Текст книги "Офицерский гамбит"

Лицом к лицу, гораздо ближе, чем с расстояния прямого выстрела, Артеменко осмотрел западную часть украинской земли. Гордый и вместе с тем до крайности приветливый Львов, недоверчивые и настороженные населенные пункты в горах, напротив, распахнутые в местах пересечения туристских маршрутов. Горная Яремча, припорошенный снегом Буковель, куда он поехал покататься на лыжах вместе с Алей и Женькой, обдали его простотой, живой и непринужденной украинской речью, подчеркнуто галантным отношением к любому пришельцу. Тут не было нервической лихорадки, отсутствовала привычная суматоха и была какая-то особая прелесть в непривычно звучащем языке, набегала сказочная мечтательность при приближении к перламутровым, кое-где скрытых деревьями, круглым макушкам гор. Тут жила настоящая, почти неискаженная временем Украина. Запад, истинно Запад, думал он. И Аля, точно разгадав направление его размышлений, заметила, что слишком мало отличий не только от польского Закопане, но даже и от знаменитых австрийских курортов. Но для него дело было вовсе не в сходстве с западными местами отдыха, а совсем в ином. В слишком очевидном, прямо-таки разительном отличии от российских курортов. Львов особенно поразил Алексея Сергеевича. Город, сложные облик и ментальность которого были выпестованы многофакторным воздействием Австро-Венгрии и Речи Посполитой, местами больше походил на Флоренцию или Дубровник. И сам он, и его жители устояли перед давлением советского катка, неумолимо уравнивающего национальную идентичность народов до одной унифицированной национальности. Алексей Сергеевич убедился, что это не мираж и не иллюзия болезненного мозга. Он вполне осознал это во время прогулки по городу. Но не только и не столько потому, что все вывески были на украинском языке. Хотя и это поражало, и только теперь он перестал считать сумасбродной мелочью решение бесноватого Петлюры в срочном порядке поменять вывески во взятом Киеве. Реликт в самом деле существует. Вот почему этого города боятся там, на востоке, – он как крепость, как оплот веры в отдельное государство. И вправду, не перешибить здешнюю ментальность, это вам не центр Украины! И даже не столичный Киев! Артеменко был несказанно рад этому пылающему очагу сопротивления, он ликовал. Живший в нем отчаянный украинский мальчишка подавлял маститого полковника с его замысловатым заданием, ибо нравственный выбор созидателя оказывался лично для него весомее аморальной высокооплачиваемой задачи уничтожения.

Свои практические опыты озадаченный ситуацией разведчик старался подкрепить или опровергнуть книжной мыслью. Нередко вынужденно оставаясь наедине в киевской квартире, он с невиданным аппетитом поглощал целые тома: слой за слоем слетал налет пыли с истории этой одновременно щедрой и болеющей земли, с сильным запахом и роковым притяжением, обильно политой кровью… Его настроение менялось в зависимости от найденных оправданий своей подрывной деятельности. Потревоженные тени прошлого подтверждали ему вычитанный в одной книге вердикт: «Общественное сознание национальных меньшинств в целом оказалось неготовым для восприятия украинской идеи…» Речь шла о времени после присоединения украинских земель Правобережья в конце XVHI века. После осмысления этого исторического приговора душа Артеменко долго корчилась в муках поиска подтверждений – это могло бы оправдать его странную разрушительную миссию, в которую он сам больше не верил. Когда же в нескольких львовских кофейнях, упрятанных в глубинах домов, подобно тому как это было во времена национальных подпольных движений, от него и его двух спутниц на входе с неумолимой и одновременно приветливой улыбкой требовали «гасла» «Слава Украйини!», он терялся. Что происходит?! Он воочию убеждался, что Украина, подлинная и отдельная, существует, живет и развивается. Он узрел, что по своему духу жители Западной Украины гораздо ближе к полякам и венграм, чем к россиянам. Но его пугали и нелепые перекосы. Один престарелый львовянин разоткровенничался с ним прямо на улице – благо украинское произношение Артеменко не грешило тем, что тут величали «москальскими» нотками. Но полковника разведки покоробило, когда «завзятый националист» (так он себя назвал) без обиняков заявил ему о своем понимании ситуации. В переводе на русский его короткий спич имел бы приблизительно такой вид: «Те, кто живет в Донецке и Луганске, – это варвары. Но их еще можно сделать цивилизованными людьми. А те, кто живет еще дальше на восток, – варвары, которых делать цивилизованными бесполезно и бесперспективно». Артеменко не дослушал собеседника, просто повернулся и пошел прочь, сочно сплюнув прямо на тротуар. Щемящая горечь долго оставалась внутри, как будто сердце обильно посыпали перцем да наложили жирный слой горчицы. Он не мог понять и принять столь гигантской разобщенности между представителями, казалось бы, одной земли, производной одного корня, некогда единой культуры и среды. Но точно уверовал: злые пигмеи национализма в двух государствах возникали больше всего от продолжительной работы пропагандистской машины империи.

Очередную поездку в Москву за инструкциями и обратно в Киев Артеменко сознательно совершил на поезде. Не было гонки, он никуда не спешил, наступало тягучее, резиновое время переосмысления. Когда ехал в Москву, одной из попутчиц оказалась полная дама с отвислыми бульдожьими щеками и неприятно выпирающими теми частями тела, что обычно составляют женскую гордость. То, что осталось от лица, являло собой нелепый гротеск: чугунный котелок с заплывшими от жира глазами, над которыми доспехами нависли мрачные брови. В купе они были только вдвоем, и ей явно недоставало общения. Дама оказалась из промышленных Мытищ, и за считаные минуты она поведала уйму деталей своей скучной жизни. Она работала не то технологом, не то экспертом на заводе, расположенном у самого дома. Алексей Сергеевич подивился тому, что вся жизнь этой стареющей женщины была сплошным перечнем страхов. Она боялась всего. И того, что завод выкупил какой-то армянин и они с мужем могут остаться без работы. И того, что повсюду, по всей Москве и в ее окрестностях, появилось слишком много людей, которых русскими даже с натяжкой не назовешь. Она страшилась фатальной незащищенности и зачем-то тащила из Киева целых восемь килограммов телятины. Похожая на непомерно огромную тряпичную куклу, пыхтя и страдая от тяжелой одышки, она едва не плакала оттого, что и муж, и зять, да и все ее знакомые мужчины слишком крепко пьют. «Спивается нация, а все скупают нерусские. Нашим же остается роль работяг», – сетовало то, что когда-то было женщиной. Толстыми пальцами в это время она держала платок и то и дело вытирала его кончиком уголки болезненно оплывших глаз. Артеменко полюбопытствовал о цели ее визита в Киев, и добродушная работница сообщила, что речь идет о тестировании какой-то технологии. Стараясь подыгрывать, больше из жалости к попутчице офицер осведомился, считает ли женщина украинцев частью русской нации. Он полагал, что такой вопрос окажется слишком удаленным от границ ее бытия. Ничуть! Она насупилась, ее брови, и без того грозные, стали похожи на багратионовы флеши на Бородинском поле.

– Конечно, одна! И говорить нечего! Ну, западены вместе со своим Львовом пусть отделяются. А остальное-то – все один народ, который силой разделили.

Ого! Артеменко чуть не присвистнул. Даже груз бытовых проблем не мешал ей иметь собственные глубокие суждения, фундаментальную позицию на этот счет. Вот они, следы всеобщей обработки населения! Это – классика работы с массами, отметил про себя полковник.

Действительно, главным вопросом проскальзывающих мимо него исторических событий оставались реальные люди с их противоречивыми, порой непостижимыми действиями. Его интересовали те представители нации, которые обладали потенциалом изменить что-либо, выгнуть металлические рельсы, по которым неведомо куда на всех парах мчался паровоз с еще недавно впечатляющим названием «Украина». Его интересовали воодушевленные личности, отвечающие за метаболические возможности этой изумительно богатой и одновременно шокирующе бедной земли. Он пристально вглядывался в лица общественных лидеров, способных влиять на соотечественников. Алексей Сергеевич всматривался в их тусклые силуэты, изо всех сил старался быть проницательным, пытался с фонариком забраться к ним в души, чтобы ничего не проглядеть, не упустить. Он становился искренним и пронзительно беспокойным, вызывая ответное доверие собеседников. Игра в прорицателя его увлекала, но порой он натыкался на такие мели и подводные течения, что у него дух захватывало. Личный статус Артеменко, его приобретенные за два активных года связи в политических и деловых кругах, наконец, его ресурсные возможности теперь позволяли встречаться с довольно влиятельными представителями украинского истеблишмента. Для себя он сделал потрясающее открытие: чем ближе становились новые президентские выборы в стране – новая точка бифуркации, – тем легче Артеменко было встречаться с персонами, которые вызывали у него интерес. Все вокруг присматривались, принюхивались по-собачьи, все были насторожены, как внезапно застигнутые ежи, никто ни во что не верил, никто никому не доверял, но все были удивительно любезны и готовы по-брежневски целоваться хоть с самим чертом.

3

С преуспевающим промышленником Анатолием Георгиевичем Бурченко полковник Артеменко познакомился почти случайно, на одном из индустриальных форумов. Он даже не планировал туда ехать, но решился как-то спонтанно, в последний момент. Хотя дискуссия посвящалась вовсе не России, а высокотехнологическому машиностроению, в котором Алексей Сергеевич, надо сказать, смыслил слишком мало, он открыл для себя нечто такое, что составляло область непознанного. Получилось, как если бы опытный летчик – а Артеменко небезосновательно считал себя в украинском небе опытным навигатором – столкнулся с НЛО. Неопознанным объектом оказался деятельный семидесятидвухлетний руководитель крупного в Украине негосударственного предприятия. Во всех отношениях законсервированный в собственном соку продукт величавой и грандиозной Страны Советов, он, к немалому изумлению Артеменко, предстал слепком сознания той сильной части общества, которая способна удерживать темные аморфные массы от засасывания в вакуумную дыру с пугающим названием «рыночная экономика».

С первых минут, когда Артеменко украдкой изучал лицо этого, скорее даже не украинского, а «красного» директора, как говорили про старых, еще советской закалки начальников, он с восхищением вспоминал пророческое замечание Ирвинга Стоуна. Известный биограф утверждал: чем старше становится человек, тем вернее выражает лицо его внутреннюю суть. И худое лицо с глубокими бороздами на впалых щеках, и холодно и нагло горящие, как вечный огонь у обелиска Неизвестному солдату, глаза, и все иные черты – все выдавало склонность к решительным действиям. Портретная суть этого человека являла окружающим неподражаемую экспрессию во всем – в нервных жестах, белых, вызывающе редких, странно зачесанных на лысеющую макушку волосах, резком, пронзительном голосе, нарочитой небрежности. Выступление директора Бурченко во время форума несказанно понравилось Алексею Сергеевичу – оно было схоже с громким хлопком пробки от шампанского и гейзерным выбросом вслед за нею прагматично-циничного потока газированных слов. Невозмутимо, с напором и осознанием своей значимости, без намека на кривляние, Бурченко казацкой булавой прошелся по европейским перспективам украинской промышленности, а затем с неисправимой, хлесткой наглостью высек нагайкой всех жаждущих российской любви. Предлагаемая формула успеха от Бурченко заключалась в том, чтобы, полагаясь на собственные силы, реалистично сотрудничать со всеми, но не впадать в зависимость ни от кого. «Если бедный и несчастный будет объединяться с другим нищим и неполноценным, от этого объединения родится урод, а не вселенский успех», – заключил разгорячившийся руководитель производства, адресуя слова директорам, плачущим по советской производственной кооперации и уповающим на Россию как на божественную силу. Артеменко был в восхищении. Он испытал тайное чувство национальной гордости, что украинец образца 2009-го, туманного для страны времени, может иметь столько достоинства и внутренней силы. И он задался целью поговорить с преуспевающим промышленником.

Во время перерыва на кофе Алексей Сергеевич стремительно ринулся наперерез выходящему из зала директору завода. Тот же, передвигаясь быстрой и решительной походкой, явно собирался покинуть форум. За ним покорным пажом следовал не то помощник, не то заместитель. Артеменко едва успел опередить спешащую девушку с микрофоном, за которой семенил оператор с громоздкой и, очевидно, не столь уж легкой кинокамерой на плече.

– Анатолий Георгиевич, у вас найдется пару минут, – осведомился он вежливо, протягивая визитку, и представился: – Я Алексей Сергеевич Артеменко, руководитель и распорядитель фонда «Россия-2050».

Бурченко приостановился. Журналистка, с гримасой явного недовольства, что кто-то перехватил объект, застыла на почтительной, в три шага, дистанции. Ее поза изголодавшейся пумы свидетельствовала о готовности одним прыжком преодолеть расстояние до жертвы. Оператор несколько смущенно переминался с ноги на ногу возле своей хозяйки.

– Чем могу быть полезен? – Лицо Бурченко, как у всякого человека, занятого мыслительной работой, выражало смесь нетерпения и не особо скрываемого неудовольствия. Но визитку он все же взял, бросив на нее единственный короткий взгляд, который означал только одно: если реального интереса не будет, карточка без промедления отправится в корзину для мусора.

– Мы отрабатываем версии взаимовыгодного сотрудничества ряда российских и украинских научно-промышленных структур. Возможно, мы предложим такие варианты, которые окажутся для вас интересными…

Артеменко не выдумывал. Одной из поставленных Центром задач была обработка директоров предприятий, которые представляли серьезный технологический интерес. В перспективе должны были отрабатываться условия покупки или завладения такими заводами. Предприятие, которым владел и руководил Бурченко, входило в десятку наиболее интересных для России – с точки зрения приобретения контрольного пакета акций или втягивания его в зону своего контроля иными способами. Артеменко отлично знал положение дел первой десятки таких предприятий и был готов к разговору любой сложности. Но Алексей Сергеевич интересовался директором Бурченко не только из-за поручения Центра, в целом расплывчатого и касающегося и многих других пунктов, не всегда достижимых, но данных ему для ознакомления и общего понимания задач ведомства на этой территории. Бурченко его заинтриговал персонально. Как неординарная личность, как пестрый представитель своей страны и в то же время как космополит, которого знали и уважали даже в Кремле. После короткой фразы разведчика промышленник мгновенно оценил угрозу для себя и занял позицию неприступной крепости. Его голос зазвучал сухо и официально:

– В моей ситуации все очень понятно и прогнозированно. Со мной переговоры мои российские партнеры вели практически непрерывно в течение последних пяти лет. И я прозрачно назвал стоимость того пакета акций, который сегодня готов продать. Не понимаю, какую функцию в этом процессе мог бы выполнять ваш фонд?

Но Артеменко и не собирался сдаваться.

– На самом деле, очень многие. И покупка-продажа акций или схемы обмена их пакетами стали бы в нашем разговоре не главными темами. Мы могли бы обсудить возможности открытия в России дополнительных производств, создания совместных производственных линий, как в России, так и на Украине. По ремонту, например, изделий военного назначения, и не только. Или содействие через заинтересованных лиц в приобретении тех мощностей, которые сегодня находятся в руках украинского государства. Вас же интересует приобретение, скажем, конструкторского бюро или некоторых предприятий, которые подводят к банкротству?

– Вы верите, что такое возможно? – Глаза директора светились откровенной насмешкой. И без того подтянутый подбородок его при этом натянулся, обнажились изрезанные временем каналы морщин на шее, а голова стала похожей на гусиную.

– Я полагаю, не мне вам рассказывать, что после выборов влияние одного государства на другое возрастет в разы. Потому версий будет очень много… после выборов. Многие предложения вы будете получать по различным каналам, хотя, как вы понимаете, все они будут сходиться наверху в один пучок. Зато у вас появится возможность выбирать. И некоторые, весьма заманчивые схемы можно отработать на перспективу. А фонды и… другие структуры играют порой существенную роль. Например, вы можете вспомнить, как покупался несколько лет тому назад пакет акций одного хорошо известного вам харьковского оборонного предприятия…

Промышленник тотчас оценил, что имеет дело с осведомленным человеком. Не столько даже с человеком, сколько с представителем страны с жестким вертикальным управлением. И московский школьник со средним IQ имел бы в Украине вес авторитетного посланника для серьезных переговоров, если бы вдруг был наделен полномочиями, – кто бы ни готовил решения, приниматься они в России все равно будут в одном месте. Бурченко отменно знал кухню российской власти и зоны компетентности разных ведомств. Потому даже его поза после объяснения смягчилась, потеряв прежнюю воинственность. Складки у рта разгладились, встроенные в глаза алмазы сменились на илистые омуты с двойным дном. Артеменко мог считать ситуацию выигранной.

– Я готов с вами обсудить ваши предложения, но сейчас я уже уезжаю. Если вы готовы приехать на завод в пятницу, у нас будет около двух часов для беседы.

– Устраивает, – быстро согласился Артеменко, – скажите, в котором часу приехать, с кем созвониться.

– Иван Ильич вам расскажет, до встречи, – он кивнул на своего человека, и рукопожатие состоялось, после чего он быстрым шагом пошел к выходу. Журналистка, не теряя надежды, ринулась за ним. Артеменко, глядя ему вслед, почти равнодушно зафиксировал, что выглядит этот бойкий директор лет на пятнадцать-двадцать моложе, чем записано в паспорте. А может быть, проскочила у него в голове озорная мысль, ему просто нравится эта игра в догонялки…

Встреча состоялась, как и было обещано. Артеменко по рекомендации Центра привез несколько схем взаимодействия, которые действительно могли оказаться в зоне интересов украинского бизнесмена. Они преимущественно включали достижение договоренностей между ним как владельцем предприятия и российской властью, которая, в свою очередь, намеревалась согласовывать свои действия с новой украинской властью. В рамках различных схем Бурченко мог претендовать на получение в управление всего громадного сегмента по производству технологически сложных систем в Украине, если только согласился бы содействовать его интеграции в еще больший по масштабам российский сегмент. Артеменко рассчитал верно: что бы там Бурченко ни заявлял о рыночной экономике, а связанная российским рынком промышленность все равно будет зависеть от российской, которая управляется в ручном режиме. И «красный» директор, когда-то живший по законам советского Госплана, прекрасно осознавал это. Предлагаемых схем было много, они были разные и вовсе не казались фантастическими – в том случае, если к власти в Украине придет человек, лояльный к России. А оба собеседника знали, что именно таким будет новый лидер нации, если только небесные молнии Перуна не изменят магнитное поле этой околдованной новыми технологиями земли. Артеменко не очень заботился в тот момент о реальных договоренностях, ему важно было закрепить личный контакт с крупным промышленником. Во-первых, это были переговоры государства с частным бизнесом, причем параллельные тем, которые много лет вели от имени российского государства промышленники – визави Бурченко. То есть в случае успешности первых шагов вести эти переговоры все равно будут совсем другие люди, обладающие иной компетенцией, полномочиями и статусом. А во-вторых, это был тот случай, когда даже проверенный аналитический ум Артеменко не мог точно указать ему, какой путь для украинских предприятий лучше. По привычке сказав себе перед переговорами сакраментальное «Ввяжемся в бой, а дальше посмотрим», он в самом деле надеялся разобраться по ходу переговоров. Ради выполнения этой задачи он хотел блеснуть знанием обстановки, поведав, что Москва имеет возможность не только увеличить заказы на целый перечень продукции – Артеменко вручил емкий, набранный еще в Москве список, – но и способна повлиять… Тут он детально перечислил промышленные объекты на территории Украины и условия содействия «весомых людей в России» по вовлечению предприятия Бурченко в крупные оборонные проекты, которые будут организовываться в интересах России. Излагая детали и отчаянно блефуя подробностями, Артеменко проявил верх искусства. Судя по реакции директора, не имело никакого значения, что речь пока шла всего лишь о моделировании ситуации на тот случай, если через несколько месяцев звезды сложат затейливый узор в пользу их общего политического фаворита.

– Вы, Анатолий Георгиевич, не можете не принимать во внимание, что, скажем, создавать новый агрегат для известных вам оборонных систем российская сторона станет только на собственном или полностью подконтрольном, то есть прогнозируемом предприятии. Именно от уровня интеграции в российский холдинг будет зависеть объем производства, размещаемого на вашем предприятии, – завершил Артеменко свою презентацию проектов.

Эффективный менеджер Бурченко поигрывал с государством по многим причинам. Ему нужны были преференции на рынке, он нуждался в модернизации производственных линий, наконец, он не исключал вхождения во власть и занятия пухлого, скрипящего мягкой кожей менеджерского кресла, из которого он мог бы обеспечивать более чем уверенное будущее для собственного завода, влияя в то же время на всю промышленную политику страны. Когда Артеменко изложил предложения, то вполне сумел оценить деловую хватку своего собеседника. Тот без колебаний отбрасывал всякие теории, будучи человеком действия, презирая любые абстракции, мгновенно схватывая и оценивая перспективы с их рисками и открывающимися новыми возможностями, соглашаясь на тот или иной проект лишь после основательного его изучения и титульных расчетов. Но он был не просто умным хозяйственником, но и великолепным знатоком политической конъюнктуры. У него был такой нюх на прибыль, которому позавидовала бы хорошо обученная на поиск овчарка. И все-таки не это более всего поразило Артеменко. А тот космополитизм Бурченко, который делал его подлинным хозяином ситуации, истинным жителем своей страны и человеком всей планеты одновременно. Нежелание поступаться своими интересами настолько подкупало офицера военной разведки, что он забыл даже о том, что жесткая позиция промышленника может свести к нулю продвижение российских интересов на этом участке. Как только речь зашла о возможной интеграции предприятия в российские структуры, Бурченко стал непробиваемым, как камень. Его голос грохотал громко и властно, как у человека, который привык полностью контролировать ситуацию.

– Вы запомните раз и навсегда и передайте вашему руководству – я жил и живу по законам рынка, акции моего предприятия выставляются на лондонской бирже. Я никогда не пойду на условия, при которых взамен на мое личное обогащение предприятие будет поглощено. Если бы это был государственный завод, между нами, славянами, привыкшими к коррупции, мог бы состояться предметный разговор. Но не в этом случае. Я – хозяин этого предприятия! У меня тридцать тысяч людей, которые мне верят и в которых верю я. Это капитал в том числе, он был создан не за один день. Я в страну не очень верю, но верю в способность хозяина обеспечить условия роста на отдельно взятой стройплощадке. И вот если таких хозяев достаточно, то можно говорить и об успехе страны. Я вашим коллегам сказал: хотят приобрести акции завода, пусть покупают – по рыночным ценам. А что касается технологии, то, поверьте мне, ваши предприятия годами их не освоят, сколько бы государство ни жертвовало нефтедолларов. И знаете почему? Потому что в самой России слишком много хозяев, и слишком многие настроены на дерибан! И еще потому, что хозяев цари недолюбливают.

Чем дальше они говорили, тем более непримиримым и несговорчивым становился Бурченко. Артеменко, даже понимая, что ему не расшатать устойчивой позиции своего визави, снова ощущал гордость за сильный характер этого украинца. В сущности, тот не обладал сугубо национальным характером, потому что являл собой тип закаленного ветрами чисток и притеснений советского человека. Но этот советский человек, тем не менее, был украинцем по происхождению и внутренней сути. Украинцем, прожившим всю жизнь тут, создавшим успешное производство, делиться которым не желал ни с тем, ни с другим государством. Правда, подумал Артеменко, будь он столь несговорчивым россиянином, судьба его могла бы сложиться и не столь феноменально – в России, в самом деле, нельзя быть полностью независимым. Хотя бы из осторожности инстинкт самосохранения вынуждает занижать планку даже приближенных к телу.

И сам Артеменко, по всей видимости, оказался симпатичным «красному» директору, потому что их беседа понемногу стала оживляться, охватывая всю глобальную панораму жизни. И Бурченко выявился законченным максималистом, безбоязненно выдающим такие бойкие, неортодоксальные мысли, что Артеменко не мог смотреть на него без восхищения. Совсем неожиданно он поведал Алексею Сергеевичу, что сумел приобрести предприятие благодаря давнему знакомству с Леонидом Кучмой, еще когда тот был директором ракетного завода. А вот президенту Кучме Бурченко принес уже конкретный бизнес-план, который и был реализован в виде удивительного экономического проекта. Это, конечно, был секрет полишинеля, однако из уст самого предпринимателя звучал доверительно.

Но уже через некоторое время Бурченко ошарашил другими оценками.

– Все наше развитие происходит волнообразно, или по спирали, как хотите. Из индивидуальной слабости Леонида Кучмы родился эмоциональный взрыв, энергетическая бомба, которая при разрыве дала совсем иной эффект – пробуждение самосознания, человеческой гордости и свободолюбия, как у нас говорят, «гидности». Это то, что в поросших мхом государствах Европы уже лет двести существует, и сейчас этой готовности бороться за человеческое хоть отбавляй. И того, что еще очень не скоро появится в России. Я имею в виду, конечно, пресловутый Майдан, где произошла вовсе не смута какая-то, а первая реакция болезненного полураспада советской дикости. Но драгоценные результаты – и этого больше всего жаль – очень быстро канули в Лету. Лидеры у нас настолько стремительно отрываются от реальности, что начинаешь думать: неужели и впрямь украинца от развития удерживает какая-то темная карма? Ей-богу, я не нахожу никакого разумного объяснения слишком многим поступкам и решениям президента Ющенко. Государство, конечно, не развалится, но у меня ощущение, что мы начали движение в обратном направлении.

– Вы говорили, что фактически благодаря Кучме завод стал вашим частным бизнесом. А теперь вот не жалуете его.

– Да нет, отчего же. Я людей привык оценивать так же, как делал политолог Альберт Кан, слышали, наверное, о таком. – Алексей Сергеевич не слышал, но на всякий случай утвердительно кивнул. – Так вот, он брал листочек бумаги, проводил вертикальную линию вдоль страницы и, просчитывая любой вариант, выставлял слева плюсы, справа минусы. И я так же всякого готов оценивать по заслугам. Сильные стороны признавать, гадкие клеймить. Кучма – нормальный менеджер, хотя так и остался в душе директором завода. Его балансирование между Москвой, Вашингтоном и европейскими столицами мне представляется оправданным, особенно после того, как насмотрелся на позорное хождение в Европу а-ля Ющенко. Вообще, плюсов у Кучмы набегает больше, чем минусов. Но то, что он – не боец, тоже факт. Вот ваш Путин – боец. Но от этого вам же больнее, потому что он еще и нераспознанный психопат, который с праведным самодовольством будет жевать тему строительства великой России. Она – великая Россия – ему лично нужна. Нас же устроит Россия как дружественный партнер, с которым можно делать бизнес. Наши властители, впрочем, и того хуже. И раньше и сейчас беззаветно любят себя в Украине, а не Украину в себе. Много самонадеянности, немного Украины. Потому-то разборчивые потомки – те, разумеется, что не потеряли способность думать, – не спешат поклоняться Петлюре, Грушевскому или Шухевичу. Но одно роднит наши так называемые элиты – никто не желает думать о реальных вещах, зато все мыслят мегакатегориями.

– Чем же вам Путин не угодил?

Бурченко громко засмеялся.

– Да я Путина прекрасно понимаю. Я вам по секрету даже признаюсь, – тут Бурченко неприятно осклабился, – лично мне он симпатичен. С точки зрения лидера крупного государства он все делает правильно, – я имею в виду внешнюю политику. А наша необходимость оглядки на соседа впечатана в подсознание не им, а гораздо раньше. Мне это даже не ненавистно, но противно. Это скверно и отвратительно. Именно потому я нахожу радость не в национальном благе, а в рациональном действии. В том, что является общечеловеческим, общепризнанным, христианским, если хотите – добром. И именно это приносит мне гораздо больше радости, чем сближение с государственными бонзами. А совершаю я это оскорбительное для себя действо, потому что это моя защитная реакция. Потому что когда я позволяю приглашать себя на бал, я забочусь о моей персональной Украине. И моя персональная Украина – это мое производство, сохранение и развитие выпуска высокотехнологичной продукции, покупка новых высокоточных станков, расширение географии экспорта, недопущение критического влияния кого бы то ни было. И в том числе россиян, хотя именно Россия является моим главным заказчиком и там мой основной рынок сбыта. Но свято верю, если бы каждый на своем участке поступал так же, как я, то есть оставался истинным хозяином своего участка, то Украина процветала бы, как сад Эдема. Я хотя не делю славянский мир на россиян и украинцев, но полагаю: мне лучше мой двор обнести высоким забором, чтобы туда никто – ни наши, ни ваши – не заглядывал. В этом смысле я точно – не голландец.