Текст книги "Танец песчинок"

* * *

Поначалу Торвальду везёт. Он действительно находит то дерево, которое ищет. Этот великан в несколько раз выше всех остальных. Обхват его столь велик, что и десять подобных Торвальду не смогут окружить его. Каждая из нижних ветвей толщиной превосходит стволы соседних деревьев. Этот дуб, уходящий далеко-далеко в небеса, столь величественен, что Торвальд даже задумывается, не довелось ли ему заплутать и случайно добраться до священного древа, что зовётся Иггдрасиль?

Усмехнувшись, Торвальд качает головой. Если даже и так, то он точно прославится. А даже если и мир оттого рухнет – так и поделом ему.

Иногда Торвальд Торвальдсон не боится ни богов, ни жителей подземного мира, ни саму царицу Хелль. Сегодня – как раз такое настроение.

Примерившись, Торвальд покрепче хватается за топор, который выглядит детской игрушкой в сравнении с гигантским стволом. Размахнувшись, лесоруб делает первую засечку. Металл лишь царапает толстую кору исполина, но большое начинается с малого и Торвальду, пятому сыну, который сумел превзойти первых четырёх, этот путь знаком.

Второй удар – засечка чуть увеличивается.

Третий – кора до сих пор не пробита.

Четвёртый, пятый, шестой, седьмой…

Торвальд входит в раж и более не останавливается. Не проходит и трёх минут, как он сбрасывает рукавицы. Топор ритмично ударяёт о дерево. Горячий пар вырывается из рта Торвальда. Пот течёт по его лицу и уже пропитал всё тело.

Так продолжается, возможно, минут десять, а возможно и все полчаса. Когда Торвальд наконец-то останавливается, чтобы чуть передохнуть, опустив топор к земле, засечка на стволе увеличилась, но, в сравнении с его толщиной, лишь самую малость.

Может быть, стоит позвать остальных? Да, он не в одиночку срубит столь великое древо, но будет тем, кто его нашёл. Тоже ничего себе заслуга, пусть и не такая большая. И всё же, взглянув на солнце, которое только-только поднимается на пик короткого зимнего дня, Торвальд решает пока поработать один. Кто знает, вдруг дальше дело пойдёт успешней. А там и, глядишь, гигант упадёт под тяжестью своего веса.

Однако едва Торвальд берётся за топор, чтобы продолжить работу, как слышит громкий хрип за спиной. Он оборачивается и замирает на секунду, а потом ярость и восторг загораются в его глазах.

* * *

Перед Торвальдом стоит вепрь. Самый огромный из всех, которых он видел в жизни. Возможно, хозяин того дуба, который лесоруб готовится низвергнуть. Быть может, именно на желудях гигантского древа вскормлено столь отвратительное чудовище.

Вепрь действительно ужасен. Морда его поросла рыжим мехом, бока раздуваются от дыхания, а клубы горячего пара, вырывающиеся из нодрей, на лету разрезаются острыми клыками-убийцами. Клыки те длиннее, чем меч Торвальда, которым он сразил ни одну дюжину врагов. И Торвальд понимает, что если вепрь до него доберётся, то ни толстая шкура медведя, ни рубаха под ней не уберегут от смерти. Кольчуга, может, и спасла бы. По крайней мере, смягчила бы удар. Но кто же одевает кольчугу, когда собирается за дровами?

Дыхание зверя, замершего шагах в тридцати от Торвальда, ускоряется. Клубы пара окутывают фигуру, делая её размытой и ещё более величественной. Затем чудовище наклоняет голову и срывается с места.

Торвальд успевает покрепче взяться за топор и готовится встретить свой последний бой. У него практически нет шансов против вепря, если только не придумать какую-нибудь хитрость. Если только не удастся отскочить в последний момент. Если только при этом вепрь не успеет затормозить и не воткнётся клыками точно в гигантский дуб.

Слишком много «если», это понятно даже такому везунчику, как Торвальд Торвальдсон.

Тем не менее, он не бежит, не уклоняется и не сдаётся на милость победителя. Если и суждено умереть в битве, то гигантский вепрь, как противник, и гигантский дуб, как пейзаж – едва ли не самые приятные декорации, которые можно избрать для смерти.

Торвальд ухмыляется, чуть поворачивает топор, чтобы врезать обухом по морде вепря и отклонить клыки в сторону, но, прежде чем лесоруб успевает это сделать, происходит ещё кое-что.

Три стрелы почти разом впиваются вепрю в бок. Одна попадает в заднее бедро, вторая в живот, воткнувшись едва ли не на половину длины, а третья бьёт точно в глаз монстра.

Свист, с которым стрелы вылетают из лесной чащи, сменяется диким воем вепря. Он останавливается и ревёт, мотая головой. Стрела, которая торчит у него в глазу, причиняет самую большую боль. В ясном морозном воздухе Торвальд отчётливо видит, око стекает по морде чудовища.

Не желая выступать статистом в этой битве, которая ещё далеко не закончена, Торвальд с криком бросается на вепря, подняв топор в воздух. Его удар достигает цели, попадая чудовищу во второй глаз. Вепрь ревёт ещё яростней и одним движением головы отбрасывает Торвальда далеко в снег.

Воздух разом выходит из лёгких воина. Он лежит, пытаясь подняться, и слышит грозное дыхание зверя. Однако, когда ему всё-таки удаётся это сделать, видна лишь удаляющаяся фигура вепря. Животное бредёт неуверенно – ослеплённое, напуганное и яростное. Припадая на правый бок, зверь всё дальше и дальше удаляется, но Торвальд, хотя и понимает, что вепрь подранен, не решается отправиться за ним. Не сейчас, когда на боку алеет пятно крови. Охотник ранен тоже, и стоит благодарить богов, что удар нанесён вскользь.

Торвальд Торвальдсон, однако, не поднимает взгляд к небу, а смотрит в другую сторону. Туда, откуда прилетели стрелы, спасшие его от гибели.

Из-за деревьев по снежному насту спускается незнакомец. Глядя на то, как легко он двигается, и рассмотрев в ясном воздухе черты его лица, Торвальд Торвальдсон на несколько секунд всерьёз задумывается, не стоило ли умереть в честном бою с вепрем.

По крайней мере, тогда расплата за самонадеянность была бы короче, чем сейчас, когда он попал в должники к альву…

* * *

Поздней весной, целое лето и ранней осенью люди в Хусавике живут разобщённо. Каждый, особенно если он молод, стремится ограничить своё пространство четырьмя стенами, которые будут принадлежать только ему.

Не у каждого выходит, но это уже другой разговор. Чтобы заполучить собственный дом, нужно приложить немало усилий. В одиночку не построишь, а нанять кого-то или спросить помощи способен только тот, кто обладает или положением, или богатством. Лучше, конечно, и тем, и другим.

Но даже те, кто остаётся в отцовском доме, где живёт несколько поколений, могут хотя бы в тёплое время переночевать на открытом воздухе. Мужчины отправляются на промысел и отдыхают от домашних, а те, в свою очередь, радуются отсутствию постоянного надзора. Не так уж и тяжело это бремя, если говорить по совести, но от любого бремени требуется отдых.

Зимой всё иначе. Зимой Хусавик запирается в четырёх гигантских домах, издавна стоящих в центре города. Они и породили его, а все остальные построены позднее. Дома с многими острыми углами – не больше десяти, но и не меньше шести – представляют собой одну гигантскую залу, в которой коротают долгие ночи и короткие дни наступившей зимы. Внутри всегда полумрак, лишь светятся лампады, наполненные китовым жиром. У каждой семьи из своего – лишь угол, да сундуки с вещами, на которых и спят в большинстве случаев. В центре зала гигантский стол с широкими лавками, на которых дремлет малышня, когда взрослым вздумалось уединиться. За этими столами едят и пьют, обсуждают и планируют будущее и вспоминают прошлое. Столы в центре четырёх домов – настоящее сосредоточение жизни Хусавика, особенно в зиму.

Дома стоят крестом, прикрывая друг друга от пронизывающего ветра, который любит налетать с любой стороны света, но чаще всего с моря. На деревянных стенах нет окон, лишь кое-где виднеются бойницы, затянутые шкурами. В случае нападения маленькие оконца прекрасно подходят для стрельбы из лука или метания ножей. А то и для удара подступившего врага длинным копьём. Такие нападение были нередки в прошлом, но и сейчас от них никто не застрахован. Особенно зимой, когда объявленные вне закона люди рыщут, сбиваясь в стаи, пока не найдут себе жертву, которую сочтут безопасной.

Сегодня, в тот самый день, когда Торвальд Торвальдсон попытался срубить гигантское дерево и сразился с гигантским вепрем, за огромным столом в центре одного из домов сидят всего лишь двое. Торвальд и его спаситель-альв.

Их разговор ещё не начался, но все необходимые ритуалы пройдены. Первым был страх, который альв нагнал на остальных обитателей дома. Вторым – угрозы, которые отпускал Торвальд в адрес домочадцев, требуя, чтобы они застыли как изваяния и не показывались. Третьим – распитие огненного напитка, что согрел кости и развязал языки.

– Вкусный нектар, – говорит альв, вроде бы даже не пускаясь в лесть. – Процветание твоему дому, гостеприимный хозяин, и крепких сыновей, что продолжат твои дела.

– Благодарение за похвалу, – говорит Торвальд.

Хозяин дома чувствует себя неуютно. Он не собирался звать альва, но тот сказал ему, что есть дело, которое будет приятно как жителям Хусавика, так и альвам. Торвальд изрядно сомневался, но не смог отказать спасителю. Теперь же они сидят здесь, и рана на боку Торвальда зудит, напоминая о гигантском вепре. Она же заставляет цепко вглядываться в глаза альва и вслушиваться в каждое его слово.

Хоть Торвальд и не ожидает подлого удара в спину, два его старших сына стоят в дозоре снаружи, вглядываясь в ночную зимнюю тьму. Несмотря на всю ответственность, которую ощущают юноши, Торвальд отправил их больше ради опыта. Будь нападение возможным, он бы выставил проверенных временем воинов. Или тех, кого не так жалко потерять в тихом посвисте быстрых и точных стрел.

– Давно альвов не было видно в этих краях, – говорит Торвальд, желая подтолкнуть гостя, который вперился взглядом в темноту углов, будто бы видит сгрудившихся там домашних. Возможно, так и есть. Говорят, глаза альвов подобны звериным и разгоняют тьму.

– Мы вырождаемся, гостеприимный хозяин. Наши сыновья слабы и немощны, а многие и вовсе появляются на свет мёртвыми. Мы ещё способны постоять за себя, но близок тот день, когда альвы исчезнут из подлунного мира и навсегда отправятся в царство мёртвых.

– Так не было заповедано богами! – восклицает Торвальд, и удивление его неподдельно.

– Спасибо тебе, гостеприимный хозяин, за участие. Но боги не властны над всем. В стремлении защитить любимые творения свои, людей, они ограничили альвов. Мы сильны, мы проворны, мы знаем многое и видели многое. Мы живём долго, но для кое-чего нам нужны вы…

В мыслях Торвальда встают картины кровавых ритуалов. Он почти ясно видит, как альвы едят человеческую плоть, как пьют кровь людей, как приносят их в жертву, сжигают на костре, а пепел втирают в кожу… Много разных мыслей, и ни одна не кажется Торвальду подходящей. Особенно сейчас, когда он вдруг понимает, что за предложение собирается сделать его спаситель.

А вместе с этим пониманием приходит и подозрение: не было ли так, что сегодняшняя встреча оказалась подстроена? Куда лучше прийти сюда в качестве спасителя, нежели врага, это понятно даже пятилетнему младшему сынишке Торвальда. Однако оскорбить альва необоснованным подозрением хозяин не рискует.

К тому же, вдруг слова, о которых подумал Торвальд, так и не прозвучат?

– Боги мудры, – говорит хозяин после паузы. – Для нас они тоже немало создали ограничений.

– О, да. Боги мудры, гостеприимный хозяин. И я предлагаю воспользоваться тебе их мудростью. Боги сделали зависимыми альвов от людей, чтобы они искали людскую дружбу, а не истребляли их. Но, будь уверен, и альвы могут послужить людям.

– Я не сомневаюсь, – говорит Торвальд осторожно.

А сам всё ждёт, когда же прозвучат те самые слова. Сомнений нет, они на подходе. И от тона их, от того, как будут они поданы, зависят дальнейшие действия. Быть может, придётся наплевать на заветы богов и убить своего спасителя. А быть может, альв убьёт их всех…

И, разумеется, всё зависит от цены и условий. Это, пожалуй, самое главное. Торвальд уверен, что о разговоре, который ведётся сейчас за большим столом, станет известно и в остальных домах Хусавика. А раз так, если он откажет, не исключено, что кто-то из его соседей согласится…

«Я не смог одолеть гигантский дуб и гигантского вепря, но мне по силам стать тем, кто заключит сделку с альвами», – понимает Торвальд, и чем больше он обдумывается эту мысль, тем больше она ему нравится.

Гость молчит и продолжает осмотр дома. Взгляд его блуждает из стороны в сторону. Альв не торопится и, кажется, вообще забыл о разговоре.

Торвальд продолжает смотреть на гостя, и взгляд его постоянно сходится к тому месту, где у людей под носом небольшая выемка, которой нет у альва. Затем настаёт черёд ярко-красных губ спасителя, а после выясняется, что уши альва чуть-чуть заострены в верхней части. После этого ритуала взгляд вновь возвращается к отсутствующей впадине под носом. Мысли Торвальда синхронно со взглядом бегают по кругу.

– Что ты хочешь, гостеприимный хозяин? – спрашивает альв, продолжая осматривать дом. – Что сделает тебя счастливей, чем ты есть, а твой народ – сильнее, чем он есть сейчас.

– Тепло, – не задумываясь, говорит Торвальд и ёжится от мнимого холода, хотя дрова в очаге горят, разнося волны тепла по всей большой зале.

– Да, тепло… Люди куда более чувствительны к теплу, чем альвы. Тепло разгоняет кровь. Тепло даёт урожай. Тепло даёт больше рыбы и дичи. Тепло позволяет меньше задумываться о дровах. Тепло – воистину прекрасный дар богов. Люди получают тепло от огня, но этого мало. Боги заповедовали, чтобы лето сменялось осенью, осень – зимой, зима – весной, а весна снова превращалось в лето. Даже альвам не под силу заставить этот хоровод исчезнуть, но кое-что мы можем…

При этих словах Торвальд шумно сглатывает и почти ясно видит, как по углам дома напряглись остальные домочадцы. Как они придвинулись ближе, стремясь остаться за гранью света, но при этом стараясь расслышать то, что будет сказано дальше.

Однако альв придвигается ближе и, чтобы никто другой не услышал, шепчет Торвальду на ухо своим почти ледяным голосом:

– Мы подарим тепло Хусавику. Чуть больше тепла, чем вы привыкли. Ранняя весна, когда у соседей ещё снег. Длинное тёплое лето, когда соседи будут вынуждены кутаться в шкуры ночами. Поздняя тёплая осень, в которую урожай собираешь больше. И тёплую зиму, когда нужно меньше дров. А иной раз получится и выйти в море без риска встретиться с блуждающими льдами. Разумеется, я не жду, что ты мне поверишь, гостеприимный хозяин, но мы покажем тебе. С этого дня и до первого дня осени мы покажем, что альвы могут дать Хусавику, а в последний день лета… мы придём за платой, если ты захочешь, чтобы наша магия продолжала помогать Хусавику и дальше.

– Что за цена? – голос Торвальда превращается в надсадный сип, но альв его слышит.

– Твоя дочь, гостеприимный хозяин. Старшая. Та, у которой рыжие волосы, веснушки на лице и глаза цвета неба. Мы возьмём её к себе. И следующие двадцать лет будут необычайно тёплыми для Хусавика. Мы возьмём её и придём через десять лет, чтобы подтвердить наши гарантии. У тебя или у того, кто будет говорить от имени Хусавика вместо тебя. И в знак подтверждения мы выберем ещё одного человека. И заберём его ещё через десять лет.

– И как долго? – спрашивает Торвальд. – Как долго это будет продолжаться?

– Как решат люди… или боги, – альв пожимает плечами. – Один человек в двадцать лет в обмен на тепло для целого города. Подумай об этом, Торвальд. Подумай до конца лета. Я приду.

Альв встаёт и идёт к выходу. Шаги его легки, как тогда, на снегу. Слышно лишь домочадцев, которые отшатываются в сторону с пути гостя. Наконец, скрипит дверь, открываясь и закрываясь, а после Торвальд долгое время сидит один за огромным столом, и никто его не беспокоит.

Торвальда не так уж и пугает цена. Дочь? Дочь можно отдать. Сыновья останутся при нём, это самое главное. Торвальд надеялся выдать дочь в следующем году за того, кто положит больше приданного, но, пожалуй, такого, как предложил альв, никто не перекроет, если только в этот дом не пожалуют асы.

Ради такой цены Торвальд способен и подождать. К тому же, слова альва сладки, без сомнения, но сейчас, когда он остаётся один, Торвальда одолевают мысли об обмане.

Как бы то ни было, но у него ещё есть множество долгих дней, чтобы принять решение. Тёплых дней, как надеется Торвальд.

* * *

Следующим утром Торвальд понимает, что альвы не обманули. По всем признакам должна быть середина зимы, но на улице явственно чувствуется, что весна близко – почти за поворотом, на расстоянии нескольких дней.

И хотя эти несколько дней проходят, но весна не наступает, жители Хусавика радуются необычайно мягкой погоде.

Снег лежит, но это тёплый и мягкий снег. Ветер дует, но медленно и всё с тем же ощущением теплоты. Даже птицы в лесу начинают петь, словно предчувствуют скорый приход весны.

Для Торвальда становится очевидно, что альвы действительно способны творить то, о чём говорят. А ещё Торвальд понимает: он отдаст им свою дочь, чтобы продлить эту сказку.

Это решение крепнет день ото дня весь остаток зимы и начало ранней и небывало тёплой весны. На родную дочь Торвальд смотрит всё задумчивей. Раз или два он ловит на себе её обеспокоенный взгляд, но старается не показать, что скрываются у него на сердце.

Несмотря на то, что он уже смирился с потерей, Торвальд не может заставить себя сказать дочери, что она предназначена на заклание альвам. Зато ему легко удаётся сказать это остальным старейшинам Хусавика, что держат порядок в трёх других огромных домах.

Тем весенним вечером они отправляются проверять сети, заброшенные на пробу. Это не самая убедительная причина, ведь с таким заданием справился бы любой новичок. Однако все понимают, что старейшины будут держать совет. Многие даже догадываются, о чём именно. Но все делают вид, что ничего необычного не происходит.

Ничего ведь и не происходит. Просто четверо мужчин решают судьбу этого и будущих поколений. Не такое уж и редкое событие, если вдуматься.

* * *

Поначалу они просто гребут, подплывая то к одной сети, то к другой. Улов богат, и даже не верится, что дело только в ранней весне. Что-то более весомое гонит косяки рыб к берегу Хусавика, обещая им обильное пропитание после истощающей зимы. Что-то или кто-то.

Поначалу Торвальд молчит, а вместе с ним молчат и остальные. Право сказать первое слово принадлежит только ему. В Хусавике слишком мало происходит странного, чтобы приход альва к Торвальду остался без внимания. Всё сказанное, разумеется, никто не расслышал, но из сотен разных версий, что бродят по городку, умный человек способен составить сто первую, которая будет ближе к реальности, чем все предыдущие.

Тем не менее, никто не спрашивал Торвальда напрямую. Пару раз вопрос звучал вскользь, один раз в лоб, но вроде как в шутку. Невысказанных вопросов, светившихся во взглядах, накопилось куда больше.

И вот Торвальд, и ещё трое: Хельмир, Гуннар и Олаф – все они сидят в одной лодке. И всем им править ей, как и Хусавиком.

– Должен вам кое-что рассказать, – говорит Торвальд. – И вы знаете о чём.

Остальные молчат и даже не кивают в знак понимания. Смотрят на Торвальда сурово и спокойно, и тот вдруг осознаёт, как будет тяжело рассказывать, глядя им в глаза. И тем не менее, Торвальд рассказывает о гигантском древе и гигантском кабане. Об альве-спасителе и альве-искусителе. О сделке и о цене, которая должна быть уплачена.

Трое других старейшин молчат, не прерывая, пока Торвальд не заканчивает. Он смотрит на них и ждёт ответа, но теперь уже трое других отводят глаза.

– Ты правильно сделал, – наконец говорит Хельмир. – Я бы тоже не отказался. Быть может, думал бы гораздо дольше, но не отказался бы.

– И я не отказался бы, – говорит Гуннар.

Олаф только спокойно кивает.

Теперь уже молчат все четверо. Чайки кружат и кричат, вернувшись небывало рано из тёплых краёв. Солнце потихоньку начинает припекать одетых тепло мужчин. Волны мерно плещутся о борт лодки.

– Я тебе ничего не скажу, – говорит Хельмир опять. – Выбор пал на тебя и твой род. Все мы знаем, что продавать своих в рабство запрещают закон, боги и честь. Все мы знаем, что альвы – странные, а поступки их далеки от понимания людей. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Давай посмотрим на это, как на начало крепкой дружбы. Тогда мы увидим не рабство, но честь. Альвы не так часто удостаивают людей приглашением в свой род.

И вновь молчание, нарушаемое плеском волн. Торвальд поглаживает бороду и смотрит на солнце. Остальные мужчины переглядываются. Торвальд знает, о чём они думают. О том, что он обязан согласиться. Потому что процветание Хусавика куда важнее какой-то там девки. Если надо будет – женщины других нарожают. За двадцать лет уж справятся как-нибудь.

– Я отдам свою дочь, Брунд, за твоего сына, – произносит Олаф неожиданно. – В знак признательности отдам с хорошим приданным.

– Я уступлю тебе право первого китобойного похода, – замечает Гуннар как бы вскользь.

– Я готов построить дом для твоего сына и дочери Олафа, – говорит Хельмир. – Если действительно и дальше будет так тепло, нам понадобятся новые дома.

Слова утихают, а Торвальд всё молчит и поглаживает бороду, глядя на солнце. Он не раздумывает – слова остальных троих лишь укрепили его в решении, которое было принято. Вместо раздумий Торвальд пытается уловить какой-либо знак от богов Севера или от бога Иисуса, про которого рассказывал им каждое лето странствующий монах.

Но, как и люди в лодке, боги предпочитают, чтобы Торвальд решал сам.

– Поворачиваем к берегу, – говорит он, вставая к рулю. – Сети обещают хорошую ловлю.

Остальные трое садятся на вёсла и мощными гребками под молчаливый счёт ведут лодку к берегу. Там стоит город Хусавик, и теперь его судьба переменилась окончательно.