Текст книги "Жилище в пустыне"

Глава XXXVIII. Водосвинки и крокодил

Гуапо был в крайне дурном настроении: крокодил лишил его вкусного ужина, от которого не осталось и следа; индейцу пришлось удовольствоваться лишь бананом да ломтем вареной конины. Усевшись поодаль, он принялся есть, между тем как все семейство с любопытством рассматривало глубокую впадину, служившую убежищем крокодилу.

На дне этой ямы, зарывшись в ил, погруженное в спячку пресмыкающееся провело первые месяцы жаркого времени года и, вероятно, осталось бы там до периода дождей, если бы его не пробудил огонь, который Гуапо развел прямо над его головой.

Как заметил дон Пабло, это был настоящий длинноголовый крокодил, а не аллигатор¹²². Долго думали, что крокодилы водятся исключительно в Старом Свете, но теперь уже стало известно, что они встречаются на некоторых из Антильских островов и в целом ряде местностей испанской Америки.

Что же касается алигаторов, то их различают несколько пород: есть так называемый кайман, он живет преимущественно в Миссисипи; есть и очковый аллигатор¹²³, прозванный так потому, что его глаза обведены черными кругами. Есть, наконец, и аллигатор-бава; он меньше первых двух и встречается в озере Валенсия и в некоторых реках Южной Америки; индейцы деятельно охотятся на него, так как предпочитают его мясо мясу других аллигаторов.

Наши путешественники, считавшие себя вначале вне всякой опасности, нашли излишним устанавливать на ночь караул, но после приключения с крокодилом решили, что будет вполне благоразумно дежурить всем по очереди до утра, так как чудовище могло возвратиться, и тогда, пустит ли он в ход свои челюсти или хвост, все равно при его силе и прожорливости приходилось опасаться самых ужасных последствий.

Ночь, однако, прошла без всяких волнений. За исключением нескольких всплесков в реке, напомнивших о близости крокодила, ничто не смутило покоя наших путешественников. Поднявшись на рассвете, они тотчас подбросили дров в костер и стали готовить завтрак.

Занимаясь этим делом, они заметили целую стаю фламинго, выстроившихся в ряд у самой воды; некоторые из них стояли в своей любимой позе – на одной ноге – и при свете занимающегося дня казались необычайно высокого роста. Однако, когда солнечные лучи разогнали последние тени ночи, стало видно, что птицы забрались на ствол поваленного дерева. Этим и объяснялось странное впечатление, которое они производили.

Гуапо и Леон были очень этим удивлены, так как накануне они проходили там и не заметили никакого дерева. Они с недоумением задавали себе вопрос, откуда оно взялось, как вдруг, присмотревшись, убедились, что этот ствол был не что иное, как старый их знакомый – огромный крокодил. Леон не мог прийти в себя от изумления, Гуапо же отнесся к этому гораздо спокойнее, так как ему не раз приходилось сталкиваться с этим странным явлением.

Фламинго сидели совершенно спокойно, отлично зная, что крокодил может только опускать хвост, но не в состоянии доставать им то, что находится у него на спине; его ужасная пасть тоже была далеко, и потому они чувствовали себя в полной безопасности. Этим именно и объясняется, что фламинго и другие птицы, любящие низкие насесты, часто садятся на чешуйчатую спину крокодила и аллигатора.

Было уже совершенно светло, а фламинго так же мало пугались шума, производимого нашими путешественниками, и их движений, как и соседства страшного чудовища. По-видимому, их никогда не преследовал человек, потому что в тех местностях, где на фламинго охотятся, они чрезвычайно боязливы.

Вдруг вся стая точно по команде поднялась и улетела, испуская громкие крики; правда, крокодил зашевелился, но не это могло спугнуть фламинго, так как не раз приходилось наблюдать, что эти птицы сидят на спине пресмыкающегося, далее когда оно двигается. Этот внезапный страх нельзя было приписать не чему иному, как шуму, который донесся из кустарника, и откуда выбежало несколько минут спустя штук двадцать животных, внешним видом и величиною сильно походивших на свиней и, подобно им, покрытых жесткой щетиной рыжеватого цвета.

Это не были, однако, свиньи; голова их напоминала голову кролика, а на ногах вместо копыт были когти; животные эти казались не такими грузными, как свиньи, но были менее проворны, чем они. На берегах южноамериканских рек они встречаются довольно часто, и потому наши герои сразу узнали в них капиваров.

Капивары, или водосвинки¹²¹, похожи на морских свинок, но только крупнее их, и шерсть их сплошь одного цвета; кроме этих двух видов существует еще третий – моко, занимающий среднее место между капиварами и морскими свинками; шерсть его серовато-оливкового цвета.

Все эти три разновидности принадлежат к грызунам, причем самой крупной из них является водосвинка. Ее в той же мере можно назвать земноводным животным, как и тапира: капивары встречаются только у берегов реки, и, пожалуй, в воде они чувствуют себя лучше, чем на суше. Вероятно, там они находятся в большей безопасности, хотя, говоря по правде, врагов у них достаточно повсюду, как мы это вскоре увидим.

Водосвинки изо всех сил старались добраться поскорее к реке; крокодил залег у них на самой дороге, но большие черные глаза капиваров были, казалось, заняты чем-то совершенно иным, и первые из стада натолкнулись на чешую чудовища, прежде чем успели заметить его. В ту же секунду они остановились, испуская крики ужаса; затем одни перепрыгнули через тело врага, а другие разбежались в разные стороны, продолжая, однако, держать направление к реке.

Крокодил, который, должно быть, с раннего утра поджидал какой-нибудь случайной добычи, изогнулся полукругом и принялся с чудовищной силой ударять хвостом по земле; в конце концов одна из водосвинок попала под удар; бедное животное, потеряв сознание, откатилось на несколько шагов от крокодила, но тот двумя-тремя ударами хвоста окончательно добил ее.

Глава XXXIX. Ягуар и крокодил

Остальные капивары стремительно кинулись к реке и тотчас же исчезли из виду. Минут через десять они поднялись на поверхность воды, но уже на таком расстоянии от берега, что им нечего было больше опасаться преследования.

Между тем наши путешественники отвели глаза от крокодила и его жертвы и стали внимательно вглядываться в кусты, откуда выбежали водосвинки. Несомненно, там, в этих зарослях, таилась какая-то опасность, потому что капивары никогда не бросаются так стремительно к воде, если ничто не пугает их. Их поспешность и растерянность, эти взгляды, полные ужаса, и вставшая дыбом щетина – все свидетельствовало, что их преследовал какой-то враг. Но кто? Ягуар или оцелот, или, быть может, какое-либо другое животное из той же породы кошек, для которого водосвинка всегда служит легкой добычей?

Пока наши герои задавали себе эти вопросы, ветви кустарника раздвинулись, и из листвы показалась голова ягуара. Великолепное животное остановилось, словно желая ознакомиться с местностью, затем вышло из чащи и снова замерло в неподвижности, но только на одну секунду.

Как раз в это мгновение крокодил открыл свою огромную пасть, собираясь проглотить водосвинку, но ягуар с ужасным ревом кинулся к нему и, в свою очередь, схватил капивара зубами. Так стояли они лицом к лицу – чудовищное пресмыкающееся и всемогущий хищник, – отделенные друг от друга только общей добычей, причем каждый из них твердо решил не уступать противнику ни одного куска.

В глубине потемневших глаз крокодила сверкал злобный огонек, а желтые глаза ягуара метали настоящие молнии. Охваченные бешеной яростью, враги не сводили друг с друга горевшего ненавистью взора: один время от времени гневно ударял хвостом, другой сгибал свой хвост дугой, держа его наготове, как страшное оружие, к которому он прибегнет в нужный момент.

Такое положение длилось недолго, так как ягуар не в силах был сдерживать свою ярость: он, царь лесов, и вдруг встретил существо, осмеливающееся оспаривать у него добычу, которой он сам хотел воспользоваться! Подобная дерзость не должна была остаться безнаказанной. Но что можно было сделать с таким неуязвимым противником, как крокодил? Ведь зубы и когти бессильны против непроницаемой чешуи, которой со всех сторон покрыто пресмыкающееся. Остаются незащищенными только глаза. И вот, не выпуская водосвинки, страшный хищник, выждав удобную минуту, нацелился когтями в глаза крокодила, но тот, угадав намерение ягуара, вдруг выпрямился и своей широкой чешуйчатой лапой отразил вероломный удар. Ягуар отступил, снова подготовился к нападению и возобновил свои попытки, одна за другой терпевшие поражение.

Всякий раз борьба начиналась с большим ожесточением и длилась дольше, чем в предыдущий, но ни одна из сторон не имела перевеса над другой. Они находились лишь в десяти футах от берега, и крокодил, голова которого была обращена к реке, пользовался всяким движением, чтобы еще более приблизиться к воде, так как знал, что там он окажется сильнее своего врага, если тот осмелится последовать за ним.

Нет никаких сомнений, что крокодил меньших размеров не упустил бы случая нырнуть в воду, предоставив ягуару всю добычу, но исполинское пресмыкающееся было вполне уверено в своем превосходстве и решило до конца отстаивать свои права.

Ягуар, по-видимому, также считал свои претензии не менее обоснованными: ведь только благодаря тому, что он погнался за стадом капиваров, крокодилу удалось захватить одного из них; притом же пресмыкающееся, по мнению ягуара, не имело права охотиться на суше, и он считал необходимым покарать виновного за вторжение в чужие владения.

Между тем крокодил все время подталкивал водосвинку к реке, увлекая, таким образом, также и ягуара, и стремился лишь к тому, чтобы скорее добраться до воды. Противник его, ослепленный яростью, не заметил, куда завела его эта борьба. Вдруг задние лапы его коснулись воды; это ощущение заставило его вздрогнуть, точно под влиянием электрического тока, и моментально переменить маневр; выпустив добычу из пасти, он прижался всем телом к земле и одним скачком вспрыгнул на спину пресмыкающегося, желая оторвать у него хвост: он хорошо знал, что кроме глаз это единственное уязвимое место у чудовища и что, лишившись хвоста, крокодил окажется безоружным.

Ягуару, вероятно, удался бы его план, если бы расстояние, отделявшее их обоих от реки, было больше, но они были у самой воды, и у него не оставалось времени привести в исполнение свое намерение. Крокодил, со своей стороны, также хорошо понимал, что единственное средство спастись – это выпустить добычу, поэтому, оставив капивара, он сделал один шаг и стремглав кинулся в воду, увлекая с собою противника на самое дно реки.

Вначале ничего не было видно, кроме пены; затем на поверхности водоворота, вызванного молниеносным падением двух тел, показалась пятнистая шкура ягуара: одно мгновение он искал глазами отвратительное пресмыкающееся, но, не найдя никакого следа крокодила, выскочил на берег; там еще некоторое время он с бешенством глядел на спокойную гладь реки, словно давая клятву отомстить врагу, так удачно избежавшему его гнева. Потом, вернувшись к растерзанному трупу капивара, он, как перышко, вскинул его себе на спину и, углубившись в чащу, скрылся из виду.

Что же касается наших путешественников, то, едва только показался ягуар, они поспешно собрали свои вещи и бросились опрометью к плоту. Минуту спустя они уже отчалили от берега, не дождавшись конца схватки, исход которой, каков бы он ни был, мог оказаться для них роковым: если бы тигр победил, он не удовлетворился бы этим, если же борьба окончилась бы его поражением, он постарался бы возместить эту потерю первой же добычей, попавшейся ему на глаза.

Глава XL. Анаконда

В течение нескольких следующих дней не произошло ничего замечательного. Раз или два наши путешественники заметили на берегу индейцев, но туземцы, испуганные размерами плота и всем внушительным видом плывущей массы, остались в своих «малокках» – просторных хижинах, в которых живут вместе по нескольку семейств.

Не имея ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было сношения с этими дикими племенами, наши герои продолжали свой путь, остерегаясь располагаться на ночлег в таких местах, где можно было заподозрить хотя бы малейшие следы присутствия туземцев.

Однажды вечером, когда настало время причалить к берегу, они тщетно искали подходящего места: на обоих берегах деревья подходили вплотную к реке, так что нижние ветви их даже касались воды. Путники проплыли еще несколько миль, но все не встречали никакой прогалины: сплошная стена деревьев тянулась вдоль реки, и они уже было утратили всякую надежду засветло добраться до открытого места.

Вдруг они заметили в одной бухте множество плавучих деревьев, образовавших нечто вроде естественного плота, и, за неимением лучшего места для причала, решили пристать к этой бухте.

Вся семья уже сошла на эту зыбкую пристань, радуясь, что удастся наконец переночевать. Один только Гуапо с опаской посматривал вокруг. Вдруг с его уст сорвался испуганный возглас. Все тревожно оглянулись и заметили несчетное множество красных муравьев¹²⁴, направлявшихся к плоту. Не было никакой необходимости объяснять дону Пабло причину ужаса индейца: он и сам понимал, что нападение этих насекомых было бы самым ужасным из всех несчастий, – не только потому, что они очень больно кусаются, но и потому, что они в несколько часов уничтожили бы и хину, и ваниль, и сассапарель, – словом, все запасы наших беглецов, все, что было залогом их будущего благополучия.

Все стремглав бросились к плоту, с которого только что сошли, и дон Пабло и Гуапо, схватив весла, отчалили как можно скорее от проклятого места, между тем как донья Исидора и дети поспешно заливали водою муравьев, которые уже успели взобраться на плот.

К счастью, они вовремя заметили надвигавшуюся опасность. Они пришли в ужас при мысли о том, что сталось бы со всем их имуществом, если бы они заснули, не подозревая подобного соседства, и, пробудившись на следующее утро, не нашли бы никаких следов драгоценного груза. В продолжение одной ночи был бы уничтожен труд целого года, как это, к несчастью, слишком часто случается с негоциантами и колонистами тропической Америки.

Плот кое-как привязали к деревьям, росшим на берегу, и решили, таким образом, провести ночь на воде, потому что проникнуть в чащу было немыслимо. Правда, плот был мало приспособлен для ночлега: каюта, построенная на нем, служила только защитой от солнечного зноя, но в ней нельзя было подвесить гамаков, а все открытое пространство на плоту было завалено припасами, так что растянуться там было негде. Поэтому наши путешественники, проведя ночь почти без сна, поднялись с рассветом и поспешили отчалить от негостеприимного берега.

Отвязывая плот от дерева, они обратили внимание на одну из его ветвей, простиравшуюся горизонтально над рекой и внушившую им серьезные опасения: хотя она была довольно высоко, но все же могла задеть крышку их каюты в тот момент, когда плот отнесет течением к месту, над которым она нависла, а в таком случае листья буссу, покрывавшие крышу каюты, были бы сметены в одно мгновение.

Однако, всмотревшись пристальнее, дон Пабло решил, что бояться нечего, так как ветвь эта, принадлежащая замангу, находилась выше, чем это могло показаться благодаря ее длинным листьям, характерным для всех видов мимоз. Взвесив это обстоятельство, наши герои снялись с причала, и плот наконец двинулся, покачиваясь на волнах.

Вдруг необычное волнение, которое неожиданно стала проявлять общая любимица семьи – обезьянка, поразило наших путников: бедное животное то взбиралось на крышу каюты, то спускалось с нее с тем, чтоб тотчас же опять вскарабкаться наверх; при этом она испускала пронзительные крики и с испугом поглядывала на ветвь заманга, как будто предмет, вызвавший ее страх, скрывался в густой зелени листвы.

Желая узнать, что могло внушить ей такой страх, Гуапо и дон Пабло взглянули в том направлении и увидали огромную змею, туловище которой было скрыто растениями, обвивавшими ствол заманга; голова пресмыкающегося отчетливо была видна на конце ветви, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы узнать анаконду или исполинского водяного удава.

Та часть тела анаконды, которую можно было разглядеть, была толщиною с ногу взрослого человека; на темно-желтом фоне ее чешуи вырисовывались черные пятна, блестевшие при каждом движении змеи, потому что огромное пресмыкающееся ползло по ветви, высунув свое клейкое раздвоенное жало. Голова его, торчавшая уже из листвы, наводила ужас на несчастных людей, относимых неудержимой силой течения прямо навстречу чудовищу.

Удав мог бы, если бы захотел, одним прыжком кинуться на плот и, так сказать, завладеть им всецело или же, не покидая ветви, схватить любого из находившихся на плоту, обвиться вокруг своей жертвы и шутя раздавить ее, как он не раз давил таким образом косулю, тапира, а быть может, даже тигра.

Все знали ужасную силу анаконды и ясно представляли себе всю опасность, угрожавшую им. Дон Пабло вооружился топором, а Гуапо своим мачете, донья же Исидора вместе с детьми поспешно укрылась в каюту. Едва они спрятались в ней, как передняя часть плота, где стояли индеец и дон Пабло, прошла под ветвью, вокруг которой обвилось пресмыкающееся; одно мгновение их головы находились на одном уровне с головой змеи. Оба подняли оружие, чтобы поразить гада, но и тот и другой, плохо рассчитав свои удары, промахнулись: удав отпрянул назад, а течение отнесло плот настолько, что они не имели возможности накинуться вторично на анаконду.

Все знали ужасную силу анаконды и ясно представляли себе всю опасность

Ужасная голова чудовища снова показалась из листвы, обернулась к каюте и, по-видимому, чего-то выжидала; это была одна из самых страшных минут, какие только бывают в жизни. Удав как будто колебался, кого из находившихся на плоту избрать себе в жертву. Он был уже не больше, чем в одном метре от двери, глаза его горели злобным огнем, он чуял близость добычи и приготовился схватить ее.

В это мгновение раздался пронзительный крик обезьянки, которая вместе с Леоной спряталась в каюту; заметив голову чудовища, взгляд которого с неотразимой силой привлекал ее к себе, саймири, не переставая визжать, кинулась навстречу пресмыкающемуся. Зев анаконды широко раскрылся и поглотил шелковистое тельце обезьянки, после чего удав немедленно уполз обратно в листву заманга.

Между тем плот, уносимый течением, быстро удалялся от ужасного места. Дон Пабло, бросившись к каюте, обнял жену и детей, так счастливо избежавших смертельной опасности.

Глава XLI. Тропические деревья

К чувству глубокой радости, охватившей все семейство, присоединилась горечь, вызванная потерей так трагически погибшей саймири.

Леона была безутешна. Она любила это прелестное крошечное создание, которое по целым часам просиживало у нее на плече, играя волосами своей юной хозяйки или прижимаясь к ее нежным, как бархат, щекам своим маленьким носиком. Ничто не могло быть естественнее печали ребенка, да и все остальные члены семьи вполне разделяли чувства Леоны. Берега реки все еще были покрыты густым лесом, а русло ее теперь сильно расширилось и имело в некоторых местах до девятисот метров в ширину; навстречу то и дело попадались островки, иногда довольно большие, и это вынуждало наших путешественников держаться ближе к берегу. Благодаря этому им легче было распознавать деревья, мимо которых они проезжали. Дон Пабло указывал на них детям, сопровождая это замечаниями об особенностях каждой породы; Гуапо прислушивался к этой беседе и время от времени вставлял и свое, всегда веское слово.

Между деревьями, которые привлекли к себе внимание путников, находился так называемый воладор, листья которого имеют сердцевидную форму и которое получило свое название от перепончатых крылышек, приросших к его семенам. Когда семя воладора созревает и отделяется от завязи, то эти крылышки, которые расположены таким образом, что находятся к столбу воздуха под углом в сорок пять градусов, при малейшем ветерке сообщают семени вращательное движение. Нет ничего интереснее картины, которая представится нам, если в тихую погоду встряхнуть ветви воладора: бесчисленное множество его семян начинают кружиться в воздухе и долго еще носятся, прежде чем опуститься на землю.

Воладор – одно из самых крупных лесных деревьев Нового Света; он растет не только в местности, где развернулось действие нашего романа: я встречал его и в Мексике, и в некоторых других частях Северной Америки.

Рядом с воладором можно было заметить высокий ствол барбариса¹²⁵, усеянный длинными иглами, в которых многие находят сходство с усами ягуара, почему испаноамериканцы называют барбарис иногда бородою тигра.

Немного дальше росла орлянка, которая дает краску, хорошо известную под именем арнато. Эта краска добывается из красноватой мякоти, окружающей семена. Чтобы получить ее, индейские женщины опускают плоды орлянки в кипяток и разминают их в течение часа, пока мякоть не отделится от семян. После этого воду сливают в другой сосуд, а образовавшийся осадок, очищенный от семян, смешивают с крокодиловым жиром или маслом из черепашьих яиц. Тесто это разрезают на небольшие куски, каждый весом от ста до ста тридцати граммов. Это и есть арнато, или анато, которое бразильцы называют уруку, французы – року, перуанцы – ачоте; у каждого индейского племени есть свое наименование для этого распространенного вещества.

Дерево это встречается почти во всех областях тропической Америки, где оно растет не только в диком состоянии, но и культивируется сплошь и рядом, так как индейцы употребляют краску, добываемую из него, при татуировке и для окрашивания бумажных тканей. Эти племена вообще очень искусно добывают различные красящие и ядовитые вещества из целого ряда растений, и Гуапо показал дону Пабло не одно дерево, которым его сородичи пользуются для этих целей.

Внимание наших героев привлекло к себе, между прочим, ползучее растение, доходившее до вершины самых высоких деревьев и покрытое красивыми фиолетовыми цветами. Это была бигония¹²⁶, которую Гуапо называл «чика». Плод этой лианы представляет собою стручок около двух футов длины, наполненный крылатыми семенами. Но, как объяснил Гуапо, краску дают не семена, а листья. Ее добывают так же, как арнато, растирая в воде части растения, содержащие пигмент. Краска оседает на дне в виде тонкого порошка, из которого также выделывают тесто, разрезаемое затем на небольшие куски. Индейцы платят по доллару за каждый такой кусок, так как ярко-красный цвет этой краски больше нравится им, чем цвет арнато.

Дальше наши путники увидели дерево с тонким стволом высотою до семи метров. Это был гуиток, широкие листья которого выходят прямо из ствола, а рыжеватые плоды, растущие у самого основания листьев, похожи на каштаны; в их мякоти заключается красящее вещество, доставляющее гуиток – темно-синюю краску.

Рос здесь и дикий индиго¹²⁷; дон Пабло не раз замечал его листья, узкие у основания и широкие на вершине, из которых получается знаменитая кубовая краска.

Все эти краски и еще очень много других употребляются индейцами монтаньи для раскрашивания тела.

Среди этих племен есть лица, до такой степени заботящиеся о своей наружности, что при всей своей беспечности и лени они соглашаются работать целый месяц в миссии, чтобы получить в награду за свой труд кусок краски; надо заметить, что миссионеры довольно часто злоупотребляют этой страстью дикарей, эксплуатируя их самым беззастенчивым образом.

Впрочем, индейцы раскрашивают себе тело не из одного только щегольства; часто они прибегают к этому как к средству защиты от москитов, которые являются подлинным бичом в этих местностях.

– А вот марима! – воскликнул Гуапо и рассказал, как индейцы пользуются корой маримы, прозванной деревом-рубахой. Дерево это достигает двадцати метров высоты при толщине ствола, доходящей до девяноста сантиметров. Когда индейцам удается найти мариму таких размеров, они срубают ее и разрезают на бревна, каждое в метр длины, затем снимают с них кору, но не делают продольных надрезов, так что получается сплошной цилиндр. Кора маримы красного цвета, тонка и волокниста, что придает ей сходство с грубой тканью. С каждой стороны цилиндра делают по отверстию, в которое можно продеть руки, и рубаха готова; туземцы носят такие рубахи в дождливое время года. Это, вероятно, послужило основанием для рассказов первых испанских миссионеров, будто в лесах Америки растет совершенно готовая одежда.

Дон Пабло указал еще на целый ряд деревьев, замечательных своими плодами, листьями, корнями или древесиной; тут была и хеве¹²⁸, дающая каучук, и курбарил¹²⁹, из которого добывают краску темно-красного цвета, и кинамоновый лавр, одна из разновидностей коричного дерева, но не та, что дает корицу, находящуюся в продаже, и пуксири¹³⁰, доставляющий бразильские мускатные орехи, и, наконец, высокое дерево, на котором растут бобы тонка¹³¹, – те, что в размолотом виде подбавляют к нюхательному табаку, чтобы придать ему аромат. Однако из всех деревьев, встретившихся им в этот день, ни одно не произвело на них такого сильного впечатления, как ювия¹³²; ствол его не слишком толст – он имеет не больше девяноста сантиметров в диаметре, но в вышину это дерево достигает сорока метров и начинает ветвиться лишь в десяти метрах от земли.

Горизонтальные ветви ювии красиво раскинуты в стороны, как ветви некоторых пальм; у основания они обнажены, а на конце распускаются пучками серебристых листьев, почти в шестьдесят сантиметров длиною. Ювия начинает цвести лишь с пятнадцатилетнего возраста, покрываясь фиолетовыми цветами; впрочем, у одной ее разновидности они желтые. Но что более всего поразило дона Пабло и его семейство, это сферические, величиной почти в человеческую голову, плоды; каждый такой плод заключает в себе штук двадцать тех трехгранных орехов, которые известны в Европе под именем бразильских или американских.