Текст книги "Жилище в пустыне"

Глава XXVII. Вечные снега

Через три дня повозка была готова. Без особого труда мы собрали ее, тем более что не пришлось делать колес: мы сняли их с разбитого фургона. Передние колеса никуда не годились, но задняя пара сохранилась в полной исправности.

Куджо смастерил сиденье, оглобли и приладил упряжь.

С легким сердцем мы тронулись в путь на рассвете.

Мария с девочками сидели на мягкой подстилке из пальмовых листьев и мха. Помпо, разделявший, казалось, общую радость, тащил повозку с такой легкостью, точно она была игрушечной. Можно было подумать, что для него это забава, а не работа.

Куджо весело щелкал бичом, понукая Помпо.

Кастор и Поллукс бежали вслед за повозкой, обнюхивая по дороге кусты.

Вскоре мы пересекли долину и поехали отлогим склоном. Перед нами сверкала вершина, освещенная восходящим солнцем: лепестки роз на девственном снегу!

Перед нами сверкала вершина, освещенная восходящим солнцем: лепестки роз на девственном снегу!

Линия снегов спускалась ниже, чем в тот день, когда мы впервые увидели гору. Все мы обратили внимание на это явление. Франк потребовал у матери разъяснений.

– Чем выше горы, – начала Мария, – тем разреженнее и холоднее атмосфера. На известной высоте не выживают ни люди, ни животные. Это установлено альпинистами, поднимавшимися на высоту трех миль. Многие из этих храбрецов едва не погибли; все они заглянули в лицо смерти. Но под экватором можно подняться на большую высоту, а чем ближе к полюсам, тем ниже спускается «граница смерти»; как понимаете сами, летом линия снега проходит выше, а зимой – ниже. На известной высоте, в зависимости от широты, лежит граница вечных снегов. Есть горы, вершины которых всегда покрыты белой шапкой. Дождь никогда не омывает их. Когда собираются тучи и в долинах идет дождь, на вершинах гор, за снеговой линией, выпадает снег. Возможно, что большая часть дождевых капель является кристалликами снега, который тает во время падения в нижних слоях атмосферы, но осаждается снегом, если на его пути встретится высокая гора. Ведь всегда, когда у подножия горы, покрытой шапкой вечного снега, идет дождь, на вершине выпадает обильный снег.

– Очевидно, это очень высокая гора, раз снег не тает на ней все лето, – сказал Франк.

– Ты в этом уверен? – спросила мать.

– Как будто – да. Ведь ты говоришь, что чем выше, тем холоднее и разреженнее воздух.

– Предположим теперь, что мы живем около Северного полюса, где земля всегда покрыта снегом, а море сковано льдом. Как ты думаешь, снеговые вершины обязательно должны быть там высокими?

– Нет, конечно. Теперь я все понял. Вечные снега указывают на то, что гора высока только в умеренном и жарком поясе.

– Верно.

Значит, гора эта очень высока, потому что мы живем в южных широтах.

– Теперь вспомни, что, когда мы впервые увидели эту гору, на вершине лежало очень мало снегу. Очень возможно, что летом он тает. Из этого я заключаю, что наша гора не из самых высоких в Америке. В ней должно быть около десяти тысяч футов⁴⁶.

– Неужели? Я видел более внушительные горы, а мне говорили, что в них было около шести тысяч футов.

– На зрительные впечатления полагаться нельзя. На Аппалачские горы⁴⁷ ты смотрел с равнины, а на эту – с высокого плоскогорья. Высота горы считается от уровня моря, а не от ее подошвы.

Разговор на несколько минут оборвался. Мы не сводили глаз с розово-белой, ослепительной вершины, и взгляды наши терялись в небесах.

Наконец Франк снова заговорил:

– Не странно ли, что снег со всех сторон спускается на одинаковую высоту, словно огромный ночной колпак падет на чью-то гигантскую голову…

– Я ведь только что объяснила тебе закон атмосферного тепла и холода. Граница эта называется снеговой линией. Вычисление ее стоило большого труда геологам. В тропических странах она высоко поднимается над уровнем моря, но по мере приближения к обоим полюсам постепенно снижается, чтобы совсем исчезнуть в арктической зоне, где, как известно, земля никогда не обнажается от снежного покрова. Вы, конечно, знаете, что климат зависит не только от широты, но и от близости моря. На склоне горы, открытом морским ветрам, граница вечного снега проходит выше, чем на противоположном. Снеговая линия лежит на разных уровнях зимой и летом. Вы можете в этом убедиться, взглянув на нашу гору: за последнее время снег спустился на несколько футов. Все это вполне понятно, хотя на первый взгляд кажется диковинкой…

Добравшись до подошвы горы, мы сделали привал на берегу ручейка и распрягли Помпо.

Через полчаса мы снова двинулись в путь, уже пешком, на розыски «хлебной сосны». Мария указала нам сосны, замеченные ею в прошлый раз. Хвоя их была значительно светлее, чем у других сосен. Не без тревоги побежали мы к одной из них, казавшейся наиболее доступной и росшей одиноко.

Вскоре мы добрались до сосны. По виду ее и по чудесному запаху мы поняли, что Мария не ошиблась.

На земле валилось множество шишек величиной приблизительно в полтора дюйма каждая; но они были раскрыты и лишены зерен. Очевидно, нас опередило какое-нибудь животное – быть может, белка. Это доказывало, что зерна действительно съедобны.

На сосне еще оставалось множество шишек; мы сорвали несколько штук, раскрыли и попробовали зерна.

– Я была права! – вскричала жена, радостно хлопая в ладоши. – Это именно та сосна, о которой я вам рассказывала. Зерна эти заменят нам хлеб до первого урожая.

Вдали зеленела целая роща хлебных сосен. Мы поспешили туда и, нагибая ветки, собрали целую груду шишек.

Нагрузив повозку до половины, мы двинулись в обратный путь. К вечеру мы вернулись в долину и впервые за несколько недель поужинали хлебными лепешками.

Глава XXVIII. Зверинец, птичник и ботанический сад

Каждый день приносил нам новые заботы; трудились мы не покладая рук, подготовляясь к зимовью, мы настелили в доме деревянный пол. Затем обнесли изгородью два участка луга: один – для будущих посевов, другой – под пастбище для Помпо. Пастбище пришлось огородить, чтобы Помпо не углублялся в лес, где его могли растерзать хищные звери.

Больше всего работы выпало на долю Куджо; он смастерил множество посуды, столь необходимой в хозяйстве, затем положил много труда на выделку плуга, который оказался вполне пригодным, чтобы пахать рыхлую землю, предназначенную под посев. Сейчас на ней отцветали подсолнечники и яркие маки.

Запас пороха быстро уменьшался, и, чтобы сберечь его на случай нападения, мы ходили на охоту с самодельным оружием, вполне заменявшим огнестрельное.

По примеру индейцев мы срезали гибкие ветки и сделали три лука; тетивой служили оленьи жилы. На стрелы выбрали прямые стволы камыша, а Куджо снабдил их железными наконечниками; попросту говоря, каждая стрела заканчивалась гвоздем, вырванным из старой повозки.

Ежедневно упражняясь, к началу зимы мы научились владеть луком. Генри порадовал мать, уложив метким выстрелом белку, прыгавшую в ветвях одного из самых высоких в долине деревьев.

Всю зиму мальчик снабжал нас дичью, принося с охоты белок, зайцев и диких индеек.

Жена моя по мере возможности старалась разнообразить наше питание. Осенью она предприняла несколько ботанических разведок. Один из нас всегда сопровождал ее, так как экскурсии в лес были довольно опасными.

Каждый раз жена приносила нам какой-нибудь сюрприз. Она открыла множество фруктовых деревьев – рябину, вишни, сливы и кусты смородины, из которой мы сварили варенье.

Среди трав она нашла индейскую брюкву. У туземцев этот корнеплод в большой чести; они называют его «белым яблоком» и делают большие запасы на зиму. Только благодаря жене мы нашли это драгоценное растение. Дикая брюква не крупнее голубиного яйца, и ее было так мало, что она не принесла бы нам существенной пользы, если бы мы не развели ее впоследствии.

Из стручков акации Мария готовила нечто в роде жиденького, но довольно вкусного пива, а из дикого винограда, обильно разросшегося в долине, получился еще лучший напиток. Вино, правда, было кислое, но мы гордились своим «винным погребом».

Сколько раз в длинные зимние вечера, когда мы собирались вокруг очага, где трещали сухие дрова, Мария оживляла наши досуги кружкой молодого вина.

В ту зиму мне пришла в голову блестящая идея. Я тотчас поделился ею со своими домашними, и они единодушно поддержали меня.

Я предложил ловить оленей живьем, устроить питомник и приручить их. Целый ряд соображений говорил в пользу этого проекта.

Я убедился, что в лесу водятся несколько разновидностей оленей, но живут они небольшими табунами; это навело меня на мысль, что олени вымирают⁴⁸. К тому же хищники истребляют их в огромном количестве. В нашем лице у оленей появился новый враг, объявивший им беспощадную войну. Если не принять экстренных мер, олени исчезнут. Останутся только отдельные экземпляры, самые сильные и осторожные, которые не подпустят нас на расстояние выстрела.

Олени вымирают. Хищники истребляют их в огромном количестве

К тому же запас пороха подходил к концу, а охотиться на этих сильных животных с луком и самострелом было бессмысленно. Если мы научимся заманивать их в ловушки, нам не придется тратить на них порох.

В течение зимы это будет нашим основным занятием. Затрата времени, несомненно, оправдается. Чтобы дело увенчалось успехом, нужно подобрать соблазнительную приманку, а не полагаться на счастье.

Если нам удастся запереть в огороженном пространстве нескольких оленей, они легко приручатся и дадут приплод. Тогда мы откажемся от охоты в дремучем лесу, где на каждом шагу нас подстерегают опасности.

У меня был еще один довод в пользу питомника. Я увлекался зоологией, в частности млекопитающими; сколько ценных наблюдений над жизнью животных смогу я сделать, если устрою питомник! Я решил брать живьем не только животных, годившихся в пищу, но и всех других, которые попадутся в мои ловушки.

Как я уже говорил, мы остались в Северо-Американской пустыне, соблазнившись пушниной. Прямая цель наша была – охота на бобров; но интересы наши не могли пострадать от того, что мы отвлечемся от основного дела. С бобровыми шкурками было немного работы. Заготовка их не могла занять больше двух, самое большее – трех месяцев в году. Следовательно, мы располагали свободным временем для побочных занятий. Итак, мы устраиваем питомник!

С особым жаром ухватился за эту мысль Генри. Подобно мне, он интересовался млекопитающими.

Франк, горячий птицелов, предложил устроить птичник.

Мария была поглощена ботаникой; она изучала флору и собиралась развести культуру всех полезных и просто любопытных растений. Она надумала основать «ботанический сад».

Итак, обязанности были строго распределены: Генри и я получили звание дрессировщиков, Франк – птицелова, а Мария – старшего садовника.

Куджо было дано важное поручение: отгородить в лесу оленье пастбище и участок для ботанического сада. Он же заготовил капканы, силки и клетки. В этом мастерстве он мог всем нам дать десять очков вперед. Без него никто из нас не мог обойтись.

Под счастливой звездой начали мы наш трудный путь.

Глава XXIX. Охота

Первая удача выпала на долю Генри: он выманил из гнезда пару серых белок. Мы посадили их в большую клетку, и вскоре они так привыкли к нам, что принимали пищу из наших рук.

Зверьки эти никакой пользы, разумеется, не приносили, но зато забавляли нас. Нам нравилось наблюдать, как они карабкаются по брусьям клетки, прыгают, играют и грызут орехи, придерживая их передними лапками.

Вслед за тем наступила очередь Франка. Его добыча была существеннее. Несколько дней подряд он подстерегал диких индюков и для ловли построил западню, известную в Америке под названием «деревянная клеть». По конструкции снаряд этот весьма прост. Он состоит из слаженных под прямым углом, на манер решетки, брусков, образующих клеть. Сверху клеть покрывается вместо крыши толстыми брусьями, образующими вход и расположенными с таким расчетом, чтобы птица, забравшись внутрь, не могла вылететь из западни; брусья верхнего настила выкладываются на некотором расстоянии друг от друга, чтобы они не затемняли клетки. По принципу это сооружение напоминает простейшие мышеловки, куда мышь свободно влезает, но откуда выбраться невозможно.

Птицелов, спрятавшись за деревом, кудахчет, подражая старому индюку, профессионалы доводят звукоподражание до совершенства.

Кудахтаньем Генри не раз приманивал глупых птиц; но зерна, рассыпанные в западне, были, очевидно, недостаточно соблазнительны: индюки галдели, хлопали крыльями, распускали хвосты, бегая вокруг западни и выклевывая просыпавшиеся зерна, а Франк с пустыми руками возвращался домой.

Наконец он придумал новую уловку. Это была последняя его ставка; он заявил, что, если дело сорвется, ему придется отказаться от своей затеи.

Генри пристрелил индюка, а Франк поместил его в западню, придав убитой птице такой вид, будто она клюет зерна.

Потом, спрятавшись за кустами, он приманил кудахтаньем диких индюков.

Вскоре показались три крупных птицы. Они вытягивали шеи и опасливо озирались по сторонам. По повадкам, как все индейки, они напоминали страусов.

Наконец они заметили западню. При виде родича, спокойно клевавшего зерна, они осмелели и, подойдя к клети, стали искать вход.

Франк не спускал с них глаз; сердце его тревожно билось, и он дрожал от нетерпения.

Недолго продолжалось это испытание: три крупных индюка без колебания прыгнули в западню. Тогда Франк выскочил из засады и заложил доской вход. Просунув руку между брусьями, Франк перевязал птицам лапы, вытащил их и поставил на место индюка, служившего приманкой.

Взвалив трех разъяренных индюков на плечи, мальчик с торжеством вернулся домой. Тут его постигло разочарование: все три птицы оказались старыми самцами.

На следующий день он был вознагражден за первую неудачу. Возвращаясь на заре на прогалину, где стояла западня, Франк издали увидал в клети индейку с птенцами; в полутьме он принял их за куропаток, но, подойдя, к радости своей, убедился, что вместе с наседкой попался целый выводок. Свободно пролезая в квадратное отверстие решетчатой клетки, индюшата то и дело выбегали на волю и возвращались к метавшейся в западне наседке. Чувствуя, что произошло что-то неладное, они заразились тревогой матери.

Франк, боясь упустить птенцов, призвал на помощь Генри, Куджо и меня. Захватив из дому парусину от старого фургона и два одеяла, мы отправились на прогалину. Нам было важно заполучить весь выводок, не упустив ни одного птенца, чтобы положить основу птичьему двору. С разных сторон подкрались мы к западне. Испуганные цыплята спрятались под крылья наседки, а мы накрыли клеть брезентом и одеялами. Это был удачный маневр: мы завладели сразу индейкой и восемнадцатью индюшатами.

Для шумного семейства пришлось построить отдельную просторную клетку рядом с первой, где ворчали три старых индюка. Чтобы птенцы не могли выбраться на волю, пришлось забить бруски погуще.

С каждым днем птичий двор пополнялся новыми гражданами.

Франк приготовил огромную клетку с целым рядом перегородок, чтобы отдельно держать экземпляры разных пород. В скором времени у нас завелись голубые сойки, красные птицы, или вирджинские соловьи, и две пары голубей. Были также каролинские попугаи, и Франку удалось добыть редкую птицу, известную у индейцев под названием уакон. Она принадлежит к американской разновидности райских птиц⁴⁹. Как и восточные ее родичи, она замечательно красива. Пестрые перья длинного, опущенного книзу хвоста переливаются всеми цветами радуги.

Франк поймал еще несколько птиц с пестрым оперением: зеленого дятла, реполова, каменного петушка, тиранов с синими клювами, снегиря с красными крыльями, трупиала с оранжевой головкой. Последние целыми стаями населяли долину.

В отдельной клетке появился неказистый с виду жилец, который с первого взгляда не заслуживал такого роскошного помещения.

Серая птица слегка напоминала трясогузку: у нее были черные, длинные, как жердочки, лапки и противные когти. Ни грацией, ни красотой она не отличалась: обыкновенная плебейка вроде воробья.

Не советую, однако, судить по внешнему виду: это непростительное легкомыслие. Как только пернатая дикарка открывала клюв и раздавались первые звуки чудесной песни, слушатели забывали о ее жалком наряде. Только безумец соблазнится яркой расцветкой попугая, красотой колибри, изяществом снегиря или голубой сойки, когда на свете существует такой певец. Слушая песни этой уродины, мы забывали обо всем и не сводили глаз с ее жалких перышек. Мы заметили, что она подражает всем звукам, долетавшим до ее слуха. Когда пела другая птица, она тотчас подхватывала мелодию, разнообразя ее и возвеличивая. Остальные пернатые умолкали, когда она пела.

Вы, конечно, угадали, что это был знаменитый пересмешник – американский соловей⁵⁰.

Пока Франк хлопотал вокруг птичника, не терял времени и Генри. Он собрал пять разновидностей белок – серых, черных и рыжих, тех, что гнездятся в дуплах, и два экземпляра бурундуков⁵¹, прославленных тем, что роют очень сложные подземные норы. Он поймал их в зарослях дикого шалфея. Это были умильные зверьки, не больше мыши, с полосатой, как у зебры, шкуркой. Ни в одной зоологии не упоминается о бурундуках. Зверьки стали общими любимцами. Мария и Луиза вечно играли с ними. Они быстро привыкли к неволе, ластились к девочкам и спали у них на коленях, как ручные мыши.

Глава XXX. Дикобраз

Мы вздумали заняться рыбной ловлей. Куджо сообщил нам, что ручей богат рыбой; он не раз уже ходил на рыбную ловлю и возвращался всегда с хорошим уловом. Рыбы были непохожи на тех, к которым мы привыкли, но в большинстве случаев очень вкусные⁵².

Куджо повел нас вниз по течению ручья, где, по его словам, можно брать рыбу голыми руками. Мы захватили с собой удочки, сделанные из дикого льна, который в изобилии разросся в долине. Мария объяснила, что растение это водится на всех склонах Скалистых гор. Льняные нити мы прикрепили к камышовым тростям, в которых тоже не было недостатка. Вместо крючков прицепили крупные кривые шипы акации, а для приманки накопали целую груду червей.

Франк и Генри тащили все снаряды. Куджо и я несли на руках девочек. Лишь Мария была освобождена от ноши, и она, пользуясь этим, беспрестанно отвлекалась в сторону, рассматривая и собирая растения.

Кастор и Поллукс, разумеется, сопровождали нас.

Мы покорно следовали за нашим проводником – Куджо. Он вел нас лесом к излучине, облюбованной им для рыбной ловли.

После получасовой ходьбы Мария внезапно остановилась.

– Взгляните, – сказала она, указывая на деревья.

– Что ты еще нашла? – спросил Генри.

– По некоторым признакам я догадалась, что здесь скрывается животное, уничтожающее посевы. Посмотрите сюда!

Мы увидали молодые тополя, стволы и листья которых были изъедены, словно здесь прошло козье стадо. Некоторые экземпляры растения высохли, остальные погибали.

– Какая жалость! – воскликнул Генри. – Но кто же попортил деревья? Бобры так далеко не забираются, а белки, куницы и ласки не в состоянии разгрызть такой толстый ствол.

– Да, ни одно из перечисленных тобой животных не было здесь. Отец назовет вам вредителя, загубившего эти чудесные деревья, к слову сказать, называющиеся в ботанике Populus angulata.

Мы обошли вокруг деревьев. Вскоре животное, которое мы разыскивали, показалось в нескольких шагах от нас. В нем было полтора фута в длину; туловище, выгнутое дугой, утолщалось к хвосту. Серая необычайно грубая шерсть беспорядочно торчала во все стороны. Голова по сравнению с туловищем была чрезвычайно мала; лапы – короткие, сильные, с острыми длинными когтями. Казалось, что это не живое существо, а кочка, поросшая сухой травой.

Животное заметило нас и попыталось спрятаться в кусты, но, по природе медлительное, оно не побежало, а медленно поползло. Я подбежал к собакам, чтобы удержать их, но опоздал. Псы залились лаем и бросились на странного зверя, который, вобрав в себя голову, угрожающе замахал хвостом.

Только сейчас мы увидели, что животное покрыто не шерстью, а иглами. Генри громко закричал:

– Дикобраз! Дикобраз!⁵³

Собаки, на свое несчастье, не были знакомы с повадками дикобраза. Они отступили, жалобно заскулив и шире, чем обычно, раскрыв пасти. Ноздри их и морды были до крови исколоты иглами дикобраза, и несколько штук их застряли в зеве собак.

Тем временем дикобраз подполз к дереву и уже собирался взлезть наверх, как Куджо, мстя за обиду, нанесенную его любимцам, сорвался с места и убил животное своей дубиной.

Генри, ставший осторожнее после истории с вонючкой, не проявил чрезмерной храбрости.

Было еще одно обстоятельство, охлаждавшее его охотничий пыл: он слыхал, будто дикобразы бросают в своих врагов иглы, орудуя ими как стрелами. Франк спросил, есть ли доля правды в этих россказнях.

– Нет, это басня, подхваченная невежественными людьми. Дикобраз не только не разбрасывает игол, но их даже трудно вырвать у него. Неудивительно, что собаки занозили пасти: они пожелали вонзить зубы в игольчатый щит дикобраза. Дикобраз действительно опасен, потому что его иглы очень тверды и крепки; это травоядное нередко убивает своих врагов, не сделав ни одного лишнего движения. Я не раз находил в лесу кугуаров, погибших в борьбе с дикобразом. Даже рыси, волки и собаки не могут с ним справиться.

Я сообщил детям все, что знал о дикобразе; но через некоторое время Генри и я, будучи свидетелями одной сцены, убедились, что дикобраз, несмотря на свое игольчатое вооружение, имеет сильных врагов, которые смело на него нападают. Хотя событие это произошло через несколько месяцев после рыбной ловли, я расскажу о нем сейчас, потому что так пришлось к слову.