Текст книги "От/чёт"

За то время, что я читал записки Бобровкова, у меня сформировалось недоказуемое, но от того не менее четкое впечатление, что заманивает меня академик в какую-то чащобу, ему одному знакомую. Удрученное мое состояние Глеб, свет, Борисович, расценил по-своему:

– Вижу, и тебя поэмка зацепила. Вот что я тебе скажу: сходи в рукописный отдел «Безымянки», посмотри личный фонд Романыча-Славинского. Ты его знаешь, конечно. Он об истории дворянства писал в позапрошлом теперь уже веке. Есть в его фонде папочка, в которую он складывал документы, касающиеся биографии Алексея Хвостинина. И даже какие-то наброски для будущей работы, статьи или книги. Да видно руки не дошли. Посмотри, покопайся, может, что и отыщешь. А отзыв о диссертации ты мне через недельку завези. Заодно и расскажешь о том, что раскопал. Когда-то, лет сорок назад, эта поэмка меня очень интересовала, да не меня одного, как ты уже знаешь.

С тем я от светила нашей исторической науки и откатил.

Среда. Вечер и ночь

Дома пришлось опять возиться с вещами, распихивать их по полкам. Зато нашлись домашние джинсы и рваная майка с логотипом Uria Heep, даренная Аленой в 1996 году. Стало лучше. Перед сном завел поэму в компьютер и распечатал.

[файл: «Поэма-1»][4]4
  Здесь и далее в тексте поэмы и других документов сохранены орфография и пунктуация оригинала.


[Закрыть]

 
Блажен, в ком Божий Дух рождает
Ум новый, верой просвещен,
И сердце чисто созидает;
Кто им помазан, освящен.
Он правдой, мудростью обилен,
Против страстей, пороков силен.
Не быв их узников оков,
Всегда возносится свободно
Как чадо духа благородно,
К тебе, отец благих духов!
 
 
Но, ах! когда я приникаю
Души моей во глубину,
Еще в нее не проникаю;
И уж покой и тишину
Гпас некий у меня отъемлет;
Мое, трепеща, ухо внемлет:
Нещастный! ты погиб навек;
Коль смерть твои закроит вежды,
Той прежде сбытия надежды,
Что ты стал новый человек.
 
 
Чтоб мысль я к истине простерши,
Ея уроки изучал:
Дни с настоящими протекши
Сличая, опыт извлекал
Уму и сердцу в наставленье:
Вот памяти употребленье!
Но в ней мой разум бременит
Груз вредных суетных мечтаний;
А ты, свет истинных познаний!
Забвеньем от меня сокрыт.
 
 
И сердце слабо, вероломно
Сколь редко дышит для тебя, —
Всегда к вещам земным преклонно;
Одно разсеянье любя,
Одни забавы, блески ложны.
И то, как в вихре прах ничтожный;
Мятется по среде сует;
То в мрачном утопает горе,
Как судно мало в бурном море;
И – Твой лишь взор в нем жизнь блюдет.
 
 
Могу ли в сердце быть спокоен,
Коль суетою развлечен? —
Могу ли в духе быть устроен,
Когда страстями окружен? —
Поют, играют как Сирены,
Поверх кипящей в море бездны;
И я к ним в сретенье лечу.
Как лютые рыкают звери,
Грызут, ломают сердца двери;
Коль заключиться в нем хочу.
 
 
Жизнь без тебя, о Боже! мука.
Ищу друзей, родных бесед;
Здесь миг отраде – и тотчас скука:
Один – и все покоя нет.
Снедают днем заботы злыя:
Во тьме ночной мечты пустыя
Дреманья веждам не дают.
Я зажигаю свет лампады,
Стою пред самым Солнцем правды,
И ленность, сон меня гнетут.
 
 
Когда и где я не мятуся,
О Боже, свет блаженных дней!
Когда с Тобою быть кажуся,
Что и тогда в душе моей?
Хаос – смешение чувств разных,
Всегда с собою несогласных. —
Я к миру от тебя лечу;
Здесь наскучив суетою,
Своей гнушаюсь слепотою,
И видеть света не хочу.
 
 
Я не хочу – но льстивы чувства
Давно мне в сердце изменя,
По тонкой кистею искусства
Скрывают образ от меня.
Ничтожной суетности мира,
И бренного опять кумира
Меня к подножию влекут:
Уже теряюсь я в желаньях
И что! коль в сих очарованьях
Забуду Твой, о Боже! суд? —
 
 
Я весь и грех – но только слово
Коснется чести моея:
И мщенье все во мне готово:
Судить о ближних, – страсть моя.
В бедах без меры малодушен:
Закону рабски я послушен:
Изобличний не терплю.
На нищего воззреть стыжуся:
Как язвы, нищеты боюся:
Хвалы и ложныя люблю.
 
 
Творенье гнусное, ничтожно
К кому прибегну, Боже! я? —
Спасенье в ком мое неложно,
Кроме щедроты Твоея?
Когда от мира отрешуся? —
Когда к тебе я прилеплюся? —
Тогда ль, как сердце лет зима
Сожмет мне хладною рукою,
Снег сыпля над моей главою,
И потемнеет блеск ума?
 
 
В очах погибшего невежды
Луч мудрости горит, и вдруг
Просиявает луч надежды.
Но плоть и мир и злобы дух
Острее прочих стрелы мещут:
Уже стопы мои трепещут.
Создатель мой! благих путей
Я падаю при первом шаге
Ах! утверди меня во благе
Ты духом крепости своей!
 
 
Ничто, ничто во мне не прочно. —
Едва я крепость ощутил;
Уж недеяние порочно
Меня лишает вовсе сил.
Самодовольствие слепое
Отъемлет все мое благое.
Всещедрый Боже, Всесвятый!
Дай Духа твоего мне страха,
Чтоб помнил я, сын персти, праха,
Что я – ничто, все есь Ты! —
 
 
Великое терпенье благо!
Желаю утвердиться им;
Но ах! всего источник злаго
В душе моей неистощим.
На месте твердости грубею,
Ожестеваю и хладею.
О Боже! милость мне яви:
К нещастным быть жесток боюся,
В молитве хладен бысть страшуся.
Дай духа мне Твоей любви.
 
 
Любовь душа всея вселенной;
Отец Любви, – Любовь – сам Бог:
Любовь для смертных дар бесценной,
Всех благ единственный залог.
Что больше на земли прелестно,
Что больше в небесах любезно,
Любви божественной, святой? —
Еще отец любви! взываю,
Стократ мольбы усугубляю,
Дай духа мне любви благой.
 
 
Творенье созидая ново,
Создатель! к смертным ты сынам
Послал свое в их плоти Слово,
И в нем явился миру Сам.
Омыть растленье всей природы,
Чрез Сына Твоего все воды
Твой дух нисходит освятить.
Вод Духа от тебя чрез Сына
Хоть капля да падет едина
Меня, о Боже! возродишь.
 
 
Но я ли персти сын, дерзаю
Взносить мысль бренну к небесам?
И я ли – плоть и кровь – мечтаю
Причастен духа быть дарам? —
Ты пред собою созерцаешь
Не в дыме, в молниях Синай.
Но благости ее престолу
Ты предстаешь: – повергнись долу,
И кроткий, нежный глас внимай.
 
 
«Сыны земли не чады неба,
Известна злоба их сердец:
Но есть ли дети просят хлеба,
Подаст ли камень им отец? —
Не паче ль чад прощеньям внемлет,
Молитвы слезные приемлет,
Отец, что в небесах живет? —
Проси ты с детской простотою,
Молитвой чистою, святою,
Святаго Духа Бог пошлет». —
 
 
Не веры страха душ жестоких
И злобы вечныя духов:
Но той, что в истинах высоких
Открытых неба для сынов
Не ум лишь блеском поражает,
Но вместе сердце согревает,
Живит своею теплотой: —
Как землю мертву, охладелу,
В оковах льдов оцепенелу,
Весною солнца луч златой.
 
 
Водимый светом сей лампады,
Я мимо прелестей, – сквозь бед
Пройду, ища себе отрады;
И узрю, как земных надежд
Рассыплются песчаны горы,
Прельщая ложно смертных взоры.
До тех пор далее пойду;
Пока вне смертности юдольной,
Там – кончиться мир сей дольной,
Спасенья знаменье найду.
 
 
От бурь свирепых страстной жизни
Здесь – при кресте – я отдохну:
Смотря на край моей отчизны;
Свободно, сладостно вздохну. —
Се якорь моея надежды! —
Сии горе подъяты вежды
Закрылись, чтоб узрел я свет.
Сии ад ноги подпирают;
А длани небо преклоняют:
Сын веры точно не умрет! —
 
 
Твоих здесь истин созерцанье
Душ кротких, Боже! простотой
Являет милости лобзанье
С превечной правдою святой.
Так вера истину сретая,
И добродетель с ней лобзая,
Составит светоносный Крест
В душе моей доселе темной.
Тут скажет раб Твой изумленный
«Не Божий ли все это перст?»
 
 
Меж тем, как сей и капля крови
В дань сердца требует всего,
И сердца полного любови.
Ах! даруй Духа Твоего,
Пролей мне, Боже! чувства новы,
Да будут в дань Тебе готовы:
Твоим мой Духом обнови. —
Господне слово непреложно,
И уповаю я не ложно;
Пошлешь Ты Духа мне любви.
 
 
Тогда на Крест Христов взирая,
Паду к подножию его,
И ног колена преклоняя
И вместе духа моего.
За вздохи те неизреченны,
О Духа Твоего рожденны
Грехов прощенье получу.
Омою кровь от ран слезами,
Отру главы моей власами,
Слезами землю омочу.
 
 
Ты будешь в каждом помышленьи,
И в каждом вздохе у меня,
И в каждом взора мановеньи.
Глас горлицы, луч каждый дня,
Жатв море – и одна былинка,
Вод капля мала, гор песчинка
Тебя мне будут вспоминать.
Твоей я правды не забуду,
Твои щедроты славить буду,
И только о тебе вещать.
 
 
И о Твоем предвечном Сыне
Я не умолкну никогда;
Среди людей и наедине
Его я буду петь всегда.
И жизнь и смерть Его прославлю,
И память там о Нем восставлю,
Где он забыт давно в сердцах,
Или объятых суетою,
Или покрытых слепотою,
Иль в гордых, гибнущих мечтах.
 
 
Тогда быв страха чужд и лести,
В слух мудрых, сильных на земли,
Реку: – себя, как чада персти,
Превыше смертных чтоб не чли.
Реку: – Господь всем обладает,
Ему вся слава подобает; —
И в сонме всех земных Владык,
Единый Бога, веры чтитель,
Друг ближних, правды покровитель,
Пред взором Истины велик.
 
 
Не позабуду мой Спаситель
Что вверить мне благоволил;
Как агнцев бдительный блюститель,
Пасти мне коих поручил,
Их мысли, чувства испытаю,
Млеком иль брашном напитаю,
С мужами быв, как зрелый муж,
С младенцами простым младенцем,
Все чистым открывая сердцем,
Что нужно им к спасенью душ.
 
 
Не дам, не дам себе покою,
Пока тьмы чадам свет явлю,
Нагого ризою покрою,
И хлеб мой с нищим разломлю.
Утешу скорбных, сколько можно,
Всем буду все, в любви чем должно;
Но помнить вечно буду я,
Что есмь еще раб неключимый,
Что не заслуга – долг хранимый,
Что все есть Благодать Твоя:
 
 
Свобода возноситься духом,
Твои доброты созерцать:
Твой глас внимать открытым слухом;
Свобода говорить – молчать.
Свобода избирать благое,
Решительно отринув злое;
Труды, насилия нести,
В любви дух мирный сохраняя,
Весь ум в завет Твой погружая,
От страстных сердце уз блюсти.
 
 
И простоты дар первобытной,
Как истина, открытой всем,
Воздержной, скромной, безкорыстной,
Не подзревающей ни в чем;
У коей чувство верно, право,
И око мудро, не лукаво;
Без коей совесть не чиста,
Спокойствие души не прочно;
Без коей сердце непорочно,
И жизнь не может быть свята.
 
 
Что сотворят мне твари бренны,
Коль я предамся весь Тебе?
Творец, – Владыка Ты вселенны,
И жизнь и смерть в Твоей судьбе.
«Детей ли мать своих забудет?
Пусть помнить их она не будет;
Тебя я не забуду ввек.» —
Надежней я в Твоем Сионе,
Чем в матернем младенец лоне,
Коль так Сиону сам Ты рек.
 
 
Не назову я духа телом.
Не нареку и духом плоть;
Мечтая в воображеньи смелом
Постигнуть сколь велик Господь.
Ты не объят числом и мерой. —
Но что блаженнее, коль верой
Жить буду, в сердце мысль храня,
Что пред тобой весь круг Вселенны
Есть миг лишь с Вечностью сравненный,
И – помнишь, Боже! Ты меня.
 
 
Чем дальше мысли углубляю
В сокровище Духовных благ:
Творец! тем больше ощущаю,
Сколь беден я и слеп и наг.
Твои ж щедроты неизследны,
К Тебе зову из мрачной бездны:
Пошли мне Духа Твоего.
Он там, где хощет, жизнью дышит;
Сердцами кротким к благу движет:
Он жизнь, он есть душа всего.
Моя мысль в бездне погрязает,
Мой дух желания томят;
Мой жаждет взор – изнемогает;
Но знаю я…
 

Последние несколько строк в сканер не попали, но это никак не могло помешать восприятию поэмы, как в целом, так и в частностях. И вот мой вывод: если есть на свете снотворное лучше, то я его не знаю. Мне хватило 12 строф! Проснулся в два часа ночи на своем диване, но в одежде и при свете. Пошел, принял душ, и сон совсем прошел. Лег, выключил свет. Раз, два, три, четыре, тыща. Включил свет, дочитал поэму. И вот мой второй вывод: поэма отчетливо масонская. Даже непосвященному в тайны учения, но хотя бы отчасти знакомому с масонской литературой, это становится ясно с первых же строк.

Во-первых, в последней строке первой строфы, Бог именуется «Творцом благих духов», в смысле дУхов, что соответствует масонской традиции видеть в человеке последнее творение духовного мира и первое творение материального. Достаточно вспомнить второй параграф первой главы сочинения Ивана Лопухина «Некоторые черты о внутренней церкви», где он пишет, дай Бог памяти: «Дух Божий царствовал в духе адамове, проникал светом своим все свойства души, все его чувства – и одевал его сиянием оного, яко ризою».

Автор, кстати, обращается к Творцу и Создателю, но не к Сыну (Христу), что опять-таки соответствует масонской традиции знания уходящего в глубины дохристианского мира. Между прочим, «Спаситель» в поэме тоже не Иисус, а Бог-Творец.

Во-вторых, два стиха третьей строфы: «А ты свет истинных познаний / Забвеньем от мня сокрыт», – воспроизводят одно из главных положений масонства о тайном, истинном знании полученным человечеством (Адамом, Моисеем, Пророками, Волхвами, мудрецами Египта) непосредственно от божества, и забытом впоследствии.

В-третьих, в поэме жестоко эксплуатируются масонские образы:

солнце (правды) – главное начало деятельности, все работы масонов строились с учетом положения солнца;

вода – источник жизни, возрождение, очищение от скверны;

капля крови – символизирует искупление Христом человечества, у масонов – вступление в орден;

хлеб – духовная пища, символизирует преодоление соблазнов.

В четвертых – строки: «Надежней я в Твоем Сионе / Чем в матернем младенец лоне» – отсылают к знаменитому масонскому гимну Хераскова «Коль славен наш Господь в Сионе».

В пятых, сколько я помню в «Нравоучительном катехизисе истиных франкмассонов» правило восьмое изложено так: «Какие суть самые верные знаки последования Иисусу Христу? – Чистая любовь, преданность, крест». «Преданность» это, по сути, вся поэма целиком. «Любви» посвящена целая строфа. Только до нее добраться надо и не заснуть. Ага, вот, № 14 от начала:

 
Любовь душа всея вселенной;
Отец Любви, – Любовь – сам Бог:
Любовь для смертных дар бесценной,
Всех благ единственный залог.
Что больше на земли прелестно,
Что больше в небесах любезно,
Любви божественной, святой? —
Еще отец любви! взываю,
Стократ мольбы усугубляю,
Дай духа мне любви благой.
 

Еще пять строф вниз – и пожалуйста, «крест»: «Здесь при кресте я отдохну». Следующая строфа: «Так вера истину стретая (…) Составит светоносный крест». Еще две строфы вниз: «Тогда на крест Христов взирая / Паду к подножию его».

И самое главное, строф шестая от конца:

 
Свобода возноситься духом,
Твои доброты созерцать:
Твой глас внимать открытым слухом;
Свобода говорить – молчать.
Свобода избирать благое,
Решительно отринув злое;
Труды, насилия нести,
В любви дух мирный сохраняя,
Весь ум в завет Твой погружая,
От страстных сердце уз блюсти.
 

Этот гимн свободе воли отражает важнейший постулат масонства о свободном движении к истине, без которого постижение тайного знания невозможно. Тот же Лопухин писал, что Создатель «сотворил человека безмерно блаженствовать в неописанном раю сладости, дабы паче его возвеличить, одарил его свободною волею».

Ну-ка, напоследок, вернемся к кресту. В первом случае он упомянут в сочетании со «свободой» и «светом». И во второй раз крест «светоносный», место встречи «веры» и «истины». В третьем случае он представляет собой «место духа».

Все это говорит, о том, что автор был не просто масон, а, скорее всего, розенкрейцер, рыцарь «Розы и креста» или «златорозового креста», в зависимости от транскрипции. Это течение в масонстве ведет свою родословную от легендарного германского рыцаря Христиана Розенкрейцера, который вывез тайное знание из поездки по Востоку и Индии в 1378 году. Его последователями считаются знаменитые мистики Агриппа Неттесгеймский, Парацельс и Нострадамус. А первые известные организации розенкрейцеров, возникли около 1622 года под началом некоего Христиана Розе.

В России розенкрейцерство было инсталлировано Николаем Новиковым, рыцарем ab ancora, и Иваном Шварцем, рыцарем ab aequitate, в самом начале 1780-х годов. Оно доминировало в русском масонстве вплоть до ареста Новикова и запрещения масонских лож в 1792 году, вслед за чем уступило влияние шведской системе.

Здорово я себе посреди ночи лекцию прочитал! Интересно, есть в психиатрии такой диагноз: преподавание самому себе? И скоро я дойду до сдачи себе зачета? Нет, зачет слишком слабо. Сейчас я спать лягу, а завтра после полуночи начну себе билеты экзаменационные составлять.

Четверг. Утро

До встречи с испанцем у меня было целых полдня. Поэма пусть полежит. Я решил просмотреть диссертацию (читать я ее и не собирался; только этого не хватало, как будто я других диссертаций не читал). Первые страницы посвящены актуальности разрабатываемой темы. Я давно заметил, что именно этот раздел женщинам удается почему-то гораздо лучше, чем мужчинам. В то время как мужчина, вымученно списывая фразы из восьми предыдущих диссертаций, сколачивает две страницы текста с объяснениями, почему именно сейчас так важно выяснить, как, например, менялись взгляды Сергея Сергеевича Уварова на порядок слов в триаде: «самодержавие православие, народность»; любая женщина легко и непринужденно докажет вам, что современное общество больше не может существовать, не имея представления о том, как в первой половине XVI века в Вологодском уезде было поставлено обучение девочек из семей священников. Причем вы заранее знаете, что ответ будет «никак», но с актуальностью этой проблемы неизбежно согласитесь. А вот насчет триады еще подумаете.

А потом я понял, в чем тут дело. Женщинам и так постоянно приходится доказывать своим бестолковым спутникам жизни, насколько важно изменить прическу, подкраситься, купить к этим джинсам тот свитер, а вот эти бусы, да не эти, а эти – как раз к свитеру; себе же и своим подругам – почему этот спутник уже не актуален, а актуален вон тот. Воооон тот. У мужчин таких проблем нет. С объяснениями. В быту мужчины чаще всего подчиняются необходимости что-то менять, женщины же эту необходимость создают.

Дойдя по раздела «Историография», я решил, что достаточно знаком с диссертацией, чтобы ограничиться ее дальнейшим перелистыванием на сон грядущий (не все же поэму читать), залез в конец и обнаружил приложение: список масонских лож, действовавших в России с воцарения Павла I и до официального их запрещения Александром I первого августа 1822 года. Пробежавшись по нему, я дошел до 1815 года, когда в Санкт-Петербурге были созданы ложи: «Избранный Михаил», «Пламенеющая звезда», «Трех добродетелей» и Директориальная (Великая) Ложа «Астрея». Ну понятно, армия из заграничного похода вернулась. Заглянул в текст. Ан нет, раскол в масонстве, попытки усилить соперничающие системы: немецкую (розенкрейцеров), шведскую и французскую.

1815 год в Москве. Образованы ложи: «Феникс» и «Вервь Раскаяния». «Феникс» меня не интересует, это скорей всего одна из реорганизаций Капитула «Феникса» шведской системы. А вот о ложе «Вервь раскаяния» никто из известных мне историков не писал.

Комментарий в сноске. Обычная ложа, каких много. Совсем небольшая, не более 24 членов. Мастер стула неизвестен. Материнская ложа неизвестна. Сама она не шведской системы и не французской, розенкрейцерская, только не пишет девочка, под чьим влиянием: Новикова или Поздеева. Среди установленных членов ложи (или руководителей – по тексту диссертации непонятно) значились:

француз, эмигрант, в прошлом кавалерийский офицер, а в то время – содержатель благородного пансиона для мальчиков Арро;

отставной подполковник Хвостинин;

подпоручик Николай Сафонов;

отставной гвардии полковник, предводитель дворянства Ливенского уезда Петр Сафонов, отец Николая;

отставной гвардии майор Назимов;

молодой князь Владимир Хованский;

студент-медик П. Вернер;

еще один медик – доктор медицины Н. Щеголев.

А вот это уже интересно. Предполагаемый автор «моей» поэмы и ее цензор состояли в одной масонской ложе. Посмотрим, что будет завтра в бумагах Романыча-Славинского.

Напоследок все же пролистал начало первой главы. Глаз зацепился за пару фраз: «При всей справедливости выделения личных (Екатерина чувствовала себя оскорбленной Новиковым как женщина и государыня) и политических (попытки Новикова и московских масонов наладить контакты с Павлом Петровичем через архитектора Баженова) мотивов запрещения масонских лож в 1792 году, следует, на наш взгляд, обратить внимание на еще одно обстоятельство. Екатерина II, давшая приют иезуитам, чья деятельность официально была запрещена папой Климентом XIV в 1773 году, не могла оставить без последствий поиски, так называемого истинного розенкрейцерства, начатые князем Репниным и продолженные Шварцем и Новиковым. Дело в том, что императрица должна была сделать выбор между несколькими враждебными друг другу и одновременно святому престолу религиозными учреждениями. И выбор ее пал на иезуитов, ставших проводниками правительственной политики на территориях, вошедших в состав России, после первого раздела Речи Посполитой. В жертву политической необходимости было принесено розенкрейцерство, противостоящее иезуитам. Одновременно был сделан дружелюбный жест по отношению к Ватикану, что оставляло за Екатериной свободу маневра в отношениях с резко увеличивающимся католическим населением империи».

Что ж, изложено громоздко и двольно коряво, но мысль интересная. Еще бы разъяснил кто, чем истинное розенкрейцерство отличается от ложного. Она же просто дает сноску на объяснение, данное Новиковым следственной комиссии в 1792 году: «В 1776 или седьмом году, в бытность князя Петра Ивановича Репнина в Петербурге, (…) был я у него и по причине его болезни обедал у его один: узнав, что я масон, он сказал, что и он масон, что он, в разных государствах бывши, искал масонства и что, не жалея денег, старался доставать всевозможные градусы, но всегда находил лживые. Но, наконец, познакомился с одним человеком, – а где не сказал, – который дал ему понятие такое, что истинное масонство скрывается у истинных розенкрейцеров, что их весьма трудно найти, а вступление в их общество еще труднее, то у них скрываются великие таинства; что учение их просто и клонится к познанию Бога, натуры и себя; что много ложных обществ называются сим именем, что много шарлатанов и обманщиков называются сим именем и потому-то весьма трудно найти истинных; и многое говоря, заключил, что счастлив тот, кто найдет истинных, а на сей конец, хотел он познакомиться с бароном Рейхелем, чтобы узнать его».

Тут я и сам кое-что знаю. Генерал-майор барон Рейхаль, немец, вступил в русскую службу в 1770 году и стал инициатором создания лож «берлинского акта». Одной из них и была «Латона» Новикова. Иоган-Георг Шварц, тоже немец, приехал в Россию из Трансильвании, лектор немецкого языка в Московском университете, а с 1780 года – ординарный профессор по кафедре философии. Ну, это ладно, а вот 1 октября 1781 года, во время поездки в Германию, Шварц получил грамоту, в соответствии с которой стал единственным представителем розенкрейцеров в России. И на смертном одре (он умер в начале 1784 года в возрасте 33 лет) Шварц признавался, что выполнял в России сверхсекретную миссию. Какую – неизвестно до сих пор.

Итак, Рейхагель, Шварц и Софья-Августа Ангальт-Цербская привозят в Россию конфликт интересов, возникший и развивающийся в Германии. Называется он «истинное розенкрейцерство». Здесь, на русской почве, в эпицентр конфликта попадает Новиков, в результате оказывающийся в Шлиссельбургской крепости.

Возникает ряд вопросов. Был ли истинным розенкрейцером барон Рейхагель? Или им был Шварц? Или ни тот, ни другой? Нашел ли Новиков истинное розенкрейцерство, а в 1792 году морочил головы членам комиссии? Или был не при чем? Почему Новикова посадили в крепость, а другие розенкрейцеры отделались легким испугом? А главный вопрос: зачем я здесь сижу и задаю вопросы, на которые мне никто не ответит, если у меня встреча назначена на ВВЦ?

Не знаю почему, но в Москве в любое время года ясная и сухая погода устанавливается ближе к четвергу, а с пятницы начинает портиться. Как выразился когда-то один мой однокурсник, только учившийся говорить по-русски (его забросило к нам из Уругвая, а куртку теплую он к сентябрю не купил): «Putanski moskovski pogod!»

Вот такой «погод» и в этом сентябре: «И ветер, и дождик, и мгла / Над холодной пустыней воды», над лужами то есть. Но к двенадцати проглянуло солнце, и зонт я решил не брать. Сунул в портфель сканер и пошел к метро. В рукописном отделе «Безымянной» библиотеки фонд Романыча-Славинского оказался закрыт на реставрацию. Но одна из сотрудниц – моя однокурсница, к тому же ее сына в прошлом году я устраивал к нам на юридический факультет. Она обещала выцарапать одну единицу хранения с названием: «Подготовительные материалы к биографической статье об А. П. Хвостинине». На пару дней.

Возня в библиотеке заняла больше времени, чем я предполагал, так что пробираясь меж киосков по пути от «ВДНХ» (метро) к ВВЦ (выставке) я начал беспокоиться, дождется ли меня мой сеньор Куард. Опасался я напрасно. Он стоял у входа в павильон и глядел на прохожих со спокойствием ротвейлера, знающего, что здесь и сейчас поводок дергать не надо. Будет команда, и он своего не упустит. А пока пусть себе идут.

Поздоровавшись кивком, испанец предложил прогуляться до одного из здешних летних ресторанчиков. Обстановку он, видимо, изучил заранее, потому что, не спрашивая моего совета, направился к одной из боковых аллей. Вскоре мы уже сидели под синим тентом с надписью, рекламирующей что-то такое, что и хочется, а нельзя. Чем руководствовался мой гость, предлагая именно это заведение, я не понял, поскольку тут был тот же стандартный набор блюд, что и везде вокруг, те же пластмассовое столы с пластмассовыми салфетками, и пластмассовыми солонками. Официантка с чуть-чуть пластмассовым лицом приняла заказ. Испанец, усевшись так, чтобы видеть и кухню, и выход, заказал салат и (как он выразился) pescado grill.[5]5
  Жареная рыба. – Исп.


[Закрыть] Я предпочел cerdo grill, значившуюся в меню, как шашлык из свинины. От вина он вежливо, но твердо, отказался, попросил воды.

– Я говорил с Вашими родственниками, зная, что в Москве мне нужно будет встретиться с Вами. У Вас очень любезные тетушки.

Он так и сказал: amable. Я выразил полное согласие, вспоминая своих amable родственников, стеклянное по утрам море, и его вечернее бормотание (ух-ты, ух-ты, слышалось мне в нем поначалу) кривые улицы Barrio Gotico[6]6
  Старинный квартал в Барселоне – Прим. пер.


[Закрыть], дневные прогулки по Rambla и черное Rioja в длинном стакане ночью. И что-то еще ночью, такое… amable? Нет, не помню.

– У меня к Вам предложение, – вернул меня испанец на мой пластмассовый стул под наше пластмассовое солнце. – Издательство, в котором я работаю, имеет отношение к одной информационной службе Ватикана. В задачи этой службы входит и то, что обычно называют «диалогом культур». В прошлом году нам стало известно о вашем проекте…

Увидев мое недоумение, испанец терпеливо принялся объяснять.

– Ваш курс лекций. Нам amable сообщили об их содержании и даже передали видеокассету с одной из них. На наш взгляд, этот Ваш проект заслуживает поддержки. «Христианский фонд культурных инициатив», созданный при участии Святого престола, но действующий как независимая просветительская организация, уполномочил меня предложить Вам прочитать курс лекций в университете Барселоны. Вы могли бы приехать, скажем, на семестр, уже в этом году. За счет фонда, разумеется.

– Но ведь я не католик и может даже…

– Прошу Вас…

Куард поблагодарил девушку, принесшую нам салат, хлеб, воду и то, что в этом заведении называют шашлыком. Официантка улыбнулась так весело, что я немедленно признал ее единственным живым существом в этом средоточии пластика, мысленно извинился перед ней и мысленно, но нежно поцеловал. Она…

– Прошу Вас не отвлекаться на столь несущественные в данном случае вопросы, как принадлежность к той или иной конфессии.

Ваши лекции, на наш взгляд, позволяют шире взглянуть на христианскую культуру. Я бы сказал, выявляют некоторые ее грани, которые до сих пор не были столь заметны. Чего же еще желать? Мы, кстати, могли бы подумать и о книге, которая бы включала расширенный материал ваших лекций и необходимый научный аппарат. Гонорары у нас небольшие, но…

Сделав две деликатных попытки съесть кусочек pescado, Куард осторожно перешел на хлеб и салат. Я грыз свинину и обдумывал сказанное. Лепетать что-то вроде «как неожиданно», «я не готов», «мне надо подумать», совсем не хотелось. Но испанцу мой ответ и не требовался. По крайней мере, сегодня. Он сказал, что пробудет в Москве неделю и хотел бы встретиться перед отъездом.

– Но это не все.

Он попросил меня заказать бутылку минеральной воды и продолжал.

– В Москве у меня было еще одно поручение, гораздо менее приятное, чем встреча с Вами. Выполняя его, я с удивлением выяснил, что оба моих, извините за такой оборот, предмета интереса пересеклись. Сегодня утром я запросил у своего начальства разрешение на то, чтобы передать Вам некую информацию и попросить о помощи. Два часа назад я такое разрешение получил. И очень прошу не связывать то, что я Вам расскажу, с приглашением в Барселону. Еще раз хотел бы сказать, что нынешние обстоятельства, выяснились уже здесь, а вопрос о приглашении был решен давно.

Я кивнул, принимая его объяснения и соглашаясь слушать дальше.

– Информация, о которую я Вам собираюсь поведать, не секретна, но мы стараемся не способствовать ее распространению. Она касается, как давно прошедших времен, так и современности. Речь пойдет об Иуде и его поклонниках, тех, о ком вы упоминаете в своей лекции, называя каинитами, хотя это лишь uno de los nombres. И не самое точное.

И вот что он мне рассказал.

Секта поклонников Иуды сложилась уже к середине первого века. Ничего или почти ничего не известно об их структуре, целях и взглядах. Евангелие Иуды действительно утеряно. Сохранилось лишь указание на какую-то важную и страшную тайну, укрываемую со времен Иисуса и Иуды. Некие сведения, хранимое сектой и передаваемые из поколения в поколение, должны будут в нужный момент оправдать Иуду в глазах человечества и придать образу Иисуса совсем иное значение. Иудаиты, (видимо, так их можно называть, хотя это и не самоназвание), первоначально входили в более широкую по составу секту каинитов, но затем обособились.

Установлено также, что в своей деятельности они руководствовались принципом translacio locus. Секта перемещается из страны в страну, ища благоприятные обстоятельства для существования. Иногда в нескольких странах одновременно возникало два или больше отделений секты, действовавших почти автономно. Но главный секрет хранился только в одном. При этом каждый момент времени, в каждой местности, где действовали поклонники Иуды, их руководство составляли 24 человека. Но никогда и нигде они не выступали под собственным названием. Их практика крайне конспиративна. Одно из основных требований – находиться всегда внутри какого-либо движения, оппозиционного официальной церкви, и действовать от его имени.

– Ими руководила гордыня, – прокомментировал эту информацию Куард, – Двенадцать апостолов сына человеческого и вдвое больше у человека, сделавшего то, что сделал. И гордыня вдвойне – оставаться всегда вне внимания общества, дергая его за ниточки.

Далее. Первое тысячелетие христианства слишком темно, чтобы подробно выяснить историю секты последователей Иуды. Есть лишь подозрение, что среди несториан V века были тайные иудаиты. Именно они и увели учеников Нестория на Восток, разорвав связи с ортодоксальным христианством. Возможно также, часть иудаитов, вместе с несторианами отправилась на Восток. Предположительно на рубеже тысячелетий ее центр переместился в Хазарию, а филиал возник в Киеве. После разгрома Хазарии, учиненного великим князем Киевским Святославом Игоревичем, филиал стал центром. По крайней мере, в докладе епископа Бруно Кверфуртского, побывавшего в Киеве на своем миссионерском пути в печенежские степи, говориться о подозрительной активности «секты неправедных христиан». Хотя при дворе Владимира Святославича они, видимо, никакой роли не играли. Но через столетие, при великом князе Святополке Изяславиче, они набрали большую силу. Такую, что после смерти великого князя в 1113 году в городе произошло серьезное возмущение.