Текст книги "Катана для оргáна"

– А давно вы этот самый номер соседке передали для её брата?

– Ой, уже, наверное, больше месяца прошло. Надо, кстати, ей напомнить, спасибо, что спросили.

– Пожалуйста, – неожиданно стал вежливым Олег Олегович. – Пожалуйста, о моём визите и нашей беседе, никому не говорите. Это вопрос государственной тайны. Имейте в виду.

– Что и жене тоже нельзя?

– Я же сказал, ни-ко-му, – Олег Олегович поднялся и направился к лестнице.

– Ладно, а я думал вас к нам на чай позвать. У меня мятный есть, знаете – он успокаивает…

Но нервный гость уже ушёл.

Гриня, разумеется, жене всё рассказал, так как не имел от неё никаких государственных тайн. Ночью они почти не спали, шёпотом обсуждая неожиданно возникшую ситуацию. Взвешивали разные варианты, даже такие радикальные, как фиктивный развод и эмиграцию в Израиль. Но в конце концов остановились на более мягком сценарии, который и претворили в жизнь в течение следующей недели.

Во-первых, жена Грини, имея на себе несчастное после бессонной ночи лицо, сообщила начальнику ЖЭКа, в штате которого её муж состоял (и которому жертвовал ради этого почетного статуса свою зарплату), что у Грини ночью случился сердечный приступ, и его увезла скорая.

Во-вторых, была заготовлена следующая порция резервной информации, которая могла понадобиться в случае, если кто-то вдруг захотел бы посетить больного. Легенда заключалась в том, что Грине стало хуже, и по большому блату удалось устроить его перевод в московскую клинику.

В-третьих, Гриня, слава Богу нисколько не больной, с двумя чемоданами своих самых необходимых для работы инструментов успешно добрался до железнодорожного вокзала (таки действительно на скорой помощи! – знакомый хирург помог), откуда и уехал первым же подходящим поездом на юг к сестре (у сестры благодаря замужеству была не настолько очевидная фамилия).

В-четвертых, прежде чем воссоединиться с мужем, Соне нужно было собраться. За двое суток непрерывных сборов, подбадривая себя пением одной и той же песенной строчки: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!», она с этим заданием справилась на отлично. А через два дня, передавая той самой соседке Варваре ключи от квартиры (вместе с просьбой поливать раз в неделю цветы), Соня сообщила ей, что их сын-моряк, который живет во Владивостоке (на самом деле в Калининграде), просил приехать – понадобилась её помощь в связи с рождением их первой внученьки! Так что она поживёт у него во Владике, побудет бабушкой.

В-пятых, выкупив целое купе в поезде, Соня доставила и погрузила туда упакованные в мешки вещи. После чего, закрыв шторку на окне и лузгая семечки, чтобы унять волнение, отбыла в Ростов.

Так, на всякий случай.

ГЛАВА VI. Сon collera2626
  ^* С гневом. Музыкальная ремарка.


[Закрыть]

Между тем, роман молодого дирижёра с Лореной, если попытаться изобразить его нотами музыкальной пьесы, не продвинулся дальше второго такта, как будто прямо во время её исполнения ноты в этом такте были ограничены двумя репризами – спереди и сзади. Роберто повторял одни и те же попытки развить музыкальную тему, но знак репризы каждый раз отбрасывал его к началу такта. Таким знаком служило странное поведение Лорены.

Уже, наверное, все в оркестре обратили внимание на то, какими глазами смотрит на неё Роберто, хотя ему и казалось, что он это тщательно скрывает. Да и она вовсе не делала вид, что не замечает этого. Выражением глаз, тенью улыбки и несметным количеством других секретных средств, которыми обладают все привлекательные женщины, она давала понять, что ей это нравится. И отнюдь не каждый раз она отказывалась пойти с ним в кафе после репетиции. Дважды они даже гуляли вдвоем по Неаполю, и она рассказывала о своей семье, об учёбе, с интересом расспрашивала Роберто о нём самом и, казалось, что ещё немного и создаваемая ими совместно мелодия наконец-то перейдёт в следующий такт, с неизвестной пока гармонией, но… нет.

Робкие или чуть более смелые попытки Роберто обнять и поцеловать Лорену при прощании возле дома, где она жила, очень мягко и от этого очень соблазнительно, но пресекались нежным прикосновением её пальцев, движением плеча, или ласковым взглядом, или нелукавой улыбкой, или ещё чем-нибудь из всё того же неограниченного арсенала приёмов, которым девушек никто не обучает, но которыми они так прекрасно владеют.

Может показаться странным, но не топтание на месте в отношениях с Лореной приводило Роберто в отчаяние. Неудовлетворённость от отсутствия прогресса на любовном фронте становилась для него той призмой, через которую он рассматривал результаты репетиций с оркестром. Ему и в голову не приходило, что одно связано с другим, и, хотя с оркестром дело двигалось, слишком медленный (по его мнению) темп этого движения заставлял его нервничать. Несмотря на это, он не мог не признать, что звучание оркестра улучшалось и что музыканты к нему вроде бы привыкли.

Не в последнюю очередь это было связано с моральной поддержкой со стороны Мокинелли. По крайней мере, так это оценивал и объяснял себе сам Роберто. Даже синьора Гуччо, которая поначалу казалась Роберто ленивой симулянткой, не скрывающей своей антипатии к нему с момента их первой встречи, теперь смотрела на него не так вызывающе, в её взгляде даже сквозило что-то похожее на снисхождение, что Роберто приписывал исключительно волшебному воздействию музыки… ну, может быть, слегка приправленному его талантом дирижёра.

«Проблемным» оставался для Роберто лишь Орсино, тубист. Он сменил тактику, и не сверлил дирижёра немигающим взглядом, полным презрения, как было в самом начале. И он (надо отдать должное) весьма неплохо справлялся со своей партией. Поэтому Роберто чаще всего удавалось не обращать на него внимания. И всё же несколько раз за репетицию он ловил на себе его особенный взгляд. Что же в нём было такого особенного? Насмешка? Вызов? Снисхождение? Точное слово Роберто подобрать не мог, но было очевидно, что Орсино намеренно смотрит на него так. Со смыслом. Со значением. С издёвкой.

Противоядием от этого была всё та же Лорена. Роберто, разумеется, не мог смотреть на неё всё время, Боже упаси! Ведь взгляд дирижёра – это не менее важное средство управления оркестром, чем движения рук. Но посматривать, как бы невзначай, лишний разок скользнуть взглядом, чтобы никто не заметил…

Как же! Все всё давно уже заметили.

Однажды Лорена без предупреждения пропустила репетицию, и её отсутствие немедленно сказалось на настроении дирижёра и на качестве творческого процесса. Впоследствии, отвечая на вопрос Роберто, она сообщила, что навещала больного родственника, однако выглядела при этом такой счастливой, что можно было подумать, что этим родственником был никто иной как повторно воскресший Лазарь.

Конечно же оркестранты давно уже всё заметили, и единственный, кто об этом не догадывался, был сам Роберто. Поэтому он был очень удивлен, когда синьор Дженти после очередной репетиции, как раз когда Роберто хотел предложить Лорене зайти куда-нибудь поужинать или просто проводить её домой, попросил его остаться и «помочь разобраться с одним местом в третьей части». Скрывая досаду на непредвиденное препятствие, Роберто был вынужден согласиться, и смог проводить Лорену только до двери и только лишь грустным взглядом.

Пока музыканты выходили из зала, Дженти – сама озабоченность – листал партитуру, стоя рядом с дирижёром, но как только они остались одни, он захлопнул тетрадь и прямо глядя в глаза Роберто заявил:

– Синьор Кармини, извините, но мне нужно с вами серьёзно поговорить! Давайте присядем.

От такого неожиданного вступления, неприятный холодок пробежал по спине Роберто, и он сел.

– Вы действительно ничего не замечаете? – спросил Дженти.

– Вы об Орсино? О том, как он пытается меня загипнотизировать? – попытался пошутить Роберто. – Вот уж наплевать.

– Я о Лорене.

Неприятный холодок пробежал по спине Роберто ещё отчетливее, и сердце стало биться чаще.

– На что вы намекаете, синьор Дженти? – строго спросил он.

– Синьор Кармини, вы – хороший человек и я верю, что вас ждёт блестящая профессиональная карьера. Кроме того, я, как вы, может быть, успели заметить, очень хочу, чтобы мы победили на конкурсе, и меня взяли бы в оркестр Итальянского радио, – произнося эти слова, Дженти как всегда активно жестикулировал. – Поэтому мне не безразлично ваше состояние, ваше настроение и…

– Синьор Дженти, – перебил Роберто, – давайте обойдёмся без увертюры!

– Хорошо… Синьор Кармини, вас… водят за нос. И об этом знают все, кроме вас.

– В каком смысле? – спросил Роберто, с ужасом начиная догадываться, куда может вести мелодию скрипач.

– Извините, но только вы всё ещё не знаете…, – Дженти опустил глаза, – что синьорина Ианцу – любовница синьора Мокинелли.

Лицо Роберто посерело. Он мгновенно понял, что Дженти говорит правду.

– И давно? – выдавил он из себя.

– Я не знаю, когда это началось. Но знаю, что когда её не было на репетиции, помните? Они с Метрономом, извините, с синьором Мокинелли, ездили в Сорренто, их там видели. Италия – маленькая страна… Мне очень жаль…

Роберто помолчал, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Не получилось.

– А где же они встречаются в Неаполе? Он ведь, насколько я знаю, женат.

– Синьор Кармини, я бы очень не советовал вам в этом копаться. Вы навредите прежде всего самому себе. Просто… перешагните через… эту ситуацию, и двигайтесь дальше. Такое случается нередко, – он вздохнул, – я тоже когда-то через подобное проходил. А кто из нас не проходил? Вы ещё так молоды.

– Синьор Дженти, – голос Роберто дрожал, – я прошу вас сказать, если вы знаете.

Дженти вздохнул.

– Хорошо, но только при одном условии. Обещайте, что вы не будете делать никаких глупостей. Врываться, бить стекла, устраивать сцены.

– Обещаю.

Дженти продолжал молча смотреть на Роберто.

– Обещаю! – более твёрдо повторил тот.

– Знаете, где находится ресторан «Клементина»?

– Да.

– Они сегодня ужинают там.

– Откуда вы это знаете?

– Просто примите это к сведению. И лучше последуйте моему совету – идите домой.

Домой Роберто, разумеется, не пошёл. А направился он, разумеется, туда, где вспыхнувший в нём мазохистский огонь ревности жаждал получить ещё больше топлива. И он его получил. Прячась от внезапного дождя под деревом на противоположной от входа в ресторан стороне улицы, Роберто через полтора часа ожиданий увидел выходящую под хмурое плачущее небо «сладкую парочку». Лорена смеялась, держа Мокинелли за руку. Он что-то рассказывал ей своим бархатным баритоном и выглядел очень бравым, словно никогда не воевавший отставной генерал. Они сели в такси (вместе, на заднее сиденье), такси отъехало, и только минут через пятнадцать после этого Роберто нашёл в себе силы, чтобы брести домой, сдержав своё обещание Дженти не делать глупостей.

Следующие репетиции будут другими, решил он для себя. Он ВООБЩЕ не будет на неё смотреть. Всё, её больше нет. Звук флейты? Это фонограмма. Нет, даже ещё лучше. Он будет смотреть в глаза тубиста Орсино. Прямо, холодно. Со смыслом, со значением. С издёвкой. Дуэль взглядов! К барьеру!!!

Но что же будет тогда с музыкой? С подготовкой оркестра к конкурсу? Разве не это главное, чем он занимается? Разве не для этого он приехал сюда, в Неаполь? Нет, он должен прежде всего добиться успеха как дирижёр, оркестр должен выиграть конкурс, тогда-то она поймет… А что она поймет? Наоборот, тогда все лавры достанутся не ему, а, разумеется, руководителю Католического симфонического оркестра – маэстро Мокинелли. А вот если будет провал, то виноватым будет кто? Конечно же молодой концертмейстер (ну, что вы, какой он дирижёр!), который не продемонстрировал требуемую от него энергичность, не сумел овладеть сложным искусством управления живым оркестром, не справился, не достиг, не оправдал, не удовлетворил, не сфокусировался, не смог, не…

Роберто охватил гнев отчаяния. Он остановился возле какой-то исписанной граффити двери и со всей силы врезал по ней кулаком. С дверью ничего не произошло, а вот с кулаком наоборот. Острая боль заставила молодого человека вскрикнуть. Но зато он тут же забыл про всё остальное и побежал домой спасать руку.

Через час он ворвался в кафедральный собор с перебинтованной рукой.

– Отец Фабио, прошу вас, можете меня исповедать? П-прямо сейчас! Здесь!

– Садись. Слушаю тебя, сын мой.

– Отче, я хочу покаяться. К-каюсь в гневе.

– Это тяжелый грех.

– Да, отче… И поэтому мне самому тяжело. Вдвойне…

– Ты никого не убил?

– Нет! Она… Я сам виноват, что был настолько слеп.

– Что было причиной твоего гнева?

– Ревность.

– Ревность – это разновидность зависти. Это тоже тяжёлый грех. Ты ревновал свою жену к мужчине?

– Нет. Мы не женаты.

– Помолвлены?

– Нет. Но я просто… Отче, мне она… Я хотел… В общем, я случайно узнал, что у неё роман с другим. И об этом знали все, кроме меня. Но она мне ничего не говорила и вела себя так, будто со временем я смогу… Во всяком случае, мне так казалось.

– И с кем ты подрался? – отец Фабио кивнул на забинтованную кисть Роберто.

– С дверью.

– Ты пытался ворваться к ним?

– Нет, что вы. Это была случайная дверь… Меня охватило такое отчаяние… потому что я не знаю, как мне быть дальше. Со мной такое впервые.

– То есть раньше ты не пытался пробивать дверь кулаком?

– Конечно нет! – Роберто не заметил иронии.

– Этому тоже нужно учиться, – авторитетно вымолвил отец Фабио, словно в обязанности хранителя органа входили и уроки по проламыванию дверей. – Так, допустим, на органе ты можешь поиграть и одной левой рукой, но как же ты собираешься дирижировать?

– Я не собираюсь. Вернусь в Бари. Пусть он готовит свой оркестр к конкурсу сам.

– Что? Сын мой, ты не хочешь помогать нашему католическому оркестру? А ты понимаешь, что в таком случае к твоим уже совершённым двум тяжёлым грехам добавятся ещё лень и уныние? Может сразу стоит покаяться и в них? Хм… А не стоит ли за всем этим ещё и вожделение? Или гордыня?! – сурово вопросил монах.

Роберто молчал, опустив голову.

– Чего бы ты больше желал, – уже спокойнее спросил монах, – чтобы она была счастлива, или чтобы она провалилась в тартарары, вместе со своим избранником?

– Не знаю. Теперь мне всё равно.

– А, ну слава Богу, значит это не любовь.

– Откуда вы знаете? – подняв глаза на отца Фабио, Роберто увидел, что тот смеётся.

– Если ты выучил партитуру, откуда ты знаешь, что после ноты до нужно играть соль? Или ты думаешь, что ты первый кающийся грешник в моей жизни? Следуй за мной, – Фабио встал и пошёл в дальний левый угол собора.

Роберто понуро пошёл за ним. Отец Фабио подошёл к незаметной дверце за колонной, достал из спрятанного в складках рясы кармана ключ, открыл её, пропустил перед собой Роберто и снова запер замок изнутри. За дверцей обнаружилась тускло освещённая винтовая лестница вниз, спустившись по которой, они оказались ещё перед одной дверью. Когда монах отворил и её и зажег свет, Роберто с удивлением огляделся. Они находились в большой комнате, которая представляла собой диковинную смесь мастерской, склада, библиотеки, офиса, спортзала и лазарета. Последний был представлен стеклянным шкафом с медикаментами и больничной кушеткой.

– Сядь сюда, – приказал монах, указывая на кушетку. – Начнём с врачевания твоей руки, а спасением души займёмся после этого.

ГЛАВА VII. Tale for a deaf ear2727
  ^* «Сказка для глухого» (буквально – «для глухого уха») – одноактная опера итальянского композитора Марка Буччи (1957).


[Закрыть]

Конспиративная квартира на последнем этаже одного из дореволюционных домов в Рязанском переулке была примечательна по трём причинам. Во-первых, окна квартиры всегда были зашторены. Во-вторых, в квартиру можно было попасть двумя путями – по общей лестнице и по лестнице чёрного хода, о существовании которого никто из современных жильцов дома не знал. Наконец, в-третьих… впрочем, о третьей особенности квартиры не знали даже её посетители. А таковыми в этот дождливый день были двое мужчин – один постарше, другой помоложе – сидевшие за большим столом напротив друг друга. Зелёный абажур старинной настольной лампы освещал лежащие на столе бумаги, составляющие содержимое всего одной распахнутой папки, лица же мужчин оставались в глубокой тени.

– …Также мною были неофициально привлечены ответственные сотрудники местной милиции, – продолжал доклад мужчина помоложе. – Естественно, им была дана очень ограниченная информация, и на их помощь я особенно не рассчитывал. Однако кое-что им всё же удалось собрать. Именно благодаря им мы узнали о двух других похожих случаях, произошедших примерно в это же время. Так, например, выяснилось, что своего кресла лишился директор городского универмага…

– Уволили? По какой статье? – спросил мужчина постарше.

– Нет, с самим директором ничего не случилось. Исчезло только его кресло, в буквальном смысле – пропало прямо у него на глазах. А точнее прямо из-под него, как он утверждал.

– Разумеется, – саркастически заметил мужчина постарше, – и оно импортное, дорогое и стоит теперь у него на даче.

Мужчина помоложе взял со стола один из листков и прочел: – Изготовлено на предприятии «УЗ-62» в Горьковской области, цена 24 рубля 50 копеек. Прямо скажем, не царский трон. Позднее оно было изъято милицией у главаря фураг и возвращено директору.

– Что ещё за фураги?

– Местное явление. Работяги с окраин, банды мелких хулиганов, но с претензией. Носят самодельные вязаные кепки, за что и получили такое прозвище.

– Сергей Сергеевич, а вам не кажется, что если мы будем все случаи пропажи мебели притягивать за уши, то станем посмешищем как этот ваш… милицейский коллега?

– Так точно, Виктор Викторович, кажется. Точнее казалось. Вы вовремя сказали про уши. Потому что это самое интересное.

– Продолжайте.

– Среди приближённых к главарю фураг есть наш сотрудник. Так вот, он был там в тот момент, когда к ним попало это кресло, ну, директора универмага. Оно на них якобы свалилось, когда они хотели побить какого-то прохожего, который на свою беду забрел в их парк, – Сергей Сергеевич взял из папки листок, написанный от руки. – Вот рапорт, читаю: «что-то большое прилетело и врезалось в нас, повалив несколько человек, а когда мы поднялись, прохожий убежал, а на траве стояло кресло и на нём оторванное ухо».

– Ухо директора магазина, – саркастически заметил Виктор Викторович.

– Если бы! – неудачно выразился Сергей Сергеевич, будто он хотел, чтобы директору универмага был нанесён вред. Поняв, как это прозвучало, он поспешил добавить:

– Уши директора на месте, мы проверили. И у фураг тоже никто на увечье вроде не жаловался, хотя проверить их всех трудно – чуть не полгорода в этих кепках ходит.

– Это всё? – Виктор Викторович посмотрел на часы.

– Не совсем. Кресло главного инженера завода ему, с его слов, скоро подбросили назад. А вот табличка с инвентарным номером кресла нашлась как раз возле той самой пивной.

– Какая-то чушь. Главный инженер… пятница, стресс, устал, оторвал в сердцах с кресла инвентарный номер, пошёл в пивную и потерял его там.

– В пивную он не ходил. Проверили.

– А кресло проверили?

– Конечно! Сразу же отдали на экспертизу. Проверили всё досконально – и соскобы брали и даже радиацию замерили – ничего необычного не обнаружили. Зато третий случай…

– Да-да, дебошир в милиции, это я уже слышал. Какое это-то имеет отношение…

– Самое прямое. Поскольку там тоже было обнаружено оторванное (или отрезанное) ухо.

– Но там не пропадало кресло, – веско заметил Виктор Викторович.

– Так точно. А вот ухо… мм… пропадало. А потом… как бы… нашлось. Если можно так выразиться, – Сергей Сергеевич вытащил из папки цветную фотографию и страницу с описанием и передал собеседнику. Тот взглянул на фото. Потом достал из кармана футляр, вынул из него очки, надел их и посмотрел на фото ещё раз, более внимательно. Видимо, и вторым осмотром Виктор Викторович остался не удовлетворён, потому что он достал из другого кармана ещё одни очки, надел их поверх предыдущих и вгляделся в фотографию и описание ещё раз. Наконец, он бросил документ на стол и неожиданно грязно выругался, в том смысле, что, мол, удивлён, обескуражен и раздражён одновременно.

– Вот и я, когда это увидел, сказал тоже самое – слово в слово, – доложил Сергей Сергеевич.

– А где сейчас… этот… начальник отделения… как его, Рукавин?

– Рукастый. Обследуется. После нервного срыва. В психоневрологическом.

– Эдак, скоро и мы к нему присоединимся, – мрачно заметил Виктор Викторович, снимая очки. – Давайте подытожим. В кабинет к главному инженеру секретного завода приходит некто, очевидно не в своём уме, и просит непонятно что. Его выпроваживает, но почему-то не задерживает охрана. Через какое-то время из этого кабинета исчезает кресло инженера. Так?

– Так.

– К директору универмага также приходит некто – может быть, этот же, а может быть, и другой – не забываем, что это весна, а весной у шизофреников обострение – задает какие-то нелепые вопросы, уходит, а через некоторое время из-под директора выскакивает кресло, на котором он сидит, стоимостью 24 руб…

– и 50 копеек… – уточнил Сергей Сергеевич.

– … и позднее обнаруживается в километре от магазина в городском парке у местной братвы. Так?

– Так.

– В тот же день патруль задерживает возле пивной какого-то бузотёра, привозит в отделение, откуда тот то ли сбегает, раскидав милиционеров стулом, то ли спокойно уходит, как утверждают они сами… И ты предполагаешь, что можно связать все эти случайные события между собой только потому, что кто-то якобы видел два оставленных уха…

– Причём оба раза левых уха! – опять уточнил Сергей Сергеевич.

– Причём вполне возможно муляжи, если иное не доказано! – поправил коллегу Виктор Викторович. – А ещё потому, что никто – ни директор, ни инженер, ни охрана, ни братва, ни милиционеры – не смогли запомнить внешность посетителя или прохожего, назовём его так, хотя…

– Все они вспомнили только то, что это молодой мужчина, парень, без особых примет, и всё, – вставил Сергей Сергеевич.

– …хотя можно, я допускаю, не заметить, что у человека, который стоит прямо перед тобой, оба уха как бы левые… но не обратить внимания – днём! – на то, что у него вообще нет одного уха, или даже обоих ушей, этого я допустить не могу. Разве что все перечисленные свидетели были очень нетрезвыми. Очень!

– Кажется, это была пятница, – уточнил Сергей Сергеевич со вздохом сожаления.

– При этом состав какого-либо преступления не просматривается, – продолжал Виктор Викторович, – поскольку похищенное вернулось их владельцам – это раз; никого не убили – это два; и никаких следов шпионской деятельности в связи с заводом нами не обнаружено – это три. Следовательно, всё, что мы имеем на сегодня по нашему профилю, это две зацепки, которые, на мой взгляд, могут с равной вероятностью быть или чем-то очень серьёзным – и тогда нужно принимать меры – или абсолютно случайной ерундой. И тогда можно обо всем этом забыть, не делать из мухи слона.

– Первая зацепка – это фикус, – сказал Сергей Сергеевич, кивая на фотографию на столе. А вторая какая, Виктор Викторович?

– А вторая – это наш безухий «прохожий».

– «Пьер Безухов», – пошутил Сергей Сергеевич без тени улыбки, – но почему он?

– Когда после встречи лицом к лицу никто не может вспомнить внешность визави, это может означать… что мы имеем дело с профессионалом самого высокого класса. Именно это отличает настоящего шпиона от киношного Джеймса Бонда. Неприметность.

– Или что все товарищи в пятницу были пьяные, – напомнил Сергей Сергеевич.

– Или да… Вот что. Оставляйте это всё мне и идите, – Виктор Викторович показал на стол, и его коллега быстро сложил все документы в папку. Когда он закрыл её, на обложке стало видно название папки – «Дело Ван Гога».

– Ван Гога? Это кто же так кудряво назвал?

– Генерал-майор Стрельников.

– А, Проша! – усмехнулся Виктор Викторович. – Всегда любил сострить. Мы вместе в академии учились, – пояснил он.

Сергей Сергеевич поднялся, попрощался с начальником и исчез в темноте квартиры. Вдали щёлкнул замок двери. Виктор Викторович достал серебряный портсигар и закурил сигарету. Потом он достал из папки лист с цветной фотографией, надел очки и рассмотрел её ещё раз.

На фотографии было изображено обычное комнатное растение, похожее на фикус, в обычной деревянной кадке. Необычной была всего одна деталь этого растения. Из пазухи одного из листьев торчал тонкий светло-зелёный стебель, конец которого украшало нечто розовое, что можно было бы принять за бутон цветка или за плод. Если бы не его форма. По форме (да и по размеру тоже) эта штуковина на конце стебля была идентична ушной раковине человека. Говоря простым языком, на фикусе «росло» человеческое ухо. Левое.

К фотографии было прикреплено на отдельной странице заключение экспертизы.

«Всесоюзный институт прикладной

молекулярной биологии и генетики

В лабораторию №3 на экспертизу был представлен биоматериал в виде комнатного растения Ficus elastica с плодовым телом в форме ушной раковины (auricula) человека.

Установлено, что плодовое тело является органической частью растения, состоящей из растительных клеток, которые были модифицированы с использованием генетического материала, предположительно стволовых клеток человека, по неизвестной нам в настоящее время технологии генной инженерии.

Институт, к сожалению, не располагает оборудованием и кадрами, которые позволили бы расшифровать геном данного образца без привлечения партнёрских зарубежных лабораторий.

Отвечая на ваш запрос, мы также не можем достоверно утверждать, либо отрицать, позволяет ли физиология данного генно-модифицированного растения улавливать, обрабатывать, либо передавать звуковую информацию (что в норме свойственно органам слуха человека), или же сходство данного плодового тела с ухом ограничивается только формой. Для ответа на эти вопросы нужны дополнительные исследования.

Примерная смета для организации внепланового проекта постановки таких исследований может быть представлена в течение 30 дней по получению официального письменного запроса от компетентных органов.

Директор Института, академик Вавилов-Лысенко».

– Или что абсолютно все товарищи в пятницу были пьяные, – задумчиво повторил Виктор Викторович сакраментальную фразу, завязывая тесёмки на папке и убирая её в свой кожаный портфель.

Следующие дни ознаменовались появлением в информационном пространстве Советского Союза двух новых документов, о которых знали только те, кому было положено о них знать.

Первым документом был приказ о создании 6-го управления КГБ СССР, в обязанности которого вменялась борьба с преступностью на промышленных объектах, в преамбуле которого упоминались «участившиеся случаи хищений на оборонных предприятиях материалов, приборов и даже мебели».

Вторым документом было подписанное председателем Комитета письмо, которым запрещалось держать на секретных объектах и в служебных помещениях учреждений, связанных с государственной тайной, живые комнатные растения. Письмо обязывало удалить все имеющиеся горшки с цветами с территории таких объектов в трёхдневный срок, в том числе фикусы – немедленно по получении письма.