Текст книги "Цветы в огне войны. Две судьбы"

– Почему они дома строят из кизяков, а не из леса? – спросила Таня.

– Хороший вопрос внучка, а где ты видишь у них здесь лес? Это у нас брянские леса, кругом сосны, а у них коровье говно – самый распространенный доходный материал для стройки дома.

Он показал на ровные улицы белых домов, которые расположились по всей деревни. В это время их увидела проходившая хозяйка.

– А что это вы прохлаждаетесь здесь? Я этого не потерплю! С утренней зарей вы будете уходить в поле на работу, а на закате возвращаться.

Она говорила на украинском языке, перемешивая его с русскими словами. Тане было это понятно, так как в деревне Глинное, где она родилась и выросла, многие говорили на смешанном украинско-русском языке.

– Васильевич, будешь всем давать задание на день, проверять сделанную работу, нерадивых наказывай и жрать ленивым не давай! – скомандовала хозяйка старосте.

На работу погнали всех. Шли сначала по улице, а потом по пыльной дороге к полям, хозяйкиным землям. Местные жители с любопытством разглядывали батраков.

– А що за людыни, звиткили они взялыс в наших краях? Це, наверное, москали, кацапы. Барыня наша, Анна, казала, что це партизанские помощники, жили они в лесах.

Но тут не выдержал наш дед Гриша:

– Что же вы такое говорите, люди добрые? Мы такие же мирные люди, как и вы. Жили в своих домах, пока немцы нашу деревню всю сожгли дотла, а нас выбросили на произвол судьбы. Немецкий порядок нам был не нужен, ведь немцы – это захватчики, пришли и воюют на нашей земле. А вам-то, простым людям, что даст немецкая власть, рай, думаете?

И вдруг одна пожилая женщина заговорила на русском языке, печально качая головой:

– Да, может быть, для барыни Анны будущая власть и принесет хорошую сытную жизнь. Вот она батраков себе уже купила из простых русских крестьян. Вот и у нас есть такие, которые, пользуясь случаем, грабят и присваивают себе земли, народное добро, служат немцам. А нас, простых людей, ежедневно трясут налогами, отбирают запасы: подавай им яйца, молоко, хлеб, картошку. Чтоб им!.. – женщина в сердцах выругалась, на нее затукали сельчане, кто одобрительно, а кто и с угрозой. Но Аграфена (так звали эту женщину) продолжала – я никого не боюсь, нет у меня страха перед немцами и полицаями. Это наша земля, и мы будем бороться за нее все вместе. Мой муж и сын воевали за ридну Украину, а я получила только похоронки на них. Так что мне ничего уже не страшно. А барыне вашей еще отрыгнется, помяните мои слова. Придет время, погонят отсюда этих супостатов с нашей многострадальной земли. Всех, кто им помогает, к стенке, за измену Родине!

Мужик в красной сатиновой рубахе, подпоясанный кушаком, с выбритым хохолком на макушке стал визгливо кричать:

– Аграфена, а ты шо забыла, ведь при советской власти хорошо жили только коммунисты, а простые люди тоже были чернью. Также налогами давили, все отдай задарма, забыла, что ли? Работали задарма, но еще и в тюрьму можно было загреметь по наводке.

В это время подошел староста:

– А ну-ка прекратить митинговать! – прокричал он разъяренным тоном. – Я не допущу этого, все на работу!

– Мы уже наработались, теперь пусть эти батраки пашут на вас, – прокричал местный мужик.

Староста закричал на него и замахнулся нагайкой:

– А ну-ка замолчи!

– А то шо будет?

– А вот полосону нагайкой, тогда и увидишь, шо будет.

Приезжих работяг распределили на прополку огромной плантации картошки. Картошку пололи, не разгибаясь, несколько часов, стоять или садиться на отдых не разрешали. Погода была жаркая, палило солнце, кусали оводы, ныла спина, болели руки. Единственное спасение – разрешили пить воду из бочки, которую подвезли, пока они трудились.

В середине дня был короткий перерыв на обед, давали есть вареную картошку и немного кислого молока, после чего работа продолжалась дотемна. Бывшие односельчане пришли на хутор затемно, кое-как помылись, поливая друг друга. На ужин немного пожевали вареной кукурузы и легли спать. Следующий день начался также, как и предыдущий: поутру управляющий скомандовал: «Все пойдут на прополку овощей!».

Работали беженцы без выходных. В воскресенье хозяйка разрешила людям с утра посещать церковь, а вечером их водили в баню, чтобы избежать распространения педикулеза и инфекций.

Старики Григорий и Борма подальше от дома хозяйки сколотили сарайчик из разных досок специально для бани. Воду таскали ведрами из криницы, грели ее, используя все тот же кизяк. В мойку ходили по очереди, но за вечер все успевали перемыться. Готовить еду тоже приспособились сами. Нашлись такие умельцы, которые смогли готовить из тех продуктов, что давала хозяйка, несмотря на то, что это были испорченные продукты, те, что на выброс: старые крупы, макароны, подгнившая картошка, свекла, кукуруза. Вечера работяги коротали тем, что рассказывали всякие истории, порой выдуманные, смешные. Дед Гриша был в этом деле мастер и тот еще выдумщик! Как-то одна женщина затянула песню, но люди зашикали: «Не время сейчас песни распевать, прибегут сразу».

Веселилась только одна хозяйка, на это она находила и место, и время. Часто на хутор съезжались важные немецкие офицеры и чины, старшие полицаи и местные знатные люди. На самом деле, знать собой представляла местных недобитых контрреволюционеров. Все вместе они сбегались отмечать любую дату, событие, даже незначительную победу. На время гуляний своих детей хозяйка отправляла на другой хутор, к своей тетке. Были у нее девочка восьми лет и парубок 14-15 лет. Про мужика ее никто ничего не знал, видно, хозяйка давно уже жила без него.

Во время гуляний самогонка лилась рекой. Для немецких офицеров готовили специальную водку, которую называли «Спотыкач», для женщин были специальная наливка и настойка. Столы ломились от традиционных украинских блюд: свинина, приготовленная особым образом, солонина, сало, вареники. Стол украшал запеченный с корочкой поросенок с овощами. Все шло в ход – дабы задобрить господ, будущую власть, ничего не жалели.

Громко произносили тосты за Гитлера, за его победу, за красивую, сытную жизнь. Звучала музыка из патефона и чуть не до утра отплясывали гопак и кадриль. Вычурно одетые барышни лихо выплясывали перед офицерами. Они размахивали перед носом длинными юбками, обнажая при этом свои несвежие ляжки, под гогот и свист пьяных немцев, которые лапали их за сиськи и попы, сажая себе на колени. Многие, разомлев от ласки, уходили в спальни для продолжения утех до первых петухов. Иногда в разгар веселья могли и пострелять в мишень, пугая при этом детей беженцев, которые долго не могли уснуть.

Поутру пьяная компания понемногу приходила в себя, гости постепенно расползались. За чинами приезжали на машинах. А однажды по зиме двое из знатных гостей зашли на подворье к беженцам. Оба были пьяные, один более-менее был на своих ногах, другой еле передвигался. Сначала они говорили между собой о том, где потеряли полушубок. Они решили его поискать, стали ломиться в дверь, перепутав подворья. Когда поняли, что попали к беженцам, тот, что держался на ногах, стал кричать:

– Это те самые помощники партизан, да их перестрелять надо! – он выхватил пистолет и стал им размахивать.

Второй, очнувшись, стал отбирать пистолет, дважды выстрелив в воздух. Наконец, его друг выхватил у него пистолет и положил в карман:

– Ты шо, сдурив шо ли, панове! Это ж простые люди, работники пани Анны.

На шум сбежались другие паны. Узнав в чем дело, стали хохотать над ними, а потом пошли искать полушубок все вместе.

Частенько к хозяйке заезжал и особый господин, начальник комендатуры, с которым у хозяйки были любовная интрижка. Местные рассказывали, что для него она накрывала вегетарианский стол. Он предпочитал все самое изысканное, сам привозил шампанское и дорогой коньяк. Сидели они тихо, спокойно, да и не до плясок им было, так как встречались они чисто для любовных утех. В это время на улице с автоматом ходил шофер вокруг дома, чтобы ни одна муха не пролетела. Прощались они обычно у калитки ее дома. Анна целовала его на прощанье и долго махала рукой, пока машина не скрывалась за поворотом.

Окно у Тани выходило на крыльцо хозяйки, и волей-неволей приходилось быть свидетелем их встреч и расставаний. Дед Гриша с осуждением смотрел на хозяйку, а про себя всегда говорил: «Эта продажная немецкая подстилка обязательно поплатится, придет время».

Во время приезда коменданта беженцы не имели права выходить из сарая. Это был порядок, который они не имели право нарушать.

Время шло, лето сменила осень. Люди трудились на сезонных работах. Весной сажали, сеяли, старики пахали поля на лошадях. Техники в полях не хватало. Летом пололи сорняки, косили траву, сушили сено и складывали в стога, скирды. Работа была до боли знакомой. Порой казалось, что и не было никакой войны, за работой даже забывались. Батрачили они все на хозяйку. В качестве «вознаграждения» за этот нелегкий труд людям позволяли жить в сарае и есть, в лучшем случае, горячую похлебку, чаще всего, даже без хлеба.

Иногда прихватывали болезни, но с ними справлялись сами, своими средствами: заваривали травы, помогали друг другу, как могли. С Таней тоже случилась неприятность. От плохой пищи у нее прихватил желудок, да и с кишечником были нелады. Несколько дней она мучилась с животом, побледнела. А потом решила обратиться к женщинам за помощью, но они не смогли помочь. Деду Таня стеснялась пожаловаться, но он сам обратил внимание, что с внучкой что-то неладно и поинтересовался сам. Она призналась ему и попросила совет. Как старый солдат и просто человек с большим жизненным опытом, он знал, как помочь внучке. Дед Гриша принес подорожник, нашел посудину, при помощи кресала (спичек не было) развел костер в углу хутора, вскипятил воду и завари подорожник. Дедушка дал Тане выпить этот настой вечером, а часть оставил на утро. Таня сразу почувствовала себя намного лучше и с благодарностью поцеловала деда Гришу в щечку. Он облегченно вздохнул: «Хорошо, что никто из охраны не заметил моих действий с огнем».

Осенью стали поспевать яблоки, груши, сливы. Людям приходилось работать и на сборе фруктов. Это было настоящим праздником, ведь измученные, истощенные и ослабшие, они очень нуждались во фруктах. Иногда, когда особого контроля не было, они могли незаметно что-нибудь съесть вместо того, чтобы бросить в корзину. Но нужно было соблюдать осторожность, потому что те, кого замечали за этим занятием, получали удары плеткой.

Иногда на работах появлялась хозяйка. Она незаметно подкрадывалась и наблюдала за работой. Если она кого-то уличала в плохой работе, лени, то выскакивала и начинала кричать и махать своей плетью. Часто от нее доставалось тем, кто попадался под горячую руку и в плохое настроение.

Однажды она увидела, как девочка взяла в рот несколько черешен и торопливо стала жевать. Хозяйка подскочила, заставила ребенка открыть рот и выплюнуть. Но потом вдруг остервенела, взяла пригоршню черешни и сунула девочке в рот с диким криком: «На, ешь, что б ты подавилась!», – и грубо толкнула ее. Девочка упала, не понимая своим детским умом, почему эта тетя так злится и за что так над ней издевается. Мать этой девочки угнали в концлагерь Латвии, а она оказалась здесь. Ее подобрала тетя, которая присматривала и ухаживала за ней, она подбежала, подняла девочку, отряхнула ее, и с ненавистью в голосе обратилась к пани:

– Вы же сама мать, у вас нет сердца! Неужели вам жалко эти несколько ягод!?

– Ах ты, дрянь такая, ты еще будешь учить меня! – она схватила плетку и со всей силы, с остервенением стала хлестать эту бедную женщину, которая осмелилась защитить девочку.

Эта крайне неприятная сцена происходила на глазах остолбеневших людей. А хозяйка спокойно повернулась и, виляя задом, направилась к своей пролетке.

Время шло, и люди стали приспосабливаться к здешней жизни. Дед Гриша, часто работая на скотном дворе, ухитрялся наливать себе баночку молока и украдкой засовывал ее под рубаху. Он приносил молоко любимой внучке Тане, но часто наливал детям. Помогая пасечнику весной качать майский мед, однажды дед принес баночку меду.

Таня тоже стала привыкать к местной жизни, ее душа немножко оттаяла от пережитых ужасов войны. Она с интересом наблюдала за жизнью и бытом здешнего народа. Те, что побогаче, были яростно за новую власть, а бедные рьяно ждали освобождения от немцев. Война принесла им много горя и страданий.

Ближе к осени вызревали подсолнухи, которые здесь были вторым хлебом. Шляпки подсолнечника напоминали солнышко и радовали людской глаз солнечным светом. Женщины днями шелушили шляпы подсолнухов, всюду лежали горы семечек. Из семечек готовили подсолнечное масло, которое в этих краях славилось и особо почиталось. Немцы не любили лузгать семечки, поэтому они доставались людям. Местные с удовольствием делились семечками с беженцами.

У хозяйки был сын Иванко лет пятнадцати, с виду смазливый парубок. Он был высокого роста, аккуратен, подтянут, с кудрявой шевелюрой, нависшим на лоб чубом. Особый колорит придавала ему рубаха-вышиванка, расшитая в национальном стиле. До войны он учился в гимназии, а во время войны школы были закрыты, и Иванко был свободен. Жил он чаще у тетки, ведь на хуторе было скучно, делать нечего, да и мать его особо не заставляла работать. Любил парубок только развлекаться. Ходил с друзьями на речку, играл на улице в игры. По вечерам они собирались на посиделки с хлопцами и девчатами.

Таня давно им любовалась, и он ей был симпатичен. Однажды случай свел их вместе, когда Иванко собирал яблоки в саду. Он встал на высокую лесенку и оттуда подавал яблоки девчатам, которые складывали их в корзины. После обеда, идя по дорожке, он столкнулся с Таней. Русская красавица привлекла его своей необычной внешностью и стройностью.

– Ух ты, какая красивая, какая чернявая! – вырвалось у Иванки.

– Да и ты чернявый, да стрункий! – задорно пропела Таня.

– Ты знаешь украинские песни? – спросил он.

– Да нет, только один куплет из этой песни. А ты спой мне всю песню, я слышала, как ты ее поешь на спевке, – попросила его Таня.

– Хорошо я спою, только скажи свое имя.

Таня протянула ему руку, и они познакомились.

– Ну давай же, Иванко, спой песню!

– Иванко я, Иванко, рубашка-вышиванка. Люблю дивитеся, люблю дивитеся. Як ты идешь по воду…

Голос у него был звонкий, лирический, он брал высокие ноты, и казалось, песня летела в поднебесье, наполняя собой сад. Люди стали прислушиваться, оглядываясь на Иванко. Закончив петь, он посмотрел на Таню, та поблагодарила его за песню и сказала, что ей нравится, как он поет. Иванко подставил ей щеку и попросил ее поцеловать за песню. Таня отступила, зарделась красной розой и тихо ответила: «Нет в следующий раз».

Иванко вроде бы нравился ей, но его нагловатость смутила ее. Таня понимала, что, скорее, она была ему не пара. Он был барским сыном и, если хозяйка увидит, ей не миновать плетки. Ему Таня тоже приглянулась, и с того момента он стал постоянно искать с ней встреч. При коротких встречах он обязательно в руки Тани что-нибудь давал: то конфетку, то пряник, то цветочки полевые, приглашал на свидание, на спевки. Но она отказывала ему под предлогом занятости на работах. Ей нельзя было по вечерам покидать свое жилище. Она была несвободной девушкой. Да и дедушка много раз предупреждал, чтобы она была осмотрительна и не связывалась с барским парубком.

– К добру это не приведет, ведь затащит тебя в кусты и изнасилует, ему-то ничего не будет, а тебе рана на всю жизнь, – предостерегал внучку дед.

– Нет, дедушка, он не такой, он не посмеет, я же вижу его.

– Но ты, внучка, все же будь с ним осторожна. Береженого бог бережет!

Но Иванко продолжал ее преследовать, и однажды в порыве чувств полез целоваться со своим юношеским порывом. Дело было так: был вечер, уже смеркалось, Таня у колодца набирала воду. Вдруг подошел Иванко и обнял ее, крепко прижав к себе. Девушка стала отбиваться от настойчивых ласк, но Иванко был непреклонен и пытался ее поцеловать. Таня уже хотела закричать, позвать деда на помощь, но ситуация разрешилась неожиданно. Мать Иванко, хозяйка Анна, увидела их из окна своего дома. Она с шумом выбежала из куреня, как всегда, держа в руке плетку. Анна подбежала к Иванко, с силой оторвала его от Тани и истошным голосом заорала:

– Ты шо робить, кабель молодой, на шо она тебе, горемычная партизанка, своих дивчин тебе мало? Шоб она еще тут нам родила от тебе, ты этого хочешь? Я этого не допущу, еще раз увижу тебя рядом с нею, запорю. А ты, – гаркнула она на Таню, – быстро марш к себе, а то ведро сейчас на голову тебе надену.

Позднее он опять стал приставать к Тане, но хозяйка, увидев его крутившимся около девушки, решила отправить его на самый дальний хутор, и в этих краях его больше не видели.

Время шло, пришла осень, для беженцев это было время уборки урожая. Пожалуй, это было самое тяжелое время, работы было невпроворот. Собирали урожай, а затем его укладывали в закрома. В тот год выдался большой урожай подсолнечника. Беженцам разрешалось брать и щелкать семечки. Староста на это не обращал особого внимания.

Дед Гриша услышал обнадеживающие новости с фронта. Эти новости очень обрадовали беженцев, и появилась, наконец, маленькая надежда, что придет долгожданная победа. Таня с дедом особенно радовались, они очень соскучились по родным местам и своим близким.

Осенью, когда улетали в теплые страны журавли, курлыкая в небе, Таня, задрав голову, с интересом наблюдала за ними. Дед Гриша подошел к ней, и они вместе с грустью провожали журавлиную стаю. Эти свободолюбивые птицы улетали в теплые страны от холодов, чтобы весной снова вернуться в милые сердцу края, в Россию, на свою Родину.

Наступила зима, выпал снег, вокруг все покрылось снежным одеялом. Одежды зимней у беженцев не было, но по приказу хозяйки привезли тряпье, велели разобрать и приодеться. В сараях, где вторую зиму жили беженцы, по-прежнему было холодно. За лето им удалось сделать топчаны, и спали теперь, по крайней мере, не на полу. В прошлом году от переохлаждения скончались несколько человек. Люди соорудили к зиме буржуйку, и теперь не унывали: «Переживем зиму, теперь не страшно, да и победа не за горами».

Все чаще то тут, то там, слышались все новые новости о победах Красной армии. Лица людей светлели от таких новостей, и они мечтали о возвращении в родные места. Пришло известие, что на Волге, под Сталинградом наши бойцы разбили и окружили немцев, взяли в плен несколько тысяч солдат и офицеров.

– За такую новость не грех бы и выпить, – сказал дед Гриша. – Но нет в загашнике ни грамма.

Глава 6. В преддверии победы

Весть о том, что Красная Армия делает уверенные шаги к победе вдохновляла людей. Например, Победа на Курской дуге моментально распространилась среди людей. Кто-то шепотом, а кто-то и вслух обсуждали эту новость, и все внутри ликовало. Староста и хозяйка строго запрещали обсуждение таких новостей, даже думать запрещалось о победе Красной Армии.

Отношение хозяйки к беженцам менялось в зависимости от положения на фронте. Видя их радостные лица, она становилась настолько озлобленной, что хватило бы спички, чтобы она вспыхнула и бросилась на человека. Таких людей, как она, нужно было знать, ведь они поверили новой власти и делали все для того, чтобы эта власть осталась навсегда. А теперь они слышали о масштабных поражениях немецкой армии, все более призрачным и туманным становилось будущее, о котором они еще недавно мечтали.

Простые люди, в особенности беженцы, перепады дурного настроения хозяйки напрямую ощущали на своей шкуре. За малейшую провинность она с плеткой накидывалась на провинившегося и жестоко избивала. Люди старались не попадаться ей на глаза, но это удавалось не всегда.

Время шло, с фронта приходили неутешительные для хозяйки новости. Армия Гитлера терпела поражение за поражением. До нее стала доходить информация, что, возможно, совсем скоро в эти края придут советские войска. Хозяйка постепенно стала осознавать, что немцы рано или поздно сбегут в свою Германию, а отвечать за все придется и ей.

Она решила поменять тактику поведения уже сейчас, стала сдерживать свой гнев и меньше применяла кнут. В ее лексиконе появилась фраза: «Каждая людина – есть людина!». Она усилила рацион питания и стала лучше кормить людей. Через некоторое время хозяйка совсем перестала обращать внимание на беженцев, передав все дела старосте, который со временем вообще пропал – наверное, сбежал, почувствовав, что запахло жареным.

Хозяйка стала говорить с пленными о том, что она спасла их жизни, взяв к себе, дав им работу, и что они должны быть благодарны ей. Русские люди, действительно, добрые по натуре, они особо ее и не винили. Они понимали, что если бы не оказались здесь, то немцы бы их просто перестреляли, как многих, кто погиб на их глазах. Были и те, кто говорил: «Чует кошка, чье сало съела, придется отвечать, – вот и заюлила наша хозяйка Анна».

По мере того, как приближался фронт, его дыхание чувствовалось все ближе и ближе. С востока слышались разрывы снарядов, все громче и громче с каждым днем, а зарево полыхало все ближе. Часто в сторону запада пролетали самолеты, бомбить Берлин. Превосходство наших самолетов в небе стало абсолютным, немецкие самолеты пролетали лишь изредка. Уже почти перестали заезжать господа офицеры на веселье, наверное, было не до того. Да и хозяйка, сменив тактику, уже не желала их принимать в качестве гостей. Она стала отзываться о немцах, как о пьяницах, трусах, неспособных на решительные действия.

Приближалась линия фронта. Люди стали более смелыми и уверенными в себе и всеобщей Победе над врагом.

Когда Таня с дедом Гришей думали о возвращении домой, они осознавали, что села больше нет, что придется все строить заново, налаживать быт, начинать с самого начала. Но эти мысли нисколько их не пугали. Мысли о победе, свободе, новой жизни придавали еще больше сил. Настрой был у всех один: «Все преодолеем, все наладим заново, главное – победа наших войск». Дед Гриша, как старый вояка, понимал, что зиму придется перекантоваться здесь. Он так говорил внучке: «Весной дождемся окончательной победы и двинемся домой, чтобы строить свою жизнь».

Наступила зима, закрутили сильные метели, а морозы были крепкие. Очень сложно было добывать топку для буржуек. Люди каждый день были в поиске топлива: кто-то найдет кизяк, кто-то принесет полено, – и так каждый день, самым важным было сохранить тепло. Работы зимой было мало, поэтому люди находили какие-то занятия. К их всеобщему удивлению, кто-то принес книги на русском языке. Пока было светло, читали вслух, а когда темнело – часто пели песни, и это так увлекало, что незаметно вечер сменяла ночь, а люди незаметно засыпали с мыслями о новом дне и светлом будущем.

Один старик на хуторе подарил Тане полушубок. Это был самый ценный для нее подарок, благодаря ему ей удалось избежать болезней. Беженцам очень сложно было одеваться по погоде, ведь они не имели даже самого необходимого.

Но все проходит, подошла к концу и эта зима, в свои права вступала весна 1944 года, на пороге был четвертый год войны. Приближалась пасха, святой и светлый праздник всех православных, люди, помня свои традиции, пели молитвы, читали псалмы, это очень помогало и поднимало их дух.