Текст книги "Катана для оргáна"

ГЛАВА XXIV. Tanz des Kaffees107107
  ^* Кофейный танец – сцена из балета Р. Штрауса «Взбитые сливки» (1922).


[Закрыть]

Один еврейский мудрец108108
  Этот мудрец – Юваль Харари, известный израильский философ.


[Закрыть] сказал, что любая компания – это фикция, порожденная коллективным воображением. Ведь юридическое лицо, которым на бумаге является любая организация, не тождественна ни людям, работающим в ней, ни имуществу, которым оно обладает, ни чему бы то ни было материальному вообще. Как объекта физического мира «юридического лица» просто нет. Ощутимыми действия этого фантома становятся исключительно потому, что люди договорились между собой, что такая-то запись на бумаге означает право совершать от имени этого фантома какие-то реальные действия, и признают это право. Скажем, в штате какой-нибудь фирмы вообще может не быть ни одного человека, а на её счету в банке – ни одного цента. Но юридически такая фирма будет продолжать существовать, даже не делая абсолютно ничего.

Обратная ситуация встречается гораздо реже. Кто-то реальный, кого можно увидеть, услышать и даже потрогать, производит какие-то вполне зримые действия. Но без должного оформления на бумаге ни этих действий, ни этих людей как бы не существует.

Взять хотя бы сверхсекретный отдел «Эфес Ахат». Его возглавляет командир (человек во плоти), который подчиняется другому человеку – своему непосредственному начальнику (тоже человеку во плоти). Никакие другие начальники, командиры, министры и даже сам премьер-министр, не только не могут приказывать командиру этого отдела, но даже не знают о его существовании (по крайней мере, официально). Да и откуда бы им о нём знать, если ни в одном официальном документе «Эфес Ахат» не упоминается? А раз его нет ни в одном документе, значит, его нет и на свете. На том самом свете, где принято, где привычно полагать, где люди между собой договорились, что согласие по поводу коллективно воображаемого важнее, чем объективно существующий физический мир.

Но тогда выходит, что и командира никакого нет. А кто же тогда вон там в кафе сидит и пьёт кофе? Это же явно человек. И у него, должно быть, есть имя. А то, что он при этом безымянный командир несуществующего секретного отдела «Эфес Ахат» – это можно назвать плодом коллективного воображения? Точнее, группового воображения. Небольшой такой группы воображения. Наверное, да, если мы его видим. Или нет, если по документам его как бы нет. Кому верить больше, глазам, которые видят человека во плоти, или этим же самым глазам, которые не видят результата договоренности в виде документа?

Вот сидит он, пьёт крепкий кофе и, между прочим, мысленно читает маленькую записку. А там всего одна строчка. И она понятна только ему одному, потому что это шифровка. И когда он вспоминает, что там написано, его губы слегка трогает улыбка. Но может быть это только кажется (не всегда же можно понять со стороны, улыбка это или гримаса – у человека, может, зуб болит, и он так морщится). Да и чему, собственно, читая записку, можно улыбаться? Неужели записки – это смешно?

Скажем, в прошлый раз, читая шифровку, можно было узнать, что система «Железная повозка» заступила на дежурство и эффективно работает. Разве это может быть поводом для улыбки? Разве кто-то знает, что речь идёт о системе борьбы с хищными птицами семейства соколиных? Которые среди бела дня набрасываются на беззащитных голубей, безжалостно убивают бедняжек и уносят их к нехорошим людям. Да ещё вместе с почтовой корреспонденцией уносят. Или с микроплёнками и микрокамерами уносят (которые, между прочим, денег стоят!). Разве можно с этим мириться? Нельзя. Значит нужно, чтобы почтовый голубь летел не один, а в паре или в тройке. А ещё лучше двумя тройками в одной птичьей упряжке.

Нападёт тогда на них сокол? Нападёт, зараза такая. Вот и отлично! Это как раз то, что нужно. Потому что это не просто голубиный шестерик, а дрессированная, натасканная и оборудованная по последнему слову команда. И упряжка тоже непростая – конструкция прочная, но практически невидимая, и лететь не мешает, и голубей защищает. Сокол видит добычу, пикирует и… задев проволочную сетку над голубями, получает удар током и выбывает из строя. А шестерка голубей продолжает лететь куда следует. И почту доставят, и полуживого хищника в качестве трофея могут с собой притащить. Очень эффективно. Потому «Железная повозка» и заступила на дежурство. Сколько голубей можно вырастить за год от одной пары? Не меньше дюжины. А соколят сколько? Только двоих? Ну что ж, вот мы и уровняли шансы, и в прошлый раз лёгкая улыбка могла тронуть губы командира несуществующего секретного отдела не просто так.

Но это когда было.

А в этот раз чему можно улыбаться? Не всякая же шифровка от твоих агентов вызывает улыбку. Смотря от кого. Если это сообщение от лучшего из лучших, кто без скрытых камер и микрофонов умудряется добывать информацию словно воду из камня, и с кем готовы поделиться секретами в обмен не на пачки банкнот, а всего лишь на особенный взгляд, – такая шифровка всегда вызывает улыбку. Улыбку гордости.

Особенно, если заранее известно, что сообщение адресовано не только тебе, а ещё и совершенно другому лицу. Как это? Разве можно так хитроумно составить сообщение, чтобы один и тот же текст нёс два разных смысла двум разным адресатам? А почему нет? Разве не для этого специально отобранных людей обучают в специальных школах такие выдающиеся специалисты, как бывший капитан Рюх… Нет-нет, о нём так ничего и не известно, это так просто, к слову.

В общем, давайте для простоты считать, что усмешка на лице безымянного командира несуществующего отдела в этот раз появилась без какой-то особой причины. Ну вот нравится человеку вкус крепкого, ароматного и бодрящего израильского кофе, вот он и улыбается, дай Бог ему здоровья.

ГЛАВА XXV. Танец маленьких лебедей109109
  ^* Танец из балета П.И.Чайковского «Лебединое озеро» (1876).


[Закрыть]

Тёплым августовским вечером под окрашенным жёлтой акварелью заходящего солнца небом Григорий Зиновьевич Розенблюм сидел на увитой виноградом веранде и делал одновременно три с четвертью дела.

Во-первых, он играл (белыми фигурами) в шахматы с Дито, мужем своей сестры. Во-вторых, прихлебывал прохладное кислое вино нового урожая (но только после очередного хода, такой был уговор, так как вино заменяло собой шахматные часы). В-третьих, время от времени отламывал кусочек ароматного свежего лаваша и клал его себе в рот (это допускалось делать вне зависимости от движения фигур на доске). Четвёртое дело, каким мог бы заниматься Григорий Зиновьевич, можно было бы назвать «смотрел телевизор», но на целое дело это занятие никак не тянуло. От силы на одну четвёртую. Вот и выходило в сумме только три с четвертью дела.

Почему так? Разве на резной этажерке в углу не стоял маленький, но по—настоящему цветной и чистокровный японский телевизор «Sony»? Разве он был выключен? Разве изображение было плохо видно? Нет, нет и ещё раз нет! Просто сегодня что-то где-то случилось, но пока было совершенно непонятно что, хотя уже имелись определённые подозрения на счёт где. Ибо по всем (двум) телеканалам показывали бесконечный сериал балета П. И. Чайковского «Лебединое озеро». И больше ничего. Через несколько часов смотреть его было уже неинтересно, невыносимо и невозможно, но телевизор выключать не стали, только убрали звук.

– Слушай, даже не знал, что этот балет такой длинный! – удивлялся Григорий Зиновьевич, двигая пешку и отпивая глоток из стакана.

– Сам не знал! – отвечал зять, который раньше вообще полагал, что Чайковский – это сорт чая, потому что в его детстве слово это употреблялось только в составе фразы «давай заварим чайковского». Может, Дито и не входил в круг знатоков русской классической музыки, зато он был хорошим родственником. Потому что не только без вопросов приютил Гриню вместе с его женой, но и предоставил ему в качестве мастерской свой гараж, в котором Гриня теперь плодотворно (и даже прибыльно) творил.

Поскольку звук в телевизоре был выключен, шахматисты не сразу обратили внимание на то, что в транслируемом балете время от времени показываются сцены, резко диссонирующие с декорациями, грацией танцоров и либретто в целом. В такие моменты на экране появлялся стол, за котором в ряд сидели какие-то сумрачные мужики. Они ничего не пили и не ели, но рот у некоторых беззвучно шевелился. Когда эти чужеродные оригинальному балету вставки наконец привлекли внимание играющих, Дито спросил Гриню:

– Слушай, а вот эти почему не танцуют?

Гриня бросил взгляд на мрачных мужиков:

– Это, наверное, зрители. В правительственной ложе.

– Ну и рожи у них в ложе, – сострил Дито.

В этот момент с улицы послышался рокот мотоцикла и через минуту к ним присоединился Давид – шестнадцатилетний племянник Дито. Вид у него был возбужденный.

– Так и есть! – сказал он, роняя себя в плетеное кресло.

– Что так и есть? – спросил Дито.

– В Москве военные захватили власть. «Голос Америки» передал. Все улицы покрыты танками.

– Давид, ты, наверное, не так понял, – засомневался Гриня. – Может они сказали, что все улицы покрыты асфальтом?

– Ара, я что не знаю русский язык, да? У меня по сольфеджио пятёрка был, вот какой слух, – он бросил взгляд на телевизор и вскрикнул, показывая на экран: – Смотрите, вон они!

– Кто? – мужчины испуганно повернулись к телевизору.

– Гэкачапэ! – крикнул Давид, – включите-ка звук!

Дито включил звук, но кадр как раз сменился и на экране снова возникли балерины в пачках, изображающие скачущих лебедей.

– Какой такой Гэчапэ?

– Пэ – это значит «пУтач», а что такое Гэкача я не понял, наверное, их так зовут.

– Гринь, слушай, а пУтач – это что? – спросил Дито. В вопросах словообразования Гриня был признанным среди родственников авторитетом, ведь он делал таблички, на которых были написаны слова, надо полагать без ошибок, раз за них платили.

– Аббревиатура скорее всего, – ответил Гриня с видом знатока, разгадывающего кроссворд, – путач, путач… что-нибудь типа «полные улицы танковых частей» – сокращённо путач.

– Точно, – подтвердил Давид, – Говорят, что там весь центр в танках. И куча солдат с автоматами.

– Центр? А про Черёмушкинский рынок ничего не говорили? Там тоже танки и солдаты? – спросил Дито.

– Нет, про рынки ни слова.

– Ну тогда это скоро кончится, – Дито отщипнул кусочек лаваша и стал его жевать.

– Почему? – удивился Давид.

– Потому что, – поднял указательный палец Гриня, – основа государства – это торговля, а не танки. Кушать ты что будешь? Танки? А если ни магазины, ни рынки грабить не начали, значит это не революция.

– Магазины! Что там грабить? Одни пустые полки.

– В общем зале, разумеется, пустые, зато в подсобках будь здоров какие полные, уж я-то знаю, – поведал Гриня.

Изображение балерин на экране телевизора вдруг пропало, и на экране возник настроечный круг с цифрами.

– Неужели Останкинскую башню взорвали? – всплеснул руками Дито.

– А может это твоя Sony сломалась? – подмигнул ему Гриня.

– Ээ! Скорее твоя Соня сломается, чем моя!

– Что такое? Кто меня зовёт? – на веранду вышла улыбающаяся Соня. – заканчивайте ваши шахматы, пойдёмте ужинать.

Наутро честь японских производителей электроники была восстановлена – картинка в телевизоре не только появилась, но стала гораздо более актуальной и даже более сказочной, чем вчерашние декорации балета. Все наконец-то смогли увидеть своими глазами, что происходит в Москве. А происходило там такое, что глазам было трудно поверить.

Центральные площади столицы были запружены сотнями тысяч людей. Танки, которые ещё оставались в городе, были украшены цветами, вставленными прямо в жерла орудий, молодые ребята карабкались на броню, чтобы сфотографироваться, а танкисты улыбались из открытых люков. Многие горожане держали в руках транзисторные радиоприёмники, прижимая их к уху, чтобы слушать последние новости, передаваемые неизвестно откуда. Другие несли в руках самодельные трёхцветные флаги. Но самыми удивительными были лица москвичей. Ни тревоги или напряженности, ни злобы или усталости – всегдашние и привычные маски будничной озабоченности исчезли. Репортёры, которых вдруг стало тоже очень много, брали интервью у всех подряд, и в качестве лейтмотива, объединяющего мнения совершенно разных людей, звучали два слова – победа и надежда.

Говорили об арестах путчистов, о запрете КПСС, о свободе и демократии, о ветре перемен и прочих необыкновенных вещах, о которых люди боялись говорить столько десятилетий. А когда показали, как вечером под улюлюканье толпы кран сворачивает с пьедестала памятник «палачу Дзержинскому», всем стало понятно, что перестройка, что бы она ни значила, из лозунга превратилась в новую реальность.

Заехавший вечером Давид подлил масла в огонь идущих отовсюду новостей.

– Ни за что не отгадаете, что я сейчас видел, проезжая через наш Шпаковск.

– Ну сам скажи!

– Горком КПСС знаете ведь на площади?

– Ну!

– Всё! Больше там горкома нет, – хитро улыбался Давид.

– Только не говори мне, что его взорвали, потому что по телевизору сказали, что путч уже закончился.

– Нет, дядя Дито, здание как стоял, так и стоит. Но он теперь не горком, а «мэрия». Я своими глазами видел, как Петров со своим шофером сейчас менял на стене вывеску. Так что он с завтрашнего дня не первый секретарь, а «мэр».

– Нет, ты слышал? – повернулся Дито к Грине, – мэром Петров стал! А кто его назначил? Или выбрал? Он же получается самозванец!

– А вывеска эта новая какая, красивая? – спросил Гриня Давида.

– Ара, какой там! – махнул рукой Давид, – видел, как киноафиши в нашем дворце культуры рисуют? Вот такой же. Я так тоже могу намалевать, у меня, кстати, по рисованию тоже пятёрка был.

– Тогда это хорошая новость! – вдруг сказал Гриня, потирая ладони. Он встал со стула и начал ходить по комнате, загибая пальцы и бормоча какие-то цифры. Дито и Давид с минуту удивленно наблюдали за ним, потом Дито не выдержал:

– Шурин! Эй! Слушай, а ты часом не тронулся умом? А то у меня ещё осталось литров пять лекарства!

– Нет. То есть да, дорогой Дито, – ответил Гриня, останавливаясь, – пора трогаться! Грядут такие времена, ты себе даже не представляешь!

– А ты уже представляешь?

– Да, я уже начал прикидывать, чего надо закупить.

– Известно чего – соль, сахар и спички.

– Нет! Фанеру, уголки, стекло, картон, краску. И ещё много чего.

– Ээ, дорогой… Пойдём, я тебя всё-таки полечу, – вздохнул Дито, и обняв шурина, повёл его на веранду.

Разговор продолжился за столом, с сервировкой, похожей на вчерашнюю, только без шахмат.

– Смотри, – объяснял Гриня, – сейчас коммунистов из-за путча запретят, а без них и все местные советы начнут разваливаться, как пить дать. Но люди-то эти, такие как ваш Петров, никуда не денутся! Куда они пойдут? Они же ничего не умеют делать.

– А они и не пойдут. Как сидели, так и будут сидеть у себя в кабинетах, кто их оттуда выгонит? Так что ничего не изменится.

– Не скажи. Кое-что изменится. Название конторы изменится? Наверняка. Название должности изменится? Факт. Петров – это только первая ласточка. А членов партии, думаешь, всех в тюрьму посадят? Кто? Они же там все члены, сами себя же сажать не будут! Просто переименуются в новые должности и останутся у кормушки. Теперь понял куда приведут все эти изменения?

– Да никуда! Все эти паразиты останутся на своих местах.

– Они-то останутся, но вывески-то! Таблички! Всё придётся срочно менять, это же золотое дно, Дито! А сколько печатей придётся переделывать?

– Ах вон ты куда гнёшь! – наконец сообразил Дито.

– Ну конечно! Если тут какой-то Петров догадался, то думаешь в Оренбурге или Казани не сообразят? Ещё как сообразят. В общем, нужно срочно доставать материалы и оборудование. Вот увидишь, спрос на новые вывески и таблички будет бешеным. Надо успеть подготовиться.

– Слушай, как подготовиться? Столько всего – фанера, уголки, стекло – где взять, в магазинах же ничего нет!

– Магазины – это вчерашний день. Теперь всё можно купить на товарной бирже. Так что пора возвращаться домой. Пока эти гэка-чекисты притихли.

Вечером Григорий Зиновьевич с женой снова приступили к сборам. Соне было тревожно, она не разделяла воодушевления Грини по поводу «ветра перемен». Поэтому, а может быть потому, что просто она устала за день, в этот раз ей было не до песен.

ГЛАВА XXVI. Полёт шмеля110110
  ^* Оркестровая интермедия русского композитора Н. Римского—Корсакова (1900).


[Закрыть]

Бело-серебристая фура «Volvo F16» неожиданно замедлила свой бег, и, мигая аварийными огнями, причалила к правому краю обочины. Затем дав задний ход, сопровождаемый предупреждающим писком, она пропятилась несколько метров назад, пока кабина не поравнялась со скромно стоящими у дороги двумя церковнослужителями в чёрных подрясниках. Фура остановилась, стекло правой дверцы кабины плавно опустилось, и в окошке показалось лицо водителя, который обратился с заметным кавказским акцентом к стоящим людям.

– Эй, святые отцы, вас подвезти куда, или вы просто вышли прогуляться?

Священник повыше бросил быстрый взгляд на ухо своего спутника, и не увидев никаких угрожающих предзнаменований, ответил за обоих:

– Если вам не трудно. Благослови вас Господь.

– Тогда залезайте, только у меня для пассажира всего одно кресло. Но второй может сесть или лечь сзади на спальник111111
  Спальник – спальное место в виде откидной полки в кабинах грузовых автомобилей.


[Закрыть]. Ничего?

– Я могу прилечь, – сказал Иш’ар (разумеется, это был он), карабкаясь первым в кабину, где он снял обувь и забрался на спальное место в задней части кабины.

Христофор ухватился рукой за скобу поручня и, заметив, что водитель смотрит в другую сторону, одним движением заметнул своё тело в кресло, расположенное на высоте человеческого роста от земли. «Интересно, смог бы так запрыгнуть Тарзан, если бы на него напялили рясу?» – подумал он, закрывая дверь.

С благородным рыком шведский мотор легко стронул фуру с места, устремив её вперёд.

– Я, кстати, Руслан, – протянул водитель свою большую ладонь. Христофор осторожно пожал её, и ответил: – Отец Христофор.

– Слушайте, у вас борода – ну вот точь-в-точь, как у моего дяди Вартана. Вам куда? До Калуги? А я дальше. Как вам моя «Белоснежка», а? Нравится? После КамАЗа этот как космический корабль, хоть и б/у. Знаете, есть такой американский истребитель F-16? Вот это у меня тоже F—16, только версия Глобетортер112112
  Globetrotter («путешественник») – наиболее комфортабельный и эргономичный вариант кабины грузовых «Вольво», разработанный специально для удобства дальнобойщиков.


[Закрыть] – такой даже у ребят из «Совтрансавто» нет, им типа дорого. А мне так в самый раз! Я как границы открыли, сам его поехал и пригнал из Финляндии.

Ты когда-нибудь был за границей? Я раньше, клянусь, ни разу не был, а Союз весь изъездил вдоль и поперёк. Даже в Туве был. Слушай, какие там дороги! Да нет, не в Туве, у финнов, конечно! И всё так аккуратно, чистенько, бляха-муха, думаю, почему у нас не так, а? Ведь мы же финнов этих в 39-м победили? И немцев победили, а как у них люди живут, и как у нас! Я пока по их дорогам ехал, даже ни разу машину мыть не пришлось, а как границу пересёк – всё, началось, весь по уши в грязи. Видал, кстати, какие пИсалки мощные – самому можно мыться! – струи воды ударили в ветровое стекло, и стеклоочистители тут же бесшумно его протёрли, согнав воду.

– Единственно, что я в этой «Белоснежке» не стал делать, это масляную пушку ставить, как у меня в КамАЗе была.

– Пушку? – с неподдельным интересом спросил Христофор.

– Да, на прежней машине у меня такая стояла. На крайняк. Если надо от погони уходить, отработкой из бочки взад фигачила, из распылителя. А здесь пневматика по-другому сделана, нужно шаманить, да и жалко такую красоту портить, я же специально белую брал. Чтобы едешь, типа ты в белом фраке, а все кругом в… сами знаете в чём. У нас же как обычно? Не успел машину купить – сразу начинают переделывать. Сиденье ставят от одной машины, зеркала от другой, потом что-то приваривают, отламывают, подвешивают. А шведы по-умному делают – сначала опрашивают разных водителей, что им нужно и как, потом уже делают с учётом всех пожеланий. Получается в самый раз. Зачем ещё переделывать? Только испортишь. Другое дело, если что-то к нашей местности совсем не подходит. Рация, например. У нас другие частоты, плюс мы всегда ставим приблуды всякие, чтобы рации ментов прослушивать на дороге. Мало ли что.

– А где вы эти… приблуды достаёте? Они разве продаются?

– Теперь же капитализм объявили, так что всё продаётся. Раньше с этим да, проблема была, приходилось у ментов же и покупать списанные. А теперь что хочешь можно купить. Если по электрической части, то на Митинском рынке в Москве или ещё в Омске есть. А если нужно что-то более экзотическое, то только на помойке.

– Как это на помойке?

– Ну, не на той помойке, конечно, куда объедки свозят. А на свалках с промотходами. Особенно возле бывших почтовых ящиков113113
  «Почтовый ящик №…» – типичное название секретных предприятий в СССР, производящих военную продукцию; также часто называли любое секретное учреждение.


[Закрыть]. Там можно такие запчасти или материалы найти, что стоят дороже золота.

– Зачем же их выбрасывают?

– А кто его знает? Какой-нибудь секретный НИИ госзаказ получил, что-то изобретал, делал образцы… а потом что-то не так пошло, или начальник сменился, или денег больше не дали… Короче эксперимент прикрыли, а куда девать то, что уже сделали, остатки разные? Списать не разрешают, велят хранить. А оно или опасное, или места занимает много, или ещё что. Вот и «хранят» как бы, то есть попросту складируют где-нибудь по соседству. Ребята рассказывали, что под Серпуховом есть такой полигон – там, где ускоритель строили. Мол, там такие штуковины валяются, что страшно подойти. Одни светятся в темноте, другие начинают пищать, если наоборот на них ночью фонариком посветить, третьи трясутся, если дотронуться.

Христофор перекрестился, мысленно благодаря Бога за то, что получил новую информацию, которая могла бы оказаться полезной для их миссии. Но Руслан истолковал этот жест по-своему.

– Да вы не пугайтесь, отэц Христофор, я лично думаю, что брехня это всё. А на самом деле ходят туда какие-нибудь подростки клей нюхают, а потом страшные слухи распускают. Там же теперь бардак, как и везде, охраны нет, залезают, отвинчивают, растаскивают. Один знакомый водила хвастался, что спёр и вывез с такого полигона якобы прототип спускаемого аппарата. Который пушкой не прошибешь. Так он знаете, под что его приспособил? Вкопал на даче в качестве септика, представляете? Это, грит, у меня такой «умклозет» – умный клозет в смысле. Зашибись, какой умный, ага. Он, небось, государству в миллионы обошёлся. А теперь в него просто срут, я извиняюсь.

А чего удивляться, что ценное выбрасывают? Я как-то одного мужика подвозил. Из Академии Наук. Он мне на полном серьёзе такие байки рассказывал про свой институт, я весь обсмеялся! Про сусликов. Слушай, эти суслики, оказывается, зимой в спячку впадают, как медведи. И дрыхнут до весны. Вы знали? Я вот не знал, например, у меня в детстве тоже пара хомяков жила, так они только днём спали.

Так вот. Учёные эти узнали про сусликов и говорят: «О, как это классно! Пока суслики спят, они же ничего не едят, это ж какая экономия корма получается. Давайте изучим это дело, исследуем со всех сторон и потом сделаем так, чтобы коровы – КОРОВЫ! – зимой тоже в спячку впадали». А то зима длинная, кормов не хватает, и к весне наши тощие бурёнки уже стоять не могут – их на ферме к потолку подвешивают, чтобы не падали.

– Что, в самом деле? – спросил Христофор, хотя его мысли были сейчас заняты совершенно другим.

– А я знаю? – воскликнул Руслан, – рассказывал гладко, может, и не врал… Короче, стали они изучать этих сусликов всем институтом. Как те спят. Нормальная работа, да? Я вот тут баранку кручу, а они там круглые сутки смотрят, как суслик спит. И за это, бляха-муха, ещё и зарплату получают. А, кстати, – сказал Руслан немного потише, бросая взгляд назад, – ваш товарищ-то, он случайно не суслик, я извиняюсь?

Христофор посмотрел на спящего сзади Иш’ара.

– Намаялся с непривычки. Мы сегодня с утра на ногах.

Машину ощутимо тряхнуло.

– Это вот что, разве это шоссе? – переключился Руслан на другую тему. – Танки эти грёбаные… Во что они дорожное полотно превратили? А мне теперь шины рвать. Знаете сколько одна шина стоит? Козлы! Власть они там между собой делят. Конституция-проституция! Всё равно её никто соблюдать не будет, хоть что там напиши. Хоть партия – наш рулевой, хоть президент – наш ролевой, хоть как назови, а взятки как брали, так и будут брать. Вот они теперь говорят – рынок! Так у меня давным-давно уже рынок – я и раньше не по госценам работал, а как договоримся. Иначе ноги протянешь. Но зато все знают, если договорились, то это железно, Руслан не подведёт – доставит груз, кровь из носа.

– «Умение держать слово – признак нелицемерной любви к ближнему», – процитировал Христофор, важно кивая.

– Я считаю, что в нашем деле репутация важнее, чем цена. А у вас, отэц Христофор, как с этим в церкви?

– С чем, с ценами? Или с репутацией?

– Про цены я и так всё знаю. Там подай, тут пожертвуй… Я раз для одного монастыря подрядился, на КамАЗе ещё… игумен попросил там со стройматериалами помочь… вот клянусь, хотел бесплатно всё перевезти! Короче, от денег я смог отказаться, а от обеда – нет. Слушай, они так меня накормили, я таких свежих продуктов в жизни не ел! Я не выдержал, спрашиваю его – а он такой дородный мужик, вот типа вас по габаритам. Я спрашиваю, батюшка, как так? Вы же все посты, небось, соблюдаете? Он отвечает, да, все. А почему я тогда ни одного худенького монаха у вас в монастыре не видел, а все вполне округлые такие? Думал, он мне сейчас скажет, что, мол, на свежем воздухе трудимся, молимся, и Бог нас здоровьем не обделяет. А он улыбается и отвечает – так в пост ограничения, мол, на объем не распространяются. Можно, грит, картошки с постным маслом одну порцию съесть, а можно и три. Я, грит, предпочитаю три…. В общем, больше он меня не звал помогать. Наверное, мой вопрос ему не понравился. А вы поститесь?

– А следующий вопрос будет, почему я такой толстый? – улыбнулся Христофор.

– Точно! – засмеялся Руслан.

– Во-первых, я не толстый, это только кажется, просто на мне много одежды, во-вторых…

– А вот сослуживец-то ваш, – Руслан кивнул в сторону спящего Иш’ара, – он-то как раз худенький.

– Так он новообращенный, – решил подыграть Христофор, – послушник. Не отъелся ещё.

– Ага, это мне знакомо, – оживился Руслан. – Когда в техникуме учился, у нас там столовка была, и там поварихи работали все шестипудовые – поперёк себя шире. Такой контраст – студенты тощие в очереди стоят, а эти бабы жирные им в тарелки по чуть-чуть кладут, а себе из той же кастрюли раза в три больше наваливают, причем бесплатно, сколько раз видел. Так это я к чему. Иной раз приходит к ним какая-нибудь новенькая, после кулинарного техникума – стройненькая, бледненькая – ну просто балеринка. Проходит месяца три, смотришь – а её и не узнать – здоровенная деваха, пухлые щеки румянцем горят! Отъелась, прямо булочка! Кстати, отэц Христофор, а у вас, я извиняюсь, попадья есть?

– Нет, монахам не положено.

– Как это вы так можете? Я вот без женщины ваще долго не могу. Ну как долго… всё относительно, конечно. Бывало, в такую глушь занесёт, что и по две недели… типа пост. Но, бляха-муха, тяжко. Распирает так, что… И ещё от этого злость накапливается. Особенно в последнее время стал замечать, когда этот бардак с реформами начался. Раньше всё как-то понятнее было: вот мент, вот бандит, ну, или наоборот. У них же круговорот такой, я его называю «закон бандыцанеров». Но в принципе было какое-то равновесие и правила. А сейчас что? Эти говорят, мы не милиция, а ОМОН, типа не знаем ничего. Те говорят, а мы этих не знаем. У них между собой передел пошёл, правил не стало, всем за проезд заплати. Слушай, я где столько денег возьму? У меня цена за услуги хоть и договорная, но фиксированная. А мою «Белоснежку» надо же в порядке содержать, я в неё какое попало масло уже не могу залить, как в КамАЗ. Она же породистая. А цены на всё растут быстрее, чем на перевозки, и если мы тоже на перевозки цену поднимаем, то что? Мы же и перевозим то, на что цены растут, значит всё ещё дороже будет. Это что?

– Это инфляция, – вздохнул Христофор, вспоминая похожую ситуацию в Италии в начале 80-х.

«Так устроена наша цивилизация!» – вдруг громко сказал Иш’ар, поднимая голову.

– О, послушник проснулся! – засмеялся Руслан. – Как спалось?

– Хорошо, спасибо, – Иш’ар протёр глаза, внимательно посмотрел на водителя и добавил: Руслан! Здрасьте, пожалуйста!

Руслан повернулся и с удивлением посмотрел на Иш’ара.

– Ну-ка, ну-ка, дайте вспомнить… Подвозил тебя уже раньше, да?

– На самый верх – в Кремль! – сказал Иш’ар голосом Руслана, – а ещё лучше в Мавзолей!!! Ха-ха-ха-ха!»

Руслан замер с раскрытым ртом, а потом рассмеялся – точно так же, как его только что передразнил Иш’ар. Христофор был не менее поражен, хотя слышал этот трюк Иш’ара не впервые. «Как ему удаётся с такой точностью копировать голос, будто у него в голове вмонтирован магнитофон. Может, он всё-таки робот?».

– Слушай, вот уж не думал, что Мавзолей на тебя так подействует, что пойдешь в священники!

Христофор строго посмотрел, на Иш’ара, намекая взглядом, чтобы тот не развивал опасную тему, и ответил вместо него:

– Каждый приходит к Господу по-своему. Священниками не рождаются.

– Это точно, – согласился Руслан. – Вот у меня был знакомый… вот чёрт!! – он резко нажал на тормоз и вильнул рулём, из-за чего Иш’ар чуть не вылетел с полки, вцепившись в спинку кресла.

Чёрный мотоцикл, обгонявший фуру слева, нырнул чуть ли не под её колёса, уклоняясь от несущегося навстречу молоковоза, а затем на большой скорости умчался вперёд.

– Видали, что делает эта стерва, а!?

– Какая? – не понял Христофор.

– Да баба эта на мотоцикле. Гонщица хренова!

– Неужели вы успели разглядеть её лицо под шлемом?

– Нет, зачем лицо? Задницу успел! У меня глаз их фиксирует автоматически, как радар. Эти мотоциклисты все – чокнутые камикадзе, вот клянусь! Раньше только парни молодые так гоняли, а теперь и девки стали, с ума просто посходили, – проворчал Руслан. – А потом валяются, разбросанные по частям… я их уже столько видел, не дай Бог… Слушайте, давайте, что ли перекусим, чёт я уже проголодался. Не возражаете, святые отцы?

Святые отцы не возражали. Фура замедлила ход и, покачиваясь на ухабах, вплыла на площадку перед приземистым зданием с вывеской «Шашлык цыплята абалдеть!».

В придорожном заведении в этот час почти никого не было, лишь в углу за пустым столом сидело два человека неприметной наружности. Христофор, войдя, чинно поздоровался певучим басом: «Мир вашему дому». За стойкой появилась женщина неопределённого возраста, неопределённого телосложения, с неопределённой прической неопределённого цвета волос, в неопределённой одежде. Она с равным успехом могла быть кассиром, поварихой, официанткой, уборщицей или даже хозяйкой заведения. Единственное, что в ней было определённого – это недружелюбное выражение лица. Едва заметно кивнув вошедшим, она молча смотрела, когда трое гостей рассядутся, и ждала.