Текст книги "От/чёт"

– А знаешь, что? В таком виде она производит впечатление. Не скажу точно какое, но производит. Давай доведем дело до конца и посмотрим, что он там зашифровал.

– А как мы это сделаем? Стрелки вниз и вверх, положим, указывают на то, сколько надо отсчитать строк или строф.

– Строф, строки, через точку.

– Пусть так, но у нас нет точки отсчета.

– Как нет? А это вот: «от рождения». Находим в поэме рождение и начинаем отсчет. Но сначала пронумеруем строфы, а то автор не озаботился.

Мы так и сделали, но слова «рождение» в поэме не было.

– Ничего страшного, – Пол, похоже, воспринимал наше занятие как квест. – Нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять при помощи глотка «Famouse Grouse». Строфа 8. «Перероди меня Создатель». Строфа 18. «Души растленной к возрожденью».

– Во-первых, натяжка, во-вторых, предпоследняя стрелка показывает 21 вверх. Мы со свистом вылетаем за пределы поэмы. Если строфами считать.

– А если первая цифра обозначает строку, а вторая букву или знак?

Мы принялись считать. В варианте с восьмой строфой получилось: КИ-(Н)СВСЕАИ, в варианте с восемнадцатой – ПКЕОП,(Б)НРЛ.

– Бред какой-то.

– А ты чего хотел?

– Я хотел заклинание. Типа «сим-сим» или «ууу-зенон». А это же произнести невозможно. Слушай, давай вернемся к первой мысли – строфы-строки. Может, он чье-то рождение зашифровал?

– Может свое.

– А ты знаешь дату его рождения?

– В общем, да. 22 января 1763 года.

Мы стали искать строки, отсчитывая их от 22 строфы. Получилось так:

 
Не позавидую лукавым
И чем путь странника прельщает
Но твердости одна минута
Путь сухость чувствую в себе
Льзя ль Бога не любить всем сердцем
Растленну обновишь природу
Нигде, кроме Тебя искать
То кроют облаком напасти
Дай мне терпения дух твердый.
 

– Ну что же, вполне связный текст. Я что-то тоже в себе сухость чувствую.

Пол бодрился, но и он, и я понимали, что обе наши попытки провалились. Иных вариантов решения задачки не было. Поэтому, по общему согласию, мы порешили закончить вечер рюмочкой конька «Grand Breuil» XO. Дабы растленну природу все-таки обновить.

Другими словами:

 
Дитя, сестра моя,
Уедем в те края,
Где мы с тобой не расставаться сможем;
Где для любви века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном на тебя похожем.
 

Вторник. Утро

Сегодня или никогда. Во-первых, мусорное ведро, во вторых, пакет целлофановый с бутылками и банками. Неделю уже не выносил, а такого настроения еще недели две может не быть. Так что, гори все синим пламенем, я иду сор выносить. А Пол пусть дрыхнет, проснется, сам знает, что нужно делать и где что найти. А вот кассету или дискету или на что там цифровые камеры записывают свои цифры, я вытащил и спрятал. Мне с поэмой не повезло, так я сам ее купил. Пола втягивать не хочу.

Мусор выбросил, портфель забыл. Вернулся домой за портфелем, вспомнил, что потерял его в метро. Сел горевать, потом встал, пошел на работу. У метро вспомнил, что текст лекции так и лежит в столе. Я ж без портфеля. Вернулся, взял бумаги, схватил машину и не опоздал! Ну, почти.

Студентов в аудитории поменьше, чем неделю назад, но подходят, а значит, здороваются друг с другом, новости обсуждают. Надо бы их чем-нибудь огорошить, внимание привлечь. Может доску уронить? Ладно, хватит мечтать, поехали.

Сретенский В.М.

Культура воскресения и христианская традиция.

[конспект лекции]

Когда я подбирал название для этой сегодняшней лекции, мне хотелось, чтобы оно напомнило всем вам о чем-то очень знакомом, но в то же время хорошо забытом, поскольку, на мой взгляд, таковым является в современной России все христианство. Так родилось словосочетание напоминающее «культуру поведения», например, за столом. «Культура воскресения» в этой лекции будет рассмотрена двояко. Как сообщение, меняющее свое значение в зависимости от того, какой язык избран для его передачи, поскольку тот язык, на котором оно было составлено давно и безвозвратно утерян. Но и как набор правил поведения, способ действий, позволяющий правильно воскреснуть, примерно так же как существуют различные приемы, позволяющие правильно пить чай в культуре Англии, России или Японии.

Понятие «воскресение» представляет собой сердцевину христианского вероучения и, вместе с тем, своеобразный «нулевой меридиан», зная о существовании которого, можно вычерчивать сетку координат христианской культуры. Недаром главный праздник христиан не Рождество, а Пасха, а единственный день недели, отражающий христианские воззрения так и называется Воскресенье.

Традиция эта – через почитание воскресшего Христа обособлять свою веру от всех остальных, идет от первых апостолов. Вот что пишет Петр: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому» (Первое послание Петра, 1: 3) и далее: «Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умершвлён во плоти, но, ожив духом. Так и нас ныне подобное сему образу крещение, не плотской нечистоты отмытие, но обещание Богу чистой совести, спасает воскресением Иисуса Христа» (Первое послание Петра, 3: 18, 21). А вот апостол Павел пишет об Иисусе Христе: «Открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых» (Послание к Римлянам, 1: 4). Он же, во Втором послании к Коринфянам: «А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего. Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех.» (Второе послание к Коринфянам, 5: 15, 21).

На первый взгляд, в едином культурном пространстве эллинистическо-римского Средиземноморья приводить воскресение бога в пример истинности религиозных воззрений, как минимум, странно. Вспомним, еще раз, булгаковского Берлиоза, с его списком умирающих и воскресающих Богов: египетский Осирис, финикийский Фаммуз (Таммуз, он же шумерский Думузи), вавилоно-ассирийский Мардук, Вицлипуцли (Уицилопочтли) ацтеков.

К этим богам (за вычетом Уицилопочтли) мы, оставаясь в том же самом хронотопе Средиземноморья первого века, легко можем добавить греческого Диониса, хеттского бога Телепниуса, в разных мифах умирающего или засыпающего непробудным сном.

Вспомним финикийско-сирийского (а потом и греческого) Адониса: возлюбленного Персефоны (зимой) и Афродиты (летом), которого кто только не убивал, в разных вариантах мифа: Артемида, разгневанная тем, что тот видел ее наготу; Аполлон в отместку Афродите за ослепленного ею сына Аполлона Эриманфа; ревнивый муж Афродиты Арес. Наконец, что ближе всего, семитский Балу, трансформировавшийся в христианстве в Вельзевула. Убитый богом смерти Муту он был погребен на горе Цапану сестрой и возлюбленной Анат. Затем Анат убила и перетерла в муку бога смерти Муту, после чего, Балу воскрес.

А если на секунду покинуть этот уголок земли, то можно поговорить и об О-кунуси-но ками, главном божестве провинции Идзумо в Японии, боге добром, но несчастном. Собственные братья убивали его два раза. Первый раз раскаленным камнем; второй – забили в трещину дерева и сдавили насмерть, но добрые богини Умуги-химэ (дева моллюск) и Кисаки-химэ (дева-раковина) его воскресили. Так, что не само воскресение, знакомое всем народам, выделяет Христа из числа современных ему и боле ранних богов, а то, что значит это воскресенье.

Но для начала давайте выясним, что значит в нашем языке не действие, а само слово, «воскресенье». Этимологический словарь русского языка Макса Фасмера соотносит корень «крес» с летним солнцеворотом, отмечая, что Иванов день в сербохорватском и словенском языках обозначается как «krиjes» и «kres». О том же пишет И. И. Срезневский в своем «Словаре древнерусского языка». Наконец «Словарь русского языка XI–XVII вв.», наряду со значением солнцеворота отмечает и просто «поворот, поворотная точка, предел». Таким образом, у славян древности, до пышного церковнославянского «воскресать», существовало обозначение «кресити» – поворачивать от смерти в жизнь, доходить до предела и поворачивать обратно. Предел же этот, без сомнения, безвозвратная смерть. О том, что такой поворот, для древних славян был возможен, говорят нам сказки, являющиеся переделкой очень древних мифов и одновременно описанием обрядовых действий, этим мифом соответствующих.

Возьмем сказу «Гуси-лебеди» и соотнесем ее с материалами собранными этнографами девятнадцатого века и археологическими находками века двадцатого. Для начала выясняется, что перелетные птицы: утки, гуси и лебеди в народном сознании были связаны не только с осенним умиранием природы, но и с «отлетом» душ умерших людей. Сама Смерть часто принимала вид или перелетных птиц, или зайца, по осени меняющего шкурку. Вспомни также, что смерть Кощея находилась в яйце, то – в утке, утка – в гусе, а гусь в зайце. Таким образом, похищение мальчика гусями-лебедями символизирует (означает) смерть. Его сестра выступает в роли Орфея, спускающегося в ад. А ад, в свою очередь, выглядит как изба-домовина Бабы Яги-костяной ноги.

Тут не мешает вспомнить, что древний обряд захоронения у славян предусматривал размещение трупа в «домовине» – специальном деревянном гробу над поверхностью земли на четырех столбах или на высоко срезанном пне – до тех пор, пока от трупа нем останутся одни кости. После чего кости перемывали водой, одновременно гадая: плохая (черные кости) или хорошая (белые) ждет человека посмертная судьба и, наконец, хоронили («хоронить» означает прятать) в земле.

Итак, вот вам воплощение темы воскресения мертвых в Древней Руси. Баба-Яга олицетворяет Смерть, собравшуюся «съесть» мальчика, что привело бы к его безвозвратной утрате. Однако сестрица крадет братца из дома Смерти и возвращает его родителям, то есть воскрешает для земной жизни. О том, как ей это удалось, то есть о технологии воскрешения, мы еще поговорим, а сейчас вернемся в хронотоп Средиземноморья I века и рассмотрим внимательно то место, куда уходят умершие, покинув бренные земные останки.

В религии иудаизма то, что мы привыкли называть адом, именуется «шеол» – место пребывания всех душ умерших, без различия на праведных и неправедных. Там нет мучения, а есть «томление», объясняемое тем, что в шеоле нет ни одной из земных радостей, к которым человек привык на земле: еды, питья и многого другого из того, чем Вы бы предпочли заниматься, не будь Вы сейчас на этой лекции. Тяжелее всего отсутствие света, вечная ночь. Именно таким обиталище душ умерших предстает практически во всех религиях Средиземноморья. Таков греческий Аид, где, если верить Гомеру, «тени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют». Таково вместилище мертвых в Месопотамии, описанное в поэме о Гильгамеше: «… дом, где живущие лишаются света, где их пища – прах и еда их – глина, а одеты, как птицы, одеждой крыльев, и света не видят, но во тьме обитают».

В самом развитом заупокойном культе этого региона, египетском, мир душ умерших, мир «подземного Нила» боле сложен. Там Ка – та часть человеческой личности, которая является на суд Осирису, в случае благоприятного решения живет «миллионы, миллионы лет», занимаясь теми же занятиями, что и при жизни, но не испытывая земных страданий. Но кто сказал, что земные страдания можно отделить от земных радостей? В 175 главе «Книге мертвых», которую в свете ее точного перевода («Изречения выхода в день») египтологи рекомендуют называть «Книгой Воскресенья», содержится диалог между верховным божеством и душой только что умершего: «Говорит Осирис N (та самая душа):

– «О Атум, что это значит, что я являюсь сюда? Ведь здесь нет воды и нет воздуха. Это место такое глубокое, такое темное и такое пустынное!

– Здесь живут в спокойствии сердца.

– Но ведь здесь нет любовных наслаждений!

– Я дал просветление вместо воды, воздуха и любовных наслаждений и спокойствие сердца – вместо хлеба и пива. – Молвит Атум. – Ты узреешь, что я не дам тебе страдать от лишений».

Итак, смерть – это уход от света в пучину мрака и томления в одних религиях (шумеры и их преемники в Месопотамии, семиты, эллины). Или же уход в некое место без света, но и без страданий лишь для праведников (Египет). В соответствии с Индоиранскими верованиям, легшими в основу Зороастризма, праведники, через год после смерти, могут обрести бессмертную плоть и присоединиться к богам. Для этого нужно было как можно скорее расстаться с телом (для чего тела умерших сжигали или выставляли в пустыне на растерзание стервятникам), а потом сохранить кости. Остальных ждет подземное царство мертвых, во главе с первым человеком-царем по имени Йийма (Яма), где они живут как тени.

Обратим ли этот уход? И да, и нет. Нет, потому что иначе мертвые то и дело возвращались бы, ставя живых, занявших их место, в неловкое положение. Да, потому что некоторым такой поворот из смерти в жизнь, другими словами воскресение – удавался. Или почти удавался. Начнем с этого «почти», поскольку это один из самых известных сюжетов греческой мифологии и мировой литературы. Орфей, которого человеком можно считать с большой натяжкой, поскольку он был сыном бога и музы, спустился в Аид за недавно умершей женой нимфой Эвридикой. Он получил разрешение царя мертвых вывести жену на свет, но не выполнил условий возвращения и потерял ее навсегда. Это «почти» – воскресение возможное, но не реализованное.

Еще одно «почти» содержится в той самой «Книге мертвых» или «Изречениях выхода в день». Это заклинание необходимое для выхода «Ба» умершего, то есть для частичного воскресения. Вот оно: «О Осирис N, дважды живой, дважды юный. Нет никакого зла в том месте, где ты находишься. Ты выходишь днем, ты наслаждаешься его лучами, и боги сидят в том месте, где ты пребываешь. Ты поднимаешься и опускаешься и ноги твои не отторгнуты. Ты входишь к богам беспрепятственно». Я говорю «почти» удачное воскресение, потому что нельзя не заметить, что это воскресение – временное, именно выход из царства мертвых, с непременной обязанностью вернуться обратно. И тут мы подходим к ключевой проблеме данной темы: чем воскресенье отличается от бессмертия.

На первый взгляд между воскресением и бессмертием существует принципиальное тождество в том, что и то и другое означает победу над смертью, ее преодоление. Но при ближайшем рассмотрении, выясняется, что бессмертие и воскресение не тождественны друг другу и боле того, почти противоположны. Дело в том, что воскресенье, рассматриваемое, как поворот от смерти к жизни, предусматривает возвращение в то же тело. Бессмертие как раз предполагает отказ от данного тела, которое бессмертным быть не может по определению.

Не так давно я уже упоминал индоиранские представления о бессмертии, для которого праведникам необходим лишь скелет, а тело будет обязательно новым, нетленным. В других восточных религиях, принципиально отличных от тех, что были распространены в Средиземноморье тем, что они ориентированы именно на бессмертие личности, при смертном теле, понятие воскресение отсутствует. В одной из самых главных книг индуизма, Бхагавадгите, Кришна, аватара бога Вишну, поучает главного героя Арджуну:

 
Как одежду изношенную бросая,
человек надевает другую,
так, сносив это тленное тело,
Воплощенный в другое вступает.
(…)
Неизбежно умрет рожденный,
неизбежно родиться умерший;
(…)
Когда гибнут тела, Воплощенный
ни в одном из них не умирает.
 

Смерть тела, здесь лишь завершение одного из циклов жизни, и поскольку вслед за ним начинается новый цикл, воскресение не нужно и невозможно.

Еще восточнее, в Китае, при формировании религии даосизма (IV–III века до рождества Христова), задача продления жизни была переформулирована следующим образом: «Преисполненные жизнью люди вверху постигают принципы Неба, внизу созерцают нормы земли. Наделенные способностями непременно станут одухотворяться, совершенствуясь в искусстве продления жизни. Поэтому они смогут достичь освобождения от своей телесной формы». («Ши Вэнь» – «Десять вопросов»).

«Освободившиеся от трупа» (ши дзе сянь) в даосизме достигают лишь первой стадии просветления. Таковым даосам представлялся Иисус, когда они узнали о его жизни, смерти и воскресении от христианских проповедников. Выше в иерархии стоят «земные бессмертные» (ди сянь), живущие в пещерах «славных гор», а еще выше – «небесные бессмертные» (тянь сянь), вознесенные в астральные миры. Никому из них прежнее тело не нужно. Нет нужды и в воскресении. В китайском буддизме души умерших попадают в царство Диюй, после чего те, кто творили только добро, рождаются в образе князей, полководцев, сановников, менее добродетельные – ученых, ремесленников и земледельцев, далее, по нисходящей – вдовцов, сирот, бездетных, животных, птиц, насекомых или пресмыкающихся. Души грешников должны пройти через одно из 10 судилищ, чтобы получить право родиться вновь, души самоубийц могут возродиться, только завладев чужим телом.

А как у славян? Здесь как раз невозможно бессмертие (ведь даже Кощей Бессмертный лишь спрятал свою смерть, но не избавился от нее), но вполне достижимо воскресение, если вовремя использовать живую воду, обмануть смерть или заключить с ней временный договор. Например, отдать ей кого-то, вместо себя: как это описано в былине о Михайле Потоке и его жене Марье Моревне, представленной в тексте следующем образом:

 
Как ест-то есте Марья лебедь белая,
Лебедушка там белая, дочь царская,
А царская там дочка мудреная,
Мудрена она бессмертная.
 

Сочетание отчества Моревна (мор, mors – общеиндоевропейский корень, обозначающий смерть) и образа лебеди ясно указывает на то, каким образом достигнуто земной бессмертие Марьи. Она уже мертва, но для того, чтобы продолжать жить, ей нужно регулярно отправлять смерти новую жертву – своего заместителя. Не зря она ставит условия Михаилу Потоку перед свадьбой:

 
Только с тем обвенчаемся —
Сделаем записи крепкие и положим
за престол Господень:
Который из нас впереди помрет,
А другому живому в гроб лечи.
 

И когда это случается, а умирает (притворно) первой, конечно, Марья, Михаил отправляется с ней в могилу – домовину – с оружием и конем (а такой способ захоронения археологам хорошо известен). Там он борется со змеей (смертью), победив ее, воскрешает Марью. Та же, понимая, что смерть навсегда победить нельзя, старается выполнить договор и убить своего мужа.

Возвратившись опять к миру Средиземноморья, мы обнаружим, что славянская модель взаимоотношений со смертью очень точно соответствует представлениям народов «мира воскресения», как можно было бы назвать этот хронотоп, отделив его от «мира бессмертия» – Индии, Китая и Дальнего Востока. Особенности этой модели лучше всего рассмотреть на примере двух шумероаккадских мифов не менее древних, чем мифы о Всемирном потопе и Вавилонской башне.

Миф 1. Один из шести верховных божеств Шумера, владыка воздуха Энлиль силой овладел богиней Нинлиль, за что приговором богов был отправлен в «страну без возврата», то есть царство мертвых. Нинлиль с сыном в утробе отправилась туда же по доброй воле. Для того чтобы им всем троим вернуться обратно на землю (к жизни), Энлилю понадобилось оставить в «стране без возврата» трех «заместителей» – сыновей, зачатых и рожденных Нинлиль в царстве мертвых.

Миф 2. Инанна (она же Иштар), богиня любви и плодородия, выйдя замуж за бога-пастуха Думмузи, вдруг, без объяснения причин (что, впрочем, очень по-женски), отправляется в «страну без возврата», по дороге лишившись всех одежд и украшений. Там она умирает и ее сестра, владычица царства мертвых Эрешкигаль, вешает ее на крюк. Посланцам бога Энки (отца Инанны) удается ее воскресить травой и водой жизни, однако царство мертвых она покинуть не может, не оставив себе заместителя. Наделенная новой силой, Инанна, совершает еще один чисто женский поступок – своим заместителем в Аду избирает мужа Думмузи. А поскольку без него ей скучно, то разрешает сестре Думмузи Гештинанне, заменять его полгода. В результате жертва Думмузи (а его изображали в виде овцы) помогает воскресению Иннаны, жертва Гештинанны (виноградная лоза) помогает воскрешению Думмузи.

Таким образом, исходная модель воскрешения включает в себя следующие элементы:

Смерть означает уход души в царство мертвых, где она (душа) живет вечно, но скучно. Она страдает.

Для возвращения из царства мертвых необходим диалог со Смертью, олицетворенной в образах повелителей царства мертвых. В «стране без возврата» шумеров это судьи подземного мира – ануннаки.

Полное и безусловное освобождение из царства мертвых невозможно. Главное условие – кто-то другой должен остаться в нем и сыграть роль жертвы, способствующей возрождению умершего.

Модели воскресения, как договора со Смертью (Аидом), соответствуют несколько мифов Эллады. Такой договор возможен в трех вариантах.

Вариант I. Персефона или «двойное бытие». Персефона была похищена Аидом у матери – богини плодородия Деметры. По требованию Зевса Аид отпустил Персефону, но с условием, что треть года она будет проводить в царстве мертвых в качестве его, Аида жены. Этому варианту соответствует и миф об Адонисе, которого по просьбе Афродиты, еще младенцем укрыла у себя в Аиде Персефона. Влюбившись в прекрасного юношу, которым стал Адонис, она не пожелала возвращать его Афродите. Далее вмешательство Зевса и то же решение – треть года Адонис должен проводить в подземном мире.

Вариант II. Геракл или «расставание с тенью». Сын Зевса и Алкмены, полубог, о подвигах которого ходили легенды уже во времена троянской войны. Он был отравлен ядом лернейской гидры, тяжко страдал и сам просил друзей и спутников зажечь под ним погребальный костер. Когда же огонь разгорелся, Геракл был «восхищен» тучей, принят в сонм бессмертных олимпийцев и женился богине юности Гебе. Казалось бы, американский happy and и «поцелуй в диафрагму». Но не все так просто. Геракл умер и значит должен находиться в Аиде. Геракл воскрес, кто же тогда находится в Аиде? Ответ в «Одиссее». Добравшийся до границы между мирами живых и усопших Одиссей видит в Аиде, среди прочих, и тень Геракла. Предоставим слово ему самому (в переводе Жуковского, естественно):

 
Видел я там и Гераклову силу, один лишь
Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе
Сладость блаженства вкушал близь супруги Гебеи, цветущей
Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры.
Мертвые шумно летали над ним, как летают в испуге
Хищные птицы; и темной подобяся ночи, держал он
Лук напряженный с стрелой на тугой тетиве, и ужасно
Вкруг озирался, как будто готовятся выстрелить…
 

Что это значит, спросите Вы? А то, что Геракл не весь на Олимпе. Часть его – сила, тень, «призрак воздушный» – остается в царстве Смерти навсегда.

Вариант III. Пелопс или «замена». Сын Зевса, царь города Сипла, Тантал, единственный из смертных, кто посещал Олимп и пировал с богами, возгордился настолько, что, пригласив богов на трапезу к себе во дворец, приготовил им в качестве кушанья собственного сына Пелопса. Он хотел посмеяться над всеведением богов. Но боги не стали есть (только Деметра, в скорби по Персефоне ничего не заметила и отъела плечо), возродили Пелопса в котле с кипящей водой и приделали ему плечо из слоновой кости. А сам Мидас, как известно, был отправлен в Аид, на замену Пелопсу, чтобы вечно испытывать там чувства голода и жажды.

А теперь наложим на эту модель известные нам случаи воскресения без договора со Смертью или с нарушением такого договора.

Осирис. Убитый братом Сетом, он был воскрешен женой-сестрой Исидой. Или их сыном Гором. Или даже сам себя оживил. По крайней мере, в восемнадцатой главе «Книги мертвых» содержится такое заклинание: «Я Величайший, сын Величайшего; Огонь, сын Огня, который получил свою голову назад, после того как она была отрублена. Голова Осириса не была унесена от него, так да не будет и голова [здесь пробел для имени покойника] унесена от него. Я вновь собрал себя по частям; Я сделал себя здоровым и невредимым, Я вернул себе молодость, я Осирис, Владыка Вечности». Но ни в одном из вариантов мифа об Осирисе, не говориться о договоре того со Смертью. А поскольку такого договора не было, Осирис, воскреснув, не вернулся в мир живых, а стал правителем в мире мертвых.

Эвридика. Договор Орфея с Аидом состоял в том, что Орфей не должен оборачиваться и смотреть, идет ли за ним Эвридика, до того, пока они совсем не покинут царство мертвых. В самом конце пути, Орфей, не выдержав, обернулся, нарушив поставленное ему условие. Эвридика осталась в Аиде. Но у меня лично такое впечатление, что договор, предложенный Орфею, был обманом. Не получив никого взамен Эвридики, владыка царства мертвых просто-напросто предложил Орфею невыполнимые условия ее возвращения.

Сизиф. Сын бога Эола, строитель и царь Коринфа, единственный человек, которому удалось обмануть смерть и вернуться из Аида на землю. Умирая, он запретил жене проводить погребальные обряды, а сам убедил Персефону, что, вернувшись на землю, заставит «нечестивую» жену все сделать как надо и вернется обратно в царство мертвых. Воскреснув, он, видимо, первым (правда, по-гречески), произнес фразу, так часто звучащую в американских боевиках: «I lied» – «Я солгал». Правда, потом, когда Гермес привел его обратно в Аид, всю оставшуюся смерть он наглядно доказывал, что лгать нехорошо, а обманывать властителей царства мертвых бесполезно и бессмысленно.

Какое отношение все это имеет Христианству? На мой взгляд, самое прямое. Ведь смерть и воскресение Иисуса могли быть восприняты и поняты, только на основании ментальных стереотипов эллинистического Средиземноморья. То есть знание того, что со Смертью можно договориться (при выполнении определенных условий), но обмануть Смерть или победить ее – нельзя.

Одним из важных составляющих христианской веры стало знание о том, что происходило в субботу, между погребением Иисуса и его воскресением. Правда, сами Евангелия этого не говорят. Но уже в первой речи апостола Петра к иудеям, произнесенной в качестве руководителя христианской общины, пусть в самом общем виде, сформулирован постулат о схождении Иисуса в Ад (точнее в шеол): «Сего [Иисуса], по определенному совету и предвидению Божию преданного, вы взяли, пригвоздивши руками беззаконных, убили;

Но Бог воскресил его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его». (Деян. 2: 23–24.) Пока, в первые дни апостольского служения, прозвучало только одно – Иисус был в шеоле, но Смерти с ним справиться не удалось: «… не оставлена душа Его во аде, и плоть Его не видела тления. Сего Иисуса Бог воскресил, чему мы все свидетели». (Деян. 2: 31–32).

Но вскоре появляются так называемые раннехристианские апокрифы, в которых взаимоотношения Иисуса и Смерти прописаны более подробно. В одном из них, в «Книгах Сивилл», в виде предсказания из далекого прошлого сказано: «Он [Иисус] сойдет во ад, возвещая надежду всем святым, конец веков и последний день; и исполнит закон смерти, уснув на три дня». В другом, так называемых «Деяниях Фомы», датируемых первой половиной III века, говориться:

 
Распятый людьми ради многих,
отшедший во ад со многою силою,
Ты, Чьего вида не вынесли начальники смерти,
взошел со многою славою
и, собрав всех прибежавших к тебе, уготовил путь,
и по следам пошли все, кого Ты искупил.
И собрав их в Свое стадо,
Ты причислил их к овцам Твоим.
 

А еще ранее, во II веке святой Мелитон написал поэму о Христе. В ней есть такие строки:

 
Господь облекшийся в человека…
воскрес из мертвых
и воззвал такими словами:
«… Я, разрушивший смерть
и победивший врага,
и поправший ад
и связавши сильного,
и восхитивший человека
на высоты небес.
Я, – говорит – Христос.
Итак, придите все роды людей
запятнанные грехам,
и получите отпущение прегрешений.
Я есмь Ваше отпущение,
Я – Пасха спасения,
Я – Агнец, закланный за вас,
Я – Искупление ваше Я – жизнь ваша,
Я – воскресенье ваше,
Я – свет ваш,
Я – спасение ваше,
Я – Царь ваш.
 

В этих строках проскальзывает явное противоречие, которое, чем дальше, тем больше будет напоминать о себе. Противоречие между образом Иисуса жертвы и образом Иисуса – царя.

У Мелетона Христос, только что поправший Ад, победивший его злые силы, именует себя «Агнцем, закланным» за людей, что немедленно отсылает нас к обряду жертвоприношения ягненка или козленка хтоническим богам, известного у всех народов, выращивающих ягнят и козлят. Такой жертвой был бог-овца (или баран) Думмузи. Одиссею для того, чтобы общаться с душами умерших, нужно было поить их овечьей кровью. В «Ветхом завете» Авраам готовится, по приказанию Бога, принести в жертву сына Исаака, но ангел останавливает «простертую» руку и указывает на овна, которого следует принести в жертву вместо мальчика. И то же самое мы встречаем в сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Там ведьма губит Аленушку, занимает ее место и требует от мужа убить Иванушку, обращенного в козленочка и не просто убить, а совершенно определенным способом:

 
Костры горят высокие,
Котлы Кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати.
 

Овен (а Иисуса первые христиане часто изображали в виде ягненка) – жертва, но жертва именно хтонического ряда, позволяющая общаться с силами мира мертвых. Восприятие Иисуса как жертвы, тем самым приводит к его посмертной миссии – спуститься в шеол и вывести оттуда всех праведников, расселив их в небесном раю, который до этого если и существовал, то был совершенно пуст.

И выходит, что для этого и только для этого Иисус-человек рождался и умирал. Видимо жертвенная смерть была единственно возможным способом не только попасть в шеол, но и завершить свою миссию, содержание которой – освобождение людей прошлого, настоящего и будущего от Смерти. Именно так надо понимать пасхальное восклицание: «Смертью Смерть попрал». А понимание того, как это происходило, сформировалось одновременно с появлением классического богословия в IV веке. Причем, как в Иисусе нераздельно-неслиянно существуют Божественная и человеческая сущности, так и в его борьбе со Смертью нераздельно-неслиянно сосуществуют победа силой и победа жертвой.

Вот Вам победа силой в описании одного из богословов IV века, Ефрема Сирина: «Величественно восстал Крепкий, связуя Смерть в собственном жилище ее, оковал и низложил мучителя, который величался над человечеством. Вконец разорил он ненасытный шеол, который поглощал и терзал даже плоти святых: воззвал Он – и в трепет пришли демоны, и тьма содрогнулась от гласа его. В ужас поверг Он дружины и полчища смерти: стенает в узах своих, громко вопиет шеол в своих владениях. Издает в нем глас Свой Лев – и все врата сокрушены, пали стены сластолюбца, преклонились исполины его, потому что взывает в нем грозно Орел – Христос, Сын Крепкого Бога». Красиво, но как минимум неточно, потому что если шеол сокрушен, то куда девались души грешников, там томившихся и куда девать грешников новых, ежедневно поступающих? Кроме того, если уж надо (и возможно) так все крушить, зачем вообще избран такой обходной путь: рождаться человеком и умирать, принося себя в жертву?