Текст книги "Танец песчинок"

Эпилог

Когда от тебя ничего не зависит, нужно перестать зависеть от ситуации, когда от тебя ничего не зависит.

Лесли «Док» Сандерс

Любомир Грабовски уходит из Медины. Не останавливаясь, на оборачиваясь, не испытывая сожалений или мук совести.

Он бежит, но не из-за страха. Просто сейчас маятник качнулся, и в самой дальней точке есть шанс перескочить куда-нибудь в другое место. Не обязательно, что там будет лучше или хуже, но обязательно будет иначе.

А Любомиру Грабовски очень хочется «иначе», потому что «так» он уже испытал.

Никто не покидает Медину по своей воле, но в каждом правиле должно случиться исключение.

Грабовски не заглянул ни в квартиру, ни в гостиницу. Не попрощался ни с одним из тех, с кем хотел бы. Ему кажется, что уходить нужно именно так – оставляя позади себя всю прошлую жизнь без остатка. Он бы даже имя сменил, но, во-первых, привык к нему за столько лет, а во-вторых – других документов у него нет. Неизвестно ещё, когда удастся наткнуться на своё настоящее прошлое и настоящее имя, и будет ли Любомир Грабовски этим заниматься.

Впрочем, истинная причина куда более прозаична. Шустер Крополь наверняка оценил бы.

Чтобы помнить.

* * *

Грабовски уходит из города, стремясь в аэропорт, и на середине пути его вдруг посещает озарение. Он понимает, что и кто правит Мединой. Грабовски постигает истинную суть города, оказавшись от него вдалеке. Рабби-Элох в чём-то был прав, когда считал, что стоит просто постоять в стороне и позволить истории «случиться».

Нужно смотреть не пристально, а чуть вбок, словно и не приглядываясь. Но вместе с тем надо постараться в нужный момент оказаться внутри происходящей истории.

Если так получается, то ты становишься всеми участниками действа одновременно. Все мысли и поступки, как на ладони. Прошлое и будущее открыто, так что больше нечего скрывать.

И ты смотришь.

И ты видишь.

* * *

Видишь старика, который приехал в этот город, спасаясь от мира смерти. От странного тягучего мира, где одни полутрупы управляют другими, и тянется это от начала веков до бесконечности.

Очень часто в тот город попадают, выпав из реальной жизни, и ещё никому не удавалось выбраться оттуда. Док – то самое исключение, которым хочет стать и Грабовски, вот только для старика это обернулось попаданием в другую ловушку.

Куда более приятную, куда лучше обставленную, но всё же клетку.

Чем обернётся побег для самого Грабовски? Лучше не думать, а просто идти дальше.

Мимо Дока, которому уже не поможешь и который видит перед собой в момент смерти того самого голема-лесоруба. Глаза убийцы золотисто-жёлтые, но лишь до того, как он протягивает руку к грудной клетке старика. В этот момент золотистая охра сменяется коричневым песком, и Док получает ответ на вопрос, который мучил его последние двадцать лет, а заодно – долгожданное успокоение.

Можно оградить дом от песка, но нельзя спрятаться от Медины и собственных тайных желаний.

* * *

Видишь Шустера Крополя, детектива-демона. Он тоже пришёл из иного мира, но, в отличие от Дока, не по своей воле. Его вышвырнули и вычеркнули из прошлой реальности, а сюда приземлился лишь отпечаток негатива. Остатки сущности, которой больше нет.

В прошлом он питался мечтами и ходил в окружении двух крокодилов. Был большой сволочью, не лишённой чувства юмора.

Сейчас Шустер Крополь питается страхами и ходит в окружении двух собачек. Сволочизма, может, стало и меньше, но и чувство юмора пострадало.

Может быть, ещё несколько десятков перерождений, и получится что-то достойное?

Впрочем, Любомиру Грабовски кажется, что и без того Шустер достоин. По крайней мере, Медина в его лице получила именно то, чего заслуживала. И сам Шустер получил то, чего заслуживал: наконец-то обрёл свой страх, и одновременно с тем потерял человека, у которого мог бы научиться истинному бесстрашию.

Любомир Грабовски проходит мимо Шустера Крополя, который шагает в полицейский участок походкой хозяина, вернувшегося после долгой отлучки.

* * *

Бобби Ти – ещё один человек, оказавшийся на своём месте. Человек, без которого трудно представить город, хотя до самого последнего момента он старался быть незаметным, желая при этом славы.

Что ж, славу он получил, но пошла ли она ему впрок? Любомир Грабовски в этом не уверен. Зато уверен в другом: Бобби и дальше постарается максимально отдалиться от остальных.

Испытание, которое он пережил, заставило его потерять не только вес, но и лишние иллюзии. Теперь, зная свои сильные стороны, он вновь превратится в незримого аналитика, помогающего Медине сдерживать преступность.

А сам останется в тени, которая закрывает лицо Бобби, когда Любомир Грабовски проходит мимо.

* * *

Из тени появляется Легба. Извиняющийся взгляд, укушенные губы. Лишь подойдя к ней ближе, Грабовски замечает рядом Рабби-Элоха и понимает, что происходящее не мираж.

Внезапное прозрение словно выдёргивает его из сюрреалистичного сна.

Легба протягивает руку, но ничего не говорит. Грабовски сбавляет шаг, смотрит на женщину, а затем отворачивается. Ему нечего сказать той, кто думает, что она потеряла душу. Ему кажется, что душа – это то, что ты есть, а не то, что у тебя когда-то было.

Ему не за что и извинять Легбу. За все свои грехи она поплатилась сполна, принеся ад внутрь себя. Единственное, что говорит ей Любомир Грабовски: «Будь».

Слово, которому должно хватить силы, чтобы удержать Легбу от будущих безумств хотя бы на время. Слово, которое должно стать фундаментом для внутреннего спокойствия.

Слово, которое слетает шёпотом, подхватывается ветром и разносится по округе, когда Грабовски подступает к Рабби.

* * *

Его прощать есть за что, и Любомир готов это сделать.

Он понимает из-за чего, он видит «как», он знает, что не во всём есть вина одного лишь Рабби.

«Если где-то убавилось, то в другом месте должно прибавиться», – так говорил барон. Рабби тоже знал об этом и заплатил свою цену, чтобы стать адептом песка. Создал голема, который после убил Дока.

Создал, догадываясь, что его используют для чего-то ужасного. Но ради знаний люди совершают и не такие поступки.

Сейчас же Рабби молчит и смотрит напряжённо. Грабовски знает, что если он попробует ударить, то Рабби не будет защищаться, однако Любомир лишь горько качает головой, даруя прощение.

Кому мстить, если Рабби больше нет? Иллюзия, имя которой Элох, уже расплатилась за всё сполна полученным разочарованием.

Грабовски проходит мимо, оставляя эту парочку. Им обоим требуется внутреннее спокойствие, и, возможно, они смогут помочь друг другу.

* * *

Ивелин и её страсть к любви.

Глафира и её всепоглощающее служение.

Юнь и её мечты о гостинице на перекрёстка между «здесь» и «там»…

Всё это и многое другое пролетает у Грабовски перед глазами.

Казалось бы, аэропорт уже давно должен показаться, но путь всё длится и длится. Каждый житель Медины, пусть даже виденный мельком, приоткрывает занавесу тайны, а после исчезает в мареве солнца, поднимающегося над песком.

Одним из самых последних появляется и сам Грабовски, но настоящий Любомир не смотрит на мираж, а отворачивается в сторону. Он не уверен, что хочет видеть то, что ему покажут.

Куда больше он уверен в обратном – этого не стоит видеть, потому что если в познании других есть хоть какой-то смысл (это даёт ответы на многие вопросы), то от познания себя никакого прока, если ты не занимаешься этим постоянно.

Какой смысл смотреть на картинку, не зная, что было «до» и не подозревая, что будет «после»?

Любая трактовка будет лживой.

* * *

Медина встаёт перед глазами Грабовски.

Старый город. Нескладный, небольшой, в чём-то даже нелепый, как и положено быть городу праведников.

Таким его видит Грабовски. Он наконец-то познакомился с жителями по-настоящему и понял: этим людям не нужен бог, ведь он и без того есть у каждого из них.

Свой бог, свои заповеди, своя вера. Город праведников, город одержимых, город тех, кто достиг собственного рая.

Этот рай они творят вместе, обретая силу в соединении желаний или же, наоборот, в их разобщённости. Всё, как они пожелают. Всё, как они представляют. Всё, как они знают, бывает на самом деле.

И пусть для некоторых рай оборачивается адом, но они сами этого жаждут, даже если боятся признаться в этом.

Люди, подобные песчинкам, подхвачены ветром времени и перемен и вовлечены в непрекращающийся танец. Они взмывают в воздух и начинают кружиться, переплетаясь, подобно телам в смятой постели. Картины прошлого и видения грядущего на секунду проступают в этом танце и вновь исчезают…

Грабовски отворачивается, чтобы не видеть тех картин, и машет рукой городу на прощанье.

* * *

Когда следующая картина пробегает перед глазами, Грабовски останавливается.

Некоторое время он смотрит на песок, моргая и морща лоб. Затем разворачивается и терпеливо ждёт, смотря как облачко песка постепенно становится потрёпанным вездеходом.

Внутри едет мальчик, который собирается помочь Грабовски добраться до аэропорта. Мальчик не собирается никого уговаривать вернуться, ему не за что просить прощения, и так же нет нужды принимать его.

У мальчика впереди вся жизнь, у Грабовски позади уже треть.

И когда ты разом отсекаешь всё, что было в прошлом, следует оставить хотя бы одну связующую ниточку.

Быть может, она ещё понадобится, чтобы выпутаться из того лабиринта, который ждёт впереди.

* * *

Позже Грабовски и Мерк сидят в кабине вездехода и молчат.

Тишина не торжественная, не тягучая, а самая естественная.

Грабовски страшно, но он считает страх нормальной платой за то, что ему позволено выбраться из Медины. Этот город перестал быть его раем, перестал казаться ему праведным и, хотя в её власти удержать, Медина отпускает Любомира Грабовски.

Возможно, это плата за спасение, а может – просто блажь. Кто знает, о чём думают города, когда они сводят людей, дарят им неожиданные подарки или отбирают самое любимое? Грабовски точно не знает и предпочитает не задумываться.

Ему достаточно знания, что его отпускают.

Вездеход, внутри которого сидит прошлое Медины и её будущее, здесь, в настоящем, направляется в аэропорт.

* * *

Поднимаясь по трапу самолёта, Любомир Грабовски едва не разворачивается, но вовремя останавливает сам себя.

Впереди ещё две трети жизни, и он успеет вернуться, если захочет.

Пока же он желает две вещи, о которых Любомир Грабовски молчаливо просит у песка и ветра – не повелителей Медины, но тех, кто всегда будет царить в этом городе.

Любомир Грабовски не видит, но знает, что в эту самую минуту вечное движение песка останавливается. Ветер только усиливается, но песок лежит недвижимо, словно не состоит из мириады лёгких частичек.

Ветер гонит издалека тёмные чёрные тучи, а заодно приносит отзвуки песни, которую Грабовски слышал лишь однажды. В тот день тучи тоже стояли над городом, а два человека сидели в старом потрёпанном доме, пили пиво и смотрели мир Любомира Грабовски.

Того мира больше нет, как нет и шамана, но это не мешает песне звучать.

Когда самолёт с единственным пассажиром на борту взмывает в воздух, над Мединой идёт дождь. Любомир Грабовски смотрит в окно на удаляющийся город и улыбается.

Он где-то слышал, что уезжать в дождь – хорошая примета.

апрель 2013,

май – сентябрь 2014

Благодарности

Жене Екатерине за то, что стойко перенесла увлечение мужа Мединой.

Роджеру Желязны, Стивену Кингу, Максу Фраю, Рэю Брэдбери, Фрэнку Герберту и ещё многим прекрасным писателям, которые радовали и продолжают радовать меня своими историями.

Максу Олину за полезный опыт работы автора с художником, а также за прекрасную обложку для этой книги.

Всем основателям и последователям Винтерпанка, без которых не случился бы рассказ, ставший основой для этого романа.

Лагиф и Илье Мельникову за то, что помогли сделать этот роман лучше, а также Аглае Вещиковой, Андрею Бударову, Вячеславу Бакулину и Марине Дробковой, которые дали несколько дельных советов.

Людям, рассказавшим реальную историю про «гробовые», пусть она и видоизменилась в этом романе.

Городу Тольятти, который мало чем похож на Медину, однако неизменно вставал перед глазами во время написания.

И, разумеется, героям.

Бонус

Каждый из значимых персонажей Танца песчинок получил свою интерлюдию. Некоторые и не по одной. К сожалению, в процессе редактуры выяснилось, что одна из интерлюдий не ложится в ритм романа. К тому же, она, в отличие от остальных, не несла особой сюжетной нагрузки.

Но прелесть самостоятельного издания книги именно в том, что можно вставить эту интерлюдию уже после романа. Возможно, некоторым читателям будет интересно, кто скрывается под маской молчаливого бармена «Отвратного дня».

Интерлюдия: Карл

Хороший бармен знает сотни историй, но по-настоящему отличный – знает всё!

Любомир Грабовски

В правой руке Карла спрятан пучок невидимых для остальных нитей.

Они сделаны не из шёлка, хлопка или чего-либо ещё. Материал, который пошёл на их изготовление, прядут где-то далеко три пряхи, знакомые всем и каждому настолько, что нет смысла упоминать их имён; благо, за всё время существования человечества тех имён известно с десяток, если не больше.

Для кого-то иного в том пучке мог быть сокрыт путь к могуществу. Кто-то другой мог бы управлять судьбами иных людей и решать, что им делать и как быть. Некто с манией величия мог бы представить себя богом, которому даровано право повелевать людьми.

Карл знает, что никакого права у него нет, как нет и возможности хоть как-то повлиять. Всё, что ему остаётся – это чувствовать и знать, что происходит.

Таинственный наблюдатель, которому открыты многие тайны живущих в Медине людей. И даже нелюдей.

Вообще всех.

К примеру, одна из нитей, словно желтовато-коричневая слюна, истончившаяся до предела. Она распадается на мириады ещё более тонких ниток, каждая из которых привязана к отдельной песчинке. Смотреть с помощью этих нитей, словно чувствовать себя стрекозой. Фасеточный взгляд одновременно направлен в тусклое небо, на улицы, на равнину ветряков, в чужие дома, вовнутрь себя, к другим песчинкам… Карл редко пользуется этим взглядом – слишком много того, что ему никогда не понять. Того и гляди, с ума сойдёшь от такого распада на мириады одинаковых «я».

Ещё одна нить голубовато-белая, звонкая, как струна. Она отзывается на малейшее прикосновение. Пойманный этой нитью ветер, словно пёс на цепи бросается то в одну сторону, то в другую. То замирает на месте, а то принимается кружить, выбирая слабину по чуть-чуть. То сидит в своей будке, а то срывается с места, чтобы через секунду оказаться на другом конце двора… этой нитью Карл тоже пользуется редко – его мутит от резких перемещений.

Карл вообще мало пользуется нитями. А в последнее время и того меньше. В основном, сугубо в практических целях – оценить, что за человек пришёл и как к нему относиться; что налить, а что даже предлагать не следует. Хороший бармен должен знать о посетителе только это, но Карл знает ещё кое-что сверх, правда, не может этим знанием поделиться.

За его вечной, чуть кривоватой улыбкой, обрубок языка, которому больше никогда не суждено произнести ни слова – расплата за тот случай, когда Карл пригубил воду из запретного источника мудрости. Писать бармен отродясь не умел, а что касается рисунков – корявые пальцы всё время норовят вывести лишь гигантское древо, корни которого опутывают Землю, а ствол уходит далеко-далеко в небо.

Однажды один из посетителей узнал то дерево и принялся возбуждённо что-то приговаривать, но слова проносились мимо Карла, и тому оставалось лишь понимающе кивать – это у него всегда здорово получалось – и улыбаться.

Впрочем, в последнее время Карл даже не пытается передать знания, а всё больше и больше следует инерции жизни. Та с каждым днём становится всё скучней, и даже возможное путешествие прочь с насиженного места не выглядит панацеей от навалившейся болезненной скуки…

Их было много – мест, в которых он жил и в которых пытался найти себя. Некоторые надоедали через год, иные через месяц, а кое-где ему хватало ночи, чтобы понять, что здесь делать нечего.

Пустое место, пустые судьбы, пустые люди…

* * *

Если разобраться, то окажется, что в руке Карла находятся все нити до единой. И пусть иные протянулись настолько далеко, что другой конец лежит на противоположной стороне планеты, начало-то всё равно в руке Карла.

До тех, кто рядом, дотянуться проще, разумеется. Именно так бармен и делает – смотрит на близких, не трогая дальних.

Кто-то назовёт это ленью, но Карлу нравится считать, что это борьба с застоем. Интерес к новым сюжетам – единственное, что может заставить его сняться с насиженного места и отправиться странствовать. Такой простой путь, чтобы не превратиться в покрытую пылью фигуру, похожую на ожившую статую. Сидеть и перебирать нити судеб в руке до бесконечности…

Возможно, именно этот путь ему в конечном итоге и уготован, но пока Карл борется со своей судьбой. С переменным успехом, правда, но тут уж ничего не поделаешь, ведь здесь у него нет никаких преимуществ.

Свою собственную нить Карл так до сих пор не смог нащупать, хотя занимается этим едва ли не каждый день. Всё время кажется, что вот она, уже почти рядом… но оказывается, что она снова куда-то запропастилась.

Наверное, это тоже часть проклятья, а может быть – он просто не там ищет.

* * *

В Медине Карл уже дольше, чем где-либо до этого. Двадцать или около того лет он сидит в баре «Отвратный день», видит людей и наблюдает за тем, как их судьбы рисуют причудливые картины. Он знает настоящее каждого, может воскресить в памяти любой эпизод чужого прошлого, но ему не дано знания о будущем.

Карл считает это милостью и даром свыше. Ему нравится смотреть на людей и ждать, когда они устроят нечто такое, отчего кровь застынет в жилах или же наоборот забурлит, словно чан с кипятком.

Люди Медины часто оправдывают эти ожидания. Несмотря на внешнюю свою обыденность каждый из них хранит в потаённых углах души такие секреты, которые и не снились многим обывателям в других местах. И Карлу нравится думать, что все эти секреты рано или поздно откроются.

Каждый день он начинает с того, что по очереди прощупывает каждую ниточку, стремясь вызнать у них, что же произошло за истёкшее время. Что же новенького в этом мире. Чем ещё порадовала жизнь других людей, и что она готова рассказать Карлу.

Хоть одна из нитей обязательно преподнесёт желанный сюрприз.

* * *

Однако никому и никогда Карл не признается – и отнюдь не из-за немоты – что больше всего ему нравится находить себя в чужих нитях. Смотреть чужими глазами, оценивать чужими мнениями, вспоминать чужими мыслями. Этот небольшой вариант нарциссизма несомненно порочен, но Карл предпочитает не думать об этом.

Кроме всего прочего, даже в Медине, где он без малого двадцать лет, вспоминают о нём не так уж и часто. Многие даже не замечают, кто именно их обслуживает за стойкой!

Если бы Карл не разучился злиться и умел влиять на чужие судьбы, то однозначно бы пресёк пару жизней. Не тех, кто думает о нём плохо – находились и такие – а как раз завсегдатаев, которые даже не помнят, как зовут бармена и как он выглядит.

Впрочем, есть у Карла и любимчики. К ним он возвращается несколько раз за день, но не для того, чтобы узнать, что с ними происходит. Ему просто хочется ещё раз пережить воспоминания, связанные с собой. Если бы Карл мог, то он бы сделал так, чтобы эти люди жили вечно, но подобной силы у него нет.

Одного из этих людей зовут Любомир Грабовски, и его, пожалуй, можно назвать фаворитом Карла.

Интересное прошлое, интересное настоящее и безмерное уважение к нему, к Карлу…

Сказания ветра

Так вышло, что у Танца песчинок есть продолжение. Поначалу я не собирался писать его, но вскоре выяснилось, что дальнейшая история Любомира Грабовски интересна и мне самому. Я конечно представлял себе, чем он может заняться после Медины, но дьявол, как известно, в деталях, а они оказались такими любопытными, что грех было их не записать.

В итоге, получился синопсис книги, рабочее название которой стоит в заголовке. Действие происходит через три-четыре года после Танца песчинок. Грабовски волей судеб оказывается в Исландии и вновь сталкивается с загадочной и странной историей, требующей его внимания.

История придумана полностью. У меня есть толстая папка с синопсисом, набросками и выписанными характерами персонажей, детальным описанием сцен и сюжетных ходов. К сожалению, пишется история гораздо медленней, чем первая книга, и за год я написал примерно половину. Но когда-нибудь эта работа будет закончена.

В том числе потому я и публикую здесь черновик первой главы ещё недописанной книги. Это вроде обещания самому себе, которое даёшь у всех на глазах, а потом трудно его не выполнить.

К тому же, если кому-то ещё захочется увидеть продолжение, это должно помочь книге появится на свет.

1. Торвальд

В любой, даже самой взаимовыгодной сделке присутствует элемент жертвы.

Один

Сказка начинается с ошибки, которая едва не приводит к смерти Торвальда Торвальдссона.

Возможно, кому-то и в самом деле было бы лучше, если бы так случилось.

Тот день отделён от нашего несколькими сотнями лет. Всё произошло так давно, что даже всезнающие старики расходятся в точной дате.

Стоит зима. Долгая, протяжная. Она уже миновала середину, но кажется, что ей не будет конца. Каждый год так кажется, и каждый год жители Хусавика верят, что весна наконец-то придёт. Весной тоже холодно, да и лето не жаркое, но зима вытягивают из людей силу по капле каждый день.

А ещё дрова подходят к концу, как не запасай их впрок.

Торвальд Торвальдсон в один из таких зимних дней, как раз и возглавляет группу лесорубов, которые отправляются за дровами. Оторвавшись от остальных, Торвальд слишком далеко заходит в лес, желая срубить самое великое дерево, которое только удастся найти. Не столько из-за дров, сколько из желания показать себя.

Эта черта Торвальда чаще всего приносит ему удачу, ведь не зря его уже несколько лет подряд выбирают старейшиной. И не зря его род считается самым успешным в Хусавике. И не зря именно он – самый отважным мореход и рыболов, который убил столько китов, что из их усов можно было бы выстроить целый дом.

Однако именно сегодня стремление быть всегда первым едва не оборачивается плачевно.