Текст книги "Цветы в огне войны. Две судьбы"

Расстрел святой семьи

Вдруг взгляд Тани привлек Окунь. Он шел вместе с немцами со стороны убежища. Под конвоем они вели отца Александра и его дочь Ольгу. Сердце Тани так и екнуло: «О, Господи! Что же произошло?! Почему их арестовали, за что?».

Отец Александр, несмотря на грубые окрики немцев, был спокоен и, как всегда, одухотворен. Его дочь Ольга шла с поднятой головой, гордая и неприступная. Их подвели к главному немецкому офицеру. Давыдов на вытяжку докладывал, переводчик переводил на немецкий язык:

– Приказ об аресте отца Александра, настоятеля местной церкви, выполнен. Он обвиняется в пособничестве партизанам. Зная все тайные тропы через болото, он перевел партизан на другой берег. В прошлом году во время пасхи он отказался служить мессу за победу немецкой армии. Его дочь, Ольга, также обвиняется в пособничестве партизанам, имеет несколько предупреждений от местной полиции, она заодно со своим отцом.

Комендант побелел от этих слов, нервно взглянул в их сторону, про себя подумав: «Они знают о том, что им грозит расстрел?». Переводчик перевел его фразу: «Вы что, не верите в победу фюрера? В нашу сильную армию?».

Давыдов подошел близко к отцу Александру и с пренебрежением произнес:

– Ну что, доигрался с огнем? Кому ты служишь, Сталину? Мало того, что сам схлопочешь по полной, ты и дочь подставил, красавицу, жаль, никому не досталась!

– Это ты, дьявол, доиграешься, Бог вам судья, а служишь ты изуверам и карателям. За все придется вам ответить, только чуть попозже. А я служу Господу и своему народу, который ждет освобождения и победы и дождется с верой в Бога, – спокойно ответил отец Александр.

Переводчик быстро перевел ответ отца Александра. Немецкий офицер побагровел от такого ответа и дал команду: «Расстрелять!»

Немцы приступили к выполнению приказа, толкая арестованных прикладами к сосне, которая росла поблизости. Немцы приготовились стрелять, но вдруг началось что-то невообразимое. Наперерез солдатам рванулся Васька Окунь и что есть мочи закричал: «Нихт шисен! Не стреляйте! Не стреляйте!». Потом подбежал к коменданту, упал перед ним на колени и стал целовать его сапоги: «Господин комендант, не убивайте девушку Ольгу, она ни в чем не виновата! На нее указали ошибочно, это моя любовь всей моей жизни, я умоляю вас, оставьте ее в живых!».

Комендант брезгливо обратился к переводчику за переводом: «Вас из дас? Что он хочет?».

Окунь тем временем испуганно подбежал к Давыдову:

– Кузьма, помоги, ты же все знаешь про нас, Оля не виновата. Отец Александр один переводил партизан, он заслуживает расстрела. Она совсем не виновата. Скажи свое слово коменданту, я прошу тебя!

– Ты что сопли распустил, дурень? Видите ли, бабу ему жалко стало! Ты людям, какой пример подаешь? Не зли лучше коменданта, он отдаст приказ, и тебя шлепнут, ты этого хочешь?

Переводчик все перевел коменданту, извинился за заминку. Комендант, немного подумав, решил изменить свою команду. Он отдал приказ отойти немецким солдатам, а расстрел произвести местным полицаям, Давыдову и Окуню. Давыдов сначала оторопел и процедил сквозь зубы Ваське:

– Ну что, заступничек, теперь выкручивайся, как хочешь! И меня втянул в это.

Переводчик перевел вновь команду коменданта:

– Исполняйте приказ коменданта немедленно, иначе будете стоять рядом с арестованными!

Давыдов нервно засуетился, взял винтовку не тем концом, затем развернул ее, приготовил на взвод и нацелился на отца Александра. Окунь понял, что ему придется стрелять в Ольгу самому, и стал предлагать Давыдову поменяться местами.

– Молчи, сволочь, убью тебя, гад! Стреляй, если хочешь жить сам! – цыкнул Давыдов на Окуня и крикнул отцу Александру, – Ну что, бесов поп, проси прощения, настал твой час!

Отец Александр спокойным голосом произнес:

– Мне не в чем раскаиваться, Бог и сейчас со мной, я умираю за правое дело вместе с моей дочерью!

Он поднял руки к небу, в это время раздался выстрел, и отец Александр упал навзничь на родную землю, которую он очень любил. С губ его сорвались последние слова, которые услышала Оля: «Прости меня доченька!».

Окунь трясущими руками стал наводить дуло винтовки на Ольгу, приговаривая про себя: «Прости меня, я не хотел тебя убивать. Я всегда хотел помочь тебе, но вот как все обернулось».

Ольга гневно посмотрела на него:

– Стреляй, что ты медлишь? Я всегда знала тебя как предателя! Я умираю, но народ обязательно победит врагов!

Давыдов взвизгнул:

– Что ты тянешь, стреляй быстрее, заткни ей глотку!

Тут раздался роковой выстрел, пуля попала Ольге прямо в сердце. Раздался легкий треск разбитого вдребезги флакончика духов, подаренный ей любимым Колей. Она носила флакончик в кармане как талисман. Пуля попала в сердце, пробив этот флакончик, будто брызнули последние девичьи слезы. Через синее пальто просочилась кровь вперемешку с духами любимого. Она осела и медленно упала на спину. Ее синие глаза были устремлены в небо, а губы прошептали: «Прощай Коленька, мой любимый и родной!».

Окунь хотел подбежать к ее телу, но Давыдов резко остановил его:

– Стоять, я сказал! Заткнись и не ной, поздно уже!

Комендант похвально похлопал в ладоши, подняв руки вверх: «Зер, гут!», – и пошел к своей машине, махнув рукой Давыдову. Давыдов в свою очередь поклонился коменданту.

Таня стояла с широко открытыми глазами и смотрела со скорбью и болью в сердце на ужасающую картину расстрела святой семьи.

Побег из убежища

Наталья не была готова к такому повороту событий. Она не знала, сколько времени они бежали от немцев. Остановившись, где-то у Бочинской хаты она обнаружила, что с ними нет Тани. Наталья не заметила, как она исчезла, только сестра Аня видела, как немец, отделив ее, погнал в сторону болота. Мать горько заплакала, не зная, что можно предпринять.

Вдруг рядом послышался лай собак, это бежали немцы, послышалась резкая команда:

– А ну ка, сукины дети, собирайтесь в одну кучу! – крикнул громко полицай.

Полицаи стали сгонять всех, как скот, в одну кучу. Люди, привыкшие к трудностям, бедам, к нечеловеческим условиям жизни, были в каком-то ступоре. Они совершенно не знали, что их ожидает дальше, но в душе были готовы к самому худшему сценарию. Они услышали, как через переводчика объявили, что всех погонят на Кокоревку, а там уже их судьбу определят на усмотрение командования.

Через несколько часов их пригнали в Кокоревку. Всех стариков, женщин, детей согнали в бывшую школу. По дороге слабых и немощных немцы пристрелили. Вся территория вокруг школы была взята в оцепление, забор обтянут колючей проволокой. Люди, уставшие от быстрой ходьбы, сели на траву, кто-то прилег. Благо, майское солнце было теплым, и земля уже прогрелась.

Наталья Григорьевна поглядела на изможденную Машу, которая все время просила кушать, у девочки кружилась голова и ее тошнило. Будут ли кормить их, никто не знал, но все надеялись на кипяток и кусок хлеба. Кто-то увидел, что немцы раскинули полевую передвижную кухню. Они стали варить похлебку, но что в нее полетело, лучше было не видеть – бросали копыта, шкуру, члены убитых лошадей. Но как бы противно не было, запахи раздразнили чувство голода, и все стали наблюдать за немцами. Всем раздали котелки, и люди гуськом потянулись к раздаточной. Каждому наливали по черпаку, больше не давали ничего.

– Ладно, похлебали – и то хорошо, теперь бы поспать дали! – произнесла Наталья, глядя на дочек.

Рано утром к Кузьме Давыдову постучали в окно. Он мгновенно соскочил, напялил телогрейку и вышел в сенцы.

– Кто там, кого черт принес в такую рань? – закричал Кузьма.

– Открой, Давыдов, это я, Окунь Васька.

– Чего тебе надо в такую рань? Опять про свою любовь будешь вспоминать? Мне не до тебя, своих забот по горло. Да кстати, может быть, ты знаешь, где Наталья Фирсова, куда их немцы погнали?

– Я пришел к тебе сказать, что их пригнали в Кокоревку, они находятся на территории местной школы.

«Придется поехать туда, может, как-то удастся помочь ей», – сказал Давыдов и пошел собираться. Собравшись, он приказал запрячь повозку и помчался в Кокоревку. Давыдов подошел к колючей проволоке и стал искать взглядом Наталью. Он нашел ее и подозвал к себе. «Наталья, я хочу помочь тебе и твоим дочкам. Я по-прежнему люблю тебя и хочу быть с тобой вместе. Я спасу вас, вот увидишь, жди меня», – сказал он ей обнадеживающе. Давыдов обратился к немецкому офицеру с просьбой освободить его подругу Наталью с детьми. Офицер ответил, что без приказа коменданта эти вопросы не решает. Он поехал обратно в Брасово к коменданту. Давыдов подъехал к дому, где жила Тонька-пулеметчица. Она только что встала и прихорашивалась у зеркала. Ей только что принесли новые сапожки, и она как раз собиралась их примерять.

– О, какие люди к нам пожаловали! Кузьма, а ну ка, оцени своим мужским взглядом мои сапожки, как они на мне сидят!

– Тоня, сапожки на тебе сидят отменно, ты всегда была хороша собой!

Тонька озвучила то, что не давало ей покоя уже несколько месяцев:

– Помнишь, я тебе как-то говорила, что мне нравится один местный паренек по имени Николай, не знаешь где он сейчас?

Давыдов с надеждой на понимание ответил:

– Колю я твоего найду, понимаю чувства людей, но выслушай и помоги ты мне. Люблю я одну женщину, хочу ей помочь, она сейчас в лагере, в Кокоревке.

– Ну и что ты от меня то, хочешь? – спросила Тонька.

– Поговори с комендантом. Пусть он оставит ее здесь, я слышал, что женщин хотят отправить в Германию на работы.

– Ладно, Кузьма, я сделаю это, но долг платежом красен! Ты найди мне этого Николая, хоть из-под земли, и приведи его ко мне.

Антонина пошла к коменданту, а Давыдов нервно курил, ожидая ее возвращения. Через полчаса Тонька вернулась с документом от коменданта и отдала его Давыдову. Он поблагодарил и поехал в Кокоревку. Офицер внимательно прочитал документ и велел привести Наталью.

Наталья подошла к Давыдову без особого настроения:

– Зачем ты, Кузьма тревожишь нас? У нас с тобой нет ничего общего, я не давала тебе повода заботиться о нас. Любви я от тебя не хочу и не приму.

– Я увезу вас в усадьбу Поповское, вы вместе с дочками будете там жить.

– Это же имение отца Александра? – проговорила Наталья.

– Да не думай об этом. Какие сейчас времена! Было его, а будет наше с тобой.

Наталья, переступив через свою гордость, решила воспользоваться предложением Давыдова, но только ради спасения своих дочерей. Кроме того, она надеялась с его помощью отыскать Таню.

По приезду в поместье, где раньше жил отец Александр с семьей, они встретили старосту, Захара Волкова. Коротко кивнув ему, Давыдов спросил:

– Я понимаю, ты проживаешь здесь с семьей, ну и как тебе здесь? Ты, Захар, занял здесь все три дома?

– Да, правильно ты понял. Один дом занял я, а два других – мои дочери. А что?

– Так вот, староста, освободи один дом, потесни своих дочек! – приказал Давыдов. Нужно поселить одну женщину с детьми в этот дом.

– А о ком ты так заботишься? Уж не об этой ли королеве идет речь, кивнул Захар на Наталью с дочками.

– Да, ты правильно рассуждаешь, именно о ней я и говорю тебе, – Давыдов начал нервничать.

– Надо же, как быстро ты своего Ивана забыла! – бросил староста, глядя на Наталью.

– Никого я не забывала, а ты, быстро освобождай дом для нас, хватит рассуждать, да и не тебе меня осуждать, – сказала строгим голосом Наталья.

– Захар, кончай базар! Размести Наталью с дочками. Помоги ей, ведь мы с тобой сотоварищи, не так ли? А с ней у нас все будет серьезно. Если обидишь хоть чем-то… – он показал на кобуру, – я с тобой разберусь сам лично.

– Да брось ты, Кузьма, я не обижу их, на первых порах помогу, чем смогу. Война много судеб покалечила, развела людей, разбросала, ладно уж, свои люди, сочтемся.

– Кузьма, – Наталья повернулась к нему, – спасибо тебе, что вытащил нас от немцев! Но у меня будет к тебе еще одна просьба: посмотри по документам, куда попала моя дочка, Таня Фирсова, потеряла я ее во время побега из убежища.

– Не расстраивайся, я сделаю все, что в моих силах, будем искать.

Давыдов спешно сел в пролетку и на ходу бросил:

– Я приеду на днях, располагайтесь.

Захар разместил Наталью с дочками в хорошем домике, накормил. С этого момента и они стали жить в этом доме, преисполненные тревогой за своих близких.

Тем временем Таня с женщиной оказались в толпе людей. Девушка стала оглядываться вокруг, пытаясь отыскать своих близких. Вдруг она услышала голос деда Гриши, который был вместе с бабой Ховрой. Не веря своему счастью, она со всех ног понеслась к ним и упала в их объятия. Слезы радости покатились из ее глаз. Она быстро рассказала им вкратце, как отстала от мамы, что чуть не утонула в болоте, и о своем чудесном спасении. Дед Гриша тоже был очень рад встрече с любимой внучкой. В свою очередь, он рассказал внучке, что о ее маме ничего не знает, в этой суматохе он ее не видел.

Таня, дед Гриша и бабка Ховра оказались в составе большой группы мирных жителей, куда попали и люди из других селений. Их всех согнали к кордону Коломен. Именно здесь колхозом были построены летние сараи для скота, в эти сараи и загнали всех людей. Бабка Ховра, горестно заметила: «Вот видите, и сараи пригодились, теперь вместо скота будем в них жить мы».

Вокруг сараев ходили часовые и смотрели за порядком среди пленных. К вечеру набросали в сарай, как скоту, вареную свеклу, турнепс, вареную прошлогоднюю картошку. Люди неохотно жевали, хотя есть очень хотелось.

– Вот тебе и новая власть, показывают, что мы для них значим уже сейчас. В этом и заключается их забота о нас, как к скоту относятся. Понемногу становится понятно, что будет дальше, – с тоской проговорил дед Гриша.

Народ, в основном, только Матрена Данильчиха завела разговор: «Надо ж, семью отца Александра расстреляли, ироды, грех то какой, что ж после этого от них ждать нам?».

Люди стали потихоньку всхлипывать, вспоминая каждый о своем.

– Не пришлось их даже придать земле, всех хоронили, а тут не смогли, нехорошо получилось, – продолжала Матрена.

– Найдутся люди, похоронят. Ладно, оставим этот разговор, надо спать как-то укладываться, – с болью в голосе сказал дед Гриша.

Он нашел охапку прошлогодней соломы, постелил ее, и все родные улеглись рядышком. Танюша пригрелась около дедушки и забылась во сне. Ей приснилась подружка Оля, поповская дочь, в руке у нее был крест, а второй рукой она махала Тане и ласково улыбалась. Под утро Таня проснулась от холода, деда рядом не было.

– А где же дедушка? Куда он делся? – спросила Таня его дочь, Матрену.

– Тише, ушел дед Гриша по делу, скоро вернется.

Когда стемнело, а часовые ушли спать, дед Гриша разыскал среди спящих деда Борму, потряс его за плечо:

– Хватит спать, пойдем сюда, дело есть важное и срочное.

– Какое дело? Что ты опять надумал, Григорий? – поднял голову дед Борма.

– Мы с тобой должны этой ночью похоронить отца Александра и Олю. Иначе я не смогу спокойно спать всю оставшуюся жизнь. Кроме нас это сделать будет некому. Да и матушка попадья в углу лежит, все время плачет, не могу спокойно смотреть на нее. Люди ей помогают, совсем она рассудка лишилась. Не знаю, выживет ли? – шептал ему дед Гриша.

– Как мы отсюда выберемся, ты знаешь? – Борма встал, отряхиваясь от соломы.

– Охраняет нас сегодня ночью, Васька Грибачев, он у них вроде за старшего. Схожу, порошу, может быть, он отпустит нас.

Григорий тихо подошел к двери сарая, толкнул ее.

– Кто там, чего надо? – послышался голос часового.

– Слышишь, Васютка, это я, дед Гриша. Открой, дело есть!

– Чего тебе нужно? Говори быстрей, не положено мне с вами разговаривать.

– Отпусти нас с Бормой похоронить отца Александра, предать их тела земле по христианскому обычаю. Горе то какое у нас всех! Сам понимаешь, грех большой, если мы не сделаем этого.

– Ты в своем уме?! Ты знаешь, чем все это светит не только вам, но и мне тоже?! Расстреляют и вас и меня враз.

– Да не бойся, ты же знаешь меня, тихо все будет. Нам два часа хватит, вернемся к рассвету, все еще спать будут. Ты же утром сменишься, все будет хорошо, мы не подведем тебя. Ведь отец Александр крестил детей, а мы с тобой кумовья.

– Ладно уж, идите, Бог с вами, похоронить отца Александра – дело христианское. Но обещайте вернуться к рассвету, иначе все погибнем. Возьмите в углу лопату, топор, ножовку.

Григорий и Борма взяли лопаты, топор, тихо крадучись, пошли дорогой, только им известной. Шли они быстро. Низко стелился утренний туман, где-то неподалеку перекликались ночные совы. Старики вышли на поляну, где лежали тела убиенных. Поляна освещалась лунным светом, и это помогло работать. Свет луны отражал торжественность и покой этих святых и праведных людей, погибших за правое дело, за родную землю.

Григорий и Борма выкопали две неглубокие ямы на склоне опушки. Рядом рос большой куст цветущей калины. На дно могил постелили можжевельник и ранний мох. Перед укладкой тел, поправили их одежду. В руки отцу Александру вложили крест, который валялся рядом с ним.

Рядом с Олей лежал разбитый флакон духов, подаренный ей Николаем, ее любимым человеком. Приятный запах, они почувствовали, а флакончик положили Оле в изголовье. Постояли, помолчали, а затем прочитали молитву за упокой их душ. На обе могилы установили самодельные кресты, наспех сделанные своими руками.

«Да очень жаль этих людей, ведь девушка очень молодая, ей бы жить, да деток рожать, а немцы никого не щадят», – с горечью подумал дед Гриша.

Немного постояв, они решили идти назад, дело шло к рассвету. На душе сразу как-то посветлело от того, что по-христиански предали людей земле. Шли старики через кордон, за их спинами, на опушке, плакал рыдальщик-кулик. Этот плач напоминал слезы по святым душам. На траву ложился туман, превращаясь в капли росы, но это были не капли росы, а слезы Святой Богородицы по усопшим отцу Александру и его дочери.

Когда они подошли, Васька весь кипел от негодования:

– Уже светает, а вас все нет и нет, почему возитесь так долго? Быстро инструмент на место, а сами в сарай! Вот-вот выйдет немецкий патруль с проверкой. Все нормально, похоронили?

– Да, Василий, спасибо тебе, что отпустил нас, все нормально.

Дед Гриша лег с внучкой, которая дрожала от холода, она прижалась к нему. Борму остановил голос попадьи Дарьи: «Ну что, придали земле тела моих родных?» – она снова заплакала. Борма тихо рассказал ей о том обряде, который они с дедом Гришей совершили ночью. Больше она ничего не говорила, только тихо плакала безутешными слезами.

Ссылка на Украину

Едва забрезжил рассвет, чей-то визгливый голос отдал команду: «Всем выходить на плац. Ожидается приезд немецкого командования».

Утром людям снова бросили еду: вареную брюкву, свеклу, черствый хлеб, в котелки налили вчерашнюю похлебку. Поставили в ведрах воды. Голодные люди с неохотой поели варево, разделили по-братски хлебушек. Едва успели они позавтракать, как послышался рокот мотоциклов и такая ненавистная немецкая речь.

Прибыл наряд немецких солдат. Людей согнали в кучу и погнали в Кокоревку. Кто не мог идти быстро, делали два предупреждения и расстреливали. Отстающих людей пинали, били прикладами в спины. Воду в дороге никому не давали, а сами немцы с издевательством демонстративно наслаждались водой из фляжек. Люди стали терять силы, особенно тяжело было матушке Дарье, потерявшей своих родных и очень ослабевшей. Люди взяли ее под руки, но в один момент она споткнулась и упала. Матушка видела протянутые руки, но продолжала лежать. Тут подбежали два полицая, один из них раскуривая сигарету, грубо крикнул: «Штет ауф! Встать!».

Матушка хотела встать на ноги, но не смогла. Немец приказал полицаю отвести ее в сторону и расстрелять. Полицаи подняли матушку Дарью и потащили волоком к кустам, через несколько секунд послышался выстрел. Она упала на землю. Все это происходило на глазах людей, им ничего не оставалось, как про себя помолиться за ее душу.

Дед Гриша шепнул Ваське полицаю: «Похоронить бы ее». Тот замахал руками на него: «Забудь, дед, об этом. Видишь, какое зверство идет!». Дед Гриша про себя подумал: «Изверги, ничего, ответите и вы за свои деяния, не все коту масленица».

Ближе к вечеру, наконец-то, измождённые и обессилившие, люди дошли до Кокоревки. Всю толпу согнали на территорию школы, наскоро огороженную колючей проволокой. На ужин дали жидкую похлебку без хлеба. Похлебав фашистского варева, все улеглись на дощатый пол под навесом спать. Усталость и ломота во всем теле была у каждого.

Ночью пошел дождь, и многим пришлось искать местечко, где крыша не текла. Было очень сыро и зябко, но люди сплотились вместе в одну кучу и грелись друг от друга.

Ранним утром, не успели люди встать, как послышалась немецкая речь. Чуть позже приехали немцы на мотоциклах. Собралась толпа карателей, которые стали грубо поторапливать беженцев построиться на плацу. Дед Гриша не выдержал и шепнул проходящему Окуню:

– Что это с утра пораньше измываются над людьми, пинают, толкают? Люди итак еле идут, мы для вас хуже скота.

Васька зло ответил деду:

– Ждут высшее командное руководство из Украины и ясновельможных пани с Западной Украины. Ладно, дед, не могу много говорить, но готовьтесь к переменам.

В ожидании знатных гостей людям пришлось простоять на плацу несколько часов. Казалось, что утреннее горячее солнце в этот день палило, как никогда. Пить никому не давали. В таких условиях многим стало плохо. Но полицаи, проходя вокруг людей, силой и криками выравнивали строй, не давали спуску никому.

Наконец, ближе к середине дня, появилась свита, во главе со штурбормфюрером. Наряду со щегольскими немецкими офицерами, приехали нарядно одетые дамы. Они подошли к строю людей и оглядели всех. Гауляйтер всех поприветствовал криком: «Хайль, Гитлер!» – и поднял вверх правую руку. Все последовали его примеру. Затем гауляйтер через переводчика доложил: «Вы, русские жители, от новой немецкой власти получите долгожданную свободу от сталинского режима. Присутствующие здесь дамы получили от гауляйтера Украины земельные наделы во владение.

Отныне все беженцы распределяются и направляются в полное владение присутствующих здесь владелец земель на Западе Украины».

После короткой речи гауляйтер и дамы пошли вдоль строя, всматриваясь в лица многострадальных людей, которым было уже все безразлично. Вокруг надрывно лаяли собаки. Шла настоящая торговля рабами, людей вместо обещанной свободы обрекали на рабство.

Первыми, кому отдавалось предпочтение, были молодые сформировавшиеся девушки. Комендант по спецзаданию выбирал красивых, молодых девушек для отправки в Берлин. Предположительно для работы на кондитерской фабрике. Комендант указывал пальцем на девушку, которая должна была выйти, пройтись, повернуться вокруг, показать зубы. Потом он расспрашивал претендентку о болезнях. Если «товар» подходил, комендант поднимал палец вверх и произносил: «Гут!». Отобрав статных девушек, он приказал им отойти в сторону.

Остальных пленных беженцев: подростков, стариков, детей делили между собой дамы с Украины. Вот таким образом мирные жители сожженных деревень на территории своей земли превратились в рабов.

Первой к людям подошла дамочка из Винницы. Она подходила к каждому, с отвращением оглядывала измученных жителей, приговаривая: «Балласта я бы не хотела брать!». Тех, кого она выбирала, отводили в сторону. Эта группа формировалась для отправки в Винницкую область. Дама подошла к Тане, которая была рядом с дедом Гришей, и заговорила с ней:

– Как тебя зовут? Сколько тебе лет?

Тане сразу не понравилась эта чопорная размалеванная дама.

– Я – русская девушка Таня, мне 16 лет. Но я не хочу с вами ехать.

– Ничего, поедешь, как миленькая. Будешь работать, во славу Германии и нашей Украины. Я смотрю, ты худенькая и маленькая, но будешь в поле работать.

Таня молчала. Дама продолжила:

– А ты, старик, дед ее? Давай тоже в мою группу.

Рядом формировали группы рабов дамы из других областей Украины. Многие из них с грубостью выталкивали людей из строя и пинками гнали к своей группе. Старались брать тех, кто, по их мнению, был пригоден к работе.

В итоге на плацу остались одни немощные старики и больные люди, им приказали отправляться в сторону леса. Все прекрасно понимали, что эта категория людей никому не нужна и немцам тоже. Раздались автоматные очереди. С деревьев испуганно разлетелись птицы. Это была очередная рана на сердцах тех, кто остался в живых.

Таня заплакала, прижавшись к деду, ей очень не хотелось ехать в Винницу к этой тетке. Но дед Гриша сурово ей сказал:

– Держись, внучка, главное, что мы вместе! Посмотрим там, на месте, как будут развиваться события. Мы с тобой остались живы в этой мясорубке, это уже хорошо. Где наши родные, мы пока не знаем, будем надеяться, что все останутся живы.

Группу беженцев, куда попали Таня с дедом Гришей, погнали на станцию Кокоревки. Их уже ожидал товарный состав. Немцы загнали всех в грязный вагон, на полу которого была набросана свежая солома. В углу стояло корыто, там определили отхожее место для справления нужды. В центре вагона побросали, как скоту, куски хлеба, вареную картошку, репу, свеклу и сказали, что еды больше не будет. Воду обещали принести позже и закрыли дверь на засов.

Никто не знал, сколько часов стоял вагон, пока его не подцепил состав и понес вдаль из родных краев. Люди молчали, каждый думал о своем, слез давно уже не было. Таня смотрела в щелку, прощаясь с родными местами, не зная, что же ждет ее дальше. Она спросила у деда:

– Как ты думаешь, дедуль, скоро война закончится? Надолго мы уезжаем?

– Кто его знает теперь, когда она закончится, проклятая, но то, что она закончится и мы вернемся домой – это я знаю точно, – с уверенностью произнес дед.

Постепенно Танины глаза стали смыкаться, и она заснула под стук колес, тесно прижавшись к деду. Поезд то останавливался, то его дергало с силой, то он трогался с протяжными гудками. Спала она тревожно и наутро проснулась вся разбитая, в голове гудело, тошнило, кружилась голова. Дед Гриша, как мог, успокаивал внучку, понимая, что нужно настраиваться на дальнейшие трудности, вырабатывать силу воли и спокойствие в любых обстоятельствах, иначе будет еще хуже.

Под вечер поезд прибыл на одну из станций в Виницкой области Украины. По приезду всех выстроили на плацу. Подошла хозяйка и всех пересчитала по головам. Таня осмелилась спросить:

– Скажите, а где мы будем жить? Это дома или убежища? Почему нас гонят пешком в степь, ведь впереди ночь?

– Ты, как я посмотрю, молодая, да ранняя! На работы идешь, а не на гулянья. Гостиниц у вас не будет, а будет место для спанья и кусок хлеба. А сейчас быстро в строй и пешком до моего овина.

Хозяйка взяла в руки плетку из рук старосты и начала махать ею около людей, пытаясь запугать всех своим гневом, показывая тем самым, что будет с каждым, кто ослушается ее приказов. Почему-то в конце своей речи бросила: «Партизанское отродье, сидите там в лесах! Если бы не ваши партизаны, давно бы война окончилась. Ну ничего, я вам устрою жизнь!» С этими словами она растворилась в темноте.

Молчавший до этого дед Гриша не сдержался: «Мы тебе быстрей рога пообломаем! Видели и пострашнее тебя».

Староста прокричал: «В шеренгу по одному становись, и быстрым шагом вперед!».

Люди понуро шли, растянувшись в цепочку, по широкой украинской степи. Вдалеке то загорались, то гасли огоньки, свистели коростели. Рядом на лошадях ехали два надсмотрщика, староста ехал в телеге. Он спросил у идущего деда Гриши:

– Небось, старый солдат первой мировой?

– Да, я всю первую мировую прошел, с немцами воевал, и не думал, что еще придется с ними встретиться. Думаю, что мы опять им кости наломаем скоро.

– Как знать, как знать… – ответил староста, задумавшись.

– Да и нечего тут сомневаться, – загорячился дед. – Я старый солдат, знаю кто такие эти германцы. Чужие земли они любят захватывать, а мы знаем, как нужно их побеждать и отвоевывать эти земли. А ты вот, староста, почто не на фронте? Че не воюешь против немцев?

– Я уже по возрасту не подхожу, свое отвоевал, хоть мне и поменьше годков, чем тебе. А староста – это моя работа, работаю у нашей хозяйки. Так что смотреть за вами, за работой, буду как раз я. Много лет был до войны председателем колхоза «Ленинец».

Наконец-то новые работники прибыли к хутору, им навстречу вышли люди с зажженными фонарями в руках. Вышла и хозяйка:

– Васильевич, ты смотри, пересчитай всех, я за каждого платила деньги. Запри их в овине, там есть солома, расстели ее, да кинь им что-нибудь пожрать, да попить. Мне нужна рабочая сила.

Одета хозяйка была в куртку, штаны, высокие сапоги, в руках была плетка. Стегнув плеткой по сапогам, она дала понять, что ее слово будет всегда закон.

В сарае люди разбрелись по группам. Изможденные долгим переходом, они попадали без сил. Поскольку каждый приблизительно понимал, что им подарит день грядущий, все стремились восстановить силы, сон был единственной отрадой людей, потерявших в этой жизни все, включая свободу.

Утром, с рассветом, их разбудили надсмотрщики. Все сходили по очереди в уборную, сколоченную неподалеку. Затем людям раздали плошки, в которых была разлита похлебка. На этот раз, как выразилась Матрена, было съедобно. Все быстро хлебали ложками. После еды людей построили и повели на наряд к хозяйке. Неподалеку собралась кучка местных крестьян. Им было любопытно поглазеть на приезжих работяг.

Таня же, в свою очередь, с любопытством оглядывала здешние окрестности, строения, сараи, склады с большими замками, площадки с сельхозтехникой, где стояли сеялки, плуги, молотилки и т. д. Около всего этого имущества расхаживал добротный мужик с длинными усами, опущенными вниз, на голове у него был выстрижен хохолок. На мужике был грязный клеенчатый фартук, по всему было видно, что это механик.

Неподалеку стояла побеленная белой глиной хата. Здесь, судя по всему, жила хозяйка. Дом был обнесен плетнем из ивовых прутьев. Перед домом была разбита клумба из красивых цветов. Увидев это, Таня завораживающе стала смотреть в сторону дома хозяйки, но времени на это не было, их повели на работы.

Вечером дед Гриша поведал ей, что дома здесь строят из самана, то есть кизяка. Это замес, в который входит глина, солома, песок, коровий навоз, а потом его месят и делают подобие больших кирпичей для строительства домов. Крышу делают непромокаемой и застилают соломой. Стены белят раствором из мела, и чем белее стены, тем состоятельней считается хозяин. А вот двор у них называется «курень». А вообще, весь двор называется хутором. «Так что мы будем жить на хуторе», – подытожил дед Гриша.

Таня в очередной раз была поражена тем, что ее дедушка знал все обо всем. Но и сама она в разговоре с дедушкой всегда проявляла интерес и любознательность.