Текст книги "Психоаналитические идеи и философские размышления"

Зигмунд Фрейд как консультант

Вопреки его собственным оговоркам по отношению к философии, Зигмунд Фрейд к настоящему времени занимает достойное место философа. Для некоторых людей Фрейд – видный мыслитель среди современных философов науки, в то время как для других он – один из наших великих великий учителей по этике. Одно из несомненных достоинств работы Эдуардо Вайса «Зигмунд Фрейд как консультант» (Weiss, 1991) заключается в том, что в ней Фрейд представлен главным образом в качестве преданного практикующего клинициста. Он не только регулярно лечил в Вене более шести пациентов в день (иногда и до двенадцати пациентов), но и стремился посредством корреспонденции поддерживать тесную связь с клиницистами из числа зарубежных учеников.

Эдуардо Вайс был одним из таких учеников, на которых Фрейд возлагал большие надежды в связи судьбой психоанализа в России. Фрейд доверял Вайсу, и в его дискуссии о вайсовских пациентах можно найти наиболее характерные клинические точки зрения, включая его моральные пристрастия как в предпочтении одних случаев, так и в выступлении других типов человеческих дилемм. В своих конкретных деталях книга содержит много поучительного. Повествование Вайса включает обстоятельства, сопровождающие клинические случаи, в которых он обращался за помощью к Фрейду. Двое родственников Вайса ездили к Фрейду в Вену для консультаций по психоанализу, но они явно скрывали от Вайса как то, чему они научились, так и то, что они считали главными ограничениями фрейдовского подхода. Стоит отметить также, что в этой книге содержится единственное известное нам письмо, в котором Фрейд открыто обсуждает собственный анализ его младшей дочери Анны.

Вайс, который позднее уехал из Италии и многие годы практиковал в Чикаго, теперь имеет репутацию пионера в истории итальянского восприятия учения Фрейда. Сегодня клинические практика психоанализа и все связанные с ней направления процветают. Общая идеология современной Италии испытала воздействие идей Фрейда. Рассказ Вайса о его отношениях с Фрейдом, а также документальные материалы о клинической практике составляют необходимое дополнение к нашему пониманию раннего психоанализа.

1991

Анатомия страха

Всевозможные страхи перед силами природы и космоса, могущественными богами и дьяволами, властолюбивыми тиранами и жестокими завоевателями всегда вызывали у смертного человека священный трепет, связанный с неизбежной судьбой и неумолимым роком. Это не ускользнуло от пытливых умов, размышляющих над загадками мира и стремящихся проникнуть в тайники человеческой души. Поэтому страх, как один из существенных атрибутов жизни, несомненно, привлекал к себе внимание мыслителей прошлого. Не случайно уже в далекой древности объектом осмысления становится такое состояние человека, которое характеризовалось страхом, вызванным воспоминаниями о кошмарах прошлого или тревогами в связи с неопределенным будущим. Так, Сенека полагал, что память человека часто возвращает его к ранее пережитым мукам страха, в то время как Локк считал, что страх обусловлен неудовлетворением души при мысли о будущем зле.

На протяжении многих столетий разные мыслители эпизодически обращались к рассмотрению феномена страха. Однако данная проблема не являлась основной, составляющей сердцевину философских и естественнонаучных систем. Пожалуй, лишь датский философ XIX в. С. Кьеркегор поставил ее в центр своих размышлений, рассматривая страх в качестве возможной или действительной свободы человека, что нашло отражением в его работе «Страх и трепет» (1843).

Одним из тех, кто в начале XX столетия задумался над проблемой страха, был австрийский врач-невропатолог Зигмунд Фрейд (1856–1939), создавший психоаналитическое учение и положивший начало возникновению психоаналитического движения, распространенного сегодня во многих странах мира. Его сравнительно небольшая по объему работа, появившаяся в 1926 г. на немецком языке под названием «Торможение, симптом и страх», а год спустя переведенная на русский язык и изданная в нашей стране как «Страх», представляет значительное влияние в научной литературе. К сожалению, данная работа известна лишь узкому кругу специалистов и не является достоянием общественности.

Как ни странно, но ни в одном отечественном словаре или энциклопедии, в которых даются краткие сведения о Фрейде и психоанализе, нет даже упоминания об этой книге. Между тем в идейном наследии Фрейда размышления о страхе занимают важное место: они способствуют раскрытию целого ряда вопросов, связанных с адекватным пониманием психоаналитического учения о человеке, этиологии неврозов, причинах возникновения разнообразных психических расстройств. По его собственному выражению, «проблема страха – узловой пункт, в котором сходятся самые различные и самые важные вопросы, тайна решения которой должна пролить яркий свет на всю нашу душевную жизнь» (Фрейд, 1989, с. 251).

Читателю, впервые обратившемуся к Фрейду, самому предстоит разобраться в теоретических построениях основателя психоанализа, излагавшего эволюцию своих взглядов на проблему страха. Причем с первых же страниц этой книги ему придется столкнуться с некоторыми трудностями, обусловленными специфическим видением основ человеческой деятельности, преломленным через сексуальные функции, символические замещения и психоаналитические понятия типа Оно, Я, Сверх-Я. Не думаю, что эти трудности станут помехой на пути читательского интереса. Скорее, напротив, они вызовут потребность обратиться к другим работам Фрейда, в которых подробно излагаются психоаналитические взгляды на человека. Тем более что за последнее время появился ряд изданий на русском языке, и при желании читатель может ознакомиться с ними.

Учитывая это обстоятельство, нет необходимости подробно излагать психоаналитические идеи и концепции, лежавшие в основе фрейдовского понимания человека вообще и проблемы страха в частности. Надеюсь, читатель сам испытает истинное удовольствие от соприкосновения с творческой мыслью Фрейда и с изящным слогом, характерным для многих его работ. Кратко остановлюсь лишь на некоторых аспектах психоаналитического подхода к пониманию страха, обусловленного как клинической практикой, так и теоретическими размышлениями Фрейда о внутрипсихических конфликтах личности.

Прежде всего, следует иметь в виду, что в своей клинической работе Фрейд столкнулся с так называемыми фобиями невротиков, выражающимися в боязни животных. Объяснение подобных фобий рассматривалось им через призму амбивалентных чувств, возникающих в раннем детстве, когда ребенок одновременно боится какого-то животного и в то же время проявляет к нему живой интерес, фиксируя на нем внимание и подражая ему. Такие амбивалентные чувства к животному являются, в понимании Фрейда, не чем иным, как бессознательными заместителями в детской психике скрытых установок, свидетельствующих о специфических отношениях ребенка к родителям, в частности мальчика к отцу. Благодаря такому замещению предпринимается попытка разрешения внутрипсихических конфликтов, разыгрывающихся в глубинах детской психики.

Апеллируя к клинической практике и подводя итоги над своими наблюдениями за невротиками, Фрейд пришел к выводу, что бессознательное замещение представляет собой своеобразную маскировку реальных причин детского страха, обусловленных не столько строгим, суровым и жестким отношением отца к сыну, сколько семейным треугольником, той эдиповской ситуацией, когда мальчик одновременно любит и ненавидит своего отца, обоготворяет его и испытывает гнев, хочет быть таким же сильным, как тот, и в то же время хочет устранить его, чтобы занять место отца в отношениях с матерью. И коль скоро нравственное воспитание ребенка приходит в противоречие с его бессознательными влечениями агрессивного и сексуального характера, то разрешение внутрипсихических конфликтов, потрясающих невинную детскую душу, осуществляется путем сдвига с одного объекта на другой, с отца на какой-то животное.

Благодаря психологическим механизмам защиты, асоциальное влечение ребенка направляется на заместителя отца, скажем лошадь или волка, по отношению к которым ребенок уже открыто проявляет свои чувства. Так Фрейд стремится объяснить возникновение фобий у детей в индивидуально-личностном плане и страха у взрослых в общественно-культурном срезе, рассматривая их с точки зрения присущего людям эдипова комплекса и нравственно-моральных запретов, вызывающих у человека различные формы боязни нарушить их. При этом эдипов комплекс трактуется как извечно данный, возникающий на ранних ступенях развития человеческой цивилизации и дающий знать о себе в жизни современных людей, поскольку в структуре личности имеется бессознательное Оно, организующее треугольное расположение детско-родительских отношений, и Сверх-Я как наследник некогда сформированного комплекса.

Наряду с клинической практикой, Фрейд уделял значительное внимание осмыслению этической проблематики, что предполагало теоретическое углубление в понимание природы и истоков страха. Его стремление к раскрытию тайны бессознательных влечений так или иначе подводило к вопросу о соотношении желаемого и должного, естественно-природного и морально-нравственного, столкновение которых между собой оборачивалось возникновением реальных или воображаемых страхов, нередко перерастающих в психические расстройства. Описывая чувства вина и раскаяния, совести и самосознания личности, основатель психоанализа не мог обойтись без того, чтобы не затронуть психические процессы, непосредственно относящиеся к феномену страха.

Используя разнообразные приемы толкования сновидений и расшифровки бессознательного, Фрейд пытается проникнуть по ту сторону нравственных запретов и социальных ограничений, налагаемых культурой и обществом на человека, с тем чтобы выявить и обнажить подлинные детерминанты, обусловливающие возникновения страха у индивида, раскрыть и объяснить психологические механизмы, способствующие усилению эмоциональных, стрессовых состояний человеческой души. Такое вниманием к рассмотрению человеческих страхов вытекает из общей установки психоанализа на учет и освещение «теневых» сторон психики, не попадающих, как правило, в поле зрения тех исследователей, кто привык рассматривать индивида в качестве исключительно добропорядочного существа.

Как же конкретно трактуется феномен страха в психоанализе?

Прежде всего, Фрейд различает «реальный» и «невротический» страх. Если первый интерпретируется им как страх перед известной человеку опасностью, то под вторым он понимает такой страх, который связан с опасностью, неизвестной индивиду. Однако поскольку требования влечений человеческого существа всегда представляют собой нечто реальное как в онтологическом, так и в психологическом смысле, то Фрейд исходит из того, что и «невротический» страх имеет реальное основание. Кроме того, подобно Кьеркегору, основатель психоанализа проводит различие между страхом, испугом и боязнью. Но если у Кьеркегора боязнь и испуг рассматриваются как нечто определенное, в отличие от страха, трактуемого в метафизическом плане и соотнесенного с неопределенной возможностью свободы человеческого духа, то у Фрейда различие между этими феноменами осуществляется по иным основанием, связанным главным образом с выделением психических состояний и объективных отношений человека к ним с точки зрения грозящей опасности.

Различие между страхом, боязнью и испугом потребовалось Фрейду для того, чтобы лучше уяснить причины возникновения невротических заболеваний. В частности, это различие позволило ему высказать соображения о том, что сама по себе боязнь не вызывает травматического невроза, поскольку в ней содержится что-то такое, что защищает человека от испуга, способствующего возникновению невроза. Страх же рассматривается Фрейдом как определенная реакция на реальную или воображаемую опасность.

Основатель психоанализа считает, что на почве страха возможны психические расстройства. Однако их причины следует искать в осадках, ранее имевших место в жизни человека, в травматических переживаниях, связанных с эдиповым комплексом. Индивид часто испытывает страх перед Сверх-Я, перед судом своей совести. Будучи бессознательным, это страх не возникает в Оно, ибо, в понимании Фрейда, само по себе Оно не испытывает страха, так как не может судить о ситуациях опасности. Питательной почвой страха является столкновение между сознанием и самосознанием, когда человеком осознается опасность, а зависимость от Сверх-Я оборачивается «социальным страхом» и соответствующим чувством виновности.

Такое понимание феномена страха поставило Фрейда перед необходимостью ответить на ряд вопросов. Так, если местом проявления страха служит Я, а невротические заболевания связанны с вытеснением бессознательных влечений, которые не исчезают бесследно, но, напротив, исподволь дают знать о себе в форме образования невротических симптомов, то не следует ли сделать вывод, что страх возникает под воздействием механизмов вытеснения? Коль скоро страх в Я может быть понят как страх перед Сверх-Я, а данная инстанция в человеческой психике имеет свои истоки в Оно, то не правильно ли соотносить данный феномен с бессознательными велениями человека, нежели с моральными и социальными ограничениями, налагаемыми на него?

Фрейд долго колебался, высказывая противоречивые суждения в связи с ответом на первый вопрос. Вначале он исходил из того, что энергия вытесненных душевных движений автоматически ведет к возникновению страха, т. е. само по себе вытеснение превращается в страх. Однако впоследствии он пересмотрел данную точку зрения. В поздних работах Фрейд пришел к выводу, что при вытеснении происходит не новое психическое образование, ведущее к страху, а воспроизведение предшествующего страха как определенного аффективного состояния человеческой души. Теперь фрейдовская трактовка взаимоотношения между вытеснением и страхом оказывается как бы перевернутой: первичным импульсом к вытеснению признается именно страх.

В1923 г. один из сподвижников Фрейда О. Ранк опубликовал работу «травма рождения», в которой доказывал, что «первичный страх человека связан с фактом его рождения, с извлечением его на свет из материнского лона, из того внутриутробного состояния, где он составлял единое целое с матерью». Все последующие страхи являются, с точки зрения Ранка, не чем иным, как репродукцией травмы рождения.

Фрейд не соглашается с подобной трактовкой страха, считая, что в этом случае не обращается внимания на филогенетические факторы развития индивида. Одновременно он критически относится к тем концепциям, в соответствии с которыми «первичным» признается «страх смерти» перед иными влечениями или состояниями человеческой души. Но это не означает, что Фрейд вообще склонен отрицать наличие «влечения к смерти» у человека. Если бы он придерживался таких убеждений, то это противоречило бы его психоаналитической гипотезе о «влечении к смерти».

Кстати сказать, о «страхе смерти» размышлял в свое время Лев Толстой, а русский исследователь А. Токарский подчеркивал, что «страх смерти – чувство очень сложное, требующее внимательного анализа» (Токарский, 1897, с. 993). Когда-то Гёте словами Фауста заметил:

 
Навязчивые страхи! Ваша власть —
Проклятие человеческого рода.
Вы превратили в пытку и напасть
Привычный ход людского обихода.
 

Средствами психоанализа Фрейд попытался выявить причины возникновения этих страхов, дать их анатомию и понять психологию. Его заслуга состоит в том, что он привлек внимание к проблеме страха, возникающего у человека не в критической ситуации, будь то возникновение болезненных психических состояний, а в той простой ситуации, которая характерна для индивида, находящегося в состоянии прожитой жизни и смерти.

Литература

Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.

Тохарский А. А. Страх смерти // Вопросы философии и психологии. 1897. Кн. 40.

1990

Призрак отца, или диалектические кентавры

Книга А. Лобка «Подсознательный Маркс, или Евангелие, которое не состоялось» (Лобок, 1993) могла и не оказаться в поле моего зрения, несмотря на то, что она имеет интригующее название. Я мог не обратить на нее внимания не потому, что далек от рассматриваемой автором проблематики. Напротив, мои первые студенческие попытки приобщения к исследовательскому процессу были связаны как раз с анализом работ молодого Маркса. А большая часть последующей научной деятельности проходила под знаком осмысления психоаналитических идей и концепций. Так что по своей тематике книга А. Лобка отнюдь не чужда моим профессиональным интересам, поскольку, по выражению ее автора, она написана в жанре психоаналитического исследования. Другое дело, что данная книга издана сравнительно небольшим тиражом в Екатеринбурге и потому вероятность моей встречи с ней оставалась весьма проблематичной, если бы не благоприятные на то обстоятельства.

Так уж случилось, что не я нашел эту книгу, а она нашла меня. Все очень просто. Зная о моих профессиональных интересах, член редколлегии одного из известных журналов позвонил мне и сообщил о том, что у него находится любопытная работа. Разумеется, это была не только информация о новой книге. В процессе разговора мой собеседник предложил написать рецензию на данную книгу, которую он охарактеризовал как интересную и заслуживающую того, чтобы читатели журнала узнали о ее содержании. Будучи знакомым с членом редколлегии журнала, я опрометчиво дал согласие на написание рецензии на книгу, которую еще не читал. Опрометчиво потому, что не представлял себе всю тяжесть предстоящей работы, связанной с откликом на обращение А. Лобка к читателю найти в себе силы «психологически открыться навстречу этой книге» (Лобок, 1993, с. 10).

Быть психологически открытым и стать одновременно рецензентом книги – задача отнюдь не простая. Непростая хотя бы уже по тому, что это предполагает соотнесение своего внутренне сокровенного, по меньшей мере, с тремя внешне очерченными предметами рассмотрения. Во-первых, с личностью К. Маркса, вызывающей противоречивые чувства в связи с переосмыслением некогда навязанных всем нам стереотипов и клише. Во-вторых, с попыткой автора книги исповедаться в «страстной и всепоглощающей» любви к Марксу в эпоху «глубокого застоя», в стремлении раскрыть какую-то страшную тайну, содержащую в себе загадку раздвоенности Маркса на «официального Отца коммунистической церкви» и предводителя «духовного подполья» самого автора. В-третьих, с личностным отношением к той социальной реальности, в рамках которой по-своему реализовывались творческие способности меня самого как историка философии и психоанализа, отца троих детей, человека, с удивлением обнаружившего, что ему не чуждо не только ничто человеческое, но и ничто нечеловеческое.

Читая данную книгу, я попытался быть открытым не только к ней, но и к самому себе. Честно признаюсь: эта задача оказалась не только сложной, но и мучительной, ибо приходилось ловить себя на том, что время о времени где-то в глубине души возникало сопротивление. Сопротивление против некоторых интерпретаций автора книги, относящихся к постижению драматических коллизий жизни Маркса и трагических воплощений в реальность его теоретических конструкций через призму того, что он сам назвал Призраком Отца. Сопротивление против явного, саркастически-обличительного пафоса, с которым автор выступал на страницах своей книги, рассматривая гримасы коммунистической идеологии. Того пафоса, который сегодня воспринимается уже не как нечто привычное, обыденное и в общем-то надоевшее даже с поправками на 1991 г., когда, судя по предисловию-исповеди, была написана эта работа. Наконец, сопротивление возникло и против благодарности автора книги за то, что, возможно, кто-нибудь возьмет на себя труд опровергнуть выдвинутые им гипотезы и предположения. Ведь опровергнуть их, как, впрочем, и подтвердить, фактически, невозможно, поскольку в любом случае речь может идти лишь о той или иной интерпретации текстов, принадлежащих перу Маркса, и обстоятельств жизни исторической личности.

Передо мной возникла проблема, разрешение которой предполагало ответ на следующие вопросы. Должен ли я идти на поводу возникшего при чтении данной книги сопротивления, внимать его голосу и испытывать досаду, что в конечном счете могло вылиться в некое раздражение со всеми вытекающими отсюда последствиями – резкой критикой в адрес автора работы, поиском аргументов, оправдывающих мое неприятие высказанных им сомнительных положений, язвительных замечаний по поводу его исповедальности? Могу ли я преодолеть это сопротивление и в качестве компенсации настроиться на светско-любезный лад, в результате чего из-под пера выйдет благоприятная для автора книги рецензия, в которой будет дана позитивная оценка новаторского подхода к исследованию фигуры Маркса, драматической судьбы человека «великого и несчастного одновременно»? Не лучше ли под каким-либо благовидным предлогом отказаться от написания рецензии на данную книгу, тем более что в период «первоначального накопления капитала», связанного с переходом к рыночным отношениям в нашей стране, когда большинство ученых оказалось, по сути дела, за чертой бедности, катастрофически не хватает свободного времени для благотворительной деятельности, будь то отзыв на диссертацию или рецензирование опубликованной работы?

Если бы передо мной лежала другая книга – нудная, не вызывающая ни малейшего интереса, не затрагивающая нечто личное, сопряженное с тайнами творчества, – я бы ответил однозначно на последний вопрос и, извинившись перед членом редколлегии журнала, снял бы с себя груз ответственности, опрометчиво взваленный на собственные плечи.

Но в том-то и дело, что книга А. Лобка являлась неординарной, раскрывающей драматическую судьбу Маркса с непривычной и, возможно, для кого-то шокирующей исследовательской позиции. Более того, несмотря на использование автором таких понятий, как «перенос», «вытеснение», и ряд других, работа написана в таком психоаналитическом духе, который не соответствует ни классическому психоанализу Фрейда, ни его современным вариантам.

В конечном счете, именно это и предопределило мое окончательное решение, в результате чего я счел возможным высказать несколько соображений в связи с публикацией книги А. Лобка. Но не в форме какой-либо краткой или развернутой рецензии на нее, а с точки зрения привлечения внимания читателей к самой книге, ибо она заслуживает, на мой взгляд, того, чтобы, отрешившись от повседневных забот и политических страстей, хотя бы на какое-то время окунуться в безграничный мир творчества, психологическое постижение тайны которого всегда является пленительной загадкой для думающего человека.

Чтобы читатели могли уяснить для себя, в чем состоит специфика предложенной автором интерпретации интеллектуальной деятельности Маркса, необходимо воспроизвести основные положения книги. Однако, предваряя краткое изложение гипотез, хочу обратить внимание на одну «мелочь», которая, если придерживаться психоаналитического метода исследования, говорит о многом. Эта «мелочь» содержится на последней странице работы, где автор подчеркивает, что именно трагедия индивидуальной души была подлинным источником творческой и жизненной трагедии Маркса. А дальше следует заключительная фраза: «Насколько мне удалось показать это в своей книге – удить читателю» (там же, с. 286).

Первое, что приходит на ум, – это досадная опечатка в тексте книги. Видимо, автор хотел сказать, что он сделал свое дело, а как и что получилось – об этом должен судить читатель. Вместе с тем тот, кто знаком с психоанализом, знает, что за описками, оговорками, обмолвками непременно что-то скрывается. Все эти огрехи не случайны, они имеют смысл, раскрытие которого является одной из существенных задач психоанализа.

Правда, по отношению к рассматриваемой книге можно было бы сказать, что досадная опечатка произошла по вине тех, кто редактировал окончательный текст, и автор здесь ни при чем. Однако, как правило, автор читает верстку и исправляет возможные ошибки и опечатки, допущенные в процессе подготовки текста в издательстве.

Разумеется, ни один автор не в состоянии обнаружить буквально все огрехи, содержащиеся в многостраничном печатном тексте. Но вот почему он способен зафиксировать в своем сознании одни опечатки и не заметить другие – это вопрос, относящийся к сфере работы его бессознательного.

В том, что многие автор книг готовы отдать свое произведение на суд читателя, нет ничего особенного. Другое дело, что те, кто публикует нечто глубоко выстраданное, в душе столь ревниво и ранимо относятся к своему детищу, что суд читателей над очередным трудом не может адекватно восприниматься в качестве справедливого, тем более, не дай бог, критически осуждающего приговора.

А вот то, что читателю предстоит не столько судить, сколько удить, ловить между строк нечто скрытое, искать и расшифровывать индивидуально-личностное (авторское и свое собственное) – это как раз и является тем неоднозначным процессом чтения текста, который тесно связан с психологией творчества.

Могу предположить, что появление в данной книге слова удить вместо судить не является простой случайностью. Тем более что ее подчас исповедальный тон позволяет «выудить» авторско-личное, не вошедшее в текст самой книги.

В частности, исходя из содержащихся в работе резко-обличительных суждений идеологического и политического характера, можно, пожалуй, говорить о том, что на волне демократических преобразованиях в России автор не только сумел материализовать свои интеллектуальные прозрения, свидетельством чего является данная публикация, но и скорее всего в той или иной форме принимал (возможно, и сейчас принимает) непосредственное участие в политической жизни страны.

Между строк просматриваются и другие, скрытые интенции, дающие пищу для размышления об авторской позиции в ее индивидуально-личностном обрамлении. Но речь идет не об этом, ибо психоанализ психоаналитически ориентированной книги вовсе не входит в мою задачу, которая сводится в основном к привлечению внимания читателя к данному труду.

А теперь кратко, в суммарном виде попытаюсь изложить суть содержащихся в книге А. Лобка гипотез и выводов. И пусть читатель сам решит для себя, насколько его может заинтересовать интрига авторского толкования творческой и жизненной трагедии Маркса и готов ли он приобщиться к разгадке творчества как такового.

Точкой отсчета и судьбоносным вектором всех перипетий интеллектуальной деятельности Маркса является, по мнению автора книги, амбивалентное отношение сына (Карла) со своим отцом. И хотя в работе ни разу не используется понятие эдипова комплекса, тем не менее можно было бы сказать, что именно он предопределил те драмы и трагедии, которые сказались на судьбе молодого и зрелого Маркса.

Отдаю себе отчет в том, что возможно. Оказываю «медвежью услугу» автору книги, называя вещи своими именами. Мне самому неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что многие люди воспринимают эдипов комплекс как нечто ужасное и неприличное. Большинство из них крайне отрицательно относятся к любому упоминанию о нем. «Что за бред, – возмущается праведный человек, незнакомый с существом психоаналитического понимания эдипова комплекса. – Если через призму эдипова комплекса пытаются объяснить поведение какого-то, пусть неординарного человека, вроде Маркса, то, не дай бог, с этой же меркой подойдут и ко мне. Но я ведь не гений, не сексуальный маньяк или извращенец. У меня нет и никогда не было никакого эдипова комплекса». Примерно так говорит о себе каждый, для кого эдипов комплекс все равно что красная тряпка для быка. Как написала в своем сочинении одна студентка психологического колледжа, в котором я читал небольшой курс по психоанализу, «эдипов комплекс – это просто извращение, у себя я его никогда не замечала, а если бы и заметила, то сразу же обратилась бы к психиатру».

Не исключено, что, подозревая или зная о подобной реакции многих людей на представления об эдиповом комплексе, автор рассматриваемой книги не стал размахивать красной тряпкой и дразнить быков. Он поступил по-своему предусмотрительно и мудро, говоря о психологических комплексах Маркса, ни словом не обмолвясь о подозрительном эдиповом комплексе. Более того, в содержательном отношении в книге речь идет не об эдиповом комплексе, олицетворяющем собой проявление сексуального влечения ребенка к своей матери и одновременно чувств любви и ненависти к отцу, что является основным постулатом классического психоанализа. Речь идет о таких семейных отношениях маленького Карла с отцом, о такой системе воспитания, в рамках которой одаренный от природы юноша находился в тисках противоречий, вызванных к жизни стремлением реализовать свой творческий потенциал и внимать эгоистически-авторитарным наставлениям отца, освободиться от тирании родителя и с помощью различных механизмов компенсации заглушить чувство вины, возникшее после бунта, непослушания и преждевременной смерти отца.

Отсюда и своеобразие психоаналитического видения автора книги. Если в классическом психоанализе основной акцент делается на раннем детстве ребенка, когда проявление и вытеснение эдипова комплекса может иметь далеко идущие последствия, сказывающиеся на образе жизни взрослого человека, то объектом исследования А. Лобка является, прежде всего, 17-18-летний юноша, у которого в этот период жизни возникли, согласно выдвинутой в книге гипотезе, разъедающие душу сомнения и комплексы. Эти комплексы – результат «глубочайшей психологической искалеченности личности», обусловленной семейным авторитаризмом отца Маркса и его «жутким педагогическим подходом» к воспитанию своего сына. Автор книги считает, что таковыми у Маркса являлись комплексы гипертрофированного честолюбия и чувства вины, безмерного тщеславия и раскаяния перед отцом, неутоленного самолюбия и неуверенности в себе, мстителя по отношению к идее государства и иррационального страха перед опубликованием своих трудов.

Казалось бы, после смерти отца молодой Маркс должен был обрести творческую свободу и реализовать свои дарования. Но в том-то и дело, что, согласно автору книги, Призрак Отца неотступно следует за ним по пятам на протяжении всей его жизни, обостряя чувство вины и порождая в голове Маркса странные «диалектические кентавры» типа представлений об освободительной миссии пролетариата и коммунизме как царстве человеческой свободы. В конечном счете, приходит к выводу А. Лобок, Призрак Отца осуществляет «блокировку теоретического рассудка Маркса», который при помощи концепции коммунизма пытался «залатать психологические проблемы своих непростых взаимоотношений с отцом» (там же, с. 54, 60).