Текст книги "Катана для оргáна"

ГЛАВА VIII. La voce del cielo2828
  ^* «Голос Небес». Классическая неизданная симфоническая сюита неизвестного композитора.


[Закрыть]

Конечно, на исповеди, как это часто и бывает, Роберто был искренен не до конца. Размышляя о последнем вопросе отца Фабио, он был вынужден признаться самому себе, что нет, всё-таки ему было не всё равно. И если быть совсем уж честным, он не хотел бы, чтобы Лорена была счастлива с другим. По крайней мере, вот с этим другим. И правильнее было бы ответить отцу Фабио, что да, он хотел бы, чтобы этот старый ловелас провалился в тартарары. Ну, не в буквальном смысле, а чтобы, например, его похитили «Красные бригады», о которых писали каждый день газеты. Но они пока что похищали только тех, за кого можно получить хороший выкуп. А Мокинелли? Он не капиталист и не лидер профсоюза, что с него взять? Однако признаться в таком означало поставить на себе самом клеймо грешника. Причём неисправимого. Ибо покаяние Роберто, не было искренним раскаянием в своих мыслях и чувствах, оно скорее было… жалобой. Обидой, которой хотелось поделиться, чтобы ожоги, нанесенные самому себе огнём ревности, не так болели. Почему он признавался в этом самому себе теперь, а не отцу Фабио там? Ну… потому что… не настолько же он плохой католик?

Вот, например, хотел бы он, Роберто Кармини, чтобы этот… синьор упал со сцены в оркестровую яму и сломал себе ноги? Вовсе нет. Во-первых, потому что никакой оркестровой ямы в зале для репетиций нет. А во-вторых, он, Роберто Кармини, совсем не кровожадный. Да и с какой стати желать зла человеку, который лично тебе ничего плохого не сделал? Я вообще оказался в Неаполе лишь благодаря ему! Отец Фабио прав. Мы с Лореной не женаты, не помолвлены. Мы даже не «мы». И я даже не рогоносец… Но почему же так тошно? Только ли из-за обмана? Или из-за того, что она меня выставила перед остальными таким дураком? Или из-за чувства своей никчёмности, которое возникло из-за этого? Но тогда что это, если не гордыня, которая считается самым страшным грехом?

Мучимому этими вопросами Роберто было трудно думать о музыке и продолжать репетиции. Но и отец Джованни, и отец Фабио запретили ему уезжать назад в Бари. «Это твой долг не перед синьором Мокинелли», – говорил отец Джованни, – «и даже не перед оркестром. Это твой долг перед Господом, который дал тебе талант вместе с обязанностью служить Музыке, и это – долг перед самим собой, если ты стремишься быть чем-то большим, чем просто одним из миллионов влюбленных глупцов». Чтобы помочь заблудшему получить прощение, духовные отцы предписали ему каждый свою епитимью. Отец Джованни велел в качестве покаяния и искупления петь ежедневно пять псалмов (хотя разрешил делать это не в полный голос, опасаясь как за самого Роберто, так и за его соседей по дому).

А отец Фабио, травяные компрессы которого (фу, какой у них отвратительный запах, хуже, чем из колодцев в Пеццуло2929
  Pezzulo – город, входящий в метрополию Неаполя и находящийся среди Флегрейских полей – зоны вулканической активности, что проявляется, в частности, сильным запахом сероводорода из колодцев.


[Закрыть]!) за два дня сняли отек на пальцах и запястье Роберто, поручил ему искоренять грех более радикальным способом, который совсем не походил на традиционную духовную практику. Неординарная епитимья отца Фабио состояла из двух заданий. Первое – продолжать дирижировать дома с палочкой. Но не со своей невесомой баттутой3030
  Баттута – синоним дирижёрской палочки. Изначально – трость для отбивания ритма ударом по полу.


[Закрыть], а с той, которую ему вручил отец Фабио. «Палочка» оказалась полуметровым ломиком, который весил килограмма два, и строгий, не терпящий возражения взгляд отца Фабио, которым тот сопроводил вручение этого подарка, недвусмысленно показал Роберто, что монах не шутит.

Второе задание было ещё неожиданней. Спустившись в подземелье под главным нефом собора, отец Фабио привёл Роберто в келью с ещё одной органной консолью. Два её мануала выглядели обычно, если не считать чёрную окраску тоновых и белую полутоновых клавиш, что говорило о древности инструмента. Необычном же оказалось то, что играть на нём Роберто не смог – клавиши не нажимались! Словно весь мануал был выпилен из цельного куска древесины и просто раскрашен в виде клавиш. Роберто снова с негодованием подумал, что отец Фабио решил подшутить над ним. Однако после неудачной попытки молодого человека тот сам сел на скамью и спокойно сыграл несколько аккордов и арпеджио. Изумлению Роберто не было предела.

– В чём здесь фокус? – спросил он.

– Никакого фокуса, – ответил отец Фабио. – Просто в твоих пальцах мало силы. Здесь используется механическая трактура3131
  Трактура – механизм соединения клавиш органа с клапанами, распределяющими поток воздуха в органных трубах. По сути это устройство управления, передающее сигнал от пальца органиста при нажатии на клавишу к звучащему регистру.


[Закрыть], и к каждой клавише идёт не одна тяга, открывающая клапан, а две. Вторая прикреплена к пружинам и грузам, вес которых можно менять, увеличивая или уменьшая силу нажатия клавиш. Эту трактуру разработали специально для тренировки силы пальцев и кисти. Педали для ног устроены по такому же принципу. Видишь, они не деревянные, а латунные. Так что продавить играючи пятьдесят килограммов веса груза без тренировки не получится.

Роберто недоверчиво подошёл к мануалу и нажал на клавишу ребром ладони левой руки, навалившись на него всем своим весом. Клавиша действительно поддалась и раздался звук. Роберто испытующе посмотрел на отца Фабио.

– Кто вы, отец Фабио?

– Будешь постепенно осваивать, – ответил монах, вручая ему ключ от комнаты. – Хотя не все францисканцы разделяют это мнение, но подобная физическая активность хорошо дополняет молитву в качестве средства для врачевания душевных недугов. И, кстати, твоей дирижёрской практике это тоже не повредит. Надеюсь, ты понимаешь, что кроме всего прочего тебе придётся самостоятельно поработать над своей физической формой. И не забывай, что я доверяю тебе секреты, которые должны ими и оставаться, – монах дополнил последние слова жестом, означавшим рот на замке.

Следующая репетиция с оркестром состоялась только через две недели. Очередную репетицию пришлось отменить из-за забастовки транспортников, сделавшей невозможным приезд на репетицию большинства музыкантов. А вторая пришлась на празднование Дня Республики, и хотя на референдуме 1946 года подавляющее большинство неаполитанцев голосовало не за республиканскую форму правления, а за продолжение монархии, за тридцать прошедших лет к празднику привыкли. Возможно, не настолько, чтобы маршировать по улицам с оркестром, как в Риме, но по крайней мере настолько, чтобы отказ от работы выглядел оправданным.

За две недели Роберто удалось обрести некоторое душевное успокоение. Если первые ночи после вспышки ревности он совершенно не мог заснуть, то теперь он проваливался в глубокий сон, едва голова касалась подушки, чему в немалой степени способствовали физические упражнения, в которые превратились его самостоятельные репетиции. Утром после молитвы и лёгкого завтрака он отжимался от пола на ладонях, кулаках и пальцах, приседал, держа десятилитровую бутыль с водой, а потом неподвижно стоял с ломиком отца Фабио в вытянутой руке, пока она не начинала дрожать и ломик не выпадал на положенную под ним на пол подушку (о последнем упражнении он узнал от случайного посетителя в кафе, который занимался спортивной стрельбой из пистолета и рассказывал о своих тренировках друзьям).

Все физические упражнения Роберто совмещал с пением указанных отцом Джованни пяти псалмов, пытаясь подстроить под их размер ритм своих движений. Дыхания для этого поначалу не хватало, поэтому то, что начиналось как пение, довольно быстро переходило в шепот на выдохе. Но прогресс всё же был. Чтобы ускорить его, Роберто стал перемещаться между домом и собором не прогулочным шагом, а лёгким бегом, переходя на шаг только при приближении к конечной точке маршрута, чтобы не вызывать испуга у прохожих или подозрения у полицейских. Размеренный ритм бега придавал псалмам, которые на бегу продолжал воспроизводить Роберто, форму рок-н-ролла, но его и это не смущало. Зато, вполне вероятно, могло отпугнуть лихих людей, активизирующихся по ночам – кому охота связываться с психом?

Ночные бдения были посвящены попыткам преодолеть силу сопротивления клавиш в подземной келье. В первые дни все такие попытки были безнадёжными. Однако потом клавиши стали понемногу поддаваться усилиям. Хотя, возможно, хитрый отец Фабио просто ослабил пружины или установил на тягах меньшие веса грузов. По мере того, как клавиши тренажёра уступали пальцам органиста, Роберто снова смог сосредоточиться на мелодике произведений, которые он исполнял. И тут его ожидали поразительные открытия, заставившие его ещё быстрее забыть о ранах первой ревности.

Произведения, входившие в несколько томов «Flores de musica», были разными по сложности и стилю, поскольку принадлежали разным (большей частью оставшимся неизвестными) авторам. Разбирая и исполняя их в случайном порядке, Роберто обнаружил, что их звучание производит на него широчайший спектр эмоционального воздействия. Некоторые оставляли его спокойным, почти равнодушным. Другие давали совсем иное ощущение покоя, в котором не было равнодушного безучастия, а присутствовало возвышенное умиротворение. Какие-то музыкальные фразы вызывали у него непроизвольную улыбку – их звуки порождали спонтанную радость и желание дышать полной грудью.

Но встречались и такие сочинения, которые производили на Роберто ни с чем не сравнимый эффект. Даже на стадии разбора нот они уже начинали действовать вопреки его первоначальному настроению, наперекор желанию или воле музыканта – губы начинали дрожать, пульс учащался, а в носу щипало. Когда же Роберто был готов уверенно и без остановки исполнить такое сочинение с начала и до конца, воздействие мелодии было настолько ярким, что ему приходилось останавливаться – его душили слёзы! Многократные повторы исполнения не были актом самоистязания, он всего лишь хотел сыграть произведение полностью. Раз за разом этот эффект повторялся, хотя и с меньшей силой, и только через несколько десятков повторов он был способен дойти до финала без остановок и без рыданий.

Этот опыт заставил Роберто с большим интересом анализировать сочинения сборника. В чём их алхимия? Где именно прячется звуковая магия? Если звучание каждой отдельно взятой ноты воспринимается спокойно, то почему их сочетание, темп и ритмический рисунок производят такой мощный эффект? Действует ли это на всех одинаково или только на некоторых особенно чувствительных людей? Связано ли это с культурным кодом и с вероисповеданием слушателя или нет? Вопросов было много. Но если они возникали не только у Роберто, почему об этом никто не рассказывал во время учёбы в консерватории?

Роберто обратился за помощью к хранителю органа – отцу Фабио. Тот не воспринял энтузиазм молодого человека всерьёз, попытавшись отделаться комментарием о неустойчивой психике, свойственной возрасту, рекомендацией больше времени посвящать молитве, а также, видимо, добавил утяжелений к клавишам «спецоргáна», чтобы его подопечный быстрее уставал и меньше задавал вопросов.

Однако пытливость Роберто это не остановило, и он задал те же вопросы отцу Джованни. Тот посоветовал ему почитать древних и на следующую встречу принес ему копию средневекового фолианта на латыни, который назывался «Музыка небесных сфер3232
  В оригинале используется название «Musica Orbium Caelestium». Если автор имел в виду работу И. Кеплера «Harmonice mundi», или труд Пифагора «Musica Universalis», то их традиционно переводят на русский язык словосочетанием «Музыка небесных сфер», которое мы и применили при переводе книги. (Прим. переводчика).


[Закрыть]», сказав, что в нём есть все ответы. Читать на латыни Роберто не умел. Ограничившись из вежливости просмотром рисунков с какими-то кругами и многоугольниками, вписанными друг в друга, он закрыл фолиант и взмолился.

– Отец Джованни, а не могли бы вы как-то попроще, своими словами?

Отец Джованни вздохнул, но всё же уступил.

– Разумеется, ты не первый, на кого музыка оказывает такое сильное влияние. Это явление известно с глубокой древности, и попытки понять механизмы этого воздействия предпринимались и Пифагором, и Птолемеем, и Кеплером. Великий Иоганн Себастьян Бах всю жизнь тоже искал ключ к объединению верхней и нижней небесной последовательности звуков, и в некоторых его произведениях ему этого удалось добиться. Сохранились свидетельства того, что при правильном темпе исполнения и подобающем настрое самого исполнителя Небеса буквально разверзаются и у слушателей возникают разнообразные видения. Однако это происходило не каждый раз.

– А что это за верхняя и нижняя последовательность небесных звуков? Какая-то мелодия?

– Это термины встречаются в древних учениях, речь идёт о двух ветвях божественных звуковых образов – восходящей и нисходящей, то есть об особых сочетаниях звуков, которые, сливаясь в определённой пропорции, вступают в резонанс с внутренними вибрациями мозга, сердца и нервных сплетений человеческого тела, что вызывает эмоциональный и физиологический ответ у большинства людей, хотя не у всех. При полной синхронизации происходит то, что в разных культурах называется просветлением, катарсисом, божественным откровением, экстазом и т. п. Люди в таком состоянии чувствуют, что соприкасаются с Богом, видят ангелов, чувствуют другие измерения, у них полностью исчезает тревога или агрессия… в общем, это очень яркое и сильное переживание, после которого человек может радикально измениться. Хотя может остаться таким же, каким и был. К сожалению, тут нет никаких гарантий.

– Неужели этого состояния можно достичь всего лишь правильно подобранной мелодией?

– Не обязательно мелодией, звуком вообще, в том числе междузвучиями – паузами и цезурами. Мелодия – это один из вариантов сочетания звуков, а созвучие – это всего лишь одно из воплощений гармонии сфер, наиболее доступное для непосредственного восприятия непосвященными. Ощутить вселенскую гармонию, а точнее, синхронизироваться с ней, можно и с помощью других специальных техник, которым нужно долго учиться. Кому-то удается достичь этого посредством молитвы. Кому-то через практику медитации. Но на простого человека без специальной подготовки только музыка способна оказать схожее воздействие. Раньше, до изобретения выразительных музыкальных инструментов, было не так просто вовлечь массы людей в нужное психическое состояние. Однако всё изменилось с появлением органа. С ним музыка стала самодостаточной.

– А кто-нибудь из великих смог записать нотами такой универсальный звуковой эликсир? Который действует сразу, как таблетка?

– Насколько я знаю, нет. Многие пробовали, Бах подошёл очень близко. А тот же Бузони3333
  Феруччи Бузони (1866—1924) – итальянский пианист-виртуоз и композитор.


[Закрыть], когда делал его транскрипции, не смог достигнуть даже такого эффекта, несмотря на всё своё мастерство.

– Да, я читал его «Эскиз3434
  «Эскиз новой эстетики музыкального искусства», трактат Ф. Бузони 1907г.


[Закрыть]». Не согласен с его утверждением, что все искусства стремятся к отражению природы и передаче человеческих чувств. Я разделяю точку зрения Швейцера о том, что для музыки нет мира действительности, что она – отображение мира невидимого. Мы стремимся музыкой передать то божественное, что снисходит к человеку и проходит через его душу.

– Ну… я не вижу здесь противоречия. Святой Дух, если ты говоришь о Нём, слишком огромная категория, чтобы выразить Его нотной формулой. Бузони как раз и говорил о том, что ограничения формы противоречат закону вечной гармонии. Хотя что такое любой закон, если не те же самые границы?

– Но если Абсолютная Музыка, а мы говорим о ней, существует, то почему её нельзя сыграть, а значит и записать?

– Судя по всему, это так не работает. Даже в пилюлю помимо действующего вещества фармацевты добавляют различные вспомогательные компоненты. Иначе лекарство либо не подействует, либо отравит тебя. Нужный звук проникает сразу в мозг. Но для создания нужного эффекта мозг следует сперва подготовить, и этой цели служат другие звуки. В том-то и секрет, что только правильное сочетание – последовательность, ритм, высота, темп, эмоция, даже мысли исполнителя и прочие ингредиенты – может произвести взрывной эффект откровения. Чуть-чуть ошибся, что-то не учёл – и формула не работает.

– Даже если записать идеальное исполнение на пластинке?

– Ты можешь отличить звук на записи от живого звука?

– Конечно.

– Тогда ты сам ответил на свой вопрос. Видишь ли, молитва – это ведь не разовое лекарство, это постоянный диалог с Господом. Музыка – это тоже постоянный диалог с Господом. Если пауза в диалоге слишком затянулась, то нить теряется… Что делать? Жизнь идёт, подбрасывает дровишек в костер, на котором мы все жаримся, оттого и продолжают возникать сомнения и вопросы, несмотря на то что ответы на них, казалось бы, давным-давно получены.

Роберто думал над словами отца Джованни всю дорогу до дома, за своим скромным ужином и, видимо, даже после того, как заснул. Потому что ему приснилось продолжение этого разговора.

– Простите, отец Джованни, могу я задать ещё один вопрос, который может показаться еретическим?

– Сейчас вроде бы перестали сжигать еретиков на костре – временно, разумеется.

– Отец… есть ли Бог?

Отец Джованни не ответил сразу. Он собирался с мыслями, глядя на огонь свечи, потом спросил сам:

– А есть ли ты сам?

– Я себя чувствую, значит я есть.

– Но есть ли ты для других?

– Конечно, я же дирижирую оркестром, и они отвечают на мои усилия так или иначе.

– Хорошо. Допустим, что ты просто спишь, тебе всё это снится, и никаким оркестром в реальности ты не управляешь. Никто не знает о твоем существовании. Как ты докажешь людям, что ты есть?

– Я приду к ним и скажу – вот он я!

– Этого никто не увидит и не услышит, как это бывает, когда ты спишь. Ты придешь ко мне в своём сне, но я-то в это время нахожусь в другом месте, может быть в своём собственном сне!

– Я приведу свидетелей – людей, которые меня знают, – уже не так уверенно сказал Роберто. – Не все же они спят?

– Этого достаточно, чтобы убедить других в своём существовании?

– Я могу сделать с ними что-нибудь! Вступить с ними во взаимодействие. Крикнуть, сыграть, построить, ударить. Что?

– И ты считаешь, что этого достаточно, чтобы люди поверили, что ты есть?

– Это не вопрос веры, если все они не слепы и не глухи, то они смогут меня воспринимать своими органами чувств, то есть физически.

– Если ты считаешь, что этого достаточно, то чего тебе не хватает в вопросе о Боге? Он Сам сказал, что Он есть. Тому есть свидетели, с которыми Он вступил во взаимодействие. Он создал, крикнул, построил и даже ударил. Вполне физически. Будет ли через 300 лет после твоей смерти для твоих правнуков вопрос о твоем существовании как причины их появления на свет вопросом веры? Нет? Так отчего же, если ты сам существуешь, у тебя может возникать сомнение в существовании Творца?

– Но разве недостаточно того, что есть Вселенная?

– Давай зайдем с другого конца. Абсолютно всё, что мы видим в течение жизни, имеет начало и конец. Будет ли после конца Вселенной, когда исчезнет всё, иметь смысл вопрос «Есть ли Бог»?

– Допустим, да.

– Но для кого? Никого же нет.

– Но до тех пор, пока Вселенная есть, то есть сегодня, этот вопрос имеет смысл?

– Если он лишь сегодня имеет смысл, то получается, что Бог неотделим от людей, которые сегодня задают себе этот вопрос. И существует только в этом вопросе.

– Но сама Вселенная? Она же может существовать и без человека и наверняка существовала!

– Если нет человека, то не имеет никакого значения, есть или нет Вселенная, поскольку нет ни вопросов, ни ответов, ни значений.

– Но Вселенная – это же не плод коллективного ума!

– А вот это лишь предположение, которое нельзя проверить. Пока люди существуют, у них есть Вселенная. Не будет людей – не будет ни самого вопроса, ни понятия, ни смысла.

– Значит… и Бог, пока я живу, есть, по крайней мере для меня.

– Пожалуйста.

– И помогает мне жить.

– Если ты действительно чувствуешь это.

– И тогда Бог будет во мне!

– И как ты в таком случае ответишь мне на вопрос «Есть ли Бог»?

– Я скажу, что… Если Он кому-то нужен, значит Он есть.

– Иди с миром, сын мой. Ты на верном пути.

Проснувшись утром, Роберто не смог вспомнить ничего, кроме того, что он говорил о чём-то важном. Однако потом он обратил внимание на то, что в его голове независимо от его воли крутилась, не переставая, одна и та же строчка из песни, которую он никогда не слышал раньше: «Ты на верном пути, ты на верном пути». И он решил, что это знак свыше.

Итак, на репетицию через две недели (куда Роберто захватил с собой свою прежнюю палочку, а не булаву отца Фабио, чтобы не пугать оркестрантов), он пришёл чувствуя, что его тело находится в гораздо лучшей форме, чем душа, по которой всё ещё бродил призрак тревожности относительно того, как он будет общаться с Мокинелли, и какими глазами сможет смотреть на Лорену.

Войдя в холл здания театра, Роберто был остановлен незнакомым синьором с портфелем, имевшим вид чиновника, каковой Роберто научился безошибочно определять по сочетанию дешёвой одежды и выражения собственной значимости, въевшегося в черты лица.

– Синьор Кармини? – обратился незнакомец к Роберто, и получив подтверждение, представился, – Дино Бернарди, секретарь попечительского совета. Мы курируем оркестр, в которым вы имеете честь проводить репетиции, – тут он сделал паузу, чтобы молодой человек смог осознать масштаб той социальной дистанции, которая лежала между ними.

На Роберто это не произвело никакого впечатления по той простой причине, что он давно сформулировал для себя простое житейское правило: если кто-то к тебе обращается, значит это нужно ему, а не тебе.

Приняв молчание молодого человека за оторопь от высоты, на которой находилась позиция секретаря попечительского совета, синьор Бернарди продолжил:

– Нам нужно, чтобы вы подписали формальное согласие на подготовку оркестра к конкурсу в качестве дирижёра, – с этими словами он извлёк из портфеля папку с документами.

– Синьор Бернарди, вы обращаетесь не по адресу. Хотя я уже несколько недель работаю с оркестром, но делаю это за честное слово и без каких-либо формальностей. Руководителем является синьор Мокинелли, обратитесь пожалуйста к нему.

– Вы, наверное, слишком увлечены музыкой или чем там ещё, если не осведомлены о положении вещей, молодой человек. Да будет вам известно, что по ходатайству Архиепархии города синьор Мокинелли третьего дня отстранен от управления оркестром. Иначе с чего бы это я обращался к вам? Думаете, мне больше нечем заняться?

– Отстранен? – ошарашенно переспросил Роберто, пытаясь справиться с волнением и возникшим в голове броуновским движением мыслей.

– Именно. Что касается финансовой части, то мне известно, что, синьор Мокинелли выхлопотал для вас небольшую стипендию, которую, согласно располагаемым мною документам, вы получаете еженедельно.

Эта информация была для Роберто ещё более неожиданной, так что он не смог сдержать нервного смеха, заставившего чиновника поднять брови.

– Извините, синьор Бернарди, но здесь в Неаполе я чувствую себя полным идиотом, потому что я постоянно оказываюсь единственным, кто не знает, что со мной происходит! Всему остальному населению, похоже, это известно. Нет, я впервые слышу о стипендии.

Бернарди нахмурился, вытащил из нагрудного кармана авторучку и сделал пометку в блокноте.

– Если это правда, то это будет предметом дополнительного разбирательства в нашем совете. А сейчас пожалуйста подпишите этот документ.

Роберто взял протянутые ему страницы и пробежал по ним глазами. Документ представлял собой договор, согласно которому Роберто становился временным дирижёром Католического симфонического оркестра на период его подготовки к конкурсу Национального радио Италии. Обязанности, включающие сроки, количество и качество (!) репетиций и прочие формальности, были уравновешены правом получать жалование, в расчете за каждую репетицию, а также обещанием дополнительного гонорара в случае победы на конкурсе.

– А кто же вместо синьора Мокинелли будет заниматься административными и организационными вопросами?

– Управленческие функции временно возложены на меня, – холодно сообщил Бернарди, – а творческие – на вас.

– А… теперь понятно… Тогда я бы хотел внести исправления в текст договора.

– Это нежелательно, если только у вас нет серьёзных оснований. А что вас не устраивает?

– Меня не устраивает указанное жалование.

– То есть вы считаете его недостаточным.

– Не угадали. Я считаю необходимым от него отказаться. Впрочем, бонус в случае победы на конкурсе можно оставить, только давайте напишем, что его передадут всем музыкантам оркестра.

– Мне сообщали, что вы очень странный молодой человек!

– Ну, какой есть, позвольте, – Роберто выхватил из руки Бернарди ручку, сделал в тексте исправления и расписался внизу. – Вот, держите. Не хотите поприсутствовать на репетиции, синьор Бернарди?

– Нет. Я предпочитаю употреблять готовые продукты, а не полуфабрикаты. Успехов вам, маэстро, – он вручил Роберто свою визитную карточку, – мы ещё увидимся.

Войдя в зал для репетиций, Роберто не стал изображать из себя нового дирижёра, а повел себя как равный с равными. Поздоровался за руку с Дженти, шепнув ему на ухо, что хочет с ним поговорить, помахал рукой жующему что-то Бартоломео, улыбнулся синьоре Гуччо, что вызвало у неё ответную улыбку, слегка поклонился другим синьорам и синьоринам и встал за пульт. Он специально решил не привлекать к себе лишнего внимания, чтобы оценить, повлияло ли изменение его формального статуса на поведение оркестрантов. Музыканты расселись по местам довольно быстро. Это было хорошим знаком. Ещё одним хорошим знаком было то, что Лорены в зале не было.

– Только сегодня узнал, что у нас, оказывается, есть попечительский совет и внешний управляющий, – начал Роберто, – и что он уполномочен диктовать нам не только количество репетиций, но и как их проводить. Наверное, у них есть чему поучиться, если они придут, – Роберто не скрывал иронии в голосе.

– Ещё как придут! – сразу же откликнулась синьора Гуччо, – устроят нам генеральный просмотр, и будут изображать из себя жюри конкурса.

– В таком случае нам тем более нужно постараться и сыграть так, чтобы ни у кого из них не возникло сомнений, что мы лучшие. Как нам это сделать, ваше мнение, синьоры?

Мнения оркестрантов разделились. Их недружный аккорд прозвучал примерно так:

– Вот вы нам и скажите, кто из нас тут маэстро?

– Лучше играть медленнее, но точнее.

– Давайте разучим что-то одно, но хорошо.

– За такие деньги это невозможно.

– Вот только демократии нам сейчас не хватало, хотите, чтобы мы тут передрались как анархисты с коммунистами в Милане?

– Нужно просто этого захотеть!

Заключительная фраза исходила от синьора Дженти, но Роберто услышал и все предыдущие. Поэтому он улыбнулся:

– Отлично! А теперь пусть каждый из вас сыграет так, как он это сказал.

Музыканты переглянулись в недоумении, и в наступившей тишине раздался голос Бартоломео:

– В смысле уже можно идти на обед?

Это вызвало взрыв смеха. Роберто подождал, когда музыканты отсмеются и сказал:

– Зафиксируйте это своё эмоциональное состояние сейчас, и попробуем не потерять его по дороге. Шестая страница, первая строка. Раз, два, три, четыре!

Палочка взметнулась вверх и чуть не вылетела из руки! Привыкнув к работе с тяжёлым ломиком, руки Роберто хотели двигаться с таким размахом, которому мог бы позавидовать любой матрос с сигнальными флажками. Но Роберто мгновенно вспомнил наставления своего преподавателя, который говорил, что чрезмерные движения, будоражат зрителей и запугивают музыкантов, поэтому ему пришлось сосредоточиться на обуздании самого себя. Сочетание распирающего его желания взлететь и видимое всем сдерживание, чтобы не дать этому случиться, оказало на оркестр такой эффект, что результат превзошёл все ожидания – музыканты сыграли весело, непринужденно и необычайно синхронно.

Роберто не мог скрыть своего восторга, и он передался всем.

– А ещё раз так же слабó? – он взмахнул руками и чудо снова повторилось.

– Ну? И кто сказал, что это невозможно?

– Вы как-то стали по-другому дирижировать, – озадаченно предположил кто-то.

– А я думаю, вы стали по-другому чувствовать музыку, – искренне выразил своё настроение Роберто, обводя взглядом оркестр и удивляясь, как это он раньше не замечал, что у всех оркестрантов такие приятные и симпатичные лица. Почти у всех. Но только не у Орсино, чёрт бы его побрал.

Во время перерыва, чувствуя воодушевление и решив расставить все точки над i, Роберто решительно направился прямиком к Орсино. Здоровяк только что поставил свою тубу на стул и стоял спиной к дирижёру, отчего не заметил, как тот подошёл к нему вплотную. Поэтому обернувшись, он вздрогнул. Но лицо его при этом не изменило выражения.

– Маэстро? Что-то не так?

А вот Роберто после этой фразы изменился в лице, чувствуя смущение и стыд. Причиной этой внутренней перемены было то, что он увидел, что половина лица Орсино не двигалась, когда тот говорил. При этом никакой злобы или ненависти в глазах не читалось, как ему казалось издалека. Поняв, что с музыкантом что-то не то, Роберто растерялся и стал импровизировать отступление.

– Всё отлично, синьор Декампо. Спасибо вам. Не очень быстрый для вас темп?

– Нет, вполне справляюсь. Я надеюсь, что к выступлению на конкурсе мышцы лица станут ещё чуть подвижнее, и я вас не подведу. Во всяком случае, доктор меня обнадёживает.

– Простите, Орсино, я не знал, что у вас… проблемы…

– Да ничего. Это же не инсульт, слава Богу! Случается. Тройничный нерв – то ли застудил, то ли инфекция и всё, пол-лица не хочет шевелиться. Но доктор сказал, что играть нужно продолжать, это должно помочь ускорить восстановление. Хотя губам поначалу было очень трудно адаптироваться к мундштуку. Сейчас-то уже привык. Только не могу привыкнуть, что публика при встрече пугается – рожа-то стала как у Фантомаса – видели этот французский фильм? – Орсино улыбнулся одним уголком рта.

– Нет, не видел. Вам можно чем-нибудь помочь? У меня есть знакомый монах, у него какие-то свои монастырские рецепты лекарств, спрошу его?

– Спасибо, синьор Кармини. Не хочу вас утруждать.

Роберто протянул Орсино руку, улыбнулся и пожелал скорейшего выздоровления. Когда он отходил от него, ему не хватало словарного запаса крепких выражений, чтобы отругать самого себя за свою мнительность, эгоцентричность, невнимательность, предубеждение, слепоту, глухоту и прочие дурные качества, которые нуждались в немедленном лечении гораздо больше, чем тройничный нерв оркестранта. Воистину, тех средств, которые были предложены для искупления грехов двумя духовными отцами, недостаточно. Нужно было добавить к ним что-то самобичующее. Или, наоборот, самопрощающее?

По окончании репетиции синьор Дженти терпеливо дожидался Роберто в коридоре.

– Синьор Дженти, дорогой мой! Может вы теперь расскажете мне, что такого произошло за две недели моего затворничества и привело ко мне этого чинушу из попечительского совета?

– Охотно, синьор Кармини. Хотя это, конечно, будет выглядеть как сплетни, но вы всё-таки заинтересованное лицо, как ни крути. Итак, супруга нашего уважаемого синьора Мокинелли заметила какие-то изменившиеся нюансы поведения своего мужа – вы вряд ли знаете, но женщины в этом значительно превосходят мужчин – и не стала сидеть, сложа руки. Она наняла частного детектива, можете себе представить?! Детективу не составило никакого труда выследить наших… мм… общих знакомых, которые потеряли всякую осторожность, сделать фото и вручить, так сказать, досье синьоре Мокинелли. После чего что, по-вашему, делает оскорблённая супруга?