Текст книги "Офицерский гамбит"

– Эх, Петя, вот у тебя настоящий райский уголок, я о таком всю жизнь думал, – окидывая взглядом пространство внутри двора, мечтательно и совершенно искренне произнес Игорь Николаевич после рюмки доброй украинской горилки. – Можно, конечно, меньших размеров, но свобода, свежесть, непринужденность. Это – бесподобно. Молодец, Петя.

Во врет-то как, подумал про друга Алексей Сергеевич в то время, как Горобец ухмылялся под своей крестьянско-хозяйской маской и медлил с ответом.

– А помните, я вам всегда говорил: нам дана только одна жизнь, и прожить ее надо на Украине. Я хотел создать кусочек рая на отдельно взятом участке земли. И я его создал.

Последние слова Горобец произнес с откровенной гордостью, особенным акцентом и знанием дела: он твердо стоит на ногах, все у него схвачено, все продумано. Словно в подтверждение его слов на веранду вернулся исчезавший тучный лабрадор, с пониманием собственной исключительной значимости последовал к ногам хозяина и улегся там, бесцеремонно выставив напоказ свои безнадежно заплывшие, с лоснящейся шерстью бока.

– Мы-то помним, да не было у нас таких средств, чтобы купить себе должность на этой богоугодной земле, – парировал Игорь Николаевич, намекая на грандиозные взятки, которые позволили Горобцу оказаться в кременчугской десантно-штурмовой бригаде, да еще кадрированной, то есть фактически без личного состава.

Но Горобец всегда был типом, которому палец в рот не клади, он тут же пошел в наступление.

– А что, я большую часть денег сам заработал, крутился в училище, пока вы там грызли тактику и воздушно-десантную подготовку. Сильно они вам пригодились?! Вот ты, Дед, вернулся с войны, а на кой черт тебе нужна была швартовка техники, если вы и сами-то не прыгали?! – в сердцах выкрикивал Горобец, распаляясь от встречи и холодной горилки. – Ведь с самого начала было ясно, что кинут. Если бы у тебя кто-то был в Генеральном штабе, тогда бы еще можно было рискнуть… А так… – Тут он махнул рукой, словно всякая служба была делом пропащим и бесполезным. – И это еще хорошо, что до командира полка дослужился… А ведь уже наших восемь или девять только из роты погибло… А что доказали кому?! Ровным счетом ничего! Ты меня, конечно, извини, но вас всех использовали, как бумагу туалетную. И даже тех, кому Героев России дали. А все почему? Потому что служите вы чужому божку.

Игорь Николаевич молчал потупившись. Его густые брови изогнулись и преобразились в суровые дуги, скулы заострились от напряжения, волевая складка у рта сжалась зигзагом негодования. Алексей Сергеевич видел, что он собирается с силами для ответной атаки, и поспешил сам вставить словцо, чтобы изменить направление разговора.

– А ты, Петя, знаешь, что Игорю представление на Героя России посылали? Но когда он решил на Украину ехать, так все заморозили…

– Так это ж только подтверждает мои слова. Да поймите же, Россия – это пустыня, черная дыра, пожирающая людей! Там всегда будет война, и нам там делать нечего! Россию душит демографическая проблема, там нужны мускулистые парни, готовые отдать жизнь за то, что их объявят героями. Потому-то они и магнитят Украину. Да посмотрите же вы вокруг! Вы что, слепые!? Какая жизнь красивая, как у нас тут здорово! Украина – вот рай, вот где надо жить.

– А ты сам какому божку служишь, а? – начал осторожно примеряться Игорь Николаевич.

– Я-то? Да я… себе служу. И как видите, довольно успешно. И кстати, на родной земле. И еще вот что…

Но Горобец не договорил, Игорь Николаевич снова вклинился своим не терпящим возражения командирским басом.

– Слушай, дорогой, а чего ж ты, когда я тебя в шутку призвать хотел, струхнул и затрясся?

Но Горобец ничуть не смутился.

– Объясню. Я свое отслужил. Заслуженный пенсионер. И рисковать за какие-то идеи больше не собираюсь.

– То есть Родина, которой ты только что кичился, тебе, мягко говоря, до одного места? – уточнил Алексей Сергеевич.

– Ну не совсем так. Просто каждый должен правильно понимать свою роль. Вот когда год назад «кляти москали» начали наезжать на нас, я связался с депутатом одним… Финансирую тут кое-какие проекты, листовки печатаю, молодежь воспитываю…

– А если «москали кляти» сюда придут да из тебя душу вытрясут? – спросил вдруг Игорь Николаевич, и его жилистые пальцы невольно сжались в кулаки.

– Ну, во-первых, до этого никогда не дойдет…

Но Игорь Николаевич волевым возгласом перебил пространные рассуждения бывшего товарища по оружию:

– Нет, ты на вопрос ответь! Ты автомат в руки готов взять, чтобы свой роскошный дом и модные машины защитить?

– Так дай же мне ответить, – Горобец только теперь немного смешался под зычным командирским голосом бывшего кэпа, и Игорь Николаевич улыбнулся с долей презрения к его слабости.

Да, не ждал Птица наездов от старых товарищей. «Куда такому на войну, ему взводом командовать нельзя, а там бы его жизнь переломала пополам», – подумал Игорь Николаевич, посмотрев в расширенные от волнения зрачки хозяина дома.

– Так вот, – продолжил Горобец, – воевать я, допустим, не попрусь. Не на того напали. Но от вклада своего не отказываюсь… А вообще вы разговор этот зря затеяли, потому что сказки про войну с Россией придумали в Кремле. Чтобы, «оранжевых» приструнить. Ну это даже школьники знают.

– А сказку про войну с Грузией кто придумал? – опять строго спросил Игорь Николаевич. – Цхинвали, такой же город «российской боевой славы», как и Севастополь. Очень непохожи внешне, но очень схожее отношение… Знаешь, я Князя убитого видел, Гелу Кабахидзе. Помнишь такого? Половины башки не было у него. Лежал он такой усмиренный, сжавшийся, нелепый и жалкий… На грязной плащ-палатке со следами запекшейся крови. Зрелище не для слабонервных. Я смотрел на него и думал: за какую-такую правду он голову сложил? За Родину, за свою Родину… И я тогда решил уйти…

Они ненадолго притихли, и сама собой возникла неловкая пауза.

– Ладно, давайте-ка еще выпьем, – примирительно предложил Горобец, которому не очень по душе были размышления на тему его возможного участия в боевых действиях. – За тех, кого уже с нами нет. Хотя, если совсем уж откровенно, то они сами выбрали свою судьбу.

Возражений не было, правда, Алексей Сергеевич только пригубил стопку, объяснив, что завтра рано за руль.

– А что, вы думаете, все так серьезно с Россией? – не удержался от любопытства Горобец.

– Да нет, шутка… – осклабился Игорь Николаевич и скривился, как от боли. – Если б ты немного интересовался Родиной, я б тебе детально рассказал, что четыре дивизии очень так выразительно и конкретно стоят почти что по границам Украины. 76-я десантно-штурмовая во Пскове – там еще есть ребята, которые на Вильнюс ходили… 98-я воздушно-десантная в Иваново. 106-я воздушно-десантная, тульская. Да наша «чеченская», 7-я десантно-штурмовая. И уж поверь мне, дорогой дружэ, если станет вопрос ребром, никто не подумает о том, что деловитый Петя Горобец выстроил себе отдельный, отгороженный от всех рай… – Тут Игорь Николаевич умолк, отвернулся и задумался. Он недоговорил, потому его собеседники выжидающе молчали. – Но не в этом дело, может, ты и прав в чем-то насчет использования. Мы учились Родину защищать, а она распалась на куски, и теперь не очень понятно, где она…

– Слушай, Игорь, а если бы ты приказ получил идти на Украину, пошел бы? – Игорь Николаевич при слове «Украина» вздрогнул, а Горобец смотрел на него округлившимися, немигающими глазами. Наступило неловкое молчание, а Игорь Николаевич наклонил голову, будто пытался спрятать от окружающих свои мысли.

– Не… Не знаю… – начал он, но потом внезапно выпалил жуткое признание на тяжелом, честном выдохе, похожем на глухой выстрел из пушки: – В том-то и дело, что пошел бы… Там все быстро происходит… Цепная реакция, молниеносные команды, солдаты, которым надо подавать пример. Но самое главное – слишком короткая дистанция между славой и позором. Это та струна, на которой всегда играли и играть будут, от древних воевод до современных военачальников… Потому-то я и ушел, чтобы самому принимать решения и самому отвечать за них.

Это простое и неловкое объяснение произвело на Алексея Сергеевича такой же эффект, как если бы заслонявшие небо темные тучи в один миг расступились и показали очень понятный, доступный путь. Ему открылась его собственная генетическая матрица, которой он до этого не понимал или не хотел понимать. «Так вот в чем дело! Вот в чем корень зла! В безоговорочной власти самой системы, которой ослушаться можно только издалека, порвав с нею навсегда! Ведь и у меня самого точно такое же положение, точно такая же зависимость!» Тут ему явилась еще одна любопытная мысль в отношении Горобца.

– А скажи, Петя, по-твоему, воссоединение с Россией было бы полезно? – спросил вдруг Алексей Сергеевич. Ему в самом деле было очень интересно, что об этом думает человек, живущий в центре Украины, как у самого Бога за пазухой.

– Однозначно, нет! – Тут Горобец вдруг стал твердым и непримиримым. – На кой черт нам великороссийские проблемы? На кой черт нам вечная война? России нужны люди, дешевая рабочая и военная сила. Люди, которых при помощи пропаганды и страха можно загнать под землю или на поля… И штамповать Алексеев Стахановых и Паш Ангелиных.

– Такты что же, за НАТО? – удивился Алексей Сергеевич, неожиданно вспомнив суровые слова – приговор генерала Лимаревского о том, что расширение НАТО на Украину может стать одним из крупнейших военно-политических вызовов России в ближайшие десять лет.

– Да при чем тут НАТО?! – с досадой выкрикнул Горобец и скривился от непонимания товарищей. – Ты меня страшными аббревиатурами не смущай. Лучше съезди в тот же Львов, посмотри, как там люди живут, поговори с ними. И потом смотайся куда-нибудь за Рязань, километров эдак с триста на восток. Разные миры! Я хочу, к примеру, Иришу в Лондон отправить учиться, хочу свободно перемещаться по Европе, по всему миру и домой возвращаться без опаски, без оглядки, а когда хочется. И при этом точно знать, что я живу по законам, а не по воле царя. Из России вольнодумцы бегут в Лондон и Париж, как когда-то бежали от советской власти. Как от чумы бегут… Я понимаю, что и тут у нас коррупция почти неискоренима; брат, кум, сват – все это имеет и будет иметь силу еще века. Но все равно мы уже другие! Попробуй сунь гаишнику взятку на любой российской дороге, все прокатит, будь здоров! Попробуй сделать это в Закарпатье, и уже через раз получится, а скорее не получится, чем получится. Попробуй в Польше, и уже точно ничего не получится! А ведь польские полицейские точно так же брали взятки в начале 90-х годов, но когда повернулись лицом к Западу, там быстро провели воспитательную работу. В общем, я не хочу, чтобы в один прекрасный день какой-нибудь кагэбэшник объявил меня врагом народа, отобрал у меня нажитое и отправил в тюрьму. Я не хочу повторить подвиг Ходорковского…

– Нажитое непосильным трудом, – с издевательской улыбкой, в которой смешалась горечь и ирония, уточнил Игорь Николаевич.

Но Горобец сделал вид, что не заметил этой улыбки. Не оскорбился. И все-таки его внутренняя умиротворенность уже нарушилась, а нервозность с усилием сдерживалась, и дородная собака, до того мирно дремавшая у ног хозяина, почему-то встала с места, сделала долгий зевок, с укоризной посмотрела на своего бога и поплелась в дальний угол веранды. Там лабрадор долго не мог умоститься, несколько раз менял положение, словно его пухлые бока болели, наконец улегся, положил морду на скрещенные лапы и стал внимательно, со смешанным выражением недоумения и преданности наблюдать за хозяином.

«Вот ведь как животное чувствует и как невольно выдает своего хозяина, – подумал вдруг Алексей Сергеевич, взглянув на пса и доброжелательно, по-дружески подмигнув ему, как человеку, – а ведь и правда, похожи собака и хозяин, совершенно похожи. Обтекаемые оба».

– Что ж, это, по меньшей мере, похоже на позицию, – вздохнул он.

Но не тут-то было. Горобец уже приготовился к отпору и решился атаковать старых друзей горячей очередью своих аргументов.

– Вот вы мне сейчас начнете рассказывать сказки про то, что украинцы – это зарвавшиеся маргиналы с извечным комплексом неполноценности, страдающие неврозом «загнобленности» и нереализованности. А я вам отвечу: мы с вами – да-да, с вами, потому что вы тоже украинцы – так вот, мы с вами ровно настолько зажаты и «загноблэни», насколько сами так думаем. Поверьте мне, настоящие украинцы, хохлы – ох и тертое, могучее и хитрое племя! И если бы мы стояли один за одного, как евреи, мы б такую державу могучую и неприступную построили, что в Тель-Авиве бы заплакали. А из-за повального предательства, из-за того, что половина хохлов себя продолжают считать россиянами или, как сейчас хитро придумали в Москве, – русскими, из-за этого наши беды.

– Но ты ж не можешь не признать, что Россия сейчас более стабильна? – Алексею Сергеевичу и впрямь теперь было интересно, что такие, как Горобец, думают о России и об Украине. Он почему-то был уверен, что такой тип сейчас повсеместно распространен в Украине. И еще он где-то в глубине души надеялся, что такие откровения и ему дадут великолепную пищу для размышления, помогут принять давно вызревающее решение.

– Что с того, что Россия внешне стабильна? Там везде путинский призыв, и попробуй на него не отреагируй. Россию превратили в ужасное полицейское государство, в котором нормальному человеку обитать некомфортно. Поверьте мне, при всех наших междоусобных войнах политиков, при всех маразмах тех, кто называет себя политическими лидерами, мне в Украине уютно. Я тут, как хлебный мякиш, хоть и не крепкой скорлупой, а только сухой хлебной коркой, но защищен. Моя защита – это их же добровольно взятые обязательства и принципы. Да, им всем наплевать на меня. Но зато мне особо не мешают. А России на человечка тоже наплевать, но только спокойно жить ему никто не даст. Если человечек там, не дай Бог, успокоится, будут взрываться дома, будут теракты, будут враги на Кавказе и в Украине… Положено, чтобы россиянин ходил голый и босой, но думал о судьбах всего мира. Да что там говорить… – и Горобец безнадежно махнул рукой, словно хотел сказать: «Об этом можно судачить бесконечно, но ничего разговорами не изменишь».

«Умом Россию не понять,/ Аршином общим не измерить, У ней особенная стать,/ В Россию можно только верить», – вспомнил Алексей Сергеевич Тютчева и усмехнулся про себя, но ничего не ответил. И вдруг мысли унесли его к эпизоду работы с «Энергетиком», когда он вместе с прелестной Алиной Константиновной уверенно вписывал: «Приход в НАТО грозит гибелью сыновьям Украины. Украинские парни будут гибнуть в Ираке, Афганистане и других горячих точках планеты, обеспечивая интересы стран НАТО». А ведь реальная угроза втягивания Украины в войны опасной змеей притаилась совсем в другой стороне. Ведь в очередной раз породнившись с россиянином, украинец попадет в Чечню, в Грузию. Азербайджан кипит, как слабо дремлющий вулкан. А сколько еще возникнет новых военных угроз, на которые Москва без колебаний отреагирует? И Алексей Сергеевич испытал смутное чувство стыда за проделанные им манипуляции, за создание фальсификаций и достижение перевеса в информационном противостоянии. Ему было неприятно вспоминать то, чем он до недавнего времени гордился. И полковник Артеменко ужаснулся этого.

– А вообще, если вам интересно, могу вас познакомить с депутатом, я у него помощником числюсь… – Тут уж выражение лица Горобца стало загадочным, делано многозначительным.

– Местным или Верховной Рады? – не выдержал и уточнил Алексей Сергеевич, которого слова Горобца зацепили осколком совсем другого, дремлющего, но всегда готового проснуться профессионального интереса.

– Верховной Рады, конечно. Он, в основном, в Киеве обитает. Но тут у него недалеко дом. Такая себе хатынка, трошки побольше моей… – Горобец плотоядно причмокнул от удовольствия, и Алексей Сергеевич отметил, что это мимическое движение возникает у него всякий раз, когда речь заходит о материальных благах, пусть даже и чужих. Совсем как собака Павлова, когда пускает слюну при виде пищи… И он в который раз удивился, как у некоторых людей так тесно переплетаются примитивное и приземленное с такими серьезными вещами, как Родина.

И он аккуратно вытянул у Горобца телефон депутата, заручившись обещанием однокурсника позвонить своему патрону в Киев и обеспечить встречу.

– Да это совсем нетрудно будет, я для него как раз печатал кое-что. Он мне, можно сказать, должен, – прибавил он для ясности. Но затем подумал и многозначительно уточнил: – Хотя вру, депутаты никому ничего не должны…

Они еще долго разговаривали, переключившись на училищные воспоминания, незначительные мелочи или рассказы о своих семьях. Шутили, искренне смеялись, хлопая друг друга по плечу, подтрунивая и беспечно потягиваясь в предвкушении здорового сна на свежем воздухе. И уже намеренно не скатывались в опасный кювет политики, ибо каждому из троих было чего стыдиться. Алексей Сергеевич мучился и тяготился, кажется, много больше остальных. Потому что Горобец признавал свои слабости, Дидусь добровольно и честно выбыл из игры, и только он, полковник Артеменко, даже признаться никому из них не мог, не имел права, что все еще находится в чужом стане, до сих пор не определившись, за кого он и кто его друзья, а кто – враги…

3

Назад в Черкассы друзья ехали с каким-то тяжелым, щелочным осадком. Все больше молчали, каждый по-своему думал об увиденном и услышанном.

«Вот он, фоторобот истинного украинца, хохла до мозга костей. Этого на войну не загонишь, как говорится – где сядешь, там и слезешь. Да, можно только изумляться: жизнь, по Пете Горобцу, измеряется материальными ее результатами, а не нашими привычными принципами. В этом смысле против логики Пети Горобца не попрешь… Он преуспел в своей тихой социально значимой игре, но не совершил ничего достойного… Ни как гражданин своей страны, ни как человек, пришедший в мир с миссией. Зато он счастлив в своем дворянском забвении и неведении, он не полезет на баррикады, даже если Украина будет погибать. И сознание его – как нетронутое поле под паром, не то что наше с Игорем, перепаханное вдоль и поперек». Так думал Алексей Сергеевич, в то время как мимо пролетали желтые поля и мелькала утопающая в придорожной пыли зелень лесопосадок. Затем его мысли сами собой переключились на упомянутые накануне вечером десантные части.

«А в самом ли деле может так случиться, чтобы ударить?! Про Грузию тоже думали, что не посмеет, а ведь свершилось. И никто ничего не вякнул. Нет, сначала придется до конца разобраться с Кавказом. Допустим, с открытой раной, какой остается Грузия, никто в Крым не сунется. Да и не нужно сейчас, если Киев и так отвратили от НАТО. Теперь будут обращать его в российскую, или, как говорят теперь, в русскую веру. Это вполне возможно. Надо подписать новый договор по флоту, на необозримый срок. Надо поторговаться с энергоносителями, договориться с США, Европа уже сдалась… Ну, а на крайний случай все ведь уже подготовлено и может вспыхнуть в любой момент, только высеки искру. И все! А ведь все, что подготовлено, сделано в том числе и моими руками. Боже, что же я делаю?! Против кого и за кого борюсь?! Игорь поступил по-мужски, по-честному. Оставил военную карьеру, чтобы не запятнать себя. А брызги могут полететь далеко… В любом случае, опора будет на пророссийкие политические силы. То есть на тех, кого я тут отыскивал и кого настраивал на активность против «оранжевой» власти. Черт, где же произошел этот чудовищный информационный сбой их с Игорем программы?! Ведь они так старательно удерживали цели в оптическом прицеле своего сознания, представляли себя победителями и предводителями, видели себя со стороны с лавровыми венками на головах, и что же?! Где-то случился непредвиденный останов, кем-то подставленный металлический щит заставил их личности двигаться рикошетом по совсем иной траектории. Аля говорит, что это происходит, когда нарушается внутренняя гармония, когда согласия с самим собой внутри по каким-то причинам становится все меньше и оно наконец исчезает… А разве у него самого не так сейчас происходит?! Разве не перестал он видеть великое дело в тех распоряжениях и приказах, которые получает из Центра?! И разве не вызывает у него отвращение уничтожение государственности той земли, которая произвела его на свет?! Давно перестал и даже сам себе признался в этом! Черт бы с нею, да не получается так думать, когда вспоминаешь, что это та самая земля, которая тебя родила, на которой трудились отцы и деды. Но почему личное так ужасно и неотвратимо переплелось с государственным, и вызов одной Родины, брошенный другой, стал вызовом лично им, их карьерам, их жизни, их судьбам?! Пора разобраться в себе! Пора предпринимать что-то… Уйти на раннюю пенсию? Бросить все к чертовой матери, открыть какой-нибудь маленький частный бизнес? Но разве удастся тихо уйти?! Разве вообще можно уйти из ГРУ?! Чтобы не так, как другой украинец, именующий себя Виктором Суворовым? Не в качестве предателя, кажется, невозможно… Но я же сам себе не прощу, если страна эта начнет тонуть в крови…»

От этих размышлений у Алексея Сергеевича сжалось сердце, ему стало страшно, в голове помутнело, возникла внезапная рябь в глазах, там образовался неподвластный ему информационный вихрь. Он нажал на кнопку стеклоподъемника и приоткрыл водительское стекло; мгновенно в охлажденный кондиционером салон с шумом ворвался горячий летний поток воздуха, невыносимо засвистело в ушах. Но вместе с потоком ворвался запах спелого сада, пряный аромат расположенного где-то невдалеке украинского села, в котором смешалось множество иных запахов. Он почуял запах уныло мычащих коров, скошенной травы, яблок, молока, навоза и еще чего-то, до боли родного, близкого и приятного… Алексей Сергеевич тяжело вздохнул. Он примет решение! Внесет четкость и ясность, определится с тем, что будет делать по поручению Кремля, а чему не позволит дать ходу…

Он невольно принялся сравнивать себя со старым другом. Еще года не прошло, как Игорь Николаевич, подобно почитаемому им маршалу, ступил на территорию Грузии усмирять непокорный Кремлю народ, принуждать его к миру, как придумали циничные специалисты в области промывания народных мозгов. И что же? Этот год полностью изменил его жизнь, но при этом не изменил, не сломал его самого. Он работает теперь на оборонном заводе, поставляющем прицелы к танкам и бронетранспортерам. И что любопытно, на заводе, конкурирующем с российскими предприятиями… Но теперь ему, скорее всего, наплевать, кто за кого, теперь, когда для выживания необходимо совершить внутреннюю перезагрузку, как у зависшего компьютера, или заменить всю программу. Он сумел сконцентрироваться на настоящем, воспринимать мир сегодня, без учета веса прошлого и игнорируя груз будущего. И что поразительно, поистине феноменально – он, вчерашний боевой командир, только что вернувшийся с войны, сумел найти способ изменения сознания! Какая же в нем неистребимая жизнестойкость, совершенная неистощимость энергии! Его завтра брось в Африку, и он сумеет на плантации работать. А послезавтра – на Северный полюс, и там он будет, смеясь, топить вечные льды…

Алексей Сергеевич даже позавидовал такой жизненной силе. А он, когда сам поставит жирную точку на том, что сейчас делает и к чему перестал испытывать благоговение, сможет ли он сам отыскать себя? Это был очень серьезный вопрос, честно ответить на который было сложно даже самому себе… В чем проблема? Он слишком привык к тому, что государство заботится за него обо всем на свете, ожидая от него исключительно результатов работы? Нет, достаток – не та проблема, которая его беспокоит! Его главным раздражителем – и это он уже хорошо знает – является всего лишь один фактор, и имя ему – «самооценка». Вот что – порог самооценки – является ключевым отличием его от Игоря Николаевича. И сам он тоже выживет в Африке и на Северном полюсе, если только этому выживанию будет дано соответствующее логике восхождения объяснение… Черт бы побрал эту гниль, появившуюся с некоторых пор в его работе и не дающую ему покоя! Черт бы побрал эту российско-украинскую закулисную войну, в которой совершенно нет логики и которая, как червь, как гигантский солитер высасывает из него все психические силы, лишая равновесия!

Совсем о другом размышлял Игорь Николаевич.

«Эх, Петя, Петя. Птица перелетная… Так и остался конфетным, слащавым, скользким… Утонул в микромире своих ничего не значащих мелочей. А скорее, и не выныривал из него. И что же, Украина сильна или слаба такими горобцами? Вот в чем главный, пожалуй, вопрос. На него пока нет ответа. Если завтра война, он, конечно, не воин. Да и никогда не был воином. Да-да, у него ведь никогда, даже после училища, не было звериного блеска в глазах. Очень большая редкость для выпускников РКПУ. И получилось это потому, что заканчивал он как-то не по-настоящему – там косил, там перебивался. А однажды его чуть не отчислили – какая-то очень туманная история с прапорщиком, начальником вещевого склада… Но какая, собственно, разница? Жизнь ведь – не только война. И на его примере она даже показывает, что есть очень уютные ниши, далекие от гула орудий, сирен, вспышек разорвавшихся гранат. Момент истины может однажды случиться, а может и нет. Так будет род развиваться столетиями, избегая прямых столкновений, лавируя и хитря. И это, вероятно, будет лучше единственной лобовой атаки, к которой их готовили в Рязани… Кто знает? Мир ведь силен и совсем иными ценностями, укрепляется личным благополучием и довольством каждого обладателя благ. Ну и всякой собственности, конечно. В мирное время именно они решают, как жить и куда развиваться – вот такие оперившиеся птицы… Но если так, отчего тогда такие пасмурные ощущения от посещения этого идеально выстроенного, сногсшибательного совершенства? Потому, что если запахнет жареным, такие птицы узнают об этом первыми и улетают не раздумывая? Или я ошибаюсь? Ах, лучше бы я ошибался! Россия другая, совершенно другая… Вот вроде бы сильна бесчисленным множеством отчаянных парней, которые при первом звуке трубы, как зомбированные, полезут на амбразуры. Но вот самим-то им, этим парням, хорошо ли? Хорошо ли ему, полковнику российской армии, пардон, бывшему полковнику, который добровольно, как старый, уставший трамвай, сошел с рельсов и теперь стоит без дела в ожидании, когда проржавеет насквозь? А ведь он шел с приличной скоростью и видел лишь путь, который освещали его ярко светящиеся фары… Мама моя родная, с какой же я скоростью всегда жил! И как часто обманывался!» Глядя унылым взглядом, как размеренно, монотонно ведет машину Артеменко, он вдруг вспомнил один малозначимый эпизод из своей жизни. В штаб полка пришло распоряжение для него – срочно прибыть в штаб дивизии. Распоряжение пришло поздно вечером, практически ночью, а узнал он о нем в семь утра. До штаба дивизии было почти полтысячи километров, и, переживая, что вызов касается чего-то крайне серьезного, Дидусь, тогда еще подполковник и начальник штаба полка, не решился звонить и что-либо уточнять. Была поздняя, сухая, как пивная вобла, осень, и Игорь Николаевич, долго не раздумывая, прыгнул в свой старенький темно-вишневый «рено», вогнал топливную шпору в своего верного коня на все авантюрно-рискованные сто пятьдесят километров в час и помчался, весь дрожа от смешанного ощущения напряжения и тайного вожделения адреналина. Все бы ничего, да где-то в середине пути ему стал откровенно мешать «мерседес» – и сам не идет быстрее, и обогнать явно не дает. Матовый, щегольской, броневой блеск впереди идущего автомобиля наводил на мысли о том, что им управляет молодцеватый юный мажор. Явно играя ситуацией, этот некий темный субъект полагал, что обгонять его не положено в силу особой автомобильной иерархии, непременно распространяющейся и на его хозяина. Зря он так думал, потому что боевой офицер плевать хотел на правила городской жизни и тех, кто их устанавливает. Естественно, когда, исполняя рискованный трюк, Игорь Николаевич неожиданно выжал из своей, вдвое слабее, машины все, что могло позволить ее натужно гудящее сердце, и оказался впереди, водитель «мерса» был взбешен от ярости. Дидусь даже представил себе позеленевшую от злости, искаженную физиономию, это доставило ему немалое удовольствие. Но, как и ожидал подполковник, уязвленный водитель не успокоился, начав глупую, небезопасную и огульно-бессмысленную игру на дороге. Гонка продолжалась несколько десятков километров, но когда заведенный своей мстительностью владелец дорогого авто все-таки обогнал обидчика, то вздумал его наказать. Несколько раз резко нажимая на тормоз, он буквально приказывал Игорю Николаевичу остановиться. Один раз Дидусь сумел объехать чудо немецкого автопрома по свободной встречной полосе, но, настигнутый вновь, в следующий раз был вынужден резко затормозить, чтобы не врезаться в предательски подставленный, баснословно дорогой зад дорожного сорвиголовы. С этим надо было кончать. Оба водителя выбрались из машин одновременно: офицер с каменным лицом, в камуфляже и торчащей из-под него тельняшке; и прыщавый хлыщ в коже, с порочным лицом и глазами навыкате. «Ты что, сука убогая, творишь?! У тебя, что, много лишних денег?!» – начал орать шельмоватый парень, эмоционально взмахивая руками и подстрекая жестами. Из тех, что привыкли в жизни всегда быть сверху, машинально отметил про себя начальник штаба. От холодного воздуха из разгоряченного рта крикуна шел пар. Он прощупывал вероятного противника, не отходя далеко от своей машины, через глубоко тонированные стекла которой сложно было сделать вывод о числе пассажиров в ней. Игорь Николаевич не проронил ни слова, но молча вытащил свой табельный ПМ, спокойным движением извлек из кармана полный магазин, с деланой неспешностью вогнал его в пластиковую рукоять пистолета, тотчас ощутив его успокоительную, миротворческую тяжесть. Затем эффектным рывком вогнал патрон в патронник и во внезапной тишине услышал оглушительно грозный щелчок. Все еще не проронив ни слова, Игорь Николаевич навел оружие на водителя «мерседеса»; тот оцепенел в непристойной позе, невольно сфокусировав взгляд на одной точке – вороненом глазке, смотревшем на него в упор безо всякой жалости. «Если ты, гнида, будешь мне мешать, я тебя пристрелю, – не повышая голоса, сказал ему Игорь Николаевич, – хорошо понял?!» Сбросивший с себя тонну лоска и превратившийся в вызванного к директору школьника, молодой человек утвердительно замотал головой. Игорь Николаевич, не утруждая себя дальнейшими разъяснениями, сел за руль и был таков. Больше в тот день он не видел черный «мерседес», и на душе у него было так легко и радостно, как у отменно напарившегося в бане. И только одно обстоятельство омрачило его приезд: выяснилось, что никакого серьезного дела в штабе дивизии нет, вызов оказался банальной ошибкой делопроизводителя, и потому, покружив по городу да выпив бутылку минеральной воды, начальник штаба полка пустился в обратный путь…