига (1876).


[Закрыть]

– Простите, вы не ушиблись?

Худой молодой человек в рваной больничной пижаме, к которому был обращен этот вопрос, ответил не сразу, он, казалось, ещё приходил в себя: потрогал мочку своего уха, потом осмотрел помещение, в котором они находились и только потом перевел взгляд на крепкого сложения мужчину, во взгляде выразительных серых глаз которого читалась искренняя озабоченность.

– Повреждений нет, – ответил он с бесстрастностью индейца из старых вестернов.

– Ну слава Богу. Хотите что-нибудь? Может быть поесть? Попить?

– Стеклоизофрен!

– Простите?

– Нужен стеклоизофрен. Активировать главную барионную пружину.

– Да-да, непременно, – Христофор лихорадочно соображал. Не ошибся ли он? Действительно ли этот псих с, мягко говоря, неодухотворённым лицом – тот самый посланник Неба, которого он искал, или он перепутал и вытащил из больницы кого-то другого? Правда, и на гомункулуса6060
  Гомункулус – робот, искусственно созданный человек.


[Закрыть] он тоже не походил. И на том спасибо.

– Простите, – снова обратился Христофор к человеку в рваной пижаме. – Как я могу вас называть?

– Называть Иш’ар.

– Очень приятно, Ишар.

– Ишак, икар, вангог, пьербезухий, урод – неправильно. Иш’ар – правильно.

– Хорошо, Иш’ар6161
  – Что это ещё за апостроф, мы же по-русски пишем или где? (прим. верстальщика) – Потому что это с придыханием произносится, не писать же Ишъар? (прим. переводчика) – Можно я буду дальше везде писать Ишар, а тут дадим сноску, что произносится с придыханием (прим. верстальщика) – NO! (прим. Aвтора).


[Закрыть], я вас понял, спасибо. Давайте сначала найдём более безопасное место, а потом я помогу найти ваш изофрен, хорошо?

– Стеклоизофрен. Хорошо. Нет стеклоизофрена – плохо.

Пока что план Христофора выполнялся с точностью арифмометра «Феликс»6262
  Механический прибор, широко использовавшийся на предприятиях и в учреждениях в СССР для выполнения арифметических действий до того, как появились первые электронные калькуляторы.


[Закрыть]. Они находились в костюмерной одного из столичных театров, куда Христофор, одетый как врач-хирург во время операции, спокойно прошёл вместе с «больным» через служебный вход мимо вахтёра, который не обратил на них никакого внимания, так как тут то и дело выходили покурить революционные матросы, барышни в кринолинах, мушкетеры, крестьяне в лаптях и прочие персонажи из репертуара. То же произошло и через несколько минут, когда из дверей служебного входа вышли двое рабочих метрополитена в новеньких спецовках. Для вахтёра, который главным образом следил, чтобы из театра не вынесли ничего крупного, они были неинтересны – ведь у них в руках ничего не было.

Спустившись в метро и пройдя возле контролера в обход турникетов, «рабочие» направились в одно из заводских общежитий на другом конце Москвы. Там Христофор временно обустроил свою штаб-квартиру, для чего, известным способом договорившись с комендантом, переоборудовал пару арендованных им комнат на первом этаже в соответствии со своим представлением об уюте и безопасности.

Решетки на окнах были заменены, появилась запасная дверь в соседнюю комнату (о которой живущие там рабочие не догадывались, так как с их стороны вид стены остался без изменений). Огромный старый сейф, который много лет стоял без дела в кабинете коменданта просто потому, что у него не было возможности нанять кран, чтобы извлечь его через окно и отвезти в металлолом, невообразимым образом перекочевал к входной двери штаб—квартиры, чтобы в случае стрельбы его можно было использовать в качестве броневого щита. Из расположенного с другой стороны от штаб-квартиры общего на весь этаж туалета были выведены трубы и оборудован собственный санузел с душем. Наконец, в комиссионном магазине было куплена и установлена неплохая импортная мебель, включая крепкую железную кровать (также пригодную для расшвыривания пехоты), зелёного дивана и ярко жёлтого кресла – последние два предмета исключительно для красоты.

Всё время, пока они ехали из точки А в точку Б, Христофор наблюдал за своим подопечным, пытаясь понять, прочувствовать, как-то постичь или хотя бы вообразить то, что сейчас было для него самым важным вопросом, – является ли человек, которого он сопровождает, новым Мессией. Но пока что у него не было уверенности даже в том, что этот странный тип, постоянно трогающий своё левое ухо, словно пытаясь убедиться, что оно ещё на месте, вообще нормальный.

Однако к тому моменту, когда они добрались до штаб-квартиры, Иш’ар как будто бы изменился в лучшую сторону – лицо его стало не настолько тупо-сосредоточенным, как у филолога, которого попросили извлечь корень 12—й степени из двух, в потухшем взгляде показался намёк на искру, и он наконец перестал ощупывать своё ухо. А когда Христофор усадил его за стол и предложил ему отведать вареной картошки с запеченным палтусом, салат из купленных на Даниловском рынке помидоров и огурцов (под майонезом) и индийский чай с маковым бубликом и вареньем, Иш’ар не только не отказался, но и с видимым удовольствием всё это умял до последней крошки. После чего, к радости Христофора, он, если и не стал похожим на небесного посланника (как они должны выглядеть, Христофор всё равно не знал) то, во всяком случае, перестал походить на среднестатистического идиота.

– Вам лучше? – с участием спросил Христофор.

– Да… что такое спасибо?

«Вот те раз. Мессия бы не задал подобного вопроса», – подумал Христофор, а вслух попытался объяснить:

– Это слово обозначает не предмет, а благодарность, вежливость… положительное отношение одного человека к другому…

– Зачем?

– Ну, чтобы показать отсутствие агрессии, например.

– Нет агрессии – ясно без слов. Чувствуется тут, – Иш’ар показал на своё левое ухо.

– В каком смысле? – не понял Христофор.

– Агрессия растёт, ухо болит. Больше растёт – больше болит. Опасный уровень – ухо падает. Защита.

– Куда падает?

– Вниз падает. Гравитация. Если не падает – невесомость!

– И, что, часто падает?

– Часто.

Христофор подумал, что теперь, наверное, на идиота стал похож он сам, благо он себя не видел. А собеседник, похоже, не шутил и даже не врал, а скорее фантазировал или… псих он и есть псих!

– Простите, Иш’ар, но я же вижу, что ухо-то у вас на месте…

– Возобновляемый ресурс.

Христофор решил попробовать вывести собеседника на чистую воду.

– А почему у меня не падает? Я, между прочим, много раз находился в очень агрессивной среде.

– Другое устройство.

«Устройство?!»

– Физиология или анатомия? – уточнил Христофор, – что именно другое?

– Концепция другая. Психосоматика6363
  Психосоматика – это раздел медицины, который изучает связь психологических, эмоциональных и социальных явлений с телесными болезнями, т.е. как психическое состояние человека влияет на его заболевание и самочувствие.


[Закрыть].

«Ого, какие словечки он, оказывается, знает! Наслушался в психушке?».

– Ну, может быть, – согласился Христофор (он знал, что с психами лучше не спорить). – Хотя внешне мы вроде похожи…

(Фуу, как фальшиво это прозвучало! Всё равно, что объявить похожими друг на друга пони и слона).

– Не вроде похожи. Знать мало слов, чтобы объяснять.

После этой вполне разумной фразы Христофор склонился к тому, что перед ним всё-таки не псих. Это побудило его пойти ва-банк.

– Скажите, Иш’ар, а из какой страны вы прибыли?

– Из другой страны. Там, – он показал глазами вверх. – Земля!

– Друг мой, – улыбнулся Христофор, – Земля, вообще-то под нами, – и Христофор показал глазами вниз.

– Другая земля.

– Do you mean America? – перешёл Христофор на английский, – or what6464
  Вы имеете в виду Америку или что?


[Закрыть]?

В ответ Иш’ар неожиданно воспроизвел набор звуков, очень похожих на радиопомехи в коротковолновом радиоприемнике, после чего произнес хриплым женским голосом с английским акцентом:

– Вы слушаете голос Америки из Вашингтона, дистрикт Колумбия.

«Чёрт возьми, мне положительно не хватает медицинского образования, – подумал Христофор, – не понимаю, как вообще в наше время можно отличить психа от нормального».

– Послушайте, вы же видите, что я искренне хочу вам помочь. Но пока мне сложно понять, как это сделать. Не могли бы вы дать мне больше информации? Пожалуйста!

В ответ Иш’ар поднялся со стула, внимательно посмотрел на зелёный диван и на ярко-жёлтое кресло, выбрал второе, уселся в него, вздохнул и стал говорить. Начал он с главной темы: взаимоотношения двух героев – стеклоизофрена и главной барионной пружины. Далеко не сразу, путём многократно повторяемых наводящих (как казалось Христофору) вопросов и неизменно скудных из-за ограниченного словарного запаса рассказчика ответов, но Христофор сообразил, что слова Иш’ара не нужно воспринимать буквально.

Значения слов относятся к предметам, понятиям и явлениям. Но если один человек не знаком с самим явлением, а другой использует для его описания слова, придуманные для совершенно других вещей, то они не смогут понять друг друга. В процессе разговора Христофор вспомнил поговорку о диалоге слепого с глухим. Как можно объяснить слепому, что такое радуга? Наверное, проще объяснить дикарям, дудящим в морские раковины, как устроен церковный орган, которого они никогда не видели и не слышали. Это можно было бы сделать на основе такого общего понятия как звук.

Христофору, наконец, стало очевидно, что «пружина», на самом деле, никакая не пружина. Просто в словарном запасе Иш’ара не нашлось более подходящего слова для объяснения свойств или функций чего-то такого, что он подразумевал. Картина начала немного проясняться, когда выяснилось, что активация «пружины» была необходима для «прыжка», под которым подразумевался взлёт? возвращение? вознесение? возрождение? восхождение? (Иш’ар не мог подобрать нужного слова) – в общем, восстановление какого-то исходного статуса Иш’ара, либо завершение (пути?), либо окончание чего-то. Короче, как упрощенно сформулировал для себя Христофор, для достижения цели, чем бы она ни была.

Для активации «пружины», в свою очередь, был необходим стеклоизофрен – так Иш’ар, по-видимому, называл какое-то специфическое вещество или материал, или, может быть, прибор, или оборудование, а может быть и горючее. (Чтобы было проще визуализировать эту галиматью, Христофор представил себе огромную пружину с трещиной посередине, каковую можно починить, заклеив трещину этим изофреном, словно пластилином). Так выглядела техническая, наименее понятная сторона истории Иш’ара.

Социально-психологическая сторона его истории выглядела гораздо проще, была более предсказуемой и поэтому не вызывала удивления. Неизвестно как попав в какой-то город, Иш’ар попытался решить свою задачу наиболее простым и потому самым глупейшим способом – стал спрашивать про стеклоизофрен буквально всех подряд. Совершенно естественно, что все подряд граждане, не понимая, о чём идёт речь, советовали искать «это» кто в магазинах, кто на складах, а кто прямо на заводах. Однако многие граждане в ответ на его вопросы привычно посылали его на три буквы, а некоторые даже пытались побить. Удавались ли эти попытки, осталось Христофору не совсем понятным, по крайней мере, видимых следов травм на Иш’аре заметно не было.

Наконец, один умник подсказал ему, что искать надо в столице, «где есть всё». В результате Иш’ар отправился в Москву, причём не куда-нибудь, а прямиком к вождю мирового пролетариата, которого, благодаря вводящим в заблуждение повсеместным портретам и лозунгам, он посчитал живым и здравствующим. Иш’ар, как ему посоветовал тот шутник, даже захватил с собой письмо для вождя (которое написал под его диктовку какой-то добрый человек, видимо, на почте). Оказавшись внутри Мавзолея, он оставил письмо на «каменной кровати», однако быстро распознав, что текущее состояние вождя вряд ли позволит ему выполнить просьбу заявителя, Иш’ар попытался забрать письмо назад, чем, очевидно, привлёк внимание людей, находящихся при исполнении.

О дальнейшей судьбе Иш’ара Христофор уже знал, поскольку разработанный им план поиска и перехвата посланника предполагал в качестве наиболее вероятного сценария именно такой вариант развития событий. Правда, на Красной площади Христофор немного не успел. Это произошло не по его оплошности, а из-за непредвиденного вмешательства каких-то внешних сил. Можете назвать это Судьбой, если это позволит хоть что-то объяснить. Впрочем, как ни называй, а сути это не изменит – не успел и всё тут.

Он видел, как двое в штатском под руки повели какого-то прохожего от Мавзолея в сторону площади 50-летия Октября и, естественно, предположил, что это мог быть искомый им субъект. Но для начала активных, сопряженных с риском действий ему нужна была стопроцентная уверенность, что это именно он. Поэтому Христофор поторопился вслед за похитителями, чтобы подслушать возможные разговоры. Однако надо же такому случиться! Именно в этот самый момент на площади началась какая-то кутерьма. Часть людей, только что спокойно прохаживающихся по площади, внезапно, словно по команде, ринулись в одном направлении, пытаясь окружить группу туристов (судя по более чистой и более разноцветной одежде – иностранных). Активно суетящимися были молодые люди, при этом никаких агрессивных выкриков они не издавали, да и с виду были миролюбивы (большинство из них улыбались). В руках многие держали воздушные шарики, цветы и ленты, поэтому Христофор решил, что наблюдает часть свадебной церемонии или поздравления.

Однако сами иностранные туристы, очевидно, восприняли эту суету именно как нападение. На их лицах читался явный испуг, они сгрудились в плотную кучу спиной к спине, приготовившись к круговой обороне, а кто-то из пожилых женщин даже стал звать не то полицию, не то милицию. Это привлекло внимание ещё большего числа посетителей площади, что усилило суматоху и задержало передвижение Христофора. В результате время было упущено, и он лишь издали успел увидеть, как задержанный и двое его конвоиров садятся в чёрную «Волгу», стоявшую возле гостиницы «Москва».

Совершенно непонятными для Христофора оказались сентенции Иш’ара о том, что раньше (когда раньше? где раньше?) у него таких проблем не возникало, ибо обычно (??) все (кто это «все»? где эти «все»? ) понимали, о чём речь, и действительно подсказывали, где искать то, что он искал. В результате он находил то, что нужно, и всё (?) заканчивалось благополучно. Здесь же (где это «здесь»? ) он убедился, что прежний способ совершенно не работает.

На вопрос Христофора, как выглядит стеклоизофрен, и на просьбу нарисовать его Иш’ар ответил, что на бумаге бессмысленно изображать то, что обладает многомерными характеристиками, которые воспринимает только он. Но в принципе, сказал он, настоящий стеклоизофрен должен обнаружить себя сам, если он окажется недалеко от него, Иш’ара.

– Это как? Он что, закричит? – не удержался от сарказма Христофор.

– Нет. Я его почувствую, по-другому. Это как…, – Иш’ар запнулся, пытаясь найти правильное слово, – как запах.

– Запах? – удивился Христофор. – И чем он пахнет?

– Ну, не совсем запах, в другом смысле… просто… так же невозможно точно описать.

Это был тупик, Христофор отказался от дальнейших расспросов и стал размышлять. Из всего сказанного можно было сделать два вывода.

Первый и самый важный состоял в том, что Иш’ар – точно не Мессия (по крайней мере, в том смысле, который предполагался изначально). Он ничего не проповедовал, никого не учил, ни к чему не призывал. Кто он при этом – психически больной местный гражданин, или не очень адекватный представитель другой страны – не имело значения. В любом случае, выполнение первоначального задания на этом можно было прекращать. Точка.

Вторым выводом была оценка необходимости по-христиански помочь этому горемыке избежать возвращения в психушку. Забрать его с собой в Европу было невозможно технически. Что же оставалось? Искать вместе с ним «изофрен»? Но для этого нужно было поверить в рассказ Иш’ара, а как можно поверить в то, что не поддается ни пониманию, ни проверке?

«Вера – высшая форма знания», – вспомнилась Христофору фраза, которую он не раз слышал. Но это ведь касается веры, основанной на божественном откровении, а не на любой информации. Нельзя же верить всем подряд! Кроме того, как можно вести поиски, основываясь на такой неполной информации? Пойди туда-не-знаю-куда, принеси то-не-знаю-что? Не говоря уже о том, что Иш’ара самого теперь будут разыскивать…