Текст книги "От/чёт"

– Но это же совсем не то.

– А тело где Георгия? И Сказание, и летопись сообщают, что гривну не могли снять с шеи и тогда голову Георгию отрубили и выбросили. А потом тела опознать не смогли. Из всех тел вокруг князя, одно без головы и значит, его никак опознать невозможно. Бред или неуклюжая попытка скрыть исчезновение слуги Бориса. А я так тебе скажу: Георгий отдал не только тело, но и душу за Бориса.

– Но тогда он должен был повеситься, а не валяться без головы.

– А кто сказал, что он там валялся? Иоанн-мних, автор Сказания?

Он лишь дал боле-менее внятное объяснение тому, что тело Георгия Угрина не было захоронено вместе с другими отроками Бориса. Только и всего. А что, он должен был написать, что Георгий уже раненный, может быть и смертельно, в петлю полез? А Борис, тут же воскреснув, дружину собрал на брата старшего, да не успел ничего предпринять, как варяги его второй раз убили? А может, заодно и то, что варягов сам Ярослав и послал? А, скорее всего, Иоанн и не знал ничего толком. Слышал, что не нашли тело Георгия, убитого вместе с князем, а все остальное сам придумал.

– Но если Георгий Угрин повесился, кто инсценировал его смерть, отрубил голову и укрыл тело? Кто-то, значит, находился рядом, избежал гибели от рук убийц, посланных Святополком, и подстроил все таким образом, чтобы не возникли подозрения в колдовстве.

– Вот.

Академик даже подпрыгнул и долго, потом, качался на мягких пружинах.

– Вот. Слушай дальше. Прошло больше 10, а то и все 20 лет, после убийства Бориса, как появляется в Киево-Печерском монастыре у святого Антония некий Моисей Угрин. И выясняется, вдруг, что он, во-первых, никто иной, как брат Георгия, а во-вторых, единственный, кто спасся из отроков Бориса. В летописи о нем не слова. Сказание молчит. А ведь все они: и Иоанн-мних, автор «Сказания», и Нестор – автор «Чтения о Борисе и Глебе», и, возможно, летописной версии событий, были суть монахами того же самого Печерского монастыря. И как ты думаешь, с чьих слов он историю «погубления» Бориса писали? Можешь не отвечать, вопрос риторический.

Мы набросали схему возможных событий. Два брата-венгра становятся ближайшими слугами Бориса. Возможно, это произошло по прямому приказу Владимира, связанного с киевской общиной иудаитов. Они владеют тайной воскрешения. Когда Бориса убивают в первый раз один из братьев – Георгий – пытается его защитить и даже закрывает своим телом. Второй остается в тени. Ему удается избежать и смерти и пленения. Когда мертвого Бориса увозят. Моисей находит Георгия, еще живого. Они проводят необходимый обряд с обменом душ. Моисей укрывает тело брата или отрезает ему голову с тем, чтобы скрыть следы удушения у того на теле. А сам уходит в Киев к дочери Владимира Святого Предиславе. Далее история Моисея развивается по своему сценарию, нас она сейчас не касается.

Борис воскресает совсем не таким миролюбивым, каким он был ранее. Те, кто его вез, естественно перепугались и разбежались. Борис находит отцовскую дружину, до которой уже дошли слухи о его гибели. На радостях, что слухи не подтвердились, устроили пир горой. «Веселие Руси есть пити», – это ведь Владимир не о славянах, это он о своей дружине сказал. А ночью подкрались варяги во главе с Эймундом и убили Бориса второй и последний раз.

На улице стукнула калитка. На дорожке показалась Варвара, груженная тяжелыми сумками. Глеб Борисыч, извинился, выскочил из кресла, а потом из кабинета. Где-то в глубине послышалось тяжелое Варварино бурчание, сопровождаемое неожиданно мягкими аккордами реплик моего учителя. Слов был не разобрать, но интонационно их беседа напоминала дуэт контрабаса и бетономешалки. Вскоре академик вернулся, растирая руками чуть покрасневшее лицо.

– Ладно, ученик. Тут мы прояснили. Теперь эта твоя поэма. И шифр к ней. Не иначе как заклинание у тебя получилось. Должно быть заклинание, должно быть. Я знаю. Чувствую.

– Тут незадача. Не складывается ничего. Скорее всего, нужен какой-то дополнительный ключ.

Я передал ему те варианты, которые у меня были. Академик лишь коснулся взглядом листа, сразу его (как показалось, взглядом же) и отбросив.

– Не ключ тебе нужен, а голова трезвая. Что ж ты хвостининский замок курицынским ключом открываешь.

– Так ведь другого нет, Глеб Борисович.

– Вот и не открывай. А то сломаешь.

Он покряхтел, потом поднялся и, ни слова не говоря, ушел в другую комнату. Вернулся с несколькими листами. Положил их на свой большой письменный стол, а потом один из них сунул мне под нос.

Это была литорея, похожая на курицынскую, но построенная иначе. В ней буквы в верхнего регистра располагались в алфавитном порядке, а буквы нижнего – в произвольном. К тому же только буквы верхнего регистра обозначались либо как «столпы» (согласные), либо как «приклады» (гласные). В нижнем регистре какой-либо твердый порядок характеристик парных обозначений, на первый взгляд не просматривался.

[файл: АПХ-литорея]

– Откуда у Вас это, Глеб Борисович?

– Оттуда. Из папки Романыча. Я ведь директором «Безымянки» аж пятнадцать лет был, помнишь чай? Или не помнишь? Теперь время такое, каждый сам решает, что помнить, что не помнить. Ну да ладно, берись за дело.

Он бросил на столик листок, но и сам не утерпел, и мы с ним вдвоем стали сопоставлять первые буквы каждой строки с теми, что стояли в литорее, ставя получившиеся значения на чистом листе бумаги. Получился набор из девяти букв:

С Е Т Д Е S У Н Т

Я тупо глядел то, что у нас получилось.

– И что?

Академик внимательно всмотрелся в получившуюся абракадабру. Смотрел долго, может потому, что она у него была первая. Потом встал, подошел с ней к окну, как будто на листе, вытащенном из его собственной стопки писчей бумаги, могли проступить водяные знаки. Потом положил листок на подоконник и пошел за коньяком. На этот раз он выбрал «Henessy paradis». И никаких орешков. Пятнадцать минут на ритуал первого глотка, после чего мы вернулись в реальность: я – слушать, он – говорить.

– В Кабалистике главное не как пишется, а как произносится. Или забыл, что имя Бога всем известно, а чудес никто не творит? Тут важно звучание, а смысл – дело десятое. Но меня другое беспокоит.

Он встал, прошелся по комнате, потирая руки. Я старательно делал умное лицо, хотя думал только об одном, как бы мне в туалет сбегать у академика. А то и так-то уж не сидится, а еще обратная дорога: электричку ждать, то, се… И так плотно задумался, что напрочь забыл про числа на языке колокола. Наконец, решился сказать о своей проблеме. Глеб Борисович, не останавливая шага, махнул рукой в сторону коридора. Когда я вернулся, он опять держал в руке литок и вглядывался в тот же безумный ряд значков. Не оборачиваясь, он пробурчал:

– С Рождеством ты хорошо придумал. Сам или кто помог?

Я неделикатно промолчал. Академик, впрочем (joder!), этого и не заметил.

– Но видишь ли в чем дело. Все слишком просто. Произнес эту ерунду и в петлю полезай. Как ты эту силу направишь на того, кого нужно? А то воскресишь, да не того. Нет, здесь что-то еще должно быть. Вот что, ученик. Я в субботу с дачи съезжаю, холодно здесь и сыро в этом году. Так что давай-ка в воскресенье, собери свои материалы и приезжай ко мне на Ломоносовский. Посидим, коньячку выпьем, вдруг, что придумаем. А пока что я тебе еще один документик подсуну из тех же, Хвостининских. Кое-что в твоем рассказе тут прояснило, но может, еще до чего додумаешься.

Он положил передо мной еще один лист, точнее старинную карту, века, эдак семнадцатогого. Карта эта изображала Европу, но не в географических подробностях, а скорее символически. Контуры морей и гор на ней были выписаны рельефно, обозначены крупные реки. Границы стран отмечены не были, лишь написаны по-немецки названия. Но дело, конечно, было не в самой карте, а в нескольких рисунках на ней.

В центре карты художник разместил большую геральдическую лилию, выписанную на фоне креста, который больше угадывался, чем был виден. Основание лилии упиралось в Балканы, размещаясь в районе современных Болгарии и Румынии, вершина цветка упиралось почти в самое Балтийское море, где-то в районе тогдашней Померании. Два же загибающихся листа (или лепестка?) указывали на Днепр, обозначенный на карте как Борисфен и на южную Францию.

– Ну, говорит о чем-то?

– Судя по рассказу Куарда, лилия указывает на все основные места деятельности иудаитов с одиннадцатого века по семнадцатый. Киевская община, богумилы, катары, стрикундкрейцеры.

– То-то и оно. А теперь смотри, что там еще намалевано.

Рисунок, находящийся рядом с верхним окончанием лилии изображал завязанную петлей веревку. Рядом – отпечатанная на карте готическим шрифтом надпись: «Diese hier it der Norden. Davon sent die Hanlung aus». И перевод, написанный выцветшими чернилами: «Сие есть Север. От него исходит Действие». На Балканах, рядом с основанием геральдического цветка была изображена книга. Надпись гласила: «Dieses hier ist der Suden. Das wert nimmt geinen Anlang Suden». («Сие есть Юг. С Юга проистекает Слово»). А само основание обвивала геральдическая лента. На таких обычно помещают девиз. Но на этой ленте вместо слов девиза стояли числа: 163. 144. 422-3.

– Числа эти тебе ничего не напоминают?

– Похожи на те, что были на рисунке колокола в книге с поэмой, да я листок с его изображением как раз и забыл.

– Ну ладно, дальше смотри.

На территории Франции была нарисована старинная плошка или ваза. И надпись: «Dieses hier ist der Westen. Er webt eine Moglichkeit» («Сие есть Запад. Он знает Способ»). Рядом с Днепром, была нарисована гора, На вершине – птица Феникс, ниже – что-то похожее на вход пещеру. Подписан рисунок так: «Dieses hier ist der Osten. Bewahrt du Wahreit auf» («Сие есть Восток – хранитель Истины»).

– Ваш комментарий коллега.

– Ну…

Я проделал необходимый коньячной ритуал в подчеркнуто замедленном темпе, но в одиночку уложился минуты в три. Академик, судя по всему, оценил мои действия на троечку, но приговора выносить не стал.

– Ну?!

– «Ибо рассуждали так: четыре стороны света, четыре стихии, четыре первичных качества, четыре главных ветра, четыре темперамента, четыре добродетели души…»

– Это я и без тебя знаю.

– Тогда так. Балканские славяне, наверное, знают, как нужно произносить заклинание. Аккуратные немцы… скажем, хранят тайну правильного узла на веревке. Вон он какой чудной.

– Ага, а французы знают какое вино в какую чашку налить. Чушь это милый мой. Так мы договоримся до того, что восточные славяне в пещерах живут «зверским образом», как Нестор еще писал.

– Он-то как раз в пещере и жил…

Академик бахнул по столу ладонью, не заметив, как тот содрогнулся и, кажется, даже крякнул.

– Все это домыслы, слепленные на скорую руку без необходимой подготовки. Сделаем так: я эти два дня разбрасываю срочные дела. Ты – начинаешь думать. И уж заодно, подумай всерьез о переходе в альмаматерь. Лет пять я еще проскриплю, а за пять лет ты уже и доктором и профессором сможешь стать, впрочем.

– Что? – меня передернуло.

– Впрочем, говорю, за шиворот тебя тащить не буду. Хочешь в Испанию, валяй. Там солнце, студентки весь год пупком наружу. Тоже дело. А што то профессорство? Суета. Как там твой мудрец говорил: «Иди, ешь с веселием хлеб свой и пей в радости сердца вино свое, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости». Вот, давай еще по глоточку.

Я возражать не стал.

Варвара накрыла в столовой. Мы перешли туда. За обедом академик рассказывал о делах кафедры. Я слушал в пол-уха, стараясь не очень заметно отставать в количестве опрокинутых рюмочек. Он человек былинных времен, когда и полведра за норму не сходило, а мне еще надо до вечера дожить.

Четверг. День и вечер

Знал бы заранее, так…

Только вышел из калитки, как передо мной тормознула черная «Волга». Чуть не на левом ботинке колесо переднее остановилось. Вот за секунду до того, как задняя дверь открылась, у меня предчувствие и сработало. «И чего ж ты не нализался у академика до потери речи и ориентации в пространстве», – сказало мне предчувствие. – «Было бы тебе сейчас хорошо. А так тебе станет плохо».

На заднем сиденье как-то по-жабьи разместился Сергей Сергеевич. Грустно так сидел один. На меня не смотрел, колени свои изучал и дулся. Из передних дверей вышли добры молодцы, легко определимого рода-племени, взяли меня непутевого, под белы руки, да и запихали в «Волгу». Вот такой вот детектив.

Какое то время мы молчали. Сергей Сергеевич, видимо из педагогических соображений. Ребята впереди изображали крутых полицейских гангстеров. Я просто не рыпался. Когда подъехали к кольцевой, Сергей Сергеевич грустно так покачал головой и заговорил:

– Значит, Василий Михайлович, убедить вас помочь, мне не удалось.

Я поинтересовался, когда он меня убеждал, в субботу в институте или в понедельник в метро. Он отмахнулся.

– Мы в курсе того, что с вами произошло, но, вы ведь и сами не верите в то, что это наша работа. Помочь мы не успели, это да, но приписывать нам какие-то злые побуждения у вас, впрочем, нет никаких оснований. Мы до последнего (правда, напрасно), надеялись на взаимовыгодное сотрудничество. Но вы сотрудничать, скажем, не хотите. Вчера вы встречались с Куардом. Звонка от вас я не дождался.

– Но в нашей беседе не было ничего для вас интересного.

– Позвольте мне, самому определять, что мне интересно, а что, скажем, нет. У нас, как мне казалось, была твердая договоренность: Вы сообщаете мне все о ваших контактах с Куардом и Кербером, я, впрочем, решаю ваши проблемы в институте.

Я не нашелся, что ответить. Да, похоже, мой спутник и не ждал от меня слов раскаяния. Он что-то готовил. Предчувствие мое голосом Глеба Борисовича твердило вне всякого смысла: «подлец, слепец, свинец, скопец». Потом выдохлось и замолчало. Зато вновь заговорил Сергей Сергеевич.

– Паша, передай, пожалуйста, папочку. Спасибо. Так вот Василий Михайлович, я так понимаю, что ваши принципы или то, что вы считаете таковыми, не позволяют вам стать на сторону государства. вам это зазорно. Что ж, я готов облегчить вашу совесть. Вам ведь надо попасть в ситуацию безвыходную, чтобы потом вы могли себе сказать: я сделал все что мог, я сопротивлялся до последнего, но они не оставили мне выбора… Считайте, что так оно, впрочем, и есть. Вот, просмотрите, мы тут для вас кое-что приготовили.

Я взял лист бумаги. На нем в столбик были напечатаны названия сайтов, посещенных в апреле – августе этого года с указанием номера компьютера, наименования провайдера и дат.

– Сайты, как вы можете заметить, – тоном экскурсовода сообщил Сергей Сергеевич, – главным образом организаций, связанных с ЭТА и баскскими сепаратистами. А этот, этот и этот – размещают материалы по прикладному терроризму. Вон там форумы, на которых обсуждаются практические проблемы, скажем, применения тех или иных взрывчатых веществ. А компьютер этот с вашей кафедры, Василий Михайлович. И пароль – ваш. А теперь еще сюда взгляните. Здесь данные на ваш домашний компьютер.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что сайты на этом втором листке все рассчитаны на гомосексуалистов и педофилов.

– Можете сами выбрать Василий Михайлович, какую распечатку первой, скажем, в университет Барселоны отправлять. А заодно в отечественные компетентные органы.

– А вы не перестарались Сергей Сергеевич?

– Да я бы так, впрочем, не ломался. Сотрудник у нас новый, молодой. Энтузиазма у него еще много. Давай говорит, так сделаем и этак. Он Вам еще с Бен Ладеном предлагал переписку устроить. Но тут уж я стеной за Вас стал. Нет сказал и все. Хватит.

– Вот спасибо вам.

– Не на чем. Силы доказательств, скажем, в суде эти сведения конечно не имеют. Ну да суд нам и не понадобится. А вот командировочка ваша вряд ли состоится. Там они со своими террористами-педофилами не знают что делать. Да и другое место работы подыскать, согласитесь, будет непросто.

Я только сейчас разглядел, какой он старый. Спина прямая, как у кавалергарда, очки не достает. Но щеки обвисли, и седую щетину не удается выбрить чисто. И еще морщины у рта и на лбу глубокие, как трещины в паркете у меня дома.

– Ну что, договорились? Да не смотрите вы так, как будто в следующей жизни разыскать хотите. У вас еще в этой все будет хорошо. Спасибо вы мне никогда не скажите. Но может быть, когда-нибудь самому себе признаетесь: я вам не только совесть облегчил, но дал возможность послужить великому делу.

Я отвернулся. В голову не приходило ни одной мысли. Ни вывернуться, ни сопротивляться не получалось. Душно стало и дурно. Я до десяти лет ни одно транспортное средство не переносил. Что там летать, или в лодке плыть, поездка в автобусе со мной была для родителей мукой. А уж качели… В общем, я почувствовал себя семилетним, качающимся на качелях в самолете Ту-104, попавшем в турбулентный поток. А мамы с папой рядом не было. Только голос добрый, но строгий.

– Значит так. Нам нужен ваш отчет, обо всем, что вы знаете, по этому делу. Не позже субботы. Вы мне позвоните и доложите, что и как. Если нет, мы начинаем действовать, Василий Михайлович. А вот и приехали, впрочем. Извините, на вашу улицу поворачивать не будем. Не из конспирации. На набережной асфальт опять разрыли, выезд плохой.

Дома, после душа и бурбона, стало легче. На автоответчике четыре сообщения. Два из них – просто гудки. Третье – из института, о том, что на следующий вторник назначено заседание кафедры. Последним звонил Кербер. Он предлагал встретиться. Я перезвонил. Но дома у него никого не было.

«Four roses» кончился. «Glenfiddih» кончился. Что же это за день такой? Ладно, проехали. Включил свой Acer, проверил почту. Одно входящее, из Испании, адрес: [email protected]. Видимо от Куарда. Я открыл. Это было письмо из туристического агентства «Паломник»: «En contesto a su demanda le comunicamos. No, lamentamos vivamente que no podamos reservar este misme hotel. En el 1995 el hotel fue reconstruico. Per nuestra gerencia esta dispuesta a proponrle ostro variante que es mas comodo. Si le coniene el hotel "El Guerrero", nos sera grato reservarle el numero alla. Por foovor, telefonee a la agencia o mandenos el e'mail. Le pedimos perdon por la equivacion lamentosa y esperamos que nuestra colaboraction sea huena en futuro»[17]17
  «В ответ на ваш запрос сообщаем: Нет, к сожалению, мы не можем забронировать именно этот отель. В 1995 году он был перестроен в супермаркет. Но наше руководство готово предложить другой, более удобный вариант. Если устроит отель «Воин», мы будем рады забронировать номер именно в нем. Обратитесь по телефону в агентство или пошлите емейл. Приносим извинения за досадное недоразумение и надеемся на успешное продолжение нашего сотрудничества в дальнейшем» (исп.).


[Закрыть].

Значит так, первое и последнее предложение отбросить. И выбрать по одному слову из каждого предложения центрального абзаца, следуя схеме: номер предложения равен номеру слова.

Получилось:

«No» – «Нет» – Сергей Сергеевич не работает ни в одном из правоохранительных органов.

«1995» – год его ухода, вероятно на пенсию.

«Gerentia» – «Руководство» – то чем он занимается сейчас.

«El guerrero» – что-то вроде «Воин» – название того, чем он руководит.

«La agencia» – ну и так понятно.

Можно бы и не проверять ничего, но я набрал в Яндексе «агентство Воин» и получил десяток ссылок на «частное охранное агентство ВОИН, Москва», в том числе и www.voin-guard.ru, Кликнул, и попал на сайт весь разукрашенный орлами и стягами. Агентство предлагало свои услуги по охране предприятий и частных лиц, поиску пропавших людей. Кликнул на кнопку «структура» и в открывшемся окне прочитал:

Президент агентства: Сергеев А.М.

Значит, он не от государства работает. Ну и что? Он жизнь мне испоганить не сможет? Еще как сможет. Cabron. Goat. Bouc. Ziegenbock. Козел.

Снова перезвонил Керберу. На этот раз, он снял трубку. Мы договорились, что завтра, в пятницу, часов в семь, он ко мне зайдет.

Итак, что у нас есть. «Beefeater». «Bacardi Black». «Cointreau». Не то. Ага, вот то, что надо: «Midnight Believer». И последний документ из папки Романыча. Это письмо на двух страничках, исписанных плотным почерком человека, привыкшего много и подолгу нанизывать буквы одна на другую. Мне же приходилось угадывать, что значит то или иное сочетание практически одинаковых вертикальных, косых и горизонтальных штрихов. Порой казалось, что я физически отрываю одну букву за другой от строки, чтобы составить очередное слово. Три часа работы и письмо расшифровано.

Письмо неизвестного (предположитльно врача Вернера), от 17 июня 1819 года, адресованное П. Л. Сафонову.

«Милостивый Государь и Почтенный Друг и Благодетель Петр Ларионович.

Последнее письмо Ваше, в котором Вы просите дать подробный отчет о прискорбном происшествии, случившимся с Алексеем Петровичем, я получил три дня назад, будучи еще в селе Старбеевском. Одни лишь непрерывные заботы этих дней стали причиной моего молчания, столь, вероятно, для Вас мучительного.

Сейчас же по возвращении моем в Москву, я взялся за выполнение Вашей просьбы, как бы не было для меня тягостно описание последних часов земной жизни, любезного нашего друга Алексея Петровича.

Как Вам, несомненно, известно, я приехал в Старбеевское по настоятельной просьбе князя Хованского в тот день, когда известие о смерти столь высоко ценимого друга, уже достигло Москвы, обрастая слухами, совсем нелепыми. Сообщу Вам, что наблюдал, а более слышал от участников этой драмы, а также о тех соображениях, к которым пришел, узнав о деле сем из первых рук. А выяснил я следующее.

В субботу на той неделе, после обеда, молодой князь Александр Владимирович, отправился на конную прогулку, что бывало нередко, а по летнему времени, почти каждый день. Алексей Петрович, сильно развлеченный своими химическими опытами, и к тому ж испытывавший, по временам, сильные боли в позвоночнике, компанию ему составлял редко, во всем полагаясь на камердинера молодого барина Фрола, всюду его сопровождавшего.

Вот и в этот день Александр, как говорят, долго скакал по окрестностям Старбеева в сопровождении своего камердинера, а выехав на берег речки Химки, решил искупаться. Речушка сия быстра и неглубока. Правда, встречаются в ней омуты. Студеная вода ее составляет опасность лишь для пловцов неопытных, к коим конечно молодого князя отнести нельзя. Поэтому ни Фрол, ни те из крестьян, кто случился в то время рядом, за барином пристально не следили. А когда бабы у берега крик подняли, он уже с головой под воду и ушел.

Фрол с мужиками кинулись в реку, вытащили барина, но он, по их словам, кои я лично слышал, уже не дышал. Фрол поскакал уведомить Алексея Петровича. На счастие, коляска управляющего, собиравшегося ехать в Москву, была запряжена. Алексей Петрович в ней примчался на берег злосчастной речки и там, как говорят свидетели происшедшего, «набросился» на тело княжича. Зная нежность и чувствительность сердца нашего друга, я, было, подумал, что он бросился оплакивать безвременно усопшего своего воспитанника. Однако, все видевшие его, меня в том разубедили.

Алексей Петрович, прискакав на берег, перевернул Александра на живот, раскрыл ему рот, затем вновь вернул его на спину и несколько раз надавил ему на грудь. Мужики и бабы, окружившие тело княжича, решили, что ум покинул бедного Алексея Петровича и хотели его уж оттащить от тела, но тот грозным криком их всех прогнал. Погрузив тело несчастного мальчика в коляску, он отвез к себе во флигель, где с ним и заперся, не отвечая ни на обращенные к нему слова, ни на стук. И лишь однажды он, высунувшись из окна с пистолетом, заявил, что пристрелит любого, кто попытается войти во флигель ранее следующего утра.

Не могу объяснить мучительного состояния Алексея Петровича и всего, им пережитого за тот вечер и ночь, только наутро из флигеля вышел, жив и невредим, князь Александр Владимирович.

А друга нашего нашли в его комнате мертвым. Тогда же слухи о колдовстве и волховании стали распространяться из Старбеевского, достигнув в конец расстроенного князя Владимира.

Приехав в Старбеевское, я первом делом осмотрел Александра. Он не подавал никаких признаков болезненного состояния, был телом крепок и духом ясен, хотя, как и все мы, весьма удручен неожиданной смертию любимого своего наставника. Я сделал все от меня зависящее, чтобы объяснить в простых и доходчивых словах происшествие post factum дворне, а главное священнику церкви Козьмы и Дамиана, отцу Василию.

Сообщил я, что действия предпринятые Алексеем Петровичем на берегу, были ни чем иным, как попыткой избавить желудок и легкие Александра от воды и тем дать место воздуху, что ему видимо и удалось, сначала, не в полной мере. Тряска же в коляске на ухабах, способствовала удалению остатков жидкости, поскольку Александр лежал, как описывают это видевшие, лицом вниз. Во флигеле дыхание наладилось, но княжич был еще в забытьи, а проще говоря, в обмороке. Алексей Петрович укутал его одеялами, что и советуют делать медики, как, например Dr Schmundt: «Die Darlegung der ärztlichen Handlunder in folgenden Unglückssituationen: Brand, Überchwemmung oder Erdbeben sowie auch bei anderen der eigenen Erfahrung und den Beschreibungen von Kollegen entnommenen underwarteten und bedrohlichen Erignissen» Leipzig, 1801[18]18
  Др Шмундт: «Изложение врачебных действий в случаях несчастных происшествий, как то: пожар, наводнение или землетрясение, а также иных подобного рода неожиданных и угрожающих событий, взятых из личного опыта и описаний коллег». Лейпциг, 1801 – (нем.).


[Закрыть].

Кроме того, царапина, небольшая, но глубокая, на левой руке Александра Владимировича, нанесенная вероятно корягою, в то время, когда его тянули из воды, была тщательно промыта, каким-то раствором и перевязана. Так что я нашел ее совершенно чистою без опасности нагноения.

К нашей всеобщей скорби, волнение, перенесенное Алексеем Петровичем, при спасении жизни и здоровья его воспитанника, вызвали у него апоплексический удар, следствием чего и стала его скоропостижная смерть. Приметы же, якобы удушения, появившиеся у него на шее, объясняются тем, что воротник военного мундира, бывшего своего рода повседневным платьем Алексея Петровича, этот самый воротник, высокий и чрезвычайно узкий, вдавился ему под горло, мешая движению крови и возможно ускорив его кончину, оставив при том свой характерный отпечаток.

Что же касается стеклянной колбы или мензурки, найденной возле тела покойного, то, по всей видимости, он, при падении, вызванным пароксизмом сей болезни, увлек ее со стола, на котором проводил свои химические опыты, прерванные появлением Фрола и известием об утоплении барича. Минерал, растворенный в этой мензурке, и оставил бурые пятна на ковре и одежде нашего незабвенного друга. Если же это и была кровь, то самая ее малость, из небольшой ранки на безымянном пальце Алексея Петровича, появившейся, видимо уже после падения.

Мнение, изложенное мною со всею категоричностию, на которую я только был способен, и решительные меры, взятые князем Владимиром Хованским, способствовали утишению слухов в округе. Москва же, поговорив день-другой, успокоится быстро. Иные новости, иные слухи займут умы, а главное языки досужих сплетников.

Ко всем тем обстоятельствам осталось добавить мне, что похоронен был Алексей Петрович, по полному обряду и в церковной ограде, чему князь Владимир также сильно поспособствовал. По завещанию покойного, небольшой капитал, ему принадлежащий, передан будет его внучатым племянникам, детям его старшего племянника Степана, книги, в количестве более 3 тысяч томов – Московскому университету. Личные же бумаги Алексея Петровича, по особо оговоренному в завещании пункту, известному и Вам, любезный государь Петр Ларионович, были нами преданы огню.

Извините меня, Петр Ларионович, что я написал сие смутно и беспорядочно, что только по расстройству чувств моих в мысль пришло.

Впрочем, поручая себя в благосклонное расположение Ваше и дружество, останусь навсегда с искреннею любовью и почтением

Iюня 17

819

Москва

Милостивый Государь Вашим

покорнейшим

слугою

П.В.

Ну что ж. Завтра я во всем этом постараюсь разобраться. А сейчас: «Фу, Сципион, молчать!». Пошли спать дружище.