Текст книги "Катана для оргáна"

ГЛАВА XV. Nell’incertezza7070
  ^* В неопределённости.


[Закрыть]

– Кажется, мне впервые удалось немного поспать, – сказал Иш’ар, увидев и распознав своего спасителя. – Спасибо.

– Впервые в жизни?

– Нет, впервые с начала.

«Похоже, он проснулся другим человеком», – подумал Христофор, отметив изменившуюся манеру речи Иш’ара.

– Я вижу, сон пошёл вам на пользу, – вслух сказал он. – Вам случайно не приснилось, где вести поиски вашего стеклоизофрена?

– Нет, но во сне я получил подтверждение, что всё будет хорошо, и мы его найдём.

– О! У вас было пророческое видение?

Иш’ар не уловил сарказма в словах Христофора.

– Сон восстанавливает жизненную силу и уверенность в своём предназначении, – объяснил Иш’ар. – Так устроена наша цивилизация.

«Просто не верю своим ушам», – подумал Христофор.

– И каково ваше предназначение?

– Ну как? Всё то же. Найти стеклоизофрен и активировать главную барионную пружину.

– Только это? – Христофор не очень старался, чтобы его собеседник не услышал в его тоне насмешку, – а я было решил, что это не цель, а лишь средство для чего-то большего.

– В данном случае это и средство, и цель.

– Мм.. Вы вроде что-то говорили ещё про «прыжок»?

– Само собой разумеется.

– Ага… Не понял! – теперь Христофору стало казаться, что насмехаются над ним.

– Средство и цель соотносятся как процесс и результат, так?

– Железно! – ответил Христофор.

– Ну и вот. Найдем стеклоизофрен – запустим процесс. Запустим процесс – получим результат.

– Нет проблем! Можем начать буквально прямо сейчас. Здесь его случайно нет?

Иш’ар опять проигнорировал иронию и внимательно оглядел комнату штаб-квартиры.

– Нет, здесь точно нет.

– Отлично! Тогда так и будем двигаться. От противного.

– От кого противного?

– Это просто так говорится. Другими словами, начнём обыскивать всё подряд, шаг за шагом отсекая те места, где его нет. Как считаете, лет сто нам хватит?

– Должно хватить, – совершенно серьёзно ответил Иш’ар. – Но я могу ускорить время.

– И что это нам даст? – Христофор не переставал восхищаться своему терпению в этом высокоинтеллектуальном диалоге.

– Процессы и изменения пойдут поживее. Возможно, выплывут и станут заметны какие-то тенденции, нюансы, новые ориентиры.

– Ах вот оно что… Хорошо, валяйте!

– Кого?

– Не кого, а что. В смысле давайте, ускоряйте время.

– Уже ускорил.

– Класс! – Христофор поднял руку и взглянул на свои часы. Разумеется, они показывали то же время и ту же дату, что и пять минут назад. Потом он приложил их к уху. – Что-то не похоже на ускорение. Тикают в точности, как и раньше.

– Само собой разумеется, – повторил Иш’ар. – Ваши часы ведь никоим образом не связаны с внешними процессами.

– В самом деле? А я-то наивно полагал… – он посмотрел на окно. Там уже сгустились сумерки. – Знаете что, уважаемый Иш’ар, если вы не хотите ещё поесть, и раз на вас так благотворно действует сон, давайте-ка я вам постелю, а прямо с утра мы начнём искать. Ночью улицы здесь довольно пустынны, и мы сразу привлечём внимание тех малоприятных товарищей, которые вас уже однажды сцапали. И, уверен, захотят сделать это ещё раз.

Иш’ар нисколько не возражал.

Дождавшись, когда его подопечный уляжется, Христофор надел наушники и включил транзисторный приёмник. Он делал это каждый день, с того момента, как пересёк границу. Сеансы односторонней связи, о которых они договорились с отцом Фабио, должны были быть ежедневными. Если всё оставалось под контролем и шло, как и было задумано, то в эфире в строго определённое время звучали равномерные длинные сигналы на частоте ноты ми второй октавы. Сверившись с часами, Христофор покрутил ручку настройки, поймал нужную ему волну и стал слушать, на всякий случай взяв в руку карандаш. В наушниках появился и стал повторяться сигнал. Но он был не таким, как вчера, позавчера и все дни до этого. В этот раз повторялась не нота ми, а целая музыкальная фраза. Сначала подряд шли стаккато два аккорда, сыгранные на клавесине – си мажор и фа мажор, за ними долго и тоскливо звучала одинокая ми бемоль. Потом пауза, за ней звучали четыре тритона, равномерно сыгранных малыми секундами, потом аккорд до мажор, и наконец одинокая короткая фа в верхнем регистре. Вся фраза повторялась и повторялась с промежутком в восемь секунд между повторами.

Для любого слушателя эти звуки воспринимались бы как позывные какой-то радиостанции. Но только не для Христофора с его абсолютным слухом. Он записал то, что слышал, буквами, а когда понял сообщение, о сне уже не могло быть и речи.

Нота фа в конце фразы – была подписью отца Фабио, передававшего сообщение. Два отрывистых аккорда в начале обозначались на письме буквами B.F7171
  Ноты и аккорды обычно обозначаются буквами латинского алфавита, начиная с ля (А).


[Закрыть]., а долгая ми бемоль после фа – понижение на один тон, то есть минус один. Смысл этого был Христофору очевиден – это был прямой намёк на цитату Бенджамина Франклина о троих, знающих секрет. Минус один – на одного стало меньше. Означать это могло только одно, причём самое невероятное событие – смерть Его Святейшества. Что? Всего через месяц после интронизации?! Господи… неужели… убит?

Имитировавшие пожарную сирену резкие тритоны – это эвакуация, а следующий за ними аккорд до мажор (С-dur) говорил о третьем её варианте – так называемом «Плане С». Он был предусмотрен для самых маловероятных форс-мажорных обстоятельств, которые (чисто теоретически) могли возникнуть не в зоне проведения операции, а дома. Христофору ещё ни разу не доводилось применять План С, и для него этот вариант был самым сложным, несмотря на предельно простую формулировку – «действовать по обстановке». Никаких указаний и рекомендаций, никакой связи и поддержки. Восемь секунд паузы между позывными могли означать вынужденный перерыв в коммуникациях на восемь месяцев. Или на восемь лет. Или… навсегда.

Христофор выключил приёмник и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Итак. Возвращаться в Неаполь нельзя, пока не выяснится, что же произошло в Ватикане. Отцу Фабио, очевидно, самому угрожает опасность. Видение, которое посетило почившего понтифика, последовавшая за ним миссия Христофора – всё это теперь теряло смысл независимо от того, кем был тот странный тип, который сейчас спал в его комнате на диване.

Но главный вопрос, на который неизбежно придётся искать ответ уже очень скоро, это ЧТО ЕМУ ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ? Ведь с того дня, как он добровольно сменил своё имя, род занятий, образ жизни, круг общения и всё (или почти всё) остальное, его жизнь была посвящена только одному человеку. Тому, кто столь недолго носил имя Иоанн-Павел…

ГЛАВА XVI. Diplomazia giapponese7272
  ^* Японская дипломатия.


[Закрыть]

…Подземный зал был просторным и высоким. Купол его свода напоминал огромный дуршлаг – через множество круглых окошек падали лучи солнечного света, делая контрастно-полосатым убранство помещения. Из-за этого контрастного освещения глаз не сразу мог распознать предметы, составляющие интерьер этого зала.

У одной из стен на полу было разбросано несколько циновок из рисовой соломы. Над ними возвышался двухметровый макет красных ворот в японском стиле – торий, а под ними на подставке из отполированного чёрного дерева застыл необычный предмет.

– А это что за кривая палка? Неужели настоящий меч?

– Да, это катана. Попробовал бы ты назвать палкой меч самурая в семнадцатом веке. Был бы разрублен пополам. Или даже на четыре части.

– Четыре четверти? Мой любимый размер. Как-то этот угол и особенно эта штуковина не вяжется с вашим обликом францисканского монаха!

– Облик поменять нетрудно, – отец Фабио подошёл к подставке, осторожно, двумя руками снял с неё меч, подержал его на вытянутых руках, потом совершил какое-то хитрое движение, в результате чего меч нырнул за верёвку, которой был подпоясан его хабит, и остался там висеть. Затем, сделав на полусогнутых ногах два широких крадущихся шага вправо, он опустился на циновку, уселся на собственные пятки и выпрямил спину, переместив меч вперёд и положив его на свои бедра. Это было как в театре – человек не сменил внешность, не переоделся, но перед Роберто больше не было монаха-францисканца! Сейчас перед ним сидел самый настоящий японский самурай, которых он видел только в фильмах Куросавы7373
  Акиро Куросава – режиссер, классик японского кино.


[Закрыть].

– В Японии меч катана – это не оружие! – произнёс самурай, хрипло и отрывисто выстреливая словами. – Это воплощение Духа воина! Мужчина, женщина – всё равно! Конечно, воин – не только меч. Можно убить и камнем и просто рукой. Поэтому меч – это не значит убивать, это значит постоянная готовность сражаться и умереть. Символ, понятный всем. Самый лучший воин тот, кто не сражается. Сражение – это всегда слабость – ведь ты не смог его предотвратить. Но не всегда всё зависит от тебя – даже боги сражались.

Зачем мастера древности старались изготовить совершенный меч? На это уходил год, иногда два года. Зачем? Чтобы потом на лезвии остались сколы? Чтобы зеркальная полировка клинка была обезображена царапинами и испачкана кровью? Нет. Чтобы обладать таким мечом, твоя степень совершенства должна быть такой же, как у этого меча. Великий мастер Горо Нюдо Масамунэ (по прозвищу Белый Мастер), который жил в 14 веке, это знал. Десять его учеников тоже знали. Их мечи – благородные мечи для благородных воинов.

Но однажды родился другой мастер, Мурасама. Он научился ковать мечи, тоже совершенные, но по-другому. Он сказал: «Это же не совершенная кастрюля? Это совершенный меч!» и спросил своих учеников: «Какой нож самый лучший? Тот, что самый острый и лучше режет, да? Катана – это лишь большой нож. Зачем он? Просто чтобы убивать. Значит совершенный меч – тот, который убивает лучше всех».

Так он думал. Но он забыл про Дух. Человек – это тело и Дух. Меч связан и с тем, и с другим. Если ты делаешь совершенный меч, в нём воплотится Дух Воина. А если ты делаешь просто «большой нож», то в нём будет Дух Крови. Вот почему мечи Мурасамы были прокляты – они всё время требовали крови, убийства, сражения. А кто самый лучший воин?

– Тот, кто не сражается? – ответил Роберто.

– Хай7474
  Хай – «да» по-японски.


[Закрыть]! – самурай кивнул, затем поморщился и проворчал:

– Терпеть не могу сидеть в позе сэйдза7575
  Сэйдза (яп. 正座, букв. «правильное сидение») – японский термин для обозначения одного из традиционных способов сидения на полу.


[Закрыть], – после чего встал и пересел в кресло, предварительно вернув меч на подставку и снова превратившись в глазах Роберто в монаха, отца Фабио.

– Так вот. Самые лучшие мечи обоих мастеров были настолько совершенными, что имели свои собственные имена, как люди, и передавались владельцами по наследству из поколения в поколение. Проклятые мечи Мурасамы и его учеников были всё время в работе, поэтому их путь проследить проще. Благородные мечи Масамунэ появлялись лишь в исключительных случаях, ибо их пускали в ход только по необходимости и в честном поединке. Поэтому об этих мечах сохранилось больше легенд, чем фактов. В 1550 году какие-то из этих легенд или фактов достигли Европы. Дело в том, что за год до этого один из основателей ордена иезуитов, Франциско Хавьер, стал первым католическим миссионером в Японии. Поскольку он прибыл туда как представитель португальского короля, ему разрешили там остаться на какое-то время и проповедовать. Там он подружился с местным дворянином и самураем – Андзиро, который, наверное, стал первым японцем-католиком. Правда, это не помешало ему в конце жизни стать морским пиратом. Судя по всему, именно этот Андзиро рассказывал Хавьеру разные истории и легенды о знаменитых мечах великих мастеров. А Франциско Хавьер потом записывал эти истории и отправлял их в Португалию среди прочих писем, часть которых сохранилась в церковных архивах.

В 1588 японский правитель Тоётоми Хидэёси объявил об охоте за мечами. Он издал указ об изъятии мечей у населения, наверное, боялся восстаний. Мечи разрешалось оставить только тем, кто принадлежал к самурайскому сословию, и давал клятву верности. Организовали учет и перепись всех самых известных мечей, включая те самые, с именами. Оригинала списка до сегодняшнего дня не сохранилось, только три копии. В двух из них именных мечей перечислено 10, а в третьей – 11.

В 1948 в Японии образовали общество, цель которого сохранить историческое и художественное наследие в виде мечей. Энтузиасты провели большую работу по систематизации и удостоверению подлинности разных мечей и, судя по их спискам, признали национальным достоянием штук двадцать7676
  По данным на 2014г. таких мечей в списке Общества («The Nippon Bijutsu Token Hozon Kyokai» – NBTHK) было 17.


[Закрыть]. В их списке из того первоначального списка десяти оказалось всего четыре. Один сейчас находится в национальном музее Японии, три – в частных коллекциях, а остальные, – отец Фабио развел руками, – считаются утерянными – о них ничего не известно вот уже сотни лет. Многие исследователи пытались найти следы остальных мечей, но безуспешно. А вот что касается одиннадцатого меча, то его никто и не искал.

– Почему?

– Поскольку в двух других копиях он не был упомянут, большинство исследователей сочли, что это приписка, или ошибка писца.

– Или, может быть, шутка? – предположил Роберто.

– Японцы, а тем более самураи не умеют шутить. Особенно, если это касается таких материй.

– А какое имя было у этого одиннадцатого меча, оно сохранилось?

– Сохранилось. Но об этом в сегодняшнем мире знает всего несколько человек. Не потому, что это великая тайна, нет. Просто никому не интересен меч-призрак.

– Но я чувствую, что вы-то как раз это имя знаете, да?

– Ты хочешь его узнать? И не боишься?

– Почему я должен бояться?

– Возможно, что Франциска Хавьеру отравили, потому что он слишком много узнал от Андзиро.

– Его убили?!

– Не исключено. Человек обладал отменным здоровьем, долго жил в Индии, в Японии… Направляясь с поручением в Китай, остановился по пути на острове Шанчуань… И вдруг умер. Ему было всего 46 лет.

– На всё Божья воля, – смиренно произнес Роберто, – я не боюсь.

– Ну что ж, это твой выбор. Имя меча… – отец Фабио сделал театральную паузу, – СНЕЖНАЯ… МОЛНИЯ!

При открытии сей страшной тайны пламя свечей не дрогнуло, гром не грянул и землетрясения тоже не случилось. Роберто тихонько выдохнул (видимо, он всё-таки немного боялся).

– А может быть такого меча действительно нет, – сказал он нарочито бодро.

– Может быть. Но почти через полтора века после смерти Хавьера знаменитый поэт Мацуо Басё написал такое трёхстишье – хокку:

 
Сверкнул и погас
Росчерк снежной молнии
Словно смерти глаз7777
  Здесь приведен вольный перевод на русский, в форме японского хокку. В итальянском оригинале этот стих не соответствовал японским канонам по количеству слогов (5—7—5) в каждой строчке (Прим. переводчика).


[Закрыть]
 

– И всё? Такой короткий и нескладный? Какой же это стих?

– Короткий, да. Японский минимализм – это же не барокко. Но нескладный – нет. Для японского уха он, должно быть, звучал как музыка. Долгое время на этот стих никто не обращал особого внимания, поскольку все думали, что это, как и другие подобные хокку, написано о редком погодном явлении – зимней грозе.

Первым о возможно другом смысле стиха догадался монах-францисканец, который был моим пра-пра-пра. Он провел несколько лет в Японии, изучал японскую культуру, а позже получил доступ к архиву писем своего предшественника – Франциско Хавьера. В одном из этих писем он и наткнулся на изложение легенд и на список – внимание! – одиннадцати великих мечей. То есть Хавьера должно быть держал в руках третью копию! И вот, увидев необычное имя, которое теперь знакомо и тебе, он решил, что где-то его уже встречал. Но где? И он вспомнил! В только что процитированном мною хокку Басё.

Сопоставив одно с другим, он подумал, а правильно ли записан перевод стиха? И предложил свой вариант второй строки: «Росчерк «Снежной Молнии», предположив, что Басё, который тоже происходил из рода самураев, имел в виду не простую непогоду, а имя собственное того самого одиннадцатого меча. Тогда становилось понятным, почему в хокку прямо упоминается смерть, что нехарактерно для поэтической лирики Басё.

Мой прапрадед считал, что этот стих о том, как меч мгновенно вытаскивается и снова прячется в ножны, делая своё дело настолько быстро, что остается белоснежным, то есть не испачканным кровью. Если это правильная догадка, то меч мог быть сделан только мастером школы Масамунэ, ну, или одним из его десяти учеников – «великих клинков».

Что мы имеем в итоге? То, что упоминание одиннадцатого именного меча сохранилось в трёх документах: в одной из копий инвентарного списка, в письме Хавьера и, наконец, в хокку Басё. Больше ни в одном источнике это имя не найдено. Вот такая у нас в семье хранится история. А ты говоришь «палка».

– А! Я понял! – воскликнул Роберто. – Так значит это и есть та самая Снежная Молния?

– Что ты! – рассмеялся монах, – конечно же нет! Этот – совершенно рядовой самурайский меч 18 века, хотя и неплохой. Те, великие мечи, внешне отличались от других чем-то совершенно особенным. Надписью на клинке, особым блеском, а иногда наоборот подчеркнутой простотой. Что касается Снежной Молнии, то если такой меч действительно существовал… Вряд ли он имел невзрачный вид. Лично мне представляется, что клинок с таким ярким именем должен был быть белым. И не просто белым, а ослепительно белым. Сверкающим!

– Отец Фабио, всё это должно быть интересно, но, сказать по правде, я никак не могу соединить в одно целое сопровождающий вас калейдоскоп совершенно несопоставимых образов – монаха, органиста… теперь ещё и самурая… И постоянно меняющихся как в театральной постановке декораций – то кафедральный собор, то эта подземная обитель, не очень-то похожая на монастырскую келью, а?

– Сын мой, мир сложнее, чем кажется, и каким мы привыкли его видеть. Я же не родился сразу монахом. В юности мне хотелось стать пианистом, и я посвящал музыке много часов в день. Но у родителей не хватало денег на моё обучение, так что мне пришлось работать самому, занимаясь вещами, настолько далекими от музыки, что о ней пришлось на какое-то время забыть. Потом была служба в армии, где я стал помощником капеллана, потом служил кантором, потом стал миссионером… В общем, пересказ моей биографии может занять несколько дней, поэтому давай лучше поговорим о тебе. Тебя ещё прельщает карьера дирижёра? Ты бы хотел попробовать свои силы на этом поприще где-нибудь ещё?

– Только не сейчас. Думаю, мне нужен перерыв, чтобы я мог спокойно рассуждать на эту тему. Но в любом случае, без музыки я не представляю себе свою жизнь.

– Музыка – это голос Бога, – наставительно произнес монах, – правда, если это хорошая музыка, – добавил он с хитрой улыбкой. – Ты испытываешь блаженство во время игры на органе?

– Конечно.

– А смог бы ты играть на органе в Страсбургском соборе во времена Парижской коммуны, когда запретили католическое богослужение, а в храме стали устраивать фестивали «богини разума»?

– Когда я играю на органе, мой разум растворяется в чём-то более великом и не мешает мне. Но эта музыка неразрывно связана с католической службой. Так что вряд ли я стал бы участником шоу, о котором вы говорите. А с чем связана такая странная постановка вопроса?

– Я хочу понять, имеешь ли ты представление о своём призвании и насколько оно прочно на сегодняшний день.

– Боюсь, что не смогу ответить вам на этот вопрос готовым рассказом наподобие вашей красивой истории о японских мечах, – попытался отшутиться Роберто. – Могу с определённостью сказать лишь о том, что желания стать астронавтом или рабочим на заводе «Фиат» у меня пока не появилось.

– А послужить церкви?

– Хотите предложить мне должность кантора в Гамбурге7878
  Кантор – руководитель церковного хора. И. С. Бах служил кантором в Лейпциге, а до этого, в 1720г. он претендовал на должность органиста в Гамбурге, в церкви Св. Иакова, но не прошёл по конкурсу, хотя очень этого хотел.


[Закрыть]?

– Не совсем. Есть целых два обстоятельства, которые позволяют мне предложить тебе сделать достаточно крутой вираж в твоей карьере, если уместно называть карьерой твой небольшой жизненный путь. Первое обстоятельство – это твоя преданность музыке и способность чувствовать её всем своим существом. Это уже сейчас можно применить не только для развития твоей души, но и для совершенствования твоих физических навыков.

– Что вы имеете в виду? Что если на меня нападут на улице, я должен буду отбиваться пением псалмов?

– Вот скажи, какая самая страшная нота, по твоим ощущениям?

– Страшная? – задумался молодой человек. – Пожалуй, с наибольшей жутью звучит фа контроктавы, если хорошо сыграть.

– А нота наивысшей энергии, как ты её ощущаешь? Кульминации?

– Ну, не знаю. Разве это не зависит от произведения?

– Ceteris paribus7979
  При прочих равных (лат.).


[Закрыть].

– Ну… скажем си бемоль третьей октавы. Или даже ми бемоль четвертой.

– Хорошо. А теперь представь, что тебе нужно со всей силы швырнуть копьё, или ударить ногой по мячу. Или даже кулаком в дверь.

– Кулаком в дверь больше не хочу, уже пробовал.

– Ты же пробовал без музыки, не так ли?

– Мне тогда было совсем не до музыки.

– А вот если бы ты делал это под аккомпанемент, хотя бы внутренний, то той двери бы не поздоровилось.

– Вы опять шутите, отец Фабио.

– Нисколько. Ты разве не замечал, что балерины под музыку прыгают выше, чем без неё?

– Зато футболисты «Наполи» прекрасно обходятся без оперных арий во время игры.

– Откуда ты знаешь? Может во время удара по воротам они как раз берут ноту, в точности соответствующую цели, куда они метятся.

– Что же они тогда так часто промахиваются?

– А мажут как раз те, кто фальшивит, – рассмеялся отец Фабио. – Вот давай проверим мою теорию на тебе. Не пугайся, ломать двери не придётся!

Он встал и принес несколько буковых щепок разной толщины. Выбрав одну из них, вручил её Роберто.

– Сможешь сломать руками?

Роберто взял щепку, её толщина в середине была около четырёх сантиметров. Он осторожно уперся в неё большими пальцами и попытался переломить. Щепка не поддалась. Тогда он крепко зажал её в кулаках и с видимым усилием повторил попытку. Снова ничего не вышло, только ладоням стало больно от впившихся в кожу ребер палки. Он протянул её назад отцу Фабио: – Не смогу.

– Нет-нет. Попробуй ещё раз. Только теперь подключи своё воображение и слух. Представь, что ты дирижируешь оркестром. Сначала пусть сыграют басы – контрабасы и фаготы – потом разгони звук виолончелями и альтами, сделай крещендо скрипками и флейтами, а потом сфорцандо на верхней си бемоль, и в этот момент ломай! Темп выбери сам.

Роберто послушно встал, сосредоточился, закрыв глаза. Когда через четыре секунды он открыл их, оркестр был перед ним в полном составе. Он начал вращательные движения руками, что скорее выглядело как раскручивание спортсменом молота, чем дирижирование, но угрожающие басы, тем не менее, стали набирать обороты, следуя его движениям, и он слышал их всё отчетливее и отчетливее. Ещё несколько тактов, звуковая мощь нарастала, больше, больше, больше, наконец знак к грозовому сфорцандо и молния! Удар смычками по струнам, рывок! Раздался треск, и в кулаках Роберто оказались две палки, вместо одной.

Наградой новоявленному спортсмену-музыканту послужили громкие (но редкие) аплодисменты отца Фабио.

– Браво, маэстро! Вы на правильном пути!

Отец Фабио взял у Роберто одну половинку щепки, вложил её между пальцами и без видимого усилия переломил силой одного лишь среднего пальца, словно карандаш.

Серые глаза Роберто округлились.

– Это какую же ноту вы сейчас про себя пропели? – ошарашенно спросил он.

– Я пропел цезуру, – важно промолвил отец Фабио. – Иногда она мощнее любой ноты. Присядем. С первым обстоятельством, надеюсь, стало чуть более понятно. Второе обстоятельство – это твоя принадлежность католической вере.

– Извините, отец Фабио, но становиться монахом я пока не готов, даже таким экстраординарным, как вы.

– Нет, конечно, нет! Речь вовсе не об этом. «Если твоя вера является приличной грудой пшеницы, всё будет взято штурмом полчища мышей. Если она является костюмом, сотня рук будет пытаться его порвать. Если она является домом, кирка захочет разрушить его по кирпичику. Сегодня вера сохраняется только та, что защищается».

– Кто это сказал?

– Это слова одного епископа,8080
  Здесь приведена цитата из письма кардинала Альбино Лучани (папы Иоанна-Павла I) к Пиноккио, которое входит в состав его книги «Illustrissimi», 1976. Цитируется по http://www.salesians.ru/illustrissimi.html


[Закрыть] моего близкого друга. У него бывают видения, которые он считает откровениями свыше, и в одном из таких видений ему открылся образ человека, музыканта, судьба которого каким-то образом сопричастна с его собственной. Он мне рассказал это некоторое время назад, и я бы скорее всего забыл об этом рассказе… Если бы через день после этого ко мне не заявился ты, с приветом от брата Джованни. И это главная причина, по который ты в данный момент находишься здесь.

Роберто рассмеялся нервным смехом, но быстро овладел собой, видя, что лицо монаха абсолютно серьёзно.

– И каким образом я, никому не известный музыкант, могу способствовать защите веры? Я ведь даже не священник.

– Вообрази, что тебе нужно управлять оркестром из трёхсот тысяч музыкантов, живущих на пяти континентах. И каждый из этих музыкантов представляет более трёх тысяч слушателей, заинтересованных в том, чтобы исполняемая музыка была красивой, понятной, современной и соответствовала их вкусам.

Роберто попытался вообразить такой оркестр, но не смог определиться с размерами площади, на которой они бы разместились. А отец Фабио продолжил.

– Что музыканты, несмотря на то что играют в этом оркестре по одной и той же партитуре, имеют множество разнообразных мнений о том, как надо играть, что имел в виду композитор, как именно интерпретировать знаки дирижёра и насколько точно следует их выполнять. Что сотня или две из этих оркестрантов спят и видят, как бы им занять место дирижёра. И что сотни миллионов обывателей за пределами этого оркестра не только не хотят слушать его музыку, но и делают всё, чтобы мешать тем миллионам слушателей, которые этого хотят. Как бы ты управлял таким оркестром?

– О нет! Такая задача мне не по зубам. И я сомневаюсь, что она в принципе выполнима кем-либо из смертных.

– И тем не менее, примерно такую задачу и решает каждый смертный, которого время от времени выбирают римским папой.

– Ах, вот вы о чём! Никогда не думал об этом в таком ключе… Однако сразу замечу, что тот оркестр, о котором вы сказали, репетирует не год и не десять, а уже почти две тысячи лет, и пока ещё не все слушатели разбежались.

– Это потому, что несмотря на все трудности и соблазны, несмотря на ужасающие ошибки и фальшь в игре, несмотря на бесконечную чехарду великих и откровенно дрянных дирижёров, постоянно и непостижимо появляются самоотверженные, бескорыстные и преданные музыке личности, противодействующие полчищам мышей, защищающие дом от ударов кирки и тем самым сохраняющие надежду на божественную музыку. Хочу поведать тебе, что одной из таких личностей, благодарение Господу, как раз и является тот епископ, слова которого я тебе привёл, и которого я знаю с детства.

– Неужели человеку с такими высокими качествами, как вы описали, может чем-то помочь обычный мирянин, скромный музыкант?

– У меня никогда не случалось видений, и мне приходится верить тем, кто обладает таким даром. А мне лишь поручено передать тебе его просьбу о личной встрече. Поэтому… Если ты не возражаешь, давай съездим в Венецию. А после этого ты сам решишь, сойдутся или разойдутся ваши звёзды.