Текст книги "Просто жить. Рассказы"

Звенька

В марте, приехав в деревню, мы заприметили синичку, постоянно крутившуюся во дворе около кормушки, сделанной из пластиковой бутылки. Она никуда не улетала, словно давно поджидала нас. Может, это одна из тех, которых мы подкармливали прошлой весной? А где же остальные? Неужели погибли зимой от бескормицы? Не хотелось бы этого, но так бывает, и нередко. Суровых условий таёжной зимовки не изменить. Но теперь в наших силах было помочь хотя бы нескольким пичугам пережить март. В здешних местах в это время ещё хозяйничает зима со всеми вытекающими последствиями: морозы под тридцать градусов, холодный северный ветер, а для птиц – практическое отсутствие корма. Вид взъерошенной синички вызывал чувство жалости и какой-то вины за то, что нам, в отличие от неё, живётся тепло и не голодно.

Насыпав в кормушку пшена, мы стали наблюдать, что же будет дальше. Залетев внутрь, птичка долго клевала зёрнышки, а потом исчезла на продолжительное время. Мы заволновались: не стало бы ей плохо от переедания! Но всё тут же прояснилось. Зайдя в дровяник, мы с удивлением обнаружили синичку там. Она забилась в щель между поленьями и притихла. Видимо, сытость сморила её.

Мы заметили, что по утрам птичка прилетала к кормушке именно со стороны дровяника. Возможно, она там и прожила всю зиму. В холодное время года желтогрудые птахи, да и не только они, стараются держаться поближе к человеческому жилью, возле которого легче найти что-нибудь съедобное. А если ещё кормушка будет, то лучшего способа выжить и не найти.

Встав утром, мы первым делом насыпа’ли пшена в кормушку, и синичка прилетала, так сказать, к «накрытому столу». Но однажды случился промах. Подлетев к своей кормилице, птичка обнаружила, что еды нет. Пройдя через окна кормушки, как через таможенный досмотр, она уселась на ветке и защебетала. Похоже, это было недовольство: «Почему не насыпали пшена? Сами-то, наверное, поесть не забыли!». Она не знала, что мы уже позаботились о её завтраке. Но вороны, целой стаей появившиеся накануне, не дремали и сразу увидели, где и что «плохо» лежит. Кормушка, благодаря их стараниям, быстро опустела. Пришлось успокаивать подопечную: «Сейчас, сейчас мы накормим тебя, щебетунья наша!». Наевшись, синичка вновь уселась на ветке берёзы и запела уже гораздо веселее свою незамысловатую песенку: цыть —цы—пи, цыть-цы-пи! О, это уже похоже на благодарность! Затем она сорвалась и полетела к лесу, а через несколько минут вернулась – и не одна. Сама уселась на любимую ветку, а гостю или гостье – кто их разберёт! – предоставила возможность поесть досыта. Прилетали и другие синички целыми группками, но, поев, исчезали.

Дни стали длиннее и солнечнее. Но воздух и днём был настывшим от ночных заморозков. Наша подопечная никуда не улетала. Поев, она взлетала на свою сцену и начинала солировать. Её песенки становились длиннее и жизнерадостнее. В них появилась звонкость, приятно ласкающая слух. И мы прозвали птичку Звенькой. С каждым днём взаимопонимание между нами росло. Если синичка начинала крутиться возле нас, прыгать по крылечку или залетать в коридор, значит, в кормушке стало пусто. Это был сигнал: не пора ли вам, дорогие хозяева, заглянуть в мою столовую и подсыпать крупки?

Однажды Звенька отправилась с нами на подлёдную рыбалку. Она сопровождала нас от самого крыльца до старицы, то залетая вперёд, то возвращаясь и кружась над нами. Когда возле лунок появились первые рыбёшки, она деловито обследовала их и оставила в покое: дескать, это не моё! Зато обнаружила кое—что интереснее, как раз для неё. Один из рыбаков лузгал семечки, и вокруг него была разбросана шелуха. Синичка своим клювиком потрогала каждую шелушиночку, но они были пустыми и неаппетитными. Тогда она подлетела совсем близко к рыбаку, словно прося: «И мне дай то вкусненькое, что ешь сам». Получив угощение, она долго пыталась растеребить семечку. Приноровившись, Звенька с такой ловкостью стала выклёвывать семена, будто занималась этим всю свою птичью жизнь.

Дома мы насыпали в бутылочную кормушку крупу, а на плоскую широкую дощечку, установленную на пеньке, набросали семечек. Интересно, что предпочтёт синичка? По привычке она сунулась к пшену, но, увидев семечки, без раздумий слетела к ним. Захватив одну, Звенька уселась на большой сук. А дальше мы были поражены её ловкостью! Коготками левой лапки прижав семечку к коре и в это время правой удерживая равновесие, она принялась за дело. Раздолбив шелуху, она по частям склевала ядрышко. Знать, семечка была великовата для её горлышка. А на десерт, как обычно, была песенка.

Мы понимали, что доверие нам оказано лишь потому, что Звеньке пришлась кстати наша помощь. Голод – не тётка! А встретишься с ней потом где-нибудь в другом месте, когда будет тепло и сыто, она испуганно отлетит прочь. Но всё равно сложившиеся даже на таких условиях отношения делали нашу жизнь интереснее, а души – добрее. Я смотрела на эту живую картинку и думала: сколько же должно быть жизненной силы в маленьком желтогрудом комочке, чтобы пережить суровую северную зиму и так радоваться своему существованию! Даже человеку порой в острых ситуациях не хватает стойкости, так что не мешает нам кое-чему поучиться у братьев наших меньших и провозгласить здравицу в их честь.

2015 г.

«Небывалый» случай

Мы до сих пор не нашли точного логического объяснения тому факту, с которым столкнулись, проживая очередной сезон в деревне. Ни орнитологи, ни охотники, ни кто-то другой не подтвердили безусловность истории, произошедшей тогда. От этого данный случай стал ещё более интересным.

Деревенька, в которой мы живём с весны до осени, и раньше-то была малочисленной, а теперь и вовсе два жилых дома осталось. Зверьё осмелело и стало запросто приходить «в гости». И волк что-то промышлял в деревне, и медведь наведывался. Зимой на подворье ночами гуляют зайцы. Прямо перед деревней плавают в полыньях выдры и норки. А летом у дома с берёзы на черёмуху, а с неё – на крышу перебегают шустрые белки, затем пробираются на чердак и хозяйничают там, как им вздумается. Курсируют туда-сюда по изгороди полосатые друзья – бурундучки, лишая покоя соседского кота, мечтающего о лёгкой добыче. Чувство боли и горечи, оттого что деревня доживает свой век, хоть как-то скрашивается интересом ко всему, что здесь происходит, а уж загадочного и странного здесь хватает!

Началась история банально. Налетевшие весной утки стали гнездиться. Пора уже и семейством обзаводиться! Мы заметили, что мимо нашего дома каждый день утром и вечером на речку вылетает самка селезня. Покормившись, так же возвращается. Значит, есть кладка яиц, на которых она сидит. Мы радовались этому до тех пор, пока не увидели, что над полем кружит ястреб. На душе стало тревожно – и не зря. Этот хищник скор на расправу, в чём мы уже не раз убеждались. Ему ничего не стоит сшибить утку на лету или выследить гнездо и расправиться с «наседкой». Но ястреб странным образом исчез, а утка продолжала свои вылеты на реку.

Это было загадкой. Стало интересно: как селезнюха умудрилась замаскировать гнездо так, что всё обошлось без страшных последствий? Действовали мы очень осторожно, зная, что нельзя тревожить птицу и тем более – трогать яйца. Обследовали всё поле, примыкавшие к нему строения, посмотрели под всеми кочками и кустами. Ничего! Мы и удивились, и обрадовались – всё надёжно!

Утка продолжала летать. А через некоторое время к нам пришёл сосед:

– Пошёл сегодня в склад и, знаете, что обнаружил? Под старой сенокосилкой, почти у самой двери, селезнюха сидит на яйцах. Я и заметил-то её не сразу, спугнул.

– О, ещё одна! Мимо нас тоже такая самка летает, садится на поле. Только гнезда её не нашли, – поделились и мы своими наблюдениями.

– И не найдёте, потому что это одна и та же утка. После того, как потревожил её, она полетела на речку. Я стал украдкой смотреть, что будет дальше. Так вот, она села на поле, а оттуда приковыляла пешком к гнезду. Отвлекающий манёвр, так сказать.

Мы нисколько не удивились этому. На реке часто встречаются утиные выводки. В минуты опасности самка даёт утятам сигнал. Малыши ныряют, а мать летит впереди лодки, принимая удар на себя. Отманив «врагов» на приличное расстояние, она резко поднимается, делает круг высоко над лесом и возвращается к выводку. Конечно, все её хитрости шиты белыми нитками, но каждый раз такое поведение заставляет задуматься: материнский инстинкт – великая вещь! Благодаря ему сохраняется потомство. Как ни крути – ни верти, а получается, что это залог жизни на земле.

После новости, принесённой соседом, мы гадали: почему самка угнездилась в центре деревни, да ещё под сенокосилкой, что и вовсе странно! Любопытство заставило нас взять фотоаппарат и пойти к складу. Подойдя к сенокосилке, мы застыли в изумлении: не было даже и намёка на то, что здесь было гнездо. Но и не похоже, чтобы сосед шутил! И тут мы заметили, что метрах в тридцати от склада есть ещё один такой же «агрегат». Может быть, кладка там?

Мы не ошиблись. Зубья косилки образовывали своеобразный навес над гнездом. Утку мы заметили как-то вдруг, внезапно. И понятно – почему. Природой всё устроено мудро: каждой особи она помогает выживать в мире постоянной борьбы за существование. Если селезень имеет яркую окраску, чтобы привлекать к себе подружку, то самка – серая, невзрачная, легко сливается с окружающей средой. И это как нельзя лучше соответствует её предназначению: высидеть, выкормить и защитить своё потомство. Ведь селезень после того, как самка садится на кладку, бросает её и уже ни за что и ни за кого не отвечает. Он находит таких же «холостяков», и эта мужская компания опять начинает красоваться и подыскивать себе новых невест. Легкомысленные существа, что и говорить!

Несмотря на то, что мы подобрались на максимально близкое расстояние, селезнюха вела себя спокойно. Я сделала один снимок, и мы начали осторожно отходить назад. То ли щелчок фотоаппарата, то ли треск попавшего под ногу сучка – но что-то заставило самку взлететь с места и податься к лесу. У нас появилась прекрасная возможность рассмотреть гнездо. В нём лежали десять яиц, очень похожих на куриные: такие же по величине и такие же белые. Этому мы не так уж и удивились. Поразило другое: гнездо было устроено по уму и очень любовно. Оно выглядело, как чаша, с безупречно круглыми краями, которые были слегка вдавлены внутрь. Строительным материалом послужили травинки и перья. И где самка набрала столько пёрышек? Ведь никто не поднёс их ей в таком количестве!

Теперь-то мы уже знаем: это её собственные пёрышки, которые она выщипала клювом из грудки и брюшка. При этом совсем оголила низ брюшка, чтобы яйцам доставалось больше тепла. Вот оно – материнское самопожертвование! Понятно, почему под первой сенокосилкой не осталось ни следа от гнезда. Разве можно бросить то, что в прямом смысле оторвано от себя!

На обратном пути мы зашли к соседу, и он побожился, что не пошутил. Но как она сумела перетащить яйца в другое место? Перекатывала? Вряд ли! По кочкам, длинным сухим и спутанным стеблям прошлогодней травы это трудно сделать, да и расстояние приличное. Под крылом – «несподручно». Оставался один способ – в клюве. На данной версии мы и остановились.

Казалось бы, что на этом наступил конец истории. Через некоторое время мы обнаружили бы пустое гнездо. Чуть подросших утят мать увела бы на речку, а осенью мы, встречая живущих на старице уток, думали бы: а не из знакомого ли нам выводка они? Но чудеса на этом не закончились. На следующий день снова прибежал сосед, у которого глаза были круглые, как блюдца. Почему-то сразу подумалось, что он принёс очередной «привет» от утки. Так и оказалось.

– Во, чудеса! Селезнюха снова перетащила яйца под первую сенокосилку. Под второй – как будто ничего и не бывало. Хорошо, наткнулся на гнездо, когда она улетала на кормёжку, а то опять пришлось бы, бедной, переносить кладку.

Мы были поражены: дважды перенести гнездо с яйцами! Не менее удивительным было и то, что надежнее места для этого, чем косилка, оказывается, не было. Больше мы к гнезду не наведывались. Дальше всё развивалось естественно, по многолетнему птичьему «сценарию».

Вернувшись в город, мы рассказали эту историю знакомым и получили такое «нет» от одного из них! Заядлый охотник, большой любитель птиц, многое знающий об особенностях пернатого мира, категорично заявил:

– Такого быть не может! Я нигде не встречал описания подобных фактов и сам не видел. Яйцо в клюве никак не поместится!

И ещё кое-кто весьма скептически посмотрел на всю эту ситуацию. Мы сначала смешались от такого недоверия, а потом обратились к различным источникам в поисках объяснения этой истории. Но даже «всезнающий» Интернет не предоставил нам такового. Всё сводилось к обтекаемым предположениям: дескать, кто-то… когда-то… где-то… что-то говорил, но научно это никем не доказано. Мы-то понимали, почему так происходит. Трудно обнаружить самку на яйцах в природе – осторожности ей хватает. А наша уточка благодаря безлюдности расположилась в центре деревни. Вполне возможно, что она уже была научена горьким опытом. Реки Приуралья непредсказуемы. Разлившаяся в результате паводка вода часто переходит через берега и затапливает гнёзда, расположенные близко к воде. Бывали случаи, когда утки располагали кладку на скалах, окружающих деревню. Люди находили там остатки гнезда с разбитой скорлупой. И опять – удивление! И опять вопросы! Почему так высоко и далеко? И как самка выводила подросших утят на речку? Одни предполагали, что уводила по пологому склону, но это было очень далеко и не безопасно. А кое-кто утверждал, что сбрасывала со скалы в речку, которая протекает прямо у скал. Второе предположение, оказалось, имеет законное право на жизнь, хотя выглядит такой способ несколько жестоким.

Поначалу мы пробовали «защищаться». Ведь всё было на глазах! И фотографии есть. Но и они, к сожалению, тоже не всех убедили: мол, это могла быть одна и та же сенокосилка. Кто – то даже посмеялся:

– Куриные яйца сложили в старое гнездо!

Мы больше не возмущались. А зачем? Если наука не «поддержала» нас – что уж тут поделать! Но – как ни странно! – по прошествии времени стали ощущать себя счастливыми людьми: мы оказались в числе избранных, которым природа доверила одну из своих тайн! Это дорогого стоит…

2015 г.

В старом доме

Этот до боли знакомый мне дом стоит на краю деревни, у самого затона. В нём давно уже никто не живёт. Много лет я не могла заставить себя прийти сюда. Вид запустения больно бьёт по нервам и памяти. Я боялась, что полуразрушенный дом сотрёт добрые и радостные воспоминания, оставит только впечатления, которые заставят сердце сжиматься от горечи и тоски по утраченному. Но заброшенный дом манил к себе, словно знал, что когда-нибудь всё равно приду к нему в гости. И я пришла…

По заросшей, едва угадываемой тропинке, подхожу к калитке. Странно… изгороди уже нет, а калитка жива. Видимо, столбы оказались крепче прошедших десятилетий. Вхожу через неё во двор, заросший крапивой, репейником, пыреем. С трудом продираюсь сквозь эти заросли к крыльцу, с опаской ступаю на расшатанные, местами уже провалившиеся ступеньки. С сильно бьющимся сердцем, в надежде, что внутри всё не так уж плохо, открываю дверь, переступаю порог. Замираю, прислушиваюсь, тихо говорю:

– Здравствуй, дом! Как ты живёшь?

Ни с того, ни с сего скрипнула половица. Похоже, это дом ответил на моё приветствие. Потянуло сквозняком, заскрипела дверь, что-то зашелестело, засвистело. Но мне совсем не страшно. Я знаю, что это мечется душа дома, которая изо всех сил держит ещё на земле эти старые стены. Она тоскует о бывшем тепле и уюте, по-прежнему ожидая возвращения своих хозяев. Это за пределами возможного, но какое ей дело до прошедших лет!

Прохожу на кухню. Зияет открытым челом русская печь, сбитая на века. Дом присел на одну сторону, местами обвалился потолок, прогнил пол, а печь стоит, как твердыня. Когда-то она пылала жарким огнём берёзовых дров. Дом дышал не только её теплом, но и теплом сердец тех людей, которые жили здесь.

Иван Николаевич и Зоя Ефимовна Чагины. Спокойные, добрые, со здоровым чувством юмора, честные и совестливые до самого донышка души. Их невозможно было не любить. Они всегда искренне радовались гостям, и лучшим угощением были пельмени «а-ля тётушка Зоя». Надо было видеть, как хозяйка «ювелирно» лепила их. Казалось, одно движение руки – и вот он, маленький, такой соблазнительный пельмешек в виде месяца! А потом горяченький, только что из чугунка да в растопленное масло – и в рот. У-у-у! Пельменей вкуснее этих я в жизни больше не ела. Правду говорят, что еда вкусна настолько, насколько в неё вложены душа и любовь. А уж любви хозяйке хватало, и душа у неё была широкая.

Внезапно ощущаю, что этот дом, продутый ветрами, промытый дождями, выстуженный морозами, всё ещё хранит тот особый деревенский дух, пропитанный хлебом, молоком, печным дымком и ещё какими-то знакомыми, не сразу уловимыми запахами того далёкого времени.

Прохожу в комнату, сажусь на единственный оставшийся в доме стул и вспоминаю… вспоминаю… то улыбаясь, то смахивая слёзы. Воспоминания в забытом людьми и богом доме ярче, богаче и острее. Дядя Ваня рано ушёл из жизни. Плохо залеченная со времён войны нога болела всю оставшуюся жизнь, а потом случилось заражение крови. Тётушка Зоя пережила его лет на тридцать. Боль утраты и пошатнувшееся здоровье ничуть не изменили её характера. Этакая смешливая и лукавая «хитрованка»! Она умела найти подход к любому. Помнится такой случай: чтобы не выдавать тайны рыбалки, маленькому Павлику про сёмгу говорили, что это налим. Тётушка Зоя зашла издалека:

– Пашка-а, папа с дедом много рыбы-то поймали?

– Много.

– А большу-те поймали?

– Да, вот такого большого налима!

– А налим-от красный?

– Ну да, красный…

– Ой, какие оне» молодцы! Я знаю, этот налим-от очень вкусный. А его, случайно, не сёмгой зовут?

Павлик делал большие глаза и удивлённо говорил:

– Такая большая и не знаешь, что это налим!

Затем, смеясь, она рассказывала нам про этот разговор и шутя советовала, как лучше подучить Павлика. Но ребёнка больше не стали вводить в заблуждение, и рыбу называли «своим именем».

За небольшой рост и полноту Зою Ефимовну звали «туричкo’м». Раньше изготавливались такие большие самодельные катушки, на которые наматывали нитки-ленточки, нарезанные из различных лоскутов. Эти турички были похожи на выпуклые пуфики, на них даже сидеть можно было. Из ниток ткали красивые дорожки. Был в этом доме ткацкий станок и другие приспособления для этого ремесла. Теперь, конечно же, ничего нет.

Зато живёт в доме память в виде старой Почётной грамоты. Тётушка ухаживала за овцами и была очень хорошей работницей. Как ударницу, её наградили этим «шедевром», текст которого привожу дословно. «Почётная грамота Чагиной Зое Ефимовне овчарке колхоза „Герой труда“ за высокие показатели в овцеводстве». Вот так принизили героиню до уровня братьев наших меньших. Благо, тётушке хватило чувства юмора, чтобы повесить этот символ вопиющей безграмотности на видное место. За пятьдесят с лишним лет хорошо сохранился сам бланк, и тушь не выгорела, не осыпалась. Да, всё-таки многое делалось в то время на совесть.

Ах, память-старушка, ты находишь в своих лабиринтах и даришь то весёлые, то грустные моменты такой далёкой прошлой жизни. С течением лет всё больше щемит сердце, потому что понимаешь: возврата нет. Ну, разве что в воспоминаниях! Этот дом строился на века и должен был служить не одному поколению. Распахнутые окна весело смотрели в мир, и солнце впускало в дом свою живительную энергию. Раньше в них всеми красками играл закат, а теперь нет половины стёкол. Дом без людей быстро стареет. Судьба и время распорядились так, что его век оказался коротким. Две дочери Чагиных выучились, вышли замуж и свили свои семейные гнёздышки далеко от дома. Ему уже не привечать ни хозяев, ни гостей. И лишь берёзки, выросшие выше крыши, всё так же будут встречать каждую новую весну, играя молодой листвой.

Снимаю со стенки грамоту. Я возьму её с собой. Пусть этот лист будет маленьким мостиком в прошлую жизнь. Проглотив подкативший к горлу ком, выхожу из дома. По щекам катятся слёзы. Мысленно говорю: «До свидания, старый дом! Спасибо тебе. Я как будто снова встретилась и поговорила с людьми, которых так любила! Ты опять остаёшься один со своей израненной душой. Я не могу произнести слово „прощай“, хотя знаю, что твоя судьба предрешена». И, словно в подтверждение моих мыслей, набежавшая тучка пролилась дождём. Он будто оплакивал горькую участь дома, пуская по оставшимся стёклам слезинки.

Этот дом, уже никому не нужный, тихо умирает. Душа его ещё какое-то время будет стонать, и на вой ветра будет откликаться эхо былых голосов.

А жизнь продолжается…

2013 г.