Текст книги "Жилище в пустыне"

Глава IX. В пустыне

– Да, друзья мои, невеселое мне представилось зрелище: свирепые, кровожадные волки, собаки, истекающие пеной бешенства, растерзанная мать и пронзительно плачущий ребенок… Волки, завидев меня, обратились в бегство, а собаки подняли радостный лай. Их борьба с волчьей стаей началась лишь после того, как мы отогнали волков с бивуака, другими словами – она была довольно короткой, но все же бедные псы были искусаны в кровь.

Я с трудом оторвал маленькую Луизу от тела матери.

– Проснись, мама! – кричал ребенок; но мать, увы, не могла проснуться…

Получив смертельный удар, она бежала, ища спасения в кустарнике, в сопровождении верных псов, и руки ее, окоченевшие на груди, показывали, что в последней судороге она прижимала к сердцу ребенка.

Поручив труп охране Куджо, я вернулся с ребенком к фургону.

Несмотря на ужас, внушенный ей борьбою псов с волчьей стаей, девочка вырывалась из моих рук и просилась к матери.

Здесь рассказ Ролфа был вновь прерван рыданиями Мак-Кнайда: этот закаленный и храбрый человек не мог равнодушно слушать потрясающих подробностей.

Дети Ролфа заливались горючими слезами; всех равнодушней была смуглянка Луиза. Быть может, потрясение, пережитое ею в раннем детстве, навсегда сообщило ее характеру спокойную и твердую замкнутость.

– Я приказал жене позаботиться о девочке, – продолжал Ролф после небольшой передышки. – Ребенок, очутившись рядом с ровесницей, маленькой Марией, понемногу успокоился и уснул на руках у приемной матери. Взяв лопату из фургона, я пошел рыть могилу. Покуда мы с Куджо с лихорадочной поспешностью погребали тело, нас неотступно преследовала мысль, что недалека минута, когда мы сами будем нуждаться в подобной услуге.

Исполнив печальный долг, мы вернулись к фургону. Я отвел быков в рощу, где никто не мог их заметить. Покинув жену с детьми на волю случая, я вскинул на плечо карабин и отправился на разведку, чтобы установить, действительно ли ушли краснокожие и далеко ли их становище. Насколько я могу теперь припомнить, у меня созрел план идти в Новую Мексику другой дорогой, свободной от индейцев.

Я сделал два-три километра, продираясь сквозь заросли и крадучись за скалами, – и внезапно различил индейскую тропу, которая тянулась к открытой равнине по направлению к западу. По всей вероятности, индейцев было много, и все притом конные: на это указывали следы копыт. Я принял тогда решение сделать трехдневный переход к югу, а затем уже повернуть на запад. По моим расчетам, я должен был таким образом удалиться от индейцев и подойти к желанному восточному склону Скалистых гор.

Я слышал, как спутники мои говорили о перевале, который находится южнее этих гор и совсем близко от Санта-Фе, и надеялся до него добраться, хотя от этого горного прохода меня отделяло расстояние в триста километров. Озабоченный этими мыслями, я вернулся к жене и детям.

Поздно ночью я подошел к фургону. Мария с детьми была сильно встревожена моим продолжительным отсутствием, но я принес хорошие новости: индейцы удалились.

Вначале я думал провести ночь под навесом фургона; но, так как ночь стояла светлая, лунная и равнина гладкой скатертью простиралась к югу, мне показалось более благоразумным этой же ночью пуститься в путь, чтобы отойти на десяток-другой миль от злополучной стоянки. Предложение было всеми одобрено. Каждому хотелось скорее покинуть мрачные места, и если б даже мы здесь и заночевали, вряд ли кто-нибудь сомкнул бы глаза. Итак, мы решили выступить, дождавшись восхода луны. Но в ожидании, чтобы ночь озарилась луной, мы вспомнили о воде, столь драгоценной в пустыне для человека и животных, и решили наполнить все сосуды, бывшие в нашем распоряжении, водой из источника. Увы, их оказалось недостаточно!

Наконец взошла луна. Мы вывели быков из ограды и тронулись по равнине, стараясь как можно точнее держать на юг. Время от времени я оборачивался к северу, ища глазами Полярную звезду, которая находится в хвосте Малой Медведицы, так что ее легко найти, продолжив линию, соединяющую две последних звезды ковша Большой Медведицы. В течение этого перехода я неустанно оглядывался на северную половину неба, сверяя наш путь по звезде. Каждый раз, когда неровности почвы заставляли нас уклоняться от прямой дороги, я справлялся глазами с маленькой звездочкой, заменявшей мне компас. Она дружественно мерцала в темной ночной лазури, указывая мне путь.

Каждый раз, когда неровности почвы заставляли нас уклоняться от прямой дороги, я справлялся глазами с маленькой звездочкой, заменявшей мне компас

Так мы ехали, то ныряя с фургоном в балки и овраги, то переваливая через зыбучие дюны, и вскоре колеса покатились по твердой, словно утрамбованной земле, ибо здесь начинались так называемые сухие прерии.

Сгорая желанием как можно дальше отойти от краснокожих, мы сделали за ночь порядочно миль. Когда забрезжил свет, мы отошли, я думаю, миль на двадцать от роковой стоянки. Скалистые гряды, ее окружавшие, уже исчезли из вида. Это указывало на большое расстояние, пройденное нами за ночь, так как некоторые пики были достаточно высоки. Между тем все вершины бесследно растаяли на горизонте, и мы облегченно вздохнули при мысли, что краснокожие, вздумав подойти к стоянке, никого там не найдут. Нам больше нечего было опасаться; разве что индейцы по свежим следам пустятся за нами в погоню. Но, допуская и эту возможность, мы отказались после восхода солнца от передышки и ехали непрерывно до полудня. Быки, запряженные в фургон, и моя лошадь изнемогали от усталости. Без привала нельзя было обойтись.

Но вокруг не было ни травинки, ни капли воды, ни намека даже на чахлую зелень, если не считать полыни. Но быки и лошади пренебрегали этим растением, которое росло кругом. Узловатые цепкие кустики полыни с серебристо-белыми мертвенными листьями не только не радовали глаза, но сообщали пейзажу особую мрачность. Все мы знали, что полынью бывает отмечена бесплодная почва. Итак, мы выбрали стоянку, безрадостную для животных. Жгучее солнце ударяло им в голову. Мы не могли дать им далее глотка воды: нас самих мучила жестокая жажда, а крошечный запас подходил к концу.

Задолго до наступления ночи мы тронулись дальше, надеясь встретить источник или ключ. Под вечер мы продвинулись еще на десять миль к югу, но ничто вокруг не указывало на присутствие воды. До самого горизонта тянулась бесплодная равнина.

Ни скалы, ни кустарники, ни дикие звери не нарушали однообразия этой обширной равнины. Мы себя чувствовали более покинутыми, чем парусник, заброшенный среди безбрежного океана.

Тревога понемногу закрадывалась в наше сознание, и решимость наша заколебалась; но, возвращаясь назад, мы вряд ли могли рассчитывать, что найдем покинутый источник. С тем же успехом можно было надеяться, что вода окажется впереди, и, подогреваемые этой надеждой, мы шли вперед всю ночь.

Утром я окинул взглядом равнину, но не заметил ни малейшей неровности. Я грустно плелся верхом вслед за быками, наблюдая мучительные усилия бедных животных, когда внезапно раздался детский голосок. Это кричал Франк, стоявший на передке фургона, выглядывая сквозь холстину.

– Отец, отец! Видишь, там белое облачко!

Я обернулся к мальчику, чтобы выяснить, что он имеет в виду. Франк глядел на юго-запад, и я посмотрел туда же.

Франк принимал за облачко снежную вершину. Я мог бы заметить ее и раньше, если бы взглянул в ту сторону, но взоры мои были прикованы к юго-востоку.

Там, где снег, должна быть и вода. Не говоря ни слова, я приказал Куджо гнать быков по направлению к горе.

Таким образом, мы уклонялись от намеченного пути, но дело шло о спасении жизни, и выбора не было.

Гора отстояла от нас еще километров на тридцать. Если бы не ночной переход, то она была бы еще дальше. Смогут ли наши быки до нее дотащиться: они шли покачиваясь, чуть не падая. Если быки свалятся – мы погибли.

Я был твердо уверен, что с горы свергается поток или речка, питаемая таянием снегов на вершине. Быть может, мы столкнемся с этой речкой еще задолго до подошвы горы. Но уклон равнины спускался именно к горе. Другими словами, поток мог свергаться лишь по ту сторону горного кряжа. Чтоб разыскать его, приходилось взбираться на гору. С трепетом мы приближались к ее подошве.

К полудню быки совсем изнемогли. Один из них околел, и нам пришлось его бросить. Трое других готовы были разделить участь товарища. Мы выбросили из фургона все предметы, к которым можно было отнестись как к балласту, все, не представлявшее для нас необходимости, но бедные животные едва волочили ноги и продвигались как черепахи.

Возможно, что двухчасовой отдых мог бы их подкрепить, но я не решался сделать передышку: слишком болезненно отдавались в моем сердце жалобные детские крики. Мария держалась мужественно, мальчики тоже. У меня не хватило духа обратиться к ним со словом утешения, так как до горы оставалось еще пятнадцать километров.

Мне пришло в голову выехать вперед – зачерпнуть воды и вернуться, но у лошади моей уже подкашивались ноги, и мне пришлось спешиться и повести ее за поводья. Куджо шел возле быков. Околел еще один бык. Теперь в упряжке фургонов оставалось лишь двое.

В эту минуту наивысшего отчаяния несколько предметов вырисовалось одновременно на равнине; это были зеленые купы, причем самая большая была величиной с пчелиный улей. Все они походили на группу крупных ежей, которые ощетинились во все стороны. Завидев их, я бросил поводья и, вытащив нож, побежал к странным деревьям. Спутникам моим показалось, что я сошел с ума. Однако я знал, что делаю: нам встретились шаровидные кактусы.

Через минуту я очистил от игл несколько кактусов. Наш маленький караван крайне удивился при виде этих сочных растений, окрашенных в темно-зеленый цвет, с прозрачной жидкостью, пропитавшей их поры.

Вскоре большие шаровидные кактусы были разрезаны на ломти, и мы с жадностью начали их жевать. Несколько кактусов мы предложили лошади и быкам, и те пожрали их целиком, с волокнистой мякотью, меж тем как собаки лакали влагу, пролившуюся там, где мы разрезали кактусы.

Пройдя еще немного, мы сделали остановку, чтоб дать отдохнуть быкам. Для одного из них, к несчастью, отдых пришел слишком поздно: запас его жизненных сил исчерпался, и мы нашли его распростертым на земле, неспособным подняться. Пришлось его бросить, впрячь, куда ни шло, на его место лошадь и тронуться дальше. Мы надеялись найти впереди подобную же группу кактусов; но ничего похожего не было видно, и страдания наши возобновились.

За восемь приблизительно километров до конца перехода свалился последний бык. Так как лошадь моя не в состоянии была тащить фургон, пришлось ее выпрячь и фургон бросить. Что делать? Или расстаться с фургоном или погибнуть.

Я вынул из фургона топор, чугунный горшок и последний кусок вяленого мяса. Куджо взвалил на плечо топор и маленькую Марию, я захватил мясо, горшок, Луизу и карабин; кое-какие вещи прихватили жена моя, Франк и Генри. Нагруженные таким образом, мы направились к горе. Собаки последовали за нами, а бедная лошадь, не желая отстать, кое-как поплелась сзади. Конец перехода прошел довольно однообразно. С грехом пополам мы одолели восемь километров. Подойдя вплотную к горе, мы различили на склоне ее глубокие темные трещины и висевшие над ними тонкие серебристые ниточки, несомненно, струи водопада, свергавшегося с камней. Это зрелище придало нам бодрости, и через час мы подошли к берегам кристально-прозрачного ручья. Все облегченно вздохнули: мы были спасены…

Это зрелище придало нам бодрости

Глава X. Армадилл

Поблагодарив судьбу, мы утолили жажду и оглянулись вокруг: мы подошли совсем не к тому источнику, который заметили издали; наш ручей спускался с противоположного, скрытого от нас склона. Это был узкий змеевидный ручеек, какие часто вытекают из горных ущелий. Пробежав немного по равнине, он поворачивал на юго-запад и сливался с ручьями, которые свергались с обращенного к нам склона. Позднее я установил, что все эти ручьи сливаются в общее русло и образуют реку, которая течет по наклону равнины на запад. Очевидно, это был один из потоков, питающих верховья великой Красной реки, орошающей Луизиану; быть может, Бразоса или Колорадо, бегущего в Техас. Река, во всяком случае, была внушительная, хотя выражение это здесь совсем не подходит. В месте слияния ручьев получается изрядная водная масса, но само русло в продолжение трех четвертей года остается совершенно сухим. Лишь в периоды обильных ливней, которые исключительно редки в этих краях, или же в дни палящей жары, когда усиливается таяние горных снегов, в речном русле накопляется достаточное количество воды, и сравнительно быстрый поток течет по бесплодной плоской равнине на запад.

Теперь нам уже не грозила смерть от жажды, но надежды раздобыть пищу не было никакой. Склоны горы были круты и каменисты. Тощие кедры, словно подвешенные, росли из расщелин. Яркая зелень и группы ив, окаймлявшие ручьи, хотя и ласкали глаз после ужасающего однообразия пустыни, но не сулили ничего питательного.

Если пустыня простирается к югу от горы, так же как к западу, востоку и северу, то мы нашли лишь временную обманчивую передышку и погибнем среди этих ненужных красивых декораций – пусть не от жажды, но от голода, что немногим лучше.

Вот что нас единственно занимало. Весь день мы не ели. Можете мне поверить, что кусок солонины был у всех на уме.

– Позволь мне его сварить, – попросила Мария, – суп подкрепит детей.

Я с нежностью посмотрел на жену. Несмотря на крайнюю усталость, она еще бодрилась и старалась держаться хозяйкой.

– Да, отец, мы хотим супа, – заявил Франк, – суп – вещь недурная…

Мальчик бодрился, не желая отставать от матери.

– Ну и отлично, – сказал я. – Сюда, Куджо. Возьми топор и наруби дров в горах; эти сосны, там, внизу, доставят нам отличное топливо.

Мы с Куджо отправились за дровами в ущелье шагов за триста, откуда вытекал ручей, сдавленный скалами.

Однако, подойдя к деревьям, я увидел, что это не сосны. Ствол и ветви этих деревьев были одеты большими крупными иглами, напоминающими щетину дикобраза. Сама листва была блестящей и изумрудно-зеленой; но занятнее всего были длинные плоды в форме бобов, в изобилии висевшие на ветвях. В ширину они имели дюйма полтора, а в длину – до двенадцати дюймов; они были пурпурно-красные, цвета бордоского вина. Если отвлечься от цвета, они были очень похожи на крупные бобы.

Я знал, что это за дерево: это был так называемый саранчовый мед, – колючая акация, которую называют «кароб» в Западной Америке, а испанцы – «альгаробо». Я знал ее употребление. Это было то самое дерево, которое имели в виду авторы Евангелия, утверждавшие, что отшельники в пустыне питаются «медом и акридами». Стручки, свисающие с этого дерева, были медом пустынников. Куджо знал им цену. При виде этих висюлек он выпучил глаза и в восторге воскликнул:

– Глядите, мистер Ролф, глядите: вот мед акации на ужин!

Мы подбежали к дереву. Покуда я срывал без счета зрелые плоды, Куджо работал в горах, добывая топливо: он энергично рубил сосны.

Я уже набрал целую уйму стручков в носовой платок, когда вновь раздались радостные вопли Куджо:

– Подите-ка сюда, мистер Ролф. Тут какой-то странный зверек.

Я бросился к Куджо, прыгая с камня на камень. Достигнув места, где стоял Куджо, я застал его склоненным над расщелиной, откуда торчало что-то похожее на свиной хвост.

– Что это может быть, Куджо?

– Не знаю, мистер Ролф. Мы, негры, не видели таких червей в Вирджинии.

– А ну-ка, потяни его за хвост и вытащи из дыры.

– Хорошо, мистер Ролф; но я уже пробовал – и ничего не вышло. Поглядите!

С этими словами спутник мой изо всех сил потянул странного червяка или ящерицу, но животное удержалось в расщелине.

Спутник мой изо всех сил потянул странного червяка или ящерицу

– Видел ты, как он забрался в расщелину?

– Да, мистер Ролф, видел.

– На кого же был похож этот зверек?

– На маленького молочного поросенка. По-моему, это вирджинская черепаха.

– Понимаю. Это – армадилл²⁸…

– Армадилл? Никогда не слышал…

Зверек, так изумивший добродушного негра, принадлежал к любопытнейшим созданиям, которыми природа разнообразит животное царство, а в Мексике и в Южной Америке он известен под именем «армадильо».

Название это происходит от испанского «armado», что означает «вооруженный», «защищенный», ибо все тело армадилла покрыто крепкой чешуей, распадающейся на правильные звенья, на манер кольчуги средневековых рыцарей. На голове армадилла имеется даже нечто вроде шлема, соединенного связками с его природной кольчугой, чем еще более подчеркивается странное сходство. Среди армадиллов наблюдаются многочисленные разновидности; некоторые из них величиной с крупного барана, но обычно – гораздо меньше. Отличаются также узоры кольчуги у различных подразделений этой породы. Геометрически правильные чешуйки иногда распадаются на правильные квадратики, иногда на восьмиугольники или пятиугольники; но геометрическая строгость рисунка всегда неизменна. На первый взгляд кажется, что броня армадилла – работа человеческих рук. Это безобидное существо, питающееся корнями и травами; оно довольно неуклюжее, хотя и бегает гораздо быстрее, чем можно предположить при его «рыцарской» броне. Покров армадилла состоит из множества чешуйчатых одежек, связанных гибкой, эластичной перепонкой. Это позволяет ему сохранять свободу движений. Армадилл далеко не так медлителен, как черепаха. Когда его застают врасплох или преследуют, он свертывается в комок, как еж, а если в минуту опасности поблизости открывается пропасть, он скатывается в нее, чтоб ускользнуть от неприятеля. Чаще всего он забивается в дыру или прячется в расщелине камня: именно так поступил армадилл, которого преследовал Куджо. Подобно страусу, армадилл считает себя вне опасности, если ему удается спрятать голову, и надо думать, что наш зверек был совершенно спокоен, пока жилистые пальцы Куджо не ухватили его за хвост. Тогда армадилл юркнул в расщелину, но не сумел в нее целиком залезть, и хвост его остался торчать наружу. Во всяком случае, вытянуть армадилла за хвост было невозможно. Он расправил вокруг хвоста свою перепончатую чешую и таким образом прочно застрял между камнями. К тому же лапки его, замечательные своей длиной и цепкостью, уподобляющими их щупальцам, глубоко вонзились в земляное дно расщелины.

– Чтобы вытянуть его, потребуется, пожалуй, целая упряжка быков, – заметил, ухмыльнувшись, Куджо.

Я слышал о способе, применяемом индейцами, которые охотятся за армадиллами и очень ценят его мясо, и, решив испробовать этот прием, предложил своему спутнику отпустить хвост армадилла и отойти в сторону.

Опустившись на колени, я взял кедровую веточку и стал щекотать армадилла ее кончиком. Тотчас же мускулы его начали сокращаться, чешуйки кольчуги – отделяться от камня и свертываться. После двухминутной щекотки он, по моим наблюдениям, вернулся в обычное состояние и даже втянул в себя коготки. Я с силой рванул его за хвост, и зверек, ошеломленный неожиданностью, выпрыгнул из дыры и упал к ногам Куджо. Куджо метким ударом топора отрубил ему голову, прикончив его на месте. Убитый армадилл был величиной с кролика.

Мы вернулись к стоянке с топливом для костра, со стручками дикой акации и армадиллом. Жена ужаснулась при виде странного животного, которым я собирался всех угостить. Но со мной было нечто приятное для маленькой Марии и ее подруги Луизы, а именно – сладкая, как мед, кожура собранных мною стручков. Покуда Куджо разжигал костер, мы вынули зерна из кожуры, намереваясь их поджарить.

– А теперь, друзья мои, – произнес Ролф, вставая, – поскольку я уже рассказал вам об этом странном растении, не откажитесь распить кувшин домашнего пива, приготовленного из стручков колючей акации. Покуда вы осматривали плантацию и окрестности долины, я процедил его…

С этими словами плантатор снял крышку с большого кувшина и разлил в наши чашки коричневый напиток.

Мы отведали это пиво и нашли, что вкус его напоминает молодой сидор.

Ролф, между тем, продолжал свое повествование.

Глава XI. Тощий бык

Работа закипела. Мария готовила солонину, которую она собиралась варить со стручками колючей акации в чугунном горшке. К счастью, он был достаточно вместителен, литра приблизительно на четыре. Куджо разводил костер, голубоватый дымок уже поднимался над хворостом; Франк и Генри с девочками с наслаждением сосали сладкие плоды акации, я же возился с армадиллом, собираясь изжарить его на вертеле. Для полноты картины упомяну о лошади, щипавшей сочную траву на берегу ручья, и о собаках. Бедные псы! О них заботились меньше всего. Сейчас они напряженно следили за моими приготовлениями, подстерегая кусочки мяса, падавшие из-под моего ножа.

Вскоре костер уже пылал, солонина со стручками закипала, а армадилл похрустывал на вертеле рядом с чугунным котлом. Еще немного, и все было сварено, изжарено, одним словом – готово.

Только тут мы заметили, что у нас нет ни тарелок, ни стаканов, нет вилок, ножей и ложек. Охотничьи ножи были только у Куджо и у меня. Привередничать было не время: ножами мы выловили из горшка куски мяса и стручки; затем положили все это на чистый плоский камень и ели прямо с каменного подноса руками. С похлебкой мы немало повозились: чтоб охладить чугунок, пришлось погрузить его краем в холодную воду ручья, а когда чугун остыл, Мария и дети по очереди прильнули к нему губами.

Нам с Куджо похлебка была не нужна; у нас было нечто посущественнее.

Вначале я думал, что армадилл достанется мне целиком, но, несмотря на свое отвращение к странному гаду, Куджо, попробовав мясо армадилла, разохотился и несколько раз просил прибавки, так что я уже побаивался за свой ужин.

Во всяком случае, ни дети, ни Мария не решились полакомиться армадиллом, хотя я их уверял с полной искренностью, что вкусом он не уступает самому нежному жареному поросенку. И в самом деле, мясо армадилла во многих отношениях очень близко к поросячьему.

Солнце уже садилось, и надо было позаботиться о ночлеге. Все наши одеяла остались в фургоне, а воздух к вечеру резко свежел, как это часто бывает в соседстве снежных гор. Верхние слои атмосферы быстро охлаждаются вокруг снежного конуса, тяжелеют и просачиваются к подошве горы, вытесняя нижние слои воздуха, более горячие и, следовательно, более легкие. Проспать всю ночь на этом холоде, даже поддерживая пламя костра, было опасно и мучительно.

Я мог вернуться к фургону, от которого нас отделяли какие-нибудь восемь километров, и принести одеяла. Пойти одному или захватить с собою Куджо? Вдвоем как будто лучше: один из нас поедет верхом с грузом одеял и других необходимых предметов. Кобыла наша уже полтора часа блаженствовала, отъелась и напилась и как будто достаточно окрепла. В самом деле, выносливые мексиканские лошадки после самых трудных переходов воскресают удивительно легко, получив воду в пищу. Вполне доверяя силам лошади, я приказал Куджо захватить ее с собой. Куджо накинул ей на шею веревку вместо поводьев. В последнюю минуту я побоялся оставить Марию без взрослого защитника, но жена попросила нас ехать скорее и обязательно вдвоем, уверяя, что, покуда с ней Генри и Франк с их настоящими карабинами, ей нисколько не страшно. К тому же с ней оставались верные псы. Сказать по правде, не страшно было оставлять женщину одну с такими ловкими мальчиками и отличными собаками.

Я посоветовал сыновьям зарядить карабины на случай тревоги, и мы выступили втроем: я, Куджо и лошадь.

Белую холстину фургона мы заприметили издали и без всякой помехи пошли к нему напрямик.

Дорогой я задался вопросом: пощажен ли волками несчастный бык, которого мы вынуждены были бросить вместе с фургоном? В случае, если он уцелел, я решил содрать с него кожу и заготовить мясо впрок, хотя бы жесткое и невкусное. Надо вам сказать, что злополучный бык в последнее время походил на мумию. Лучшего провианта, однако, не предвиделось, и меня крайне беспокоило, найдем ли мы хоть часть бычьей туши.

Из этих размышлений меня вывело восклицание Куджо, который вдруг остановился, вглядываясь в предмет, возникший на нашем пути. Я тоже к нему присмотрелся и различил в полумраке большое четвероногое существо.

– Мистер Ролф, – пробормотал Куджо, – быть может, это бизон?

– Отчего бы нет! Придержи лошадь, а я подойду к нему поближе и постараюсь его пристрелить одним из моих пистолетов.

Поручив лошадь Куджо и приказав ему не шуметь, я выбрал самый большой пистолет и пополз на четвереньках, как можно ниже пригибаясь к земле, чтоб не обратить на себя внимания животного. Я приближался в высшей степени осторожно. Так как луна еще не взошла, я лишь смутно различал очертания таинственного четвероногого. Наконец я подполз к нему на расстояние выстрела. Считая, что, подойдя ближе, я могу обратить его в бегство, я сделал остановку и, не вставая с колен, прицелился. Но не успел я поднять пистолета, как лошадь внезапно заржала, и в ответ на это ржание странное животное заревело, замычало, как обыкновенный бык. Что поделаешь, это был наш собственный бык, который покинул фургон и медленно удалялся к горам. Свежий вечерний воздух придал ему силы, а чутье толкало его именно по тому направлению, какое выбрали мы.

Затрудняюсь сказать, какое из двух чувств, вспыхнувших при этой встрече, было во мне сильнее: досада охотника, попавшего в смешное положение, или радость свидания с давнишним спутником. Жирный бизон, конечно, пришелся бы более кстати, чем тощий, изголодавшийся бык. Но, сообразив, что бык все-таки годится для тяги и так или иначе поможет нам выбраться из прерии, я поблагодарил судьбу за то, что застал его в живых. Лошадь и бык раздували ноздри, принюхиваясь друг к другу: встреча была им, очевидно, приятна. И так как бык добродушно обмахивался хвостом, мне почудилось, что лошадь сумела ему тихонько шепнуть о прохладной воде и сочных травах, с которыми она только что познакомилась. За быком еще волочились вожжи, и, опасаясь, что он начнет плутать, мы привязали его к стволу ивы, чтобы забрать на обратном пути с собой.

Мы уже расстались с быком, когда я сообразил, что, если дать ему хоть немного напиться воды, он вместе с лошадью вытянет весь фургон в гору. Как обрадуется Мария, увидев, что мы возвращаемся с фургоном, быком и всем нашим скарбом, не с одними лишь одеялами, а со всей кухонной батареей, запасом кофе и большим провизионным ларем. То-то будет ликование!

Я поделился этими соображениями с Куджо. Товарищ мой воспламенился при этой мысли и нашел ее вполне осуществимой. Мы сделали попытку напоить быка из чугунка с водой, который мы предусмотрительно захватили для себя; но чугунок оказался слишком тесным для бычьей морды.

– Ничего, мистер Ролф, – утешил меня Куджо, – дайте нам только добраться до фургона; там большой ушат…

И Куджо осклабился при мысли о том, как обрадуется Мария.

Без лишних слов мы отвязали быка от ивы и отвели его к фургону. Лошадь все время шла на поводу, вернее – на аркане: мы щадили ее, так как ей предстояла большая работа.

Все наше добро, покинутое в фургоне, оказалось в полной сохранности. Но в окрестностях бродили крупные волки, и это они, без сомнения, напугали быка и заставили его подняться и поплестись прочь от опасных мест. Перелив воду из дорожного чугунка в большой деревянный ушат, мы поставили его перед быком, и тот выпил все до последней капли, облизав шершавым языком дно и стенки ушата, и оторвался от него, лишь когда он был совершенно сух.

После этого мы запрягли в фургон быка и лошадь и направились к нашему маленькому горному стану.

Мы шли на огонек, мерцавший нам, как спасительный маяк, с высоты. Огонек этот поддерживал не только мою бодрость, но и влиял на настроение Куджо; даже лошадь и бык как будто понимали, что конец пути уже близок, и ускоряли шаг, поглядывая на светящуюся точку.

До стоянки оставалось не больше километра, когда где-то в скалах грянул выстрел из карабина. Я содрогнулся от ужаса. Неужели индейцы напали на Марию с детьми? Или дикие звери? Бурый медведь?..

Ни минуты не колеблясь, я бросился вперед, оставив Куджо с фургоном. Прихватив с собой пистолеты, я заряжал их на бегу, внимательно в то же время прислушиваясь к малейшим шорохам, доносившимся по направлению от костра. Раза два я останавливался и чутко напрягал слух, но в маленьком лагере нашем все как будто было спокойно. Что означает это молчание? Почему не лают собаки? Неужели бесшумные отравленные стрелы краснокожих поразили всех сразу: и жену, и детей, и псов?

Обуреваемый этими мрачными предчувствиями, я бежал все быстрее и быстрее, твердо решившись броситься на врага, кто бы он ни был, и дорого продать свою жизнь.

Вот и поляна, освещенная костром. Каково же было мое удивление, какова была моя радость, когда я увидел жену, сидящую у огня с Луизой на коленях, а у ног ее играющую Марию. Но где же Генри и Франк? Вновь нахлынула на меня тревога.

– Что это значит, Мария? – крикнул я, захлебываясь. – Где мальчики? Это они сейчас стреляли?

– Да, они. Генри в кого-то стреляет, – наивно ответила жена.

– В кого? Во что?

– В какого-то зверя неизвестной породы. Очевидно, они его подстрелили; вот уже довольно давно, как мальчики, кликнув собак, убежали, но до сих пор не вернулись.

– Куда убежали? В каком направлении? – спросил я, волнуясь.

Мария показала рукой, и я бросился в гущу мрака.

Через сотню шагов я нашел Генри и Франка, а также собак вокруг убитого животного. Генри гордился метким выстрелом и ждал моих поздравлений. Я не поскупился на похвалы мальчику и, схватив убитого зверя за задние лапы, повернул его к свету костра. Величиной он был с теленка, но несравненно изящнее. В пропорции его тела было что-то тонкое и грациозное, а ноги были тоненькие, как тросточки. Шкура на нем была бледно-рыжая, грудь и живот в белых подпалинах; глаза большие и томные, рога хрупкие, точеные.

По вилкообразным рогам я тотчас узнал антилопу, единственную ее разновидность, которая встречается в Северной Америке.

Мария рассказала мне в подробностях все приключение.

Они сидели молча у огня и терпеливо нас поджидали, так как мы сильно замешкались с фургоном. Внезапно в темноте вспыхнули два огромные глаза, яркие, как свечи, – и всего в нескольких шагах от места, где они сидели; они видели только глаза, но не на шутку испугались, так как предположили появление волка, медведя или пантеры. Однако женщина и дети не растерялись: всякое бегство в их положении было бессмысленным: Франк и Генри схватились за карабины. Первым готов был Генри. Будь что будет. Он нацелился между глаз зверя и спустил курок.