Текст книги "Современный культуроцентризм как объект методологического анализа. Теория интегральных аспектов мирового развития"

6. Флуктуация теократических и светских форм правления. Модерн как ответ на вызов негатива религиозно обосновываемого «закрытого» общества-универсума

Теперь рассмотрим главу «Флуктуация теократических (идеациональных) и светских (чувственных) форм господства и правления».

Во-первых.

Пропустим описание восточных культур и перейдём к европейской зоне. Причем начнем не с древности, а со средневековья и перехода к модерну.

«С распространением христианства и ростом его могущества появилась новая идеациональная сила, которая к концу IV в. н. э. изменила характер римской культуры, придав всем ее главным составным частям вместо чувственной формы идеациональную. Чрезмерно усилившееся могущество христианского идеационализма было одной из причин, побудивших Константина признать христианство и легализовать Христианскую Церковь. С этого времени признание идеационального источника и церковное санкционирование светской власти сделались необходимыми. Лидеры христианства, такие как св. Амвросий и многие другие, решительно принялись за контроль над императорами и всеми светскими правителями и государственными Деятелями. Они цензурировали их постановления, причем иногда дело доходило до отлучения их от церкви. В течение последующих столетий, особенно после папы Льва Великого и затем после папы Григория Великого, правление и социально-политическое господство вновь обрели характер преимущественно идеациональный, или теократический»4747
  Там же. С. 605.


[Закрыть].

Во-вторых.

«Мы уже знаем, что в истории европейской культуры период с V по XIII в. был идеациональным. К концу XII и в XIII вв. объективная историческая действительность, а следом за ней и идеологические построения начали обнаруживать первые признаки наступающего поворота от теократического устройства государств к светскому. Большая часть политических теорий, возникших в этот период, пытается примирить духовную и светскую власть и тем самым обнаруживает свой идеалистический характер. Но появились и стали приумножаться и такие мыслители, которые приписывали светской власти превосходство над властью духовной. <…> Центр влияния переместился в зарождающиеся национальные монархии и круги их новой аристократии. Новые авторитеты все больше становились светскими, нерелигиозными, а порой и антирелигиозными. С незначительными флуктуациями эта тенденция продолжала усиливаться вплоть до начала XX в. и во многих странах Европы привела к формальному отделению Церкви от государства, что вылилось отчасти в юридическое, но особенно в фактическое подчинение Церкви государству, а духовной власти – власти светской, или чувственной»4848
  Там же. С. 606.


[Закрыть].

В-третьих.

«В настоящее время большинство правительств и подавляющая часть влиятельных слоев общества не ссылаются на Бога или на какой-либо иной сверхчувственный авторитет для того, чтобы «освятить» свою власть. Идеационального источника нет и в помине. Вместо него роль источника власти выполняют «воля народа», «нации», «класса пролетариев» или какой-нибудь другой группы.

В нынешней социокультурной реальности власть принадлежит либо классу богачей, либо группам, которые – тем или иным образом – контролируют вооруженные силы и прочие силовые структуры, с помощью которых они могут подчинять общество и чинить насилие над ним.

Во главе социального руководства и аристократии стоит так называемое общество, то есть группа финансовых воротил или «пролетариев», или «фашистские», «нацистские», «социалистические», «либеральные» фракции с вкраплениями чувственной аристократии предшествующих режимов и разного рода интеллектуалов, носителей чувственных ценностей. Они основывают свой авторитет на самом обладании властью и не собираются искать никакую идеациональную причину или ценность для ее «освящения»»4949
  Там же. С. 607.


[Закрыть].

Остановимся в этой точке и проанализируем сказанное.

Во-первых.

На что надо обратить внимание в первую очередь? На то, что переход от средневековья к модерну у Сорокина становится переходом подобным смене времен года. Хотя утверждается равноправие «идеациональной» и «чувственной» культуры, но из представленного описания видно, что «идеациональная» культура фактически подается в позитивном ключе, а «чувственная» – в негативном.

Итак, Сорокин формально утверждает равноправие двух видов культур. Но фактически, они оказываются неравноправными. Когда описывается «идеациональная» культура, то Сорокин ничего не говорит о негативных аспектах этой культуры, негативных аспектах ее связи с социальностью. Когда же описывается «чувственная» культура, то акцентируются именно социальные негативные стороны.

«Большинство правительств… не ссылаются на Бога или на какой-либо иной сверхчувственный авторитет для того, чтобы „освятить“ свою власть». Для Сорокина это звучит как обвинительный аргумент: «они даже и не пытаются задать себя как представителя высших сил». Но этот аргумент можно обратить против «идеациональной» культуры. В ней власть как раз обосновывает себя религиозно. Но дело в том, что реальная власть и реальная средневековая структура социальности предельно далеки от условного социального идеала. Именно это акцентирует модерновая критика средневековья. Если мы примем правоту этой критики, то получится ситуация, когда средневековая социальная власть просто-напросто использует религию для своего обоснования. Осознание этого должно быть и основанием для критики и самой социальности и религии в функции ее обоснования. Если эта система распознается как несправедливая, эксплуатирующая, то религия, ее обосновывающая, попадает под удар критики.

Итак, можно зафиксировать следующее. Сорокин пропускает всю ту критику, которую модерн вел относительно социальной несправедливости средневекового общества и относительно религиозного обоснования этой несправедливости. У Сорокина получается, что если светская власть обосновывалась религиозно, если религиозные иерархи пытались эту власть контролировать, то у нее не должно быть негативных содержаний, которые могли становится фундаментальными жизненными вызовами, направлявшими в качестве ответа к тем представлениям и социальным формам, которые утверждал модерн. Но такой негатив у средневековой социальности был, и его религиозное обоснование вполне может считаться тем вызовом, который не только направлял к новому типу социальности, но и к стратегической критике религии.

Мы получаем вполне понятную логику, по которой модерн был ответом на вызов негатива средневековой социальности и идеологии и утверждал новую социальность на контр-религиозном идеологическом основании.

Во-вторых.

«В нынешней социокультурной реальности власть принадлежит либо классу богачей, либо группам, которые – тем или иным образом – контролируют вооруженные силы и прочие силовые структуры, с помощью которых они могут подчинять общество и чинить насилие над ним».

Это высказывание выглядит так, словно средневековая социальность была полной противоположностью той, которая основана на силе. Но все скорее наоборот. Всякая власть основана на силе, если она является построенной на условных принципах социальной несправедливости, на эксплуатации одних классов и групп другими. Для удержания такого общества в повиновении необходима власть. При этом религиозное обоснование будет только идеологическим способом ее обоснования. Казалось бы, что это вполне классическое понимание. Но для Сорокина оно не существует. Точнее сказать, Сорокин вполне сознательно отодвигает его в сторону. И тогда получается, что если власть обосновывается религиозно, то она уже не содержит внутри себя каких-то серьезных проблем. Более того, получается, что если власть перестает обосновывать себя религиозно, то она становится негативной не потому, что она негативна, а потому, что она не обосновывает себя религиозно.

В-третьих.

«Во главе социального руководства… стоит так называемое общество, то есть группа финансовых воротил или „пролетариев“, или „фашистские“, „нацистские“, „социалистические“, „либеральные“ фракции с вкраплениями чувственной аристократии предшествующих режимов и разного рода интеллектуалов, носителей чувственных ценностей. Они основывают свой авторитет на самом обладании властью».

Поразительно, насколько в этой фразе Сорокин противоречит сам себе. Ведь «пролетарские», «фашистские», «нацистские», «социалистические», «либеральные» фракции – все это представители тех или иных социально-мировоззренческих концепций. Точнее сказать, все это представители разных проектов мира в рамках «открытого» общества. Именно в рамках такого общества можно вести полемику насчет социальной системы, ее устройства, выдвигать социалистические или либеральные стратегии. А в более широком смысле – это выдвижение проектов мира в ситуации, когда средневековое мироустройство изжило себя, показало и социальный негатив и негативность религиозного способа обоснования этого негатива. И выдвижение таких проектов является не способом обоснования властных претензий (хотя в определенной мере это может иметь место), а способом конструирования своего будущего.

Причем надо обратить внимание: аргумент, утверждающий, что за выдвижением и реализацией каких-то проектов мира стоит жажда власти, можно и нужно направлять на средневековый мир. Там тоже выдвигались и реализовывались проекты. Там тоже шла борьба за власть, которая прикрывалась теми или иными идеологическими лозунгами. Поразительно, что Сорокин не пытается направить на средневековую социальность ту критику, которую он направляет на модерн. Но именно это и следовало бы сделать. Именно на таком пути можно выявить то общее, что есть в средневековье и модерне. Идя таким путем, можно видеть, что несправедливая социальность обосновывается идеологически (на основе религиозной или контр-религиозной идеологии). Если это так, то значит, что у модерна есть правота в критике средневековой социальности и ее религиозного обоснования. Хотя есть правота в критике модерновых вариантов социальности и ее идеологических обоснований. И средневековье, и модерн можно критиковать на одних и тех же основаниях. Но можно видеть, что модерн пытался ответить на те социальные вызовы, на которые не могло ответить средневековье, пытался решить те проблемы, которые были нерешаемы для средневековья.

Именно это задает позитивное содержание модерна и определяется его «чувственный» характер, а не наоборот.

7. Флуктуация теократических и светских форм правления. Модерн как переход от религиозно обосновываемого «идеологического» общества к «постидеологическому»

Продолжим рассмотрение аргументов Сорокина относительно флуктуации форм господства и правления.

Сорокин так описывает логику захвата и реализации власти группировками.

«В числе первых акций почти любой фракции, которая захватывает власть или как-то добивается ее, являются:

– отмена всех законов, которые ее не устраивают (зачастую включая и те, которые она сама обещала);

– запрет любых религиозных, моральных или научных верований, теорий, взглядов, убеждений, которые противоречат идеям фракции;

– стремление создать свою собственную «идеологию» – пролетарскую, фашистскую, расистскую, национальную, социалистическую или обосновывающую «Новый курс», назначение которой – заменить все устраненные ценности;

– обязательное вколачивание в сознание молодежи в школах и вне школ единственной доктрины – своей, наспех скроенной;

– запрет на все оппозиционные высказывания путем налагания штрафов и «прочих санкций, а также строжайшая цензура во всех средствах массовой информации;

– захват всех средств коммуникации и использование их исключительно для пропаганды правительственной доктрины.

Затем появляются другие, еще более «весомые» средства удержания власти: создаются специальные охранные органы (с их секретной полицией и террористическими «комиссиями»: ГПУ, ОГПУ, Гестапо и т. п.). Эти силовые структуры начинают играть решающую роль, особенно в стратегически важных областях; они, разумеется, не гнушаются физическим истреблением противников»5050
  Там же. С. 607.


[Закрыть].

Поразительно то, что Сорокин даже не пытается применить все эти принципы к средневековым обществам. Но именно это и следует сделать.

То общество, которое формируется по указанным принципам, в моей терминологии называется «идеологическим». Я говорил, что так можно называть то общество, в котором установлена «сверху и для всех» система предельных представлений о мире и институциональный контроль над сознанием. Это самая краткая формулировка. Но если делать ее развернутой, то получится примерно то, что и сделал Сорокин, описывая приход к власти какой-либо фракции.

Конечно, следует описать логику, по которой во второй четверти ХХ века (в то время, когда Сорокин писал свою работу) воспроизвелась та логика, по которой строились средневековые «идеологические» общества. Вроде бы нетрудно понять, почему теократическое общество должно быть «идеологическим». В нем утверждается не просто какое-то представление о человеке и мире, а такое, которое задано высшей сущностью и которое является неопровержимой истиной. Следовательно, надо устранить всех тех, кто держится другого представления о мире и человеке. Надо с самого детства утверждать в человеке заданную истину и веру. Надо систематически отклонять и выкорчёвывать все неверные представления и поступки. Все средства информирования нужно использовать для трансляции истинных представлений. И т. д. Причем с точки зрения властителей и идеологов теократии эти феномены имеют позитивное содержание. Так они направляют общество и человечество в целом к Богу.

Если мы вполне четко представим себе, что средневековье было эпохой «идеологических» обществ на религиозном основании, то модерн как ответ на вызов негативного понимания этих обществ, должен был двигаться в направлении построения «постидеологического» общества. В более общем понимании его можно назвать «открытым» и либерально-демократическим. Но при этом могли происходить и происходили феномены воспроизводства «идеологических» обществ. В той мере, в какой для учредителей новых обществ отрицаемые принципы были только негативными, а утверждаемые – только позитивными, можно было заниматься жестким утверждением новых принципов. Чем более новые принципы понимались как истина в последней инстанции, тем больше было оснований для идеологов-практиков утверждать новое общество как предельно жестко устраняющее все недопустимое и предельно жёстко утверждающее то, что считается истиной.

Это проявилось уже в эпоху Реформации. Общества на основе протестантизма были на свой лад теократическими. Причем переход к этой «новой теократии» содержал в себе описанную логику формирования идеологического общества. Это проявляло себя в логике социальных революций. Революционная элита, получив в руки власть, всегда была склонна реализовывать свою власть предельным образом. Чем более истинными считались те принципы, которыми руководствовались революционеры, тем более они могли реализовываться в логике «идеологического» общества.

Это тенденции усиливались в ситуации, когда областью отрицания становилась либерально-буржуазная реальность. Такова ситуация второй четверти ХХ века. Первая мировая война разрушила остатки средневековья в европейских империях: России, Германии, Австро-Венгрии. Прошла общеевропейская волна либеральных революций. Она погрузила пространство бывших империй в незрелую либеральную среду, которая стала создавать вызов глобальной дезорганизации. На волне ответа на этот вызов сформировались (или актуализировались уже сформированные) идеологии фашизма, нацизма и коммунизма. Все эти идеологии в том или ином варианте утверждали альтернативные либеральному миру ценности. Причем реализация этих ценностей приобрела характер формирования «идеологических» обществ. Нетрудно было увидеть симметрию между структурой этих обществ и структурой средневековых обществ. И там и там можно было говорить об «идеологическом» обществе. Идеологи этих обществ утверждали их теоретические основания как истину в последней инстанции. Следовательно, можно было проводить предельно жесткую политику вменения подвластным контингентам этой истины.

Сорокин, описывая негатив «чувственной» социальности, описывает эти «идеологические» общества так, словно они являются продуктом исключительно «чувственной» культуры. Но история демонстрирует обратное. Религиозное мировоззрение является тем типом, в котором утверждается та или иная истина в последней инстанции. Именно поэтому теократические общества всегда были в той или иной мере «идеологическими». Они демонстрировали все те признаки, которые Сорокин выявил, анализируя тоталитарные общества ХХ века. Но вместо того, чтобы помыслить в обратном направлении (о том, как тоталитаризм может выражаться в теократиях), он освобождает теократическую культуру от всяких негативных социальных проекций. Более того, Сорокин вообще отказывается говорить о проблемах социального способа существования религий.

В этом можно видеть классический контр-модернистский ход. Неконструктивный контр-модерн именно так ведет полемику с модерном. Акцентируются все негативные социальные аспекты модерновых обществ (как следствие их «чувственности» или «либеральности»). И утверждается отказ говорить о негативных аспектах в теократических обществах.

8. Флуктуация теократических и светских форм правления. Возможность проектного понимания социокультурного существования

Сорокин продолжает.

««Сила опять стала правом». Суть происходящего состоит в том, что идет драка одной материальной силы с другой, без всяких идеациональных, идеалистических или хотя бы достойных чувственных соображений и оправданий. <…>

Маловероятно, что такая ситуация и такая тенденция могут сохраняться вечно или даже в течение длительного времени. Рано или поздно должна наступить реакция против перезревшей чувственности в области господства и правления. И поворот может быть совершен только в сторону идеационализма или идеализма. Признаки бунта против перезревшего и циничного режима уже заметны. Поскольку в XIX в. правительственная власть была в руках богачей, находившихся в союзе с чувственной аристократией, эта форма перезревшего чувственного режима себя уже дискредитировала и отчасти отменена. Затем, особенно в самом начале послевоенного периода, на сцену вышла так называемая радикальная лейбористско-социалистическая разновидность чувственного режима. В считанные годы она тоже потеряла всю свою привлекательность и во многих странах сменилась либо коммунистическими, либо фашистскими, либо другими тоталитарными режимами. Эти режимы пока еще существуют, но в процессе своего неизбежного имманентного развития и они либо уже подорвали свое существование и потеряли всякий престиж и держатся на неприкрытом насилии, либо меняются на наших глазах, отрекаясь от того, что еще вчера одобряли, и одобряя то, что отвергали совсем недавно.

Цикл чувственного режима приближается к концу. Одна за другой представали перед нашим судом фракции: радикалов и консерваторов, богатых и бедных, аристократов и демократов, рабочих-предпринимателей и крестьян-фермеров – и все они не заслужили оправдательного приговора. <…> Конечным итогом этой карусели может быть только пыль, в которую превратятся все чувственные ценности… В пыли общество не может жить долго. Если оно хочет жить, то должно будет возвратить социально-политические ценности на их настоящий уровень, достойный сделать их менее относительными и более универсальными. Их универсализация и будет означать поворот к идеализму или идеационализму в той или иной степени, в той или иной форме»5151
  Там же. С. 609.


[Закрыть].

Проанализируем сказанное.

Если собрать вместе ту «методологическую недостаточность», которую можно видеть в позиции Сорокина, то она будет состоять в нежелании признавать проектный характер социально-культурного существования. У него получается, что человечество течет по реке «идеационального-чувственного» от одного поворота к другому, попадая то в один затор, то в другой. В этом движении нет обобщающей рефлексии, которая должна была бы, смотря на происходящее течение, пытаться построить максимально конструктивное существование. Пусть человеческая природа носит в себе как «идеациональное», так и «чувственное» начало. Но это не должно означать, что на протяжении всей своей истории оно должно все время находится во власти потока, который несет его то в одну сторону, то в другую.

Предлагаемое мной концептуальное решение, опирается на принципы, по которым все существенные культурные стратегии возникают как ответы на жизненные вызовы, как способы решения важных проблем. Поэтому мы всегда, анализируя возникновение и существование тех или иных стратегий, должны говорить о том, какие именно проблемы они собирались решать и каким именно образом. Далее мы должны говорить о том, насколько предполагаемое решение проблем не удалось, насколько при решении одних проблем, возникли другие – и т. д. Мы получим исторический процесс как процесс решения проблем, при котором происходит выдвижение каких-то представлений о мире. Эти представления пытаются применить на практике, критикуют, заменяют на другие – и т. д.

Применяя это к переходу от средневековья к модерну, я говорил о том, что этот переход можно понимать:

– как переход от «закрытого» общества-универсума к «открытому»;

– как переход от «идеологического» общества к «постидеологическому»;

– как переход от «культурной» социокультурной архитектуры к «посткультурно-интеркультурной»;

– как переход от культуры «мостов к трансцендентному» к культуре «прохождения через земную реальность».

В принципе, можно задавать и другие стратегии изменения. Но если мы сохраним принцип решения проблем при изменении стратегий социокультурного существования, то мы должны будем задать множество подобных проблем.

Я задаю список этих проблем-вызовов таким образом:

– в отношении «закрытого», «идеологического» общества по размерности «система – индивид» это вызов идеологического деспотизма (индивидуальный человек становится объектом идеологического формирования и контроля, утверждается позитивно понимаемый «человек пассивный»);

– в отношении «закрытого», «идеологического» общества по размерности «система – система» это вызов борьбы идеологических обществ всех против всех (индивидуальный человек становится расходным материалом в этой борьбе);

– в отношении «культурной» социокультурной архитектуры можно говорить о вызове негативных аспектов «культурного» социокультурного самосознания и организации;

– в отношении материально-природного аспекта существования это вызов поглощения человека природой.

Любую социокультурную стратегию можно представить как способ решения проблем. Любую социокультурную систему можно представить как ту, которая принимает в качестве проблем определенное множество, и как ту, которая задает определенное множество способов решения этих проблем. Так можно интерпретировать все социокультурные системы, существовавшие на протяжении истории. Так можно интерпретировать средневековье и модерн. Тогда переход между эпохами-системами логично представлять как переход, связанный с изменением набора проблем и набора способов их решения.

Именно так я и интерпретирую переход от средневековья к модерну. Я не акцентирую те проблемы-решения, которые формировали средневековое общество. Но я акцентирую то, что проблематизировал модерн. Акцентирую процесс модернизации как процесс, в котором последовательно происходила актуализация определенных проблем и выдвижение способов их решения. Акцентирую то идеологическое и социальное сопротивление, которое при этом оказывали контр-модерновые силы в теории и практике. Выдвигаю ту систему жизненных вызовов, идущую от средневековья, которая является результатом моих исследований в этом направлении. Исследую те направляющие, по которым движется модерн. Результатом всего этого и становится конкретный список вызовов-ответов. В принципе, можно выдвигать и другой список.

Но в логике того подхода, который я утверждаю, невозможно делать так, как делает Сорокин: посчитать, что есть две фундаментальные стороны человеческой природы: «идеациональная» и «чувственная». Посчитать, что они не являются способами решения каких-то проблем, а просто являются тем, что тянет человека в ту или другую сторону. Отсюда производность всего, что есть в социокультурной реальности от этих двух тяготений. Вместо смены одной системы проблем-решений на другую модерн оказывается абстрактным тяготением к «чувственному». Но если взять хотя бы вызов поглощения человека природным контекстом, то модерн окажется безусловным прорывом в решении этой проблемы. Человек модерна существенным образом (хотя и не до конца) продвинулся в этом отношении. Уже это могло бы быть позитивным достижением модерна, которого не могло быть в средневековье. Нейтрально относиться к этому можно только находясь на платформе религиозного сознания (например, христианского). Ведь для христианина человека и мир создал Бог. Смысл человеческого существования лежит по ту сторону овладения материальным миром. Если совместить это с несимметричным отношением Сорокина к «идеациональному» и «чувственному», то получится что Сорокин:

– стоит на позиции приоритета «идеационального» и

– рассматривает «идеациональное» как подлинную сторону человеческой природы (в отличие от «чувственного»).

Прорывом модерна можно считать и стремление построить «открытое» общество-универсум, решить проблему социального неравенства, эксплуатации человека человеком, решить проблему борьбы социально-культурных систем, проблему построения общечеловеческого, «посткультурно-интеркультурного» самосознания. При этом возникали и продолжают возникать новые проблемы. Но это не должно быть основанием отказывать модерну в попытке решить указанные фундаментальные проблемы и в существенном продвижении в направлении их решения.

У Сорокина же получается именно это. По его словам, должно получаться, что у модерна вообще нет позитива, нет попыток решения проблем, нет продвижения в этих решениях. В противоположность этому средневековье описывается как абсолютно беспроблемное в социальном и культурном плане существование.