Текст книги "Раскрыть ладони"

Кузнецом? Да уж, завидная участь. Я всегда мечтал о большем. О том, чтобы меня признали в том искусстве, которое выберу сам. Сделал неверный выбор? Возможно. Но теперь уже поздно отступать. Я родился магом и умру им.

– У вас помощников и так хватает.

– Эх, молодой ты еще…

– И глупый?

Дядя согласно пыхнул трубкой:

– А тот как же? Вот доживешь до моих лет, будешь всякий раз жалеть, как встретишь человека, не своим делом занимающегося. Ой, как жалеть будешь! Тогда мои слова и вспомнишь.

– Ну какой из меня кузнец? Я к кузнечному ремеслу не…

– Приучен? Так мы быстро, на два счета!.. Да шучу я, шучу, не злобствуй. Знаю, что не будешь больше требуемого молотом махать. Ты лучше скажи, что на этот раз стряслось?

– Да нелепица… И сам не понимаю, в чем дело. Меня через два дня судить будут.

– За что же?

Недоумеваешь, да? Не понимаешь, как я мог нарушить закон? А я и не нарушал.

– За кражу.

– Я же тебе говорил – нужны деньги, всегда ссужу.

– Ой, спасибо, дядюшка! Верите вы в меня… даже словами трудно описать как.

– А не надо шататься по всяким закоулкам и брать заказы невесть у кого. Сколько раз я тебе о своем приятеле Митрисе говорил?

Вздыхая, признаю:

– Много.

– Я бы перед ним словечко замолвил, а он бы меня послушал. И была бы у тебя служба, пусть не слишком гордая, зато надежная.

Ага. Точить ковыряльники для городских стражников. С утра и до вечера. Видел я этих выщербленных уродцев… Клинки, имею в виду. Хотя их хозяева не лучше. И дышал бы я той же самой пылью, только еще с примесью стали. А доходы были бы такими же грустными.

– Сильно увяз-то?

– Ага. Похоже, отправят на каторгу.

Дядюшка оторвал трубку от губ и начал прикидывать:

– Если на каторгу, то лучше на север, там можно знакомцев найти и уговориться, чтобы тебя кайлом махать не заставляли… А если на юг… Ничего, придумаем что-нибудь. Пару годков посидишь тихо-мирно, тебя и отпустят.

М-да, хорошо, когда у тебя есть заботливые родственники! Тьфу. Моя невиновность даже дядю не интересует, что уж говорить о судье? Зато после приговора для меня уже куча дел припасена. И не поймешь, как причудливо в голове у Туверига перемешаны желание устроить жизнь племянника и добиться своей маленькой выгоды, но смесь поистине ужасающая… Только понять его можно, и легко. Не надо тянуться за птицей в небе, если у тебя под ногами добро лежит, нужно только нагнуться – вот каков девиз моего дяди. Нет, даже не так: обоих дядьев. А то, что, нагибаясь, кому-то поклон отвешиваешь, нестрашно. Главное, чтобы пинок под зад не получить.

– Много денег-то тебе нужно было?

– Для чего?

– Ну, раз тащил что-то, так на продажу?

– Да не тащил я! Хотя деньги нужны были. Правда.

Впрочем, и сейчас еще нужны. Еще пару дней, чтобы сохранить надежду. А потом… Потом придется попрощаться с отцовским наследством и мечтами. Правда, я уже почти всех их проводил за Порог.

У меня ни-че-го не получается. Совсем ничего. Значит, иду куда-то не туда и делаю что-то не то, если боги все туже и туже затягивают петлю судьбы. Кажется, что очень скоро наступит час, когда я растерянно застыну на месте, не зная, в какую сторону шагнуть. И следует ли шагать вообще.

Мне нужна надежда. Где же ты бродишь, моя капризная дурнушка?

– И сколько?

– Сотня «орлов».

Тувериг снова вдохнул душистый дым.

– Хоть на дело-то нужно?

Отвечаю с заминкой, хотя раньше ляпнул бы, не задумываясь:

– Да.

– Вот что… – Он подумал и уверенно кивнул: – Ссужу тебе сотню. Я на приданое для Тайаны откладывал, но ей еще рано о замужестве думать. Только ты уж верни, как срок подойдет.

Верну. Не смогу не вернуть.

Глоток свежего воздуха.

Всего один.

Но как он сладок! Даже зубы ломит…

* * *

– Мэл…

Так, если изъять из чрева сундука ветхие воспоминания о бакрийских коврах, высвободится местечко, вполне достаточное для проживания десятка увесистых томов. Точно! Туда и переложу бесполезный хлам, пылящийся в единственном книжном шкафу, которым я владею. А все отцовские записные альбомы и рабочие заметки любовно разложу по рассохшимся полочкам. Стопками. Или по одному: не так уж и много в наследстве по-настоящему ценных для меня вещей. Да, лучше не громоздить их друг на друга. По крайней мере, до того времени, когда выучу все узлы и способы вязки заклинаний наизусть. Э-э-э… А ведь потом мне снова понадобится свободное место! Для собственных заметок, которые нужно сделать непременно и обязательно. Потому что я не могу быть уверенным в полном Даре своего наследника, и на всякий случай…

– Мэл, ты просил напомнить! Уже сильно за полдень!

– Спасибо, Тай!

Ловлю себя на мысли, что помедлил с ответом больше обычного. Неужели из-за…

Ну да. Разумеется. Мне попросту стыдно тратить деньги, предназначенные для приданого кузины. Очень стыдно. Но я верну сторицей, обещаю! Сразу, как только обучусь всем таинствам чародейства, переберусь в Регистре с последних страниц поближе к началу, обзаведусь хорошими заказами и… Клянусь, сделаю тебе самый дорогой подарок, какой только смогу! Нет, какой только бывает на свете. Например, зачарую для тебя феечку. Пяток феечек. Дюжину. Да хоть сотню! Чтобы они помогали тебе по дому, берегли твой покой и играли с твоими будущими детьми. И уж точно позабочусь о том, чтобы ни один опасный амулет и на милю к тебе не приблизился!

– Ты уходишь?

– Ненадолго. Я скоро вернусь.

Она еще не знает о завтрашнем суде. И, надеюсь, не узнает. Не хочу, чтобы она меня стыдилась. Хотя прекрасно знаю: не будет. Тай слишком добрая, чтобы упрекать или винить. Наверное, мне было бы легче жить, обладай я таким же светлым сердцем. А, ладно! Что не дано, то не дано.

Все, мотки бечевы в сумку сложил, кошелек пристроил между ними так, чтобы лишний раз не звякнул, теперь можно отправляться в поход. Последний. Даже не верится… Неужели все действительно заканчивается?!

И мне больше не придется ходить к кому-то на поклон. И господин старший распорядитель поостережется впредь донимать меня своими издевками. И я смогу скопить денег, чтобы завести семью. Правда, для последнего необходимо еще найти подходящую женщину, но это, право, уже сущие мелочи!

Все, бегу! Нет, почти лечу. Хотя перемещаться по лестнице лучше неторопливо и осмотрительно, чтобы углядеть вихры белобрысых затылков в укромном закутке.

– Ен, Ди, не поможете мне?

– Не-а.

Обычный ответ старшенького из братьев. Ленивый зевок и нахально прищуренные глаза, приглашающие к перебранке. Но сегодня я не могу тратить силы на пустопорожний трёп.

– Небольшая такая помощь… Перенести груз, только и всего.

– Грууууз? – настороженно тянет Ди, преисполненный желания помогать не больше, чем его брат.

– Это не тяжело. И недолго.

– Ага, так мы и поверили! – Теперь оба заговорщицки перемигиваются.

– Всего несколько книг. Просто мне одному не справиться.

– И еще говоришь, что «не тяжело»! – хохочет Ен. – Ты ж сам не слабак!

Понимаю, что им лениво после утренней ковки напрягать и без того уставшие руки. Но доверять свои драгоценности случайным носильщикам не хочу: кузены, может, и не будут бережно обращаться с книгами, но и стянуть не попробуют. Незачем.

– Я очень прошу.

– Ладно, поставишь нам тогда по кружке эля, – ставит точку рассудительный Ди. – Куда идти-то?

– Лавка Вайли на Окоемной, сразу за площадью.

Ен рассеянно прикинул протяженность пути и кивнул:

– Окоемная так Окоемная… Мы подойдем чуток позднее, лады? Сейчас ноги гудеть перестанут, и…

– Конечно! Я буду ждать там.

И даже хорошо, что кузены не будут присутствовать при моих расчетах с Вайли. Если бы можно было, вообще бы держал свои беды в строжайшей тайне, потому что честному ремесленнику водиться со скупщиком краденого постыдно и предосудительно. А я в понимании кузенов такой же кузнец, как и они сами. Разве что с придурью, выливающейся в чтение непонятных книжек и заковыристые взмахи руками вокруг железных брусков. Но клинки хуже ведь от этого не становятся? Значит, можно закрыть глаза. Мало ли кто как чудит…

Нет, все выходит просто замечательно! Если дядюшка Туве постарается и уговорит своих знакомцев помочь, можно будет даже протащить отцовские записи и в каменоломни, чтобы не терять лишнего времени. А если и потеряю? Что с того? Подумаешь, пара лет! Дольше ждал, да еще и без особой уверенности. А теперь даже ее не надо, потому что все решилось само собой. И мои книги дождутся меня, а я уж постараюсь вернуться к ним живым и невредимым.

Остался всего один день на сомнения и ожидания, завтра выяснится, сколько времени мне предстоит глотать каменную пыль, и можно будет засылать дядюшку на переговоры. А уж он договорится, и сомневаться не нужно! Тувериг ведь и сам не прочь вернуть племянника способным к работе, а не беспомощным калекой. Потому что рачительный хозяин. Правда, иногда про таких людей говорят, что они сквалыжные и жилистые… Но как жить и заботиться о семье, если не считать свою выгоду в каждом деле? Я и сам мечтаю научиться такому искусству. И дом он откупил на зависть многим, и подати платит исправно, хотя не так уж много заказчиков обивает его порог. Хотя знаю, почему покупатели держатся за товар Туверига. Кому же не понравится, когда нож режет вдвое быстрее и легче? Все моими стараниями и умениями. Но благодарение богам, что дядя продает клинки, к которым я приложил руки, далеко не каждому. Потому что тогда мне пришлось бы с утра до вечера торчать в кузне…

Быстро же я дошел! И вправду, почти долетел, ног не чуя. Даже не успел толком продумать, как грядущие дни распределить и на что потратить. Ну ничего, торопиться некуда. Все уже позади.

– Доброго дня, дьен!

Щепоть пальцев равнодушно трет морщинистую шею над воротом мантии.

– Доброго. Зачем явился? Снова ныть будешь?

И злиться не буду, не дождешься! У меня сегодня такое настроение, что прощу даже злейшего врага.

– Нет, вовсе нет!

– Тогда что тебе нужно?

Перевожу дыхание, стараясь накопить в голосе достаточно торжественности.

– Я пришел выкупить книги.

Вайли задумчиво смотрит на бороздки, выеденные в столешнице временем и соприкосновениями с сотнями разных предметов, прошедших через скупную лавку.

– Шутить изволишь? Издеваться над стариком пришел?

– Я не шучу.

Достаю из сумки кошель и водружаю его на стол перед Вайли. Монеты глухо и недовольно звякают, словно не желая попадать в жадные руки чужака.

Скупщик ничего не выражающим взглядом изучает размеры кошеля. Изучает слишком долго, и где-то в глубине моей души начинает зябко ворочаться червячок тревоги.

– Здесь ровно сотня?

– Да. Изволите пересчитать?

Сухие пальцы не делают попытки приблизиться к раздутым кожаным бокам: остаются лежать на столе, почему-то ощутимо подрагивая.

– Не будете? Хорошо, я сам пересчитаю при вас.

– Не нужно.

Тон голоса кажется каким-то излишне бесстрастным. Так мог бы разговаривать мертвец… если бы мертвые вообще разговаривали!

– Я не хотел бы занимать ваше время, дьен. Давайте рассчитаемся прямо сейчас.

Седая голова скупщика молчаливо и медленно склоняется набок, а взгляд убегает прочь, не желая встречаться с моим.

– Не выйдет.

– Что не выйдет?

– Никаких расчетов.

Червячок тревоги нагуливает бока и начинает выбираться наружу.

– Почему? Если сейчас вам не до меня, я бы с радостью пришел завтра, но это будет немного затруднительно.

– Затруднительно. – За словом следует согласный кивок. – Да и не нужно.

– Простите, я не понимаю…

– Между нами больше нет договоренности.

– Как это?

– А так. Нет товара, нет и договоренности.

Трачу почти три вдоха на осознание смысла слов, процеженных сквозь узкие губы.

– Куда же он делся?

– Я продал твои книги. Все. Скопом. И выручил за них больше, чем мог бы получить с тебя. Удачная получилась сделка. – Теперь Вайли пытается улыбнуться, словно озвученное признание придает ему смелости.

– Вы… Вы не должны были! Вы же обещали! Вы дали мне месяц и…

– Я не говорил, что не уступлю товар, если мне предложат лучшую цену. Таков закон торга: больше платишь, быстрее добиваешься своего.

– Вы… Почему вы не известили меня? Я тоже мог бы…

– Заплатить? – Скупщик ехидно усмехается. – Еще сотню?

Конечно, нет. Еще сто серебряных монет мне взять просто неоткуда. У Туверига если и осталось что-то в закромах, оно не про меня. Не имею права просить. Даже умолять не могу, потому что знаю: дядя с деньгами обращается бережно и почтительно. А я-то думал, почему он все никак не поменяет фартуки… Не хотел тратиться, откладывал монеты для Тайаны. Ведь хорошо выделанная толстая кожа стоит дорого, а если приложить старания, можно один фартук вместо года и все три оттаскать.

– Но вы могли бы… – А, будь оно все проклято! Чего я ожидаю от Вайли? Извинений? Безнадежное занятие! – Скажите, кому вы продали книги?

– Это еще зачем?

– Неважно. Скажете?

Скупщик ласково погладил столешницу.

– Почему не сказать? Скажу. Только мои слова тоже денег стоят.

Ах ты, тварь! Денег, говоришь? Получил вдвое больше, а тебе все мало?

– Сколько?

– Десять монет. Знаешь, серенькие такие, звенят уж больно красиво…

Десять «орлов»? За одно только имя?! Да я их лучше тебе в глотку затолкаю, медленно, мучительно, по одной, пока не подавишься! Вот прямо сейчас возьму и…

Вайли вжимается в кресло, выставляя вперед руки то ли в защитном, то ли в угрожающем жесте:

– Но-но! Ты мне того… рожи страшные не корчи и глазами не вращай! Над тобой уже одна кража висит, хочешь еще и разбой учинить? Так я живо стражу кликну, и вздохнуть не успеешь!

А зачем мне вздыхать? Мне больше дышать и не нужно. Мне и жить-то не особенно хочется… Но стражи не надо. Год я проведу в каменоломнях, два, десять – без разницы. Мне все равно. Только выложенный на стол кошель перекочует либо к Вайли, либо в загребущие лапы стражников, и я ничего не смогу доказать. Будь деньги моими, я бы плюнул и одним ударом раздробил горло ненасытному скряге. Но рисковать приданым Тайаны не могу.

Прочь отсюда. На воздух. Под яркие и жаркие лучи солнца.

– Так чего нести-то нужно?

А, парни подошли… Зря ноги трудили. И опять я виноват.

– Уже ничего.

– Эй, Мэл, ты что, пошутил?

– Нет. Просто… сделка сорвалась. Извините. Эль я вам поставлю. Обязательно.

– Да можно и без него… А ты чего побелел-то весь? Что-то случилось?

– Все хорошо. Все совсем хорошо.

Тяжесть сумки оттягивает руку, и я вовремя вспоминаю о содержимом своей поклажи:

– Отнесите домой, да осторожно, тут дядины деньги.

– Откуда они у тебя?

– Неважно.

Притихшее серебро, не выполнившее своей работы, перекочевывает к Ену.

– А ты домой не пойдешь?

– Чуть позже. Пройдусь немного.

– Ну ладно… Только смотри, не припоздняйся, а то Тай снова всех пилить начнет!

– Хорошо.

Как же я могу причинить беспокойство кузине? Не могу. Потому что не хочу. Ничего. Кроме крови, и вовсе не моей.

* * *

– И это все?

Унизанные перстнями пальцы брезгливо берутся за уголок листа и поднимают со стола бумагу с описанием моих прегрешений.

Вопрос повисает в воздухе. Но не потому, что отвечать на него некому: дознаватель, еще в самом начале честно объяснивший мне безнадежность положения, сидит тут же, рядом с судьей, сонно подпирая подбородок рукой. Смеженные веки только усугубляют ощущение, что этому человеку происходящее малоинтересно и не особенно нужно. Впрочем, то же самое можно сказать и о вершителе людских судеб, расположившемся в роскошном кресле, наверняка нарочно вынесенном из дома ради того, чтобы редкий для Саэнны пасмурный, а потому прохладно-свежий день был проведен с наибольшим удовольствием.

Грузное, то ли раскормленное, то ли отягощенное недугами тело при малейшем движении колышется под просторной мантией, как загустевший костный отвар. Уголки губ опустились вниз вместе с повисшими щеками, но, может быть, именно из-за этого кожа в верхней части лица натянулась и лоб остался удивительно гладким для почтенного возраста судьи. За пятьдесят, причем далеко. Тщательно зачесанные назад волосы, конечно, крашено-темные, но почему-то не вызывают недоумения. Впрочем, в человеке, назначенном выносить приговор, вообще все уместно. И внушающая почтение полнота, и едва уловимая снисходительность взгляда, и блеск золота, выставленного у всех на виду. Если бы кто-то спросил у меня, как должен выглядеть судья, я бы, не задумываясь, ответил: конечно же, как дьен Фаири!

Переношу вес на другую ногу, и морщинистая кора дерева, к стволу которого устало прислоняюсь, злобно упирается мне в спину кулачками узловатых выступов. Приходится пристраиваться заново. Хорошо хоть, есть что использовать в качестве опоры, иначе давно бы уже пренебрег правилами и уселся на траву, потому что ожидание… никак не хочет заканчиваться.

Густо-зеленый листик, падая, закружился у меня перед глазами, словно желая своим танцем скрасить улетающее в пустоту время. Жаль, что джасская слива уже отцвела. Должно быть, весенней порой, когда темные до черноты ветви окутаны приторно-белыми облаками цветов, задний двор Судейской службы невыразимо прекрасен. Впрочем, и сейчас, больше похожий на лабиринт древесных стволов под ажурной крышей листвы, он способен поразить воображение и настроить на любой лад, по выбору. Хотите покоя? Следите за мерно вздымающимися и опадающими волнами зеленого моря. Жаждете вдохновения? Всматривайтесь в причудливые узоры коры. Вынашиваете планы мести? Вдохните полной грудью острую горечь зелени и освободите сознание от всех мыслей, кроме одной. Но что прикажете делать человеку, у которого нет желаний?

Вайли нужно прибить, не вопрос. Но сейчас я не смогу это сделать, а по прошествии времени, скорее всего, и не захочу. Потому что поленья в костре злобы сгорят дотла. Правда, если скупщик не учтет полученный опыт и снова меня разозлит… Добьется немедленного упокоения, нужно только выбрать удобный момент и удостовериться в отсутствии свидетелей. Но платить десять «орлов» я не намерен. Никогда и ни за что. Вернусь и выбью из жадины имя покупателя, а потом уже решу, как поступать. Хотя двести монет… Он ведь не согласится уступить книги за меньшую сумму? Нет. Придется копить или искать другой способ рассчитаться. Возможно, смогу оказать какую-нибудь услугу, но об этом все равно рано думать. Пока нужно собирать силы в комок, чтобы…

А собственно, чтобы «что»? За себя я всегда сумею постоять, значит, опасаться нечего. Если понадобится, уступать тоже умею. До лизоблюдства и подхалимства. Выживу, сомневаться не приходится. Вернее, выживет мое тело, а душа… Может быть, я зря за нее цепляюсь? Может быть, она уже давно ушла за Порог, оставив лишь воспоминание? Впрочем, так и лучше. Безопаснее. Выгоднее. Надежнее.

– Ммм?

О, он же в самом деле дремал! А вопрос судьи заставил-таки дознавателя попрощаться со сном. Даже немного жаль человека: погода странно сонная, я и сам почти клюю носом.

– По обвинению есть еще какие-нибудь свидетельства или заявления?

– Нет, почтенный.

Судья удивленно моргнул:

– Право, любезный дьен Тинори, я не ожидал, что вы всерьез отнесетесь к моим жалобам на чрезмерные ворохи бумаг… Но раз уж уважили пожилого человека, примите мою искреннюю благодарность.

– Монетами было бы приятнее, – без тени улыбки, но при этом совершенно беззлобно намекнул дознаватель.

– Монетами? Ах, монетами… – По студню судейского тела прошла короткая волна хохотка. – Я запомню, не беспокойтесь.

– Мне ли сомневаться в твердости вашей памяти, почтенный?

– А вот лесть вам не к лицу, Тинори, не к лицу… Впрочем, оставим наши дела в стороне и примемся за дело чужое. Заявитель пока не прибыл?

– Как видите, – пожал плечами дознаватель, поменяв точку опоры со стола на спинку кресла.

Перстни шурхнули друг по другу, дополняя щелчок пальцев коротким металлическим эхом. Служка, удостоенный сомнительной чести записывать результаты рассмотрения обвинений, потянулся к песочным часам. Стеклянные бутоны, прильнувшие друг к другу, словно в поцелуе, поменялись местами, и тоненькая струйка подкрашенных кармином крупинок потекла, отсчитывая последние минуты моей свободы.

Непонятно, почему Харти до сих пор не пришел. Ему же предстоит посмотреть, как меня объявят преступником. Посетители и другие лавочные дела задержать обвинителя не могли: Карин робко сидит на скамье, отведенной для свидетелей и зевак, стало быть, торговли сегодня нет. Интересно, зачем купчиха пришла на суд, да еще старательно отводит глаза, когда я стараюсь поймать ее взгляд? При этом поразительно тонко и точно чувствует мгновения, уделяемые мной ее лицу, потому что всякий раз густо краснеет. Наверное, я чего-то не знаю. Но хочу ли знать? Вряд ли.

– Если заявитель опоздает еще на четверть часа, рассмотрение обвинения будет отменено.

О, хорошая новость! Значит, задержись Харти еще чуточку, я буду совершенно свободен и смогу без зазрения совести отправиться сводить счеты со скупщиком. Ай, как чудесно! Неужели мне повезет? Осталось совсем немножко, совсем…

Стражник миновал сливовый лабиринт, торопливым шагом подошел к судье, склонился и еле слышно о чем-то доложил. Фаири поднял брови недоуменным домиком, переплел пальцы сложенных на животе рук, пожевал губами, потом почему-то с подозрением посмотрел в мою сторону.

– Пускать, господин? – уже нормальным голосом осведомился стражник.

– Отчего же не пустить, если и сам просится… Пусть идет сюда.

Рука в латной перчатке взлетела вверх, видимо, делая знак кому-то по другую сторону двора. Не знаю, как можно было хоть что-то рассмотреть в чехарде древесных стволов, но прошло менее минуты, и перед судейским столом предстал…

Нет, лучше рассказывать с самого начала.

Человек шел, пошатываясь, но не так, словно у него кружилась голова. Казалось, он просто не может идти иначе, что какая-то неизвестная причина нарушила равновесие тела и, чтобы оставаться на ногах, требуется непременно наклонять торс из стороны в сторону.

Шаги выглядели уверенными, но перед каждым из них он будто брал время на размышление. Для чего? Наверное, для того, чтобы вспоминать, как нужно поднимать ногу и ставить обратно на землю, потому что направление движения выдерживалось четко, без малейшего намека на попытку увильнуть.

Вопреки приличиям, требующим в присутственном месте полного одеяния, он был по пояс обнажен, предоставляя всем вокруг возможность оценить неприглядную худобу. Но целью того, кто, без сомнения, вынудил Харти нарушить правила и явиться на суд полуголым, было не выставление напоказ бледного тела, а нечто другое. Нечто, немедленно вызвавшее легкую тошноту у всех, кто рассмотрел странное сооружение на груди пришедшего.

Руки Харти были завязаны спереди узлом. Самым обыкновенным узлом, каким вяжут пояса. И мигом приходящее на ум сравнение заставляло сделать страшный, но очевидный вывод: если человеческая плоть приобрела гибкость и податливость шнура, значит, она лишилась того, что придает ей твердость. Остова. Проще говоря, костей. Но ни единого пореза на руках не наблюдалось, стало быть, кости остались внутри, при этом превратившись… В мелкое крошево.

Карин глубоко вздохнула и попыталась упасть в обморок, но наткнулась спиной на ствол сливы и передумала. Дознаватель с интересом углубился взглядом в изучение искалеченных рук, а судья – единственный, кто не мог увильнуть от общения с прибывшим заявителем, – немного растерянно почесал правую бровь и приступил к исполнению церемонии заседания:

– Извольте представиться!

Опухшие губы дрогнули, лишая лицо оцепенения:

– Харти… Из рода Оттом.

– Для чего вы явились в суд?

– Заявить.

– Вы обвинили присутствующего здесь Маллета из рода Нивьери в краже. Вы подтверждаете свое заявление?

Дурацкий разговор, никто не спорит. Но заявитель обязан еще раз повторить все свои слова. Это преступления против короны или Анклава не нуждаются в подтверждениях, а для мелких неурядиц скидок не делают, чтобы всегда иметь возможность сказать: закон исполняется с благоговением и прилежанием.

– Я хочу… сделать новое.

Судья приглашающе кивнул:

– Извольте. О чем еще вы хотите заявить?

– Маллет не крал ту фигурку.

– Почему вы в этом уверены?

– Потому что я сам подложил хрусталь ему в сумку.

Во всем происходящем явственно ощущалась неправильность, которую отстраненное, сделанное с виновато-беспомощной улыбкой признание только подчеркнуло и выпятило. Разумеется, все сидящие за столом понимали: просто так в проступках никто не признается, да и причина неожиданного признания налицо, на самом, можно сказать, виду. Ведь не ради же развлечения руки Харти завязаны узлом?

И мне, и дознавателю, и судье хотелось узнать ответ на главный вопрос: кто? Но церемония настоятельно требовала неукоснительного исполнения, потому Фаири продолжил:

– По какой причине вы так поступили?

– Потому что я ненавижу Маллета.

– Он чем-то оскорбил вас? Причинил вам зло?

– Он нравится женщинам.

Дознаватель не удержался и хмыкнул, чем вызвал строгий взгляд судьи в свою сторону.

– Этой причины достаточно для ненависти?

– Он им всем нравится. Всем. И ничего не делает, чтобы нравиться, а они так и липнут, так и липнут… – Улыбка сменилась горестной гримаской. – Все подряд. Всегда. Повсюду.

– Знаете ли, любезный, я тоже не избалован женским вниманием, но почему-то не испытываю потребности мстить красавчикам, которым повезло больше, чем мне, – глубокомысленно заметил Фаири. – Итак, вы подсунули хрустальную статуэтку и обвинили человека в краже только потому, что…

– Он разрушал мою жизнь.

– О, это уже любопытно! – Судья даже выпрямился. – Каким образом?

– Он… влюбил в себя мою хозяйку и собирался воспользоваться.

Судя по растерянному лицу Карин, она и сейчас была не против, чтобы я воспользовался. Желательно ею и желательно не откладывая намерений в долгий ящик.

– Постельные утехи – не предмет обсуждения. Чем вам могли помешать удовольствия присутствующей здесь дьеси?

Харти обратил на купчиху туманный взгляд:

– Я сам хотел быть с ней.

Со скамьи свидетелей раздалось возмущенное:

– Ах, вот как?!

Судья поднял вверх ладонь, призывая к тишине.

– Поэтому вы решили очернить присутствующего здесь Маллета в глазах вашей…

– Почтенный господин, все было совсем иначе!

Карин со всей возможной торопливостью добралась до судейского стола и нависла над ним:

– Все было иначе!

– Не волнуйтесь так, любезная дьеси… – Расторопный служка поднес купчихе кружку с водой.

– Я не волнуюсь! И не надо мне совать всякую дрянь!

– Это не дрянь, а вода с ледника, – оскорбленно заметил Фаири. – И волноваться в самом деле не нужно. Вы желаете рассказать что-то по рассматриваемому обвинению?

– Да, почтенный господин, желаю!

Трагическое представление постепенно превращалось в ярмарочный балаган, но я по-прежнему не чувствовал себя его участником и смотрел на кипящие передо мной страсти с каким-то странным равнодушием.

– А и влюбилась я, так что ж в том плохого? Сами видите, есть в кого влюбляться! И не дура, вижу, что ему от меня ничего, кроме денег, и нужно быть не может… Только я и заплатить могу, не обеднею. В моей семье всегда говорили: если есть за что платить, не скупись! А тут вдруг затмение на меня нашло, господин почтенный! Как увидела я, что он с другой милуется, весь ум вмиг растеряла. А этот… – Купчиха грозно зыркнула на Харти. – Этот сразу выгоду искать начал. Говорит, только пожелайте, госпожа, накажу вашего обидчика. Я и, по ярости бабьей, говорю: накажи! Но я ж не знала, как все будет… Думала, по-мужски они поговорят, по-свойски.

– Почему же вы, придя сюда, не признали, что обвинение измышлено, а не справедливо?

– А боялась, почтенный господин. Да и… Уж больно наказать хотелось! И сейчас хочется.

– Хм… – Судья потрогал пальцами уголки губ, пряча улыбку. – А где, собственно, дьен Нивьери миловался, что вы это увидели?

– Да в лавке прямо, господин! Харти ко мне пришел и говорит: спуститесь, загляните, что творится. Я и заглянула…

– Понятно. Дьен Нивьери, а вам не пришло в голову, что любовные встречи лучше проводить в местах… удаленных от любопытных взглядов?

О, и до меня очередь дошла. Что ж, отвечу, мне скрывать нечего:

– Господин, эта встреча была…

– Не любовная. Она ему еще и денег дала, словно за работу. Надо было что-то красотке, она получила, заплатила и ушла, не прощаясь, – вместо меня с прежней печальной отрешенностью во взгляде рассказал Харти.

Значит, он все видел и слышал? И поспешил отправиться за купчихой, чтобы… Вот сволочь! Я бы так не смог. Соображения не хватило бы.

– Ах ты…

– Любезная дьеси, не оскорбляйте слух суда простонародными выражениями! – надменно и повелительно повысил голос судья, правильно угадав, что может последовать за яростным вскриком.

– Но господин почтенный, он же меня обманул! Он же, тварь за…

– Тише, я прошу! Заметьте, ПОКА прошу. Потом начну приказывать. – Фаири кивнул служке, и тот приготовился записывать высочайшее решение. – Обвинение, предъявленное Маллету Нивьери, снимается за… Собственно, за своим отсутствием. Дьеси Карин Каланни, как невольно попустившая совершение навета и оговора, уплатит в казну извинительную подать в размере… Скажем, десяти серебряков. Совершивший же оговор дьен Харти Оттом… Что скажете, Тинори? Следы принуждения нашли?

Дознаватель, некоторое время назад прекративший разглядывать Харти и вернувшийся в полудрему, покачал головой:

– Внушений не было. Мастер работал. Настоящий.

– Кто-то из известных вам?

– Нет. Пожалуй, нет. Но определенно гильдиец. Кто-то из Теней.

– Значит, вы готовы подтвердить, что насильственного вмешательства в сознание не проводилось?

– Готов. Вмешательство, конечно, было, глупо отрицать, но решение этот богомол принимал сам.

Какая странная беседа… И что-то знакомое. Кто же мне и когда рассказывал? Не вспомню, но зато в памяти осталось детское восхищение от прикосновения к тайне. А ведь я сначала не поверил, что в Городской страже есть особые люди, которых презрительно называют «кротами» за то, что те умеют рыть норы в чужих сознаниях для подчинения… Или для того, чтобы найти следы чужого, преследуемого законом вмешательства.

Неужели мой дознаватель – один из этих «кротов»? Может, он и тогда, в кабинете, копался в моей голове, что-то внушая? Наверняка. Потому что, выходя на улицу, я был спокоен, хотя следовало бы дрожать от страха. Да, он лишил меня надежды, зато этим помог бросить силы на действительно полезные занятия, а не на панику. Но почему? Для чего?

Дознаватель, словно услышав незаданный вопрос, устало улыбнулся, и ответа не потребовалось. Сделал, потому что захотел. Просто захотел. Если день за днем служба вынуждает тебя творить скучные и малоприятные вещи, иногда до остервенения хочется сотворить что-то… за что тебе не будет стыдно.

Улыбка, предназначенная для меня, стала шире и светлее. Он что, и сейчас читает мои мысли?! А впрочем, пусть. Мне нечего скрывать. Особенно – благодарность.