Текст книги "Танец песчинок"

* * *

Время беспокойств пришло, когда я двинулся в путь. В машине у меня была иллюзия, что я всё контролирую, но стоило встать на ноги, как захотелось немедленно лечь и свернуться в клубок. Однако я знал, что человек, который решит вот так скоротать время, либо замёрзнет после наступления ночи, либо ещё раньше окажется засыпанным песком и превращённым в одну из дюн. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивали.

Я медленно брёл в сторону дома Канга, иногда останавливаясь и вытирая лоб ладонью. Солнце всё ещё палило, но уже начало потихоньку опускаться, готовясь спрятаться за горизонт. Ветер практически безмолвствовал, хотя мне хотелось, чтобы он бил в лицо. Не сильно, но ощутимо. Маска спрячет от песка, но ощущение «преодоления» не помешало бы.

Мне очень не хватало «преодоления».

Мир, который я знал, рушился на глазах. Я и раньше не питал иллюзий относительно секретов других людей, но до поры до времени с этим не сталкивался. Я спокойно жил, пил и занимался рутиной. Ничего необычного, ничего странного, ничего сверх того, что ты можешь представить. Однако, по факту, все эти секреты жили вокруг своей жизнью, и сейчас я словно выпал (или наоборот, впал) из одной реальности в другую. Изменился угол зрения, и всё, казавшееся обыденным, предстало в ином свете.

Док, Рабби, Легба, Шустер… кто там следующий? Барон? А может быть, окажется, что Бобби Ти – это отродье тролля, и он попросту не может не есть, иначе займётся людоедством?

Я привык считать чудеса, демонстрируемые последователями разных религий, фокусами. Балаганным развлечением, которое само по себе неплохо, если только тебе не пытаются прочистить мозги. Теперь же я приходил к выводу, что это всё «настоящее».

Сила, скрывающаяся в окружавших меня людях, была действительно «иная». Я не был готов назвать её божественной, а даже если бы и сделал так, то всё равно не поверил бы в этих богов. Однако я готов был признать, что вся эта сила проистекает из веры. Из преданной фанатичной веры, посвящённой служению чему-либо.

«А какова моя вера? – подумал я. – В закон? Хрен с ним, он мне ничего хорошего не сделал. Закон вообще ничего хорошего не делает. Ты можешь жить спокойно и верить в него, пока не встретишь того, кто плевать хотел на все законы. И его вера в то, что подобное право даровано человеку свыше, может оказаться сильнее твоей. Не говоря уже о том, что он попросту может держать в руке пистолет или нож.

В справедливость? Справедливость тоже брехня. Она своя для каждого конкретного человека, а высшая справедливость – байка для тех, кому не хватает ума пораскинуть мозгами.

Вера в предназначение спасать невинных? А кто спас меня? В чём была моя вина, когда мне пришлось бежать из родной страны? Почему я вынужден был скитаться, пока не осел здесь? Почему умерли тысячи людей в войне, которая им была не нужна?»

Я размышлял так, пока шёл, и не мог подобрать правильного ответа. Я даже не верил в себя, потому что знал, что этого не достоин.

По счастью, от этих мыслей меня отвлекли самым неожиданным образом. Кто-то невысокий выскочил на дорогу и замер передо мной, дрожа от возбуждения. Я не сразу понял, что это Мерк.

– Неважно выглядите, – сказал парень.

Он держался настороженно. Чувствовалось, что одно моё лишнее слово или движение, и он бросится прочь или же на меня. С последним я никак не мог определиться.

– Бывало и лучше, – согласился я. – Рад, что ты меня нашёл. Думал, не вспомнишь.

– Я не хотел вспоминать…

В голосе мальчика прорезалась сталь, которой там не должно было быть. Такое ощущение, что он разом повзрослел лет на пять. Уже не подросток, а почти мужчина. И не поверишь, что на вид ему всего лишь десять или двенадцать.

Впрочем, дети в Медине растут очень быстро.

И всё же, мне не давали покоя его тон и слова, которые прозвучали. Что именно скрывалось за всем этим я не понимал – в моём текущем состоянии предаваться философствованиям было куда легче, чем воспринимать действительность.

– Я чем-то обидел тебя? – спросил я, решив, что прямой вопрос – не самый плохой способ узнать, что не так.

– Не меня, – он мотнул головой. – Маму. Вы приставали к ней, а когда она вам отказала, ударили и оскорбили её. Я сам видел следы ваших рук на её горле!

Я сглотнул и почувствовал, что меня сейчас стошнит. Вместе с тем, в душе начала закипать злость. И почему некоторые люди настолько упёрты в своих предубеждениях? Почему им доставляет удовольствие портить чужие жизни?

«Ты и сам прекрасно знаешь ответ, – подсказал Томаш. – Потому что они это могут. А кроме того, им ненавистна сама мысль, что у кого-то может получиться иначе, чем у них. Что кто-то смотрит на мир не так, как они, и получает от жизни удовольствие».

Мерк ждал ответа, но я не мог придумать, что сказать. Не дождавшись, мальчик снял маску, кинул мне под ноги, а после плюнул в песок.

– Вы молчите, а значит – всё правда. Я пытался доказать матери, что она, наверное, ошиблась. Что это всё не так. Сказал, что вы предложили мне работу. Тогда она усмехнулась и сказала, что вы потому и предложили, что хотите меня унизить. Может быть, вы… – он проглотил слово, готовое сорваться с губ. – Может, вы задумали что-то плохое… Почему вы молчите?

Он подождал ещё с десяток секунд, а затем развернулся и пошёл прочь. Вся взрослость разом исчезла. Теперь это был обычный обиженный мальчик. Спина горбилась, а по лицу наверняка текли слёзы. Ветер перемешивал их с песком и превращал в кашу.

Я надеялся, что у парня есть с собой платок – вытереться, а затем закрыть лицо.

И ещё я знал, что сейчас с ним бесполезно разговаривать. Обида, которая жила в Мерке, копилась долго. Он придумывал этот разговор, накручивал себя, искал аргументы… бесполезно возражать, пока все они не прозвучат.

Оставалось надеяться, что пройдёт время и парень успокоится. Возможно, тогда я попытаюсь вернуть его расположение. Главное при этом – не настроить парня против собственной матери. Я не собирался изображать из себя отца семейства после развода, когда родители выставляют друг друга в неверном свете, чтобы с помощью любви ребёнка отомстить тому, кто, по их мнению, испортил им всю жизнь.

Не сказать, что это был первый случай, когда во мне разочаровывались, но всё-таки сейчас это был ребёнок, а подобное прежде не случалось.

Детей нельзя разочаровывать и обижать. Я не из тех, кто выбирает жестокие уроки. Мне их досталось сполна и посмотрите, во что я превратился…

* * *

Канга жил там же, где и раньше – в заброшенном покосившемся доме, который держался на честном слове. Они были похожи: шаман и его дом. Оба уже склонённые к земле, чудом державшиеся и внушающие всем остальным смесь отвращения, сочувствия и страха.

Впрочем, все люди похожи на свои жилища. Распутная и развязная Легба и её бар, в котором столько одиночество, что хоть пей его стаканами вместо рома. Док и вокзал – место, где машины встречаются с людьми, и одно находится внутри другого. Рабби и гостиница – вечный гость в городе, в котором прожил пятнадцать лет. Барон и его особняк – символ власти, чужой и ненужной в Медине. Я и моя прогнившая квартира, в которой только-только начал формироваться порядок, как и в моей голове.

Я не помнил, где живёт Шустер, но не удивился бы, узнай, что он ночует в джипе с Каспером и Йозефом.

К дому Канга я подходил с тревогой. В прошлый раз здесь звучала музыка, которая перевернула мою жизнь, но сейчас, к счастью, в округе царила тишина.

Шамана я обнаружил в огромной пустой комнате – только дребезжащий холодильник в углу и гора пустых пивных банок рядом. Одно из окон было разбито, но, к моему удивлению, песок не заполонил собой весь дом, а лежал маленькими горками – словно гость, пытающийся соблюдать правила приличия.

Сам Канга сидел возле одной из стен и сосредоточенно чертил на ней что-то.

– Здравствуй, шаман, – поприветствовал я его из окна.

Канга не ответил и не обернулся, но сделал рукой приглашающий жест. Я не стал себя утруждать и залез прямо через разбитое окно, хотя на середине пути успел пожалеть – давешняя слабость нахлынула, едва стоило оторвать ногу от земли. Внутрь я упал бесформенным кулём. С трудом встал, отряхнулся и побрёл к старику.

При приближении стало видно, что Канга рисует деревянной головёшкой. Мелкими чёрточками, чрезвычайно маленькими для такой большой палки, какая была в руках у шамана, на стене вырастал лес. Я мог только догадываться, что это за деревья, но совершенно отчётливо представлял вместо чёрных угольных фигур на стене настоящую лесную чащу. Исполинские коричневые стволы с тяжёлыми огромными ветвями нежно зелёного цвета, рядом небольшая группа серых деревьев поменьше с мелкими листьями, выгоревшими на солнце до желтизны.

Рисунок был не закончен, но в нём жила красота, что всегда свойственна вещам, которые делаются от сердца.

– Это твоя родина? – спросил я. – Выглядит красиво.

Шаман не ответил. Провёл линию головёшкой, смочил указательный палец слюной и аккуратно стёр лишнее. Осталась только мелкая чёрточка.

– Любомир Грабовски пришёл ради искусства? Канга сомневается.

– Канга всё делает правильно, – я не смог сдержать смешок. – Я пришёл ради твоего зла. Того, что на вокзале. Ты что-то узнал?

– Канга не пытался узнать, – шаман пожал плечами, продолжая смотреть на рисунок. – Канга готовился к сражению. Нужно бороться со злом. Как это делает Любомир Грабовски.

– Красота спасёт мир, ага, – кивнул я.

Из-за слабости в теле я с трудом сохранял равновесие, но не решился присесть рядом с шаманом, не зная, как он к этому отнесётся. Ещё скажет, что я обязан помочь ему закончить картину…

Канга, однако, встал сам. Подобрал посох, воткнул головёшку обгоревшим концом в песок, будто боялся, что она вспыхнет. Посмотрел на меня с улыбкой.

– Пойдём смотреть на зло на вокзале. Канга и Любомир Грабовски. Хорошая команда.

– Только не пытайся вызвать дождь, старик, ладно? – я хмыкнул.

– Дождя сегодня нет, – он сказал это с необъяснимой тоской. – Есть пиво. Любомир Грабовски будет пиво? – я покачал головой, однако шаман уже направился к холодильнику.

И глядя на него, я почувствовал облегчение, что в мире осталось нечто незыблемое.

* * *

Мы брели к вокзалу в молчании. Странная парочка – шаман, опирающийся на посох, и детектив, которого мотало из стороны в сторону. Меня так и подмывало одолжить этот самый посох у Канга. Казалось, что в противном случае мне не дойти. Солнце нещадно палило, и было подозрение, что случится второй тепловой удар.

Где-то на середине пути шаман тоже это осознал. Он остановился, и принялся внимательно изучать меня.

– Любомир Грабовски одержим духами, – голос шамана и без того был неразборчив, а из-за шума ветра казался еле уловимым. Хорошо ещё, что маску Канга не носил, хотя я и не понимал, как можно в таком случае перемещаться по Медине.

– Какими ещё духами? – спросил я. Версия, что всё происходящее является следствием одержимости, не казалась мне в тот момент странной. Я скорее желал этого. Так просто спихнуть все проблемы на внешние силы, а не искать их внутри самого себя.

– Дух огненной воды!

Канга улыбнулся и отсалютовал мне сумкой, в которой у него было пяток банок с пивом. Затем молча обошёл меня по кругу, поцокал и удовлетворённо кивнул.

– Канга может помочь. Канга может завязать дух на самого себя. Прогнать не может – слишком крепко сидит.

– Можешь помочь, так помоги… – я хотел крикнуть, но получилось нечто невнятное.

– Опасно. Дух будет копить злобу. Копить месть долго-долго. Когда Любомир Грабовски в следующий раз выпьет, дух уже прилипнет и не отвяжется. Больше не сможешь его избегать. Не хватит сил на победу. Будешь пить и пить, чтобы его задобрить, пока не умрёшь.

– Плевать! Я не буду пить.

– Даже капля. Маленький глоток. И всё.

Шаман сделал угрожающий жест, взмахнув рукой. Мне, честно говоря, до этих угроз не было дела. Я уже понял, что ничего бесплатного не бывает, но меня смущал один момент: как понять, что именно дух считает выпивкой и как именно определяет дозу, после которой вернётся?

– А если мне кто-то подольёт что-нибудь, когда я отвернусь? – спросил я. – И что если я выпью какого-нибудь забродившего сока по незнанию? Дух тоже придёт?

Канга улыбнулся хитрой улыбкой, которая, на мой взгляд, получается только у стариков. Этакая простоватость с глупостью, но за ними скрывается бездна мудрости. Пусть иногда это и иллюзия, но старикам неплохо удаётся вам эту иллюзию продать.

– Дух не торгуется, – сказал он. – Торгуются люди.

– Спасибо и на этом, – проворчал я. – Пошли дальше.

– Любомир Грабовски передумал?

– Любомир Грабовски постарается справиться сам. Или сдохнет. Тоже самое, что предлагаешь ты, только ещё не надо контролировать всё, что пьёшь.

Шаман удовлетворённо кивнул, будто рассчитывал услышать именно это. Повернулся и вновь побрёл в сторону вокзала, помогая себе посохом. Чёрная сгорбленная фигура, карикатурная и размытая песком, словно сепией.

Может быть, Канга и не был похож на религиозных проповедников, наводнивших Медину, но, как и они, любил поучать.

«И у него получается лучше, чем у многих. По крайней мере, в твоём случае даже лучше, чем у меня», – сказал Томаш, а я решил, что в кои-то веки склонен с ним согласиться.

* * *

Здание вокзала выглядело ещё хуже, чем в прошлый раз. Может, до того я не замечал трещины, которые избороздили строение. Не видел, насколько обветшали оконные рамы и не обращал внимания на прохудившуюся крышу. Впрочем, в прошлое посещение я ведь так и подумал – вокзал умирал, потому что умер Док.

Канга шагнул внутрь. На первый взгляд шаман двигался медленно, но я с трудом поспевал за ним. В какой-то момент я так разозлился на собственную немощность, что от этой злости слабость и тошнота пропали. Я шёл вперёд, пытаясь угнаться за старым шаманом и его посохом, умудрявшимся «цокать» о плитки пола, которые были сплошь занесены песком. Как так получалось? Я не знал и не хотел задумываться об этом. В моём мире остались только три вещи:

– Цок-цок-цок-цок, – подгонял посох.

– Не отставай, Любомир Грабовски, – говорила удаляющаяся спина шамана.

– Шевелитесь! – приказывал я ногам.

Так незаметно мы прошли вокзал от и до. Заглядывали в каждую комнату, останавливаясь лишь на секунду, которая требовалась шаману, чтобы окинуть взглядом помещение, кивнуть своим собственным мыслям и двинуться дальше.

Запустение проникло и внутрь вокзала, не удовлетворившись фасадом. Песок на полу, на подоконниках, полках, да и на любой ровной поверхности. Уличные мусорщики, которых здесь побывало в достатке, избавили вокзал от всего «лишнего».

До приезда Дока никто не совался сюда, считая это место не от мира сего, поскольку никаких поездов не было и не будет. В появлении строения жила тайна, а чужие тайны в Медине тебя волнуют ровно до того момента, пока ты можешь извлечь из них пользу. Когда прибыл Док, защитой стала его собственная репутация, а сейчас она умерла вместе с ним.

Неофициальные законы общества напоминают законы природы. Когда умирает человек, то черви перерабатывают тело, чтобы удобрить почву. Когда умирает дом, то уже сами люди находят то, что ещё может послужить им.

* * *

В конце пути мы, что закономерно, вышли на перрон. И в этот момент транс, гнавший меня по вокзалу, отступил и растворился, словно его и не было. Я устало выдохнул. В голове помутилось, и пришлось опереться на фонарный столб, застывший на платформе.

Поезда не было.

Громадная чёрная махина, на которой приехал Док и которую я собственными руками ощупывал несколько дней назад, пропала, словно её не существовало никогда.

Я подошёл ближе к тому месту, где стоял поезд, и увидел, что исчезновение не прошло бесследно.

Мелкая чёрная пыль, напоминавшая песок, найденный в комнате Дока в ночь убийства, покрывала пространство в том месте, где стоял локомотив. Однако, в отличие от чёрного песка, чёрная пыль не могла отгородить себя от обычных песчинок. Скорее, они наоборот старались перемешать её с собой, скрыть от людских глаз и выставить всё так, будто ничего никогда и не было.

Я сел на перрон и тихо спрыгнул-сполз вниз – боялся, что если прыгну стоя, то ещё ненароком подверну ногу. Набрав горсть этой пыли, перемешанной с песком, я снял маску и понюхал эту смесь – пахло тленом. Похоже, чёрный песок и эту пыль, оставшуюся от поезда, что-то объединяло. Решив, что криминалисты разберутся лучше, я ссыпал пыль с песком в карман плаща.

Канга не стал спрыгивать. Шаман стоял на перроне, но смотрел не вниз, а вверх. Солнце было позади Канга, и можно было не бояться, что оно выжжет ему глаза. Тем не менее, вид шамана внушал опасения.

– Ты в порядке? – спросил я его, параллельно пытаясь подняться назад. Всего-то метр с небольшим, а будто бы взбирался на самую высокую гору.

– Канга думает, – лаконично ответил шаман.

Поднявшись, я привалился к давешнему столбу, теперь уже сидя, и размышлял, что никогда у меня не получается то, что я так хочу. Требовалось найти ответы на вопросы, а вместо этого я лишь заполучил новые. Оставалось надеяться, что шаман что-нибудь прояснит.

Он всё так же стоял и смотрел, и я вновь подумал, что шаман – всего лишь силуэт на старой выцветшей фотографии. Поразительно похоже на тот рисунок, что рисовал сам Канга. Разве что не среди деревьев, а на заброшенном вокзале посреди пустыни.

Я видел этот рисунок так отчётливо, что мог бы и сам нарисовать его, приди мне в голову подобная идея.

– Ничего, – шаман повернулся ко мне и покачал головой. – Зло ушло. Место пустое. Ни добра, ни зла, ничего…

Судя по тому, как он удручённо качал головой, Канга надеялся на другой исход. Я, честно говоря, тоже, но у меня хотя бы была эта чёрная пыль. Шамана же она не заинтересовала нисколько. Он двинулся к выходу, напомнив мне давешнюю походку Мерка. Разве что мальчик в момент обиды стал казаться ещё моложе, а Канга постарел и осунулся.

Я поднялся и двинулся за ним следом. Мы шли по собственным следам в молчании, пока не показался выход. Увидев, что старик не собирается останавливаться и двигается к своему дому, я окликнул его.

Был ещё один вопрос, который я намеревался задать. Канга мог знать ответ и, что самое главное, имел мало причин, чтобы утаить его.

– Шаман, ты слышал о людях с жёлтыми глазами? Такие жёлтые, что похожи на золото, солнце и песок одновременно…

Канга медленно развернулся и посмотрел на меня. Морщины на его лице прорисовались чётче, чем обычно.

– Они не-люди, – сказал Канга после некоторого молчания, а затем развернулся и пошёл дальше.

Не сказать, что меня сильно удивили эти слова – что-то подобное я и ожидал услышать. Однако, проговорённое вслух, это знание заставило меня нервно сглотнуть.

«Бойся ответов больше, чем вопросов», – так, кажется, говорят…

* * *

От вокзала я отправился прямо домой. Правильнее было вернуться в управление и отдать криминалистам на анализ серую пыль, которая осталась от поезда Дока, но мне требовалось хоть немного поспать. А сон на работе (хотя это было бы не впервой) – не отдых, а всего лишь один из видов времяпрепровождения. Пользы мало, тело болит от неудобной позы, силы восстанавливаются кое-как, да ещё и всякий норовит зайти и обрадовать тебя какими-нибудь «важными» новостями. И на каждый закрытый замок найдётся умник, который будет стучать до тех пор, пока ты не проснёшься.

По закону подлости он уйдёт ровно в тот самый момент, когда ты встанешь, чтобы открыть дверь.

Разумеется, дома я тоже не был бы застрахован от подобного. Взять хотя бы визит барона сегодняшним утром. Тем не менее, я решил рискнуть, и едва не поплатился за это. Я брёл как в тумане: жара и слабость чуть было не одолели меня. По приходу пришлось опять сунуться под душ, чтобы хоть как-то привести себя в порядок.

Затем я рухнул в кровать и проспал до заката, а когда проснулся, простыни были мокрыми от пота.

Чувствовал я себя лучше, хотя по-прежнему слегка шатало. Есть не хотелось, но за сегодняшний день я только пил воду, а организму, чтобы справиться с болезнью, требовались силы. Стоило порадоваться, что я признал тягу к спиртному болезнью, но сил не хватало и на это.

Разумеется, после вчерашнего я не мог отправиться к синьору Веласкесу. Эта забегаловка отныне была для меня закрыта – если не навсегда, то до момента, пока я не буду точно знать, что причиной моего отвратительного состояния являлся абстинентный синдром, а не попытка отравления. Следовало найти другое место, но я никак не мог выбрать какое. Мной овладели противоречивые желания: хорошо посидеть в приятной атмосфере и не выглядеть идиотом, если организм вновь покажет свой строптивый характер.

Чтобы хоть как-то отвлечься от этих размышлений, я занялся делом. Нашёл в мусорной корзине бутылку из-под домашнего лимонада синьора Веласкеса и пакет из-под тако, а затем отыскал старую жестянку, в которой хранил перец ещё в те дни, когда предпочитал готовить дома. На дне оставалось чуть чёрного порошка, я высыпал его в раковину и смыл, однако кое-что всё-таки успел вдохнуть.

Раздавшийся чих едва не вышиб дух из моего обессиленного тела.

После, утерев выступившие слёзы, я закинул в банку пыль, собранную мной на вокзале. Её оказалось ровно столько, чтобы наполнить жестянку до краёв. Что-то осело в кармане, но буквально самые крохи. Запихав банку вместе с остатками еды в один из бумажных пакетов какой-то забегаловки, я спрятал всё это за решётку вентиляции, которая никогда не работала, сколько я себя помнил.

Решив, что достаточно позаботился об уликах, я вышел на улицу, не имея ни малейшего понимания, куда собираюсь отправиться.