Текст книги "Неотразимая"

– Я никому не нужна, – горько пожаловалась Ньевес. – Все бегают за ней…

– Не огорчайся, моя радость… Я думал, ты болтаешь с миссис Хокс.

– Она с Серафиной. Теперь они все время вместе.

Даже им я не нужна. – В шоколадных глазах стояли слезы. – Я здесь никому не нужна….

Бедняжка, подумал Дэв. Ревность и уязвленное самолюбие. Черт бы тебя побрал, Дейвид…

– Хочешь, поищем Элизабет вместе?

Нет, не хочу, взбунтовавшись, подумала Ньевес, хочу, чтобы ты искал меня. Меня! Почему ты не смотришь на меня, не хочешь замечать? Нужно показать ему, что она уже не ребенок. Показать, что она женщина..

Дэв отмечал малейшие изменения живого, выразительного лица, на котором было слишком много неумело наложенной косметики. Но тело под детским платьем было телом женщины. Беда в том, что ее эмоциональное развитие отстало от физического, вернее, было искусственно задержано. Она сейчас переживает опасный возраст и особенно нуждается в поддержке и утешении.

К кому ей еще пойти, как не к нему?

– Хорошо, – угрюмо произнесла Ньевес, – поищем ее вместе.

Он ласково ей улыбнулся и взял за руку.

– Зачем она тебе понадобилась? – спросила она удрученно.

– Она отправилась к Луису Бастедо. Он должен сообщить ей… не слишком приятные вести.

– О тете Хелен? – догадалась она.

– Обо всем, – он посмотрел нанес. – Я понимаю, тебе кажется, что все бросили тебя, но здесь происходят… не совсем обычные вещи.

– Я знаю!

Они задержались на террасе, и Дэв посмотрел сверху на парк, где белой лентой вилась дорога. Она была пуста.

– С тех пор, как она появилась, все пошло не так, – возмущенно начала Ньевес. – Это из-за нее все переменилось.

Надеюсь, изменилась и она сама, подумал Дэв. Но объяснять это Ньевес бесполезно. Она видела – чувствовала, – что все вокруг рушится, и, не вдаваясь в рассуждения, нашла в Элизабет виновницу всех несчастий.

– Пойдем к берегу, – предложил он, – навстречу машине.

Ньевес молча поплелась за ним, лихорадочно соображая, как привлечь его внимание. Времени было в обрез: вот-вот на дороге могла появиться машина. Но как это сделать? Как? Она вспомнила романы, которые служили ей путеводителем в мир взрослых. Там всегда имелась сцена, в ходе которой героиня вдруг оказывалась на руках у героя, и все заканчивалось страстным поцелуем… Иногда героиня, споткнувшись, подворачивала ногу, а иногда им обоим грозила опасность, и герою приходилось ее спасать. Но об опасности не могло быть и речи, а вот если бы она упала… Нужно сделать так, чтобы он ее обнял, ощутил ее тело, понял, что она не девочка! И с этого момента все пойдет, как и положено в романах: он возьмет ее на руки, она поднимет на него глаза, он поцелует ее и потом…

Она решилась. Так и нужно сделать. Но как? Как?

Спустившись с террасы, Дэв свернул на газон, чтобы пройти коротким путем через розарий. Там, где розарий подходил к дороге, стояла мраморная скамья – с нее можно было любоваться пейзажем, вдыхая аромат роз.

Но Ньевес знала, что розарий разбит в низине, чтобы уберечь усыпанные цветами кусты от резкого ветра.

Если бы только она смогла поскользнуться на ступеньках из красного кирпича! Темнело, таинственно алел закат. А после будет совсем легко, сославшись на больную ногу, опереться на него, почувствовать, как его руки поддерживают тебя, поднимают…

Она мечтала об этом так страстно, что, едва они приблизились к лестнице, все именно так и произошло: она действительно поскользнулась на стертой верхней ступеньке и, громко вскрикнув, полетела вниз, раскинув руки.

Реакция Дэва была мгновенной. Полуобернувшись, он поймал ее на лету, но, потеряв равновесие, стал пятиться вниз по ступенькам, испуганная Ньевес обхватила его за шею, так что ему пришлось ее обнять, и, наконец, на последней ступеньке ему удалось остановиться.

Ее лицо оказалось напротив его лица, и, быстро облизав губы, чтобы они выглядели соблазнительнее, она прошептала: «Поцелуй меня, Дэв! Скорее!» – она старалась, чтобы голос звучал сексуально, но получилось так, словно она охрипла, – и прежде, чем Дэв успел открыть от изумления рот и расхохотаться, ее губы прижались к его плотно стиснутым губам. Она с такой силой обхватила его за шею, что он не мог пошевелиться.

Отпрянув от него, чтобы перевести дух, она слабо улыбнулась – и увидела, что по другую сторону дороги стоит Элизабет. Должно быть, она появилась на вершине холма, когда Ньевес целовала Дэва. Что ж, тем лучше!

– К чему таиться? – громко сказала Ньевес. – Признайся, что ты любишь меня .. Хватит молча страдать? – Едва Дэв открыл рот, как она закрыла его своей ладонью. – Дай мне сказать… Я люблю тебя, – воскликнула она звенящим голосом. – Теперь ты это знаешь… Мне хочется, чтоб ты знал… Я люблю тебя!

Тебе не нужно больше притворяться, честно! Не бойся нарушить мой покой… признайся же, что любишь…

Я это знаю, но теперь скажи мне это сам.

Она прижала губы к его губам с такой силой, что он покачнулся.

Ему пришлось поднять ее на руки и спуститься с нижней ступеньки на газон, где он мог твердо стоять на ногах. Ньевес крепко прижалась к нему. Когда она снова посмотрела на дорогу, Элизабет там уже не было.

Поставив Ньевес на ноги, Дэв сдержанно произнес:

– Что все это значит? – Он старался, чтобы в его голосе звучало негодование.

– Я же сказала тебе! – Она топнула ногой. – Я тебя люблю!

– Я знаю это. Я тебя тоже люблю. – Он произнес это прежним покровительственным тоном, без положенной в подобных случаях страсти.

– Я говорю не о такой любви!

– А о какой?

– О настоящей любви, – со страстью заявила Ньевес. – О такой!

Она снова потянулась к нему, обвила его шею руками и прижалась губами к его губам.

– Ax, – сказал Дэв, как только она его отпустила. – О такой любви! – В его голосе проскользнула насмешливая нотка.

– Не смейся надо мной! – произнесла она обиженно. – Тебе не полагается надо мной смеяться.

– А что мне полагается? – спросил он спокойно.

– Признаться, что и ты меня любишь!

– Но я же только что тебе сказал!

– Не так! – Она топнула ногой. – Ты должен сказать мне по-настоящему… Теперь ты знаешь, что я тебя люблю, и можешь признаться мне в любви, а раньше ты сомневался, потому что думал, что я слишком молода, но я уже взрослая…

На этот раз Дэв не мог удержаться от смеха.

– О Господи! Ты опять начиталась романов… я говорил Хелен, что тебе пора переходить в чему-нибудь другому.

– Не смейся! – страстно воскликнула Ньевес. Ты не должен надо мной смеяться! Я не ребенок, я уже взрослая! – В опровержение своих слов она расплакалась.

– Прости меня, моя радость, – теперь голос Дэва звучал совершенно серьезно. Ньевес затихла и, шмыгая носом, подняла на него глаза. – Я виноват. Мне нужно было заметить это раньше.

Ее лицо просияло.

– Ты любишь меня! Любишь! Я так и знала!

Она снова бросилась к нему, но он остановил ее, взяв за кисти.

– Я уже взрослая, – лихорадочно бормотала Ньевес. – Неужели ты не видишь?

Дзе вздохнул. Этого ему хотелось меньше всего.

И именно теперь… Он поднял голову и посмотрел на дорогу. Никого.

– Не жди ее! – вспыхнула Ньевес. – Смотри на меня! Ты любишь меня, а не ее!

– С каких это пор? – спросил Дэв.

Его голос испугал ее. Ньевес опустила голову. Она хорошо знала этот тон.

– С тех пор, как умер твой дедушка? – спросил Дав. – Или с тех пор, как приехала Элизабет?

Он был прав, но от испуга она ринулась в атаку.

– Это не имеет значения. Я знаю об этом, и все.

Дэв покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Не все.

Он взял ее за руку, подвел к скамейке. Она заметила, что он еще раз бросил взгляд на дорогу. Затем решительно усадил ее рядом с собой.

– Я люблю тебя, – с несчастным видом сказала Ньевес. – Многие мои ровесницы любят мужчин старше… Мне скоро восемнадцать! Многие в этом возрасте выходят замуж!

– Тебе пока семнадцать, и ты пока недостаточно взрослая, чтобы понимать смысл того, что говоришь.

– Я понимаю! Я хочу принадлежать тебе!

– Ты ошибаешься, – произнес Дэв тоном, не терпящим возражений. – Ты хочешь, чтобы тебя любили, я понимаю, но вот так. – Он ласково обнял ее за плечи, как прежде. Он не сжимал ее могучими руками, как это полагалось в романах. Он обнимал ее не страстно, а заботливо.

– Я знаю, что ты меня любишь, – сказал он мягко. – Но это совсем не то же самое, что «быть влюбленной»…

Я тоже люблю тебя, но я в тебя не «влюблен».

– Нет, я влюблена, влюблена!

Он посмотрел ей в глаза. Она затравленно глядела на него.

– Прекрасно, тогда докажи мне это.

– К-как д-доказать? – запинаясь, произнесла она.

– Очень просто. Поцелуй меня как следует. Как целуют возлюбленных.

– К-как с-следует? – Она растерялась. – Что ты имеешь в виду? Есть только один способ целоваться: ты касаешься губами чьих-то губ.

Ньевес всю жизнь так рьяно опекали и оберегали, что она не имела ни малейшего представления о поцелуях, которые получают и раздают в порыве страсти. Ей было позволено читать романы, не имеющие к реальной жизни никакого отношения. Даже фильмы, которые она смотрела, тщательно отбирались. Она никогда не ходила на свидание с мальчиками. Она брела с завязанными глазами по улицам и переулкам сексуальных приключений Марджери. Матти Арден была для нее Другом Семьи. Монахини не дремали. Мадам Лоран тоже.

Ее воспитанницы покидали пансион девственными в мыслях, словах и поступках. Девственность всегда была в цене, а разве ее подопечные предназначались не для продажи? Родители хотели, чтобы они попали в постель к своим мужьям неискушенными в любви, им предстояло учиться, а не учить. А после того, как они производили на свет наследника – а лучше нескольких, – им позволялось переключиться на любовников.

Но не раньше. Секс не должен был поднимать свою уродливую голову, но даже если бы это произошло, то опасаться было нечего: ни одна из воспитанниц мадам Лоран не знала его в лицо.

Поэтому Ньевес была в полной растерянности. Она не имела ни малейшего понятия, о чем говорит Дэв.

– А я-то думал, ты меня любишь.

– Люблю… люблю!

– Тогда докажи.

Ньевес была в панике. Что делать? В романах поцелуи назывались сладкими, страстными, тайными, но более подробно не описывались.

Ее замешательство не укрылось от опытных глаз Дэва.

– Ты мог бы научить меня…

– Если ты меня и в самом деле любишь, тебе ни к чему уроки.

Ньевес была на грани слез.

– Ну я тебя прошу… пожалуйста, покажи мне…

Дело в том, что… – она вспыхнула, – я никогда ни с кем не целовалась.

– Я знаю, – Дэв произнес эти слова таким тоном, что у нее из глаз брызнули слезы.

– Так я никогда не научусь, – в отчаянии всхлипывала она.

– Научишься, но не у меня.

– Но я хочу научиться у тебя… пожалуйста, Дэв… пожалуйста!

Лицо у Дэва вдруг стало совершенно чужим. Глаза смотрели на нее совсем не так, как раньше. Сердце Ньевес испуганно забилось.

– Ты в этом уверена? – спросил он.

– Абсолютно! Прошу тебя, Дэв, покажи мне, как целуются влюбленные.

– Что ж, ничего не поделаешь… – вздохнул Дэв. – Ты в самом деле выросла.

И вдруг он крепко обнял ее, и она с ужасом почувствовала его язык у себя во рту, а руку у себя на груди!

Она была в шоке! Стала вырываться, брыкаться и, оттолкнув его, отскочила на другой конец скамейки, с остервенением вытирая губы ладонью.

– Какая мерзость! Так люди не целуются!

– Так целуются любовники, – ответил Дэв, и она внезапно поняла, что он говорит правду. – Взрослые люди, которые понимают, что такое любовь и что такое быть любовниками. Ты отдаешь мужчине не только душу, но и тело.

Ньевес судорожно вздохнула.

– Если бы я попросил тебя об этом, смогла бы ты заниматься со мной любовью? Раздеться? Лежать обнаженной в моих объятиях?

Испуганно вскрикнув, Ньевес вскочила со скамьи.

Это не Дэв! Милый, доброжелательный, заботливый Дав никогда не произнес бы таких ужасных слов!

– Любовь не похожа на роман, моя радость. Любовь – это множество вещей, одна из которых секс!

Ньевес молчала.

– Мы говорим о любви, – продолжал он мягко, – но секс – это то, что мы делаем, когда любим и любимы… мужчины и женщины. Ты любишь меня именно так? Ты готова заняться со мной любовью?

Ньевес заткнула уши руками.

– Ты ведешь себя отвратительно! Ты не должен говорить таких вещей!

– Но ты же сказала, что любишь меня, – Дэв был мягок, но неумолим. – По-настоящему меня любишь.

Ньевес залилась слезами. Затем она почувствовала, что сидит на знакомых коленях, знакомые руки обнимают ее по-старому, в его прикосновениях уже не было ничего отвратительного. Он дал ей платок.

– Я в самом деле люблю тебя, – всхлипнула она. Но по-другому…

– Знаю, моя радость. И мне пришлось тебе это продемонстрировать.

Она подняла на него заплаканные глаза.

– Поэтому ты так себя вел?

– Да. Потому что, когда ты созреешь для такой любви, когда встретишь мужчину, в которого будешь «влюблена», тогда все будет по-другому… это будет просто изумительно.

Широко раскрыв глаза, еще с сомнением, но уже с надеждой, она спросила:

– Правда?

Она ничего об этом не знала. В романах никогда не говорилось о физической стороне любви. О том, как это страшно. Но глаза, которые глядели на нее, уже не пугали ее, его руки не сжимали ее, словно тиски, сидеть у него на коленях было удобно и спокойно, и сам он пах знакомым испанским одеколоном. Она с облегчением вздохнула. Он снова был ее милым, надежным, заботливым Дэвом.

– Ты разыграл меня, – сказала она с довольной улыбкой.

– Нет, – ответил он, и его голос звучал серьезно. – Если бы ты любила меня так, как говоришь, ты бы сама этого хотела… и ждала этого от меня.

Она встревоженно посмотрела в его уверенные голубые глаза.

– Ты не шутишь?

– Нет. Так будет.

Она слишком поздно поняла, что зашла на чужую территорию. Слишком поздно догадалась, что романы – это одно, а любовь – совсем другое.

– Но ведь ты не ждешь этого от меня, верно?

Она молча покачала головой.

– Ты ждешь от меня вот этого. – Он усадил ее поудобней у себя на коленях и ласково, как в детстве, обнял ее.

– Ты ищешь ласки и утешения, моя радость, потому что вдруг ни у кого не оказалось для тебя времени. И это очень грустно. Но тебя все любят: я, тетя Хелен, Касс и твой отец.

– Нет, он меня не любит!

– Да, и он тоже.

– Мне нужно, чтоб ты меня любил, – Ньевес прижалась к Дэву.

– Я и люблю, и всегда буду любить. Этого ничто не изменит. – Он снова улыбнулся. – Так значит, друзья?

Ньевес порывисто обняла его.

– Да, да… самые близкие, любящие друзья.

– Вот кто мы такие, ты и я. Любящие друзья. – Он бережно отвел прядь волос с ее лица. – В этом доме и так не хватало любви. И ты почувствовала, что теряешь последнее. – Он широко улыбнулся. – Но это не так.

Ничего не изменилось, моя радость.

– Это мне и хотелось знать, – сказала робко Ньевес. – Что… – она осторожно подбирала слова, – что ей не удалось все изменить.

– Больше всего изменилась она сама, – ответил Дав спокойно. – Вот почему я ее искал. Ты говоришь, что тебе одиноко. А каково ей сейчас? Предположим, не она, а ты узнала, что все, что ты думала о себе до этих пор, оказалось не правдой… что твой отец вовсе не твой отец и кто твоя мать – непонятно…

Ньевес зябко повела плечами. Она не подумала об этом.

– Ты нуждаешься в утешении, а тебе не приходило в голову, что Элизабет тоже в нем нуждается? Вот почему я хочу ей помочь.

Ньевес молча кивнула, ее отзывчивое сердце сжалось от сострадания. Теперь она еще лучше поняла, какой Дэв добрый.

– Тогда давай поищем ее. Пройдемся вниз по дороге.

И не успела Ньевес открыть рот, чтобы сказать:

«Я только что видела ее», как тут же в испуге закрыла.

Если она все расскажет, то Дэв ужасно на нее рассердится. Ее сердце затрепетало от страха. Она этого не выдержит, только не сейчас, когда им так хорошо вдвоем.

О Господи, подумала она, что я наделала! Она понимала, что должна во всем признаться, но одна мысль об этом приводила ее в ужас. Она скажет позже… Объяснит Элизабет, что все это глупая шалость. Но едва представив себе взгляд этих холодных зеленых глаз, она перепугалась еще больше. Лицо, глядевшее на них с дороги, ничего не выражало. Оно было каменным. Элизабет просто повернулась и ушла. Если б она любила Дэва, она наверняка так этого бы не оставила. Она потребовала бы объяснений. Но тут Ньевес вспомнила, что в романах героине нередко приходилось видеть, как герой целует другую женщину, и она делала из этого совершенно не правильные выводы. Но разве Дэв не сказал, что настоящая любовь не имеет с романами ничего общего? Она окончательно запуталась. Не знала, что думать, как поступить…

Она украдкой взглянула на Дэва. Тот хмурился. Конечно, он ужасно на нее рассердится…

И вдруг они заметили далеко внизу огни машины.

– Наверное, это она, – сказал Дэв.

Он ее любит, подумала Ньевес, не в силах подавить пронзившую ее острую боль.

И вот уже яркий свет фар ударил им в лицо. Дэв стоял посреди дороги, раскинув руки. Но это была не Элизабет. Это был Дан Годфри за рулем своего «астона мартина».

– Что вам от меня нужно? – крикнул он весело. – Жизнь или кошелек?

– Я думал, это Элизабет. Ты не видел ее?

– Нет, не видел. А почему вы ее ищете? Она что, исчезла? Или что-нибудь случилось? – спросил он с надеждой.

– Нет, но она пошла к Луису Бастедо. Поговорить о Хелен.

– А… – Дан улыбнулся. – Надеюсь, ты не вообразил, что она собралась покончить с собой решив, что с нее довольно… – проворчал он.

От этих слов Ньевес стало еще хуже, но она ничего не могла сказать в присутствии Дана Годфри.

– Возможно, она решила пройтись пешком, – заметил Дан. – Вы же знаете, какой она ходок. Влезайте, я отвезу вас домой. Наверное, она уже там. Тебе придется сесть к Дэву на колени, – предупредил он Ньевес, открывая дверцу. – Но ты ведь не против, верно? Стараясь не глядеть на Дана, она забралась в машину и замерла. Она чувствовала себя предательницей, безмозглой дурой, и – что хуже всего – ее терзало чувство вины. Что я наделала? – повторяла она в отчаянии.

Что я наделала?

Глава 15

Марджери казалось, что она погребена под множеством слоев черного бархата. Она барахталась под ними, задыхаясь, пытаясь освободиться, и когда наконец сквозь сомкнутые веки забрезжил свет, открыла глаза и тут же снова закрыла, ослепленная сиянием люстры у себя над головой. Она застонала, и звук ее собственного голоса тупо ударил в виски. Она чувствовала себя отвратительно. Все тело болело. Осторожно приоткрыв глаза, она медленно повернула голову. Напротив кровати висело большое зеркало, которого она прежде никогда не видела. В нем отражалась смятая постель, зеркальный потолок, разбросанные по белому ковру одежда, пустые бутылки и стаканы, окурки сигарет с марихуаной… В воздухе стоял приторный залах неубранной посуды.

Наверное, она на вечеринке… Но где? Марджери осторожно приподнялась на локте. На столике у кровати стояли электронные часы из цельного куска горного хрусталя. Они показывали 2.35, и дату – 5 мая. Из памяти у нее выпало целых три дня. Это означало, что она беспробудно пила и была на наркотиках. Но где она?

В ее памяти всплыл водоворот тел, рук, языков и пенисов всех цветов и размеров. Она смутно припомнила, как переходила из рук в руки, сливаясь с извивающимся от похоти клубком тел, мужчины стискивали ее с двух сторон, уступая место женщинам… Она со стоном откинулась на подушку. Ее закрутил бешеный калейдоскоп ощущений и воспоминании. Похоже, ее истязали.

Малейшее движение причиняло боль. Ее тошнило от шампанского – да, было и шампанское – и от наркотиков: от кокаина, который она нюхала, и от марихуаны, которую курила. Но где она? И как сюда попала? Она напрягла память. Все началось в ее собственной спальне в Венеции. Тихонько заглянув в полуоткрытую дверь, чтобы преподнести сюрприз Андреа, она преподнесла сюрприз самой себе, да еще какой…

Она все вспомнила… Она заглянула в просторную, облицованную зеркалами комнату, тускло освещенную всего одной лампой. Но света было достаточно, чтобы разглядеть: на ее кровати страстно прильнули друг к другу два обнаженных тела. Андреа. И – она сразу узнала эти рыжие волосы – эта богатая сука Барбара Диллон, парфюмерная королева. Не зря она несколько месяцев увивалась вокруг. Марджери застыла на месте, боясь пошевелиться, от напряжения свело мышцы. Она слушала, смотрела… Ее затопила удушливая волна отчаяния, страха и утраты, кровь стучала в висках. Она слышала их тяжелое дыхание, стоны, сдавленные крики, видела, как бьются их тела – все это ясно отпечаталось в ее памяти, – наконец она услышала хрип, затем пронзительные вопли, Барбара принялась выкрикивать непристойности, прижалась исступленно к Андреа, ее длинные острые ногти вонзились ему в спину…

Марджери стало дурно. Почувствовав, что сейчас ее вырвет, она с трудом встала с кровати и, споткнувшись о пустые бутылки, упала на колени, но все-таки ей удалось проползти по ковру к полуоткрытой двери, и она с облегчением увидела, что это ванная. Она тяжело задышала, и ее стало выворачивать, липкое холодное тело освобождалось от скверны. Потом она в изнеможении опустилась на кафельный пол и долго лежала без движения, наконец, покачиваясь, поднялась на ноги и, увидев свое многократно повторенное отражение в зеркалах, застонала: рубцы от плети, багровые синяки, красные полосы на груди, животе, бедрах. Лицо опухло, глаза заплыли, волосы спутаны, рот пересох. Она с трудом открыла душ, подождала, пока вода станет почти нестерпимо горячей, и встала под него, опираясь руками на края ванны. Вода стекала с ее тела, притупляя боль, облегчая страдания, смывая грязь снаружи и внутри. Туман в голове рассеялся, и ожившие в памяти сцены заставили ее вздрогнуть и застонать.

Это было ужасно. Она принялась швырять в них все, что попадалось под руку. Зеркальные стены покрылись трещинами, на пол посыпались осколки. В воздухе смешался аромат пролившихся духов: Arpege, Joy, L'Air du Temps… Она вонзила свои зубы в грудь Барбары Диллон, та подняла истошный крик, на Марджери обрушились тяжелые удары Андреа… Она повернулась к нему, стараясь угодить ему острым высоким каблуком прямо в пах, выкрикивая ругательства, обезумев от ярости и боли, утраты и предательства, понимая, что потеряла все: Андреа, деньги… все… ей больше нечего терять.

Она вспомнила, как Андреа, отодрав ее пальцы от тела Барбары Диллон, ударил ее по лицу с криком:

«Сука! Грязная шлюха! Между нами все кончено!» Под градом обрушившихся на нее ударов она превратилась в жалкое, беспомощное существо. Потом она, видимо, упала в обморок, потому что, когда она очнулась, ни Барбары, ни Андреа рядом не было, и в спальне царил полнейший разгром.

А что потом? Она смутно помнила чувство страха, желание подняться, двигаться, потому что, если она теперь не встанет, то не встанет никогда. Она им еще покажет. Но как? Она знала только один способ. Лица… мужчины… какой-то бар… потом машина… и в ней мужчина…или двое? Ее хватает множество рук… затем все слилось, как в калейдоскопе.

Она завернулась в полотенце, другим повязала волосы. Голова раскалывалась, все тело ныло. Держась за стену, она вернулась в спальню. И тут распахнулась другая дверь и в комнату вошел совершенно голый, могучего телосложения мужчина с густой черной порослью на груди и в паху. Едва он ее заметил, как у него случилась самая быстрая эрекция, какую она только видела.

– Ну что, детка, – спросил он с горловым акцентом. – Очнулась? – он отглотнул из бутылки. – И хочешь еще?

Хотя Марджери и не помнила всех подробностей своего приключения, она не забыла, кто она такая. Вид этого животного напомнил ей, что она оказалась далеко за пределами своего круга. Впервые в жизни ее пронзил острый страх.

– Кто вы такой? – спросила она надменно.

– Ты что, не узнаешь меня? После того, чем мы с тобой занимались? – Он медленно направился к ней. – Ну ничего, ничего… Я помогу тебе вспомнить.

Порывшись на ночном столике, он вытащил маленькую металлическую трубочку.

– Вы не посмеете, – сердито начала она.

– Еще как посмею.

И не успела она опомниться, как он схватил ее своей ручищей молотобойца и скрутил ей руки за спиной. Она взвыла от боли, но он придавил ее еще сильнее, так что она не могла пошевельнуться, и вставил трубочку ей в ноздрю, потом зажал ей рот и другую ноздрю, и ей ничего не оставалось, как сделать вдох. Когда она инстинктивно дернулась, он повторил ту же процедуру с другой ноздрей. Кокаин взорвался в ее мозгу, как фейерверк: перед глазами заметались цветные огни, в ушах застучала кровь.

– Ну как, теперь легче? – спросил он с дьявольской усмешкой, стягивая с нее полотенце. Отшвырнув его в сторону, он привлек ее к себе.

– Нет… не надо… я больше не хочу… не могу…

– Не ври, можешь. – Его руки мяли ее тело, стискивали, причиняли боль. – Раньше тебе это нравилось.. Тебе еще все было мало.

– Пожалуйста, – стала умолять она, – мне плохо.

Не видишь, что мне плохо?

– Я тут ни при чем. От меня еще никому не становилось плохо.

От него исходил приторный запах мускуса. У Марджери закружилась голова. К горлу подступила тошнота. Он грубо захохотал, не обращая внимания на ее мольбы.

– Вечеринка еще не кончилась, детка! Джорджио! – крикнул он. – Царица!

Дверь снова отворилась, и на пороге появились двое. Высокий стройный негр, тело которого было разрисовано яркими психоделическими красками, и совершенно обнаженная – если не считать лоскутка блестящей ткани на лобке – женщина. У нее были маленькие точеные груди и черные, как смоль, волосы. Под полумаской улыбались яркие пухлые губы с мелкими острыми зубами. Глаза под маской были совершенно безумными.

– Очнулась и опять готова заняться тем же самым.

Верно, моя милая? – спросила она с акцентом. Улыбка была порочной и жестокой.

– Нет… нет… пожалуйста… Мне плохо. Неужели вы не видите, что мне плохо? – Она чувствовала себя ужасно. Несмотря на наркотики, голова раскалывалась, боль внизу живота отдавала в спину – жгучая, мучительная, невыносимая.

– У нас есть прекрасное средство от всех болезней, – сказал негр сонным певучим голосом. Из маленького мешочка на груди он достал крошечный пластиковый пакет с белой пудрой. – От этого ты мигом забалдеешь…

Приблизившись к Марджери, он разорвал пакетик зубами, насыпал немного порошка на ноготь большого пальца и протянул ей.

– Держи свой пропуск в рай, детка!

И снова Марджери попыталась отвернуться, но здоровяк снова ее скрутил, и ей пришлось вдохнуть кокаин. Он взорвался у нее в голове яркой белой вспышкой, и, ничего не соображая, она инстинктивно лизнула опустевший ноготь.

– Вот умница… Как видно, тебе не впервой путешествовать в рай.

Марджери чувствовала, что распадается на части.

Цепляясь за всех троих, она позволила поднять себя, поволочь и бросить на кровать…

Харри разбудил телефонный звонок. Нащупав трубку, он сонно пробормотал:

– Слушаю!

И тут же вскочил, вцепившись обеими руками в трубку.

– Что? Когда? Где? Как? – выкрикивал он. Пока он слушал, его лицо бледнело, руки начали дрожать. – Да… да… я понимаю… Да, конечно. Выезжаю… где?

Да, да, верно. Да, спасибо.

Ему не сразу удалось положить трубку на рычаг. Некоторое время он молча сидел на кровати. Затем попытался встать, но не смог. Ноги не слушались. Закрыв глаза, он поднес дрожащие руки к лицу, сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Когда ему это удалось, он поднялся и пошел одеваться.

Когда вошел Мозес, все сидели за завтраком.

– Вас к телефону, мисс Касс. Граф из Италии.

– Харри! – Отодвигая стул, Касс нахмурилась. – Что там еще стряслось?

Но когда она произносила: «Харри? Я слушаю тебя», – ее голос звучал приветливо. На другом конце провода послышалось неровное дыхание, затем звуки, похожие на плач.

– Харри! Это ты?

– Касс… – Голос был глухим, взволнованным. – Касс…

– В чем дело, Харри? – Она внезапно ощутила страх.

– Марджери… – продолжал он, – Марджери умерла.

– О Боже… – Касс опустилась на стул.

Харри рыдал, как ребенок.

– Мне позвонили из полиции, из Рима… они нашли ее тело в машине в переулке… она скончалась от потери крови.

– Господи! – ужаснулась Касс. – От потери крови! Как это произошло?

– Она… у нее… у нее внутри все было разворочено… они сказали… сказали, что это следствие сексуального извращения…

– О Боже, – Касс стало нехорошо.

– Она была вся в кровоподтеках и… – Он не мог продолжать.

Взяв себя в руки, Касс постаралась сосредоточиться на том, что нужно было сделать.

– Где ты? В Риме?

– Да.

– Никуда не уходи. Скажи твой адрес?

Она слышала, как он спросил у кого-то, потом, запинаясь, повторил адрес.

– Так… оставайся на месте, слышишь? Я постараюсь как можно скорее прислать кого-нибудь к тебе. Ты слышишь меня, Харри?

– Да – да…

– Кто там у них главный? Дай ему трубку.

Она подождала, кусая губы, барабаня пальцами по столу, мечтая о сигарете.

– Алло? Вы говорите по-английски? Черт побери! Momenta рог favore. Дан! – громко крикнула она.

Он прибежал из столовой с салфеткой в руке.

– Быстрее! Нужно поговорить по-итальянски.

– Что случилось?

Она ему объяснила. Дан был в шоке. Но взял трубку и перевел на итальянский ее вопросы, а на английский ответы полицейского.

Наконец Касс сказала:

– Дайте мне еще раз поговорить с Харри. – И через несколько секунд. – Харри? Слушай меня внимательно…

Закончив разговор, она подняла глаза на Дана.

– Боже! – пробормотал он. – В какую еще историю она впуталась? – Он побледнел и покрылся потом, его мучило чувство вины.

– К этому все шло, – произнесла Касс мрачно. – А теперь пойди и расскажи всем. А я займусь делами.

И принялась набирать римский номер Организации.

Когда Касс вернулась в столовую, за столом царило молчание. Смерть Марджери потрясла всех.

– Я связалась с Вито Арабиньери, – сказала она глухо. – Он дельный человек, и у него есть связи.

Нужно постараться, чтобы эта история не попала в газеты. К счастью, Марджери обнаружила полиция. Сегодня в три часа утра. Она была в вечернем платье и босоножках. Сидела в луже крови, машина тоже была в крови.

– Чья машина? – спросил Дан.

– Слава Богу, ее… – Она повернулась к Дану. – Ты, кажется, говорил, что она поехала в Венецию?

– Так она мне сказала. К Андреа Фарезе.

– Тогда что она делала в Риме? – спросил Харви.

– Это недалеко, – язвительно заметил Дан.

– Верно, но Марджери никогда не ездила на машине, она всегда летала.

– Возможно, за рулем был кто-то другой, – предположил Дан.

– Скончалась от потери крови! – Казалось, Дейвид вот-вот расплачется.

– Ты уверена, что Вито Арабиньери сможет все уладить? – Харви удалось справиться с волнением.

– Поэтому я ему и позвонила, – коротко заметила Касс.

– Кто это? – спросила Элизабет.

– Он… занимается нашими делами в Италии, – неопределенно ответила Касс. – Вито знает систему. И знаком с нужными людьми. Я попросила его уладить это дело по возможности без шума.

– Но… – Харви облизал губы.